Эксперимент

Конечно, по итогу от идеи показать ублюдкам, сделавшим Лере плохо, все прелести инквизиции не отказался никто, к очевидному недовольству Лины, существование которой игнорировал Птица. И поэтому буквально на следующий день Олег отправился в город. Ждать пришлось долго, ведь ему надо было не только украсть чертов костюм, но и наведаться в аптеку, пополнить запасы еды и кое-куда еще, по особой просьбе лично Сережи. В итоге Волков, уехавший ранним утром, вернулся уже ночью. По телевизору тем временем рассказывали о взрывах, прогремевших в Петергофе и рядом с Эрмитажем, на которые съехалась вся полиция Питера. Иронично, что к моменту появления Олега участок, по сути, был пустой. А встречал его едва ли не приплясывающий от нетерпения Птица. Но отдавать костюм Олег не спешил, бросив как бы между делом: — В инквизиторов играют те, кто жрет свои таблетки. — Не с тем говоришь, из нас он больной, а не я, — даже почти дружелюбно огрызается Птица, вырывая у него из рук костюм. — Хорошая работа, Олег! … А Олегу стоило больших трудов не засмеяться, пока он наблюдал за тем, как пыхтящий от напряжения Птица тащит костюм на второй этаж, почти волоча его по ступенькам. Волков успел чисто профессиональным взглядом оценить защиту, прочность и надежность костюма — Хольт, имя которого тоже слишком часто звучало в новостях, ведь полиция старательно искала виновного в пропаже его денег и отключении «Вместе», умел делать годные вещи. Похожая технология использовалась в броне, которую Олег содрал с Отто, и это буквально был костюм мечты любого уважающего себя наемника. Одно «но». Вместе с надежностью и защищенностью добавлялся и вес. Одни нарукавники, в которые были встроены огнеметы, чего только стоили. Будет забавно, если великий мститель… просто переломается под весом своего же костюма. А наверху Птица уже выпер из спальни Леру — сюрприза ради. Какое-то время из-за двери было слышно только пыхтение, шипение и недовольные ругательства, пока измененным голосом Птица не потребовал зайти обратно. И теперь в центре комнаты стоял бывший Чумной Доктор в полном боевом облачении, затягивая свое любимое: — Этот город сгнил… Только покрасоваться хватило недолго. И почти сразу Птица задирает костяную маску на макушку — не хватало воздуха. По вискам струились капельки пота, но несмотря на это, он был… счастлив. Едва ли не сиял, впервые за долгое время улыбаясь так искренне, хотя и не без нотки садизма. — Это был первый раз, когда меня любили, — вдруг делится Птица. — А теперь я буду жечь ради тебя одной. Символично, скажи? А у самого и правда глаза сверкают от восторга. И Лера прям засматривается, лыбится, как дурочка, закусив нижнюю губу. И тут роль играет и ее фанатизм по комиксам, и то, что ее любимый человек реально выглядит горячо в облике самого настоящего… супергероя или суперзлодея? Неважно. Ее любая ипостась устраивает. Даже более того — восхищает. Белова делает несколько гипнотически медленных шагов в его сторону, преодолевая расстояние, и, встав на носочки, завороженно касается маски. Обводит кончиками пальцев черные ямы глаз, костяной клюв, чтобы спуститься уже к лицу Птицы. — Поверь, я люблю тебя сильнее, чем все они могли бы вместе взятые, — отчего-то она даже шепчет, а не полноценно говорит. Дара речи лишилась. Потому что теперь ее ладони скользят ниже — сначала к защитным пластинам на груди, а затем вновь выше, к плечам, по его рукам, пока Лера не обхватывает один из нарукавников. Подносит к себе, с абсолютным восхищением рассматривая встроенный огнемет. — Это… вау. И вновь поднимается на носочки, кладет его руку в грубой перчатке к себе на талию, глупо улыбаясь, ощутив привычный нажим. Льнет своими губами к его, вновь заговаривая еле слышно: — Ты прекрасен. Ты всегда прекрасен, но в костюме Чумного Доктора… Если ты не возьмешь меня прямо здесь и сейчас, я очень расстроюсь. — Подожди, я не могу определиться, мне оскорбиться до глубины души, что ты считаешь, что меня надо заставлять в это поверить, или все-таки тебя помиловать, — с наигранной задумчивостью протягивает Птица. А сам уже тянется ко второй перчатке, чтобы самым развратным образом стянуть ее с руки зубами. Лишить себя удовольствия ее касаться Птица не собирался. А вот избавляться от основного костюма он не планировал точно. Он все еще оставался падким до внимания. По сути, любого, даже негативного. Изначально отвергнутый и Разумовским, Птица цеплялся за любые крохи чужих эмоций, главное — хоть какое-то внимание. А теперь как-то стало… плевать. Даже ненадолго вернуться в образ Чумного Доктора было приятно, но любовь большей части Питера меркла на фоне сияющих глаз напротив. Все. Пиздец. Совсем приручила. Боготворит, а он безбожно ведется, поддается так, как ей угодно. Все еще немного странно, но… менять что-то Птица не собирался. Тем же образом Птица расправляется и со второй перчаткой. С деланной педантичностью убирает в сторону маску. Щелкает ремнями, которыми крепились нарукавники с огнеметами, и невольно шумно выдыхает. Так полегче. Если измотанное тело Разумовского не даст ему этого сделать, Птица их обоих сам и придушит. — Мы же не хотим тебя поджарить. Да и свободные руки мне пригодятся, да? — самым невинным тоном интересуется Птица. Но от коварной усмешки удержаться не может. — А вот весь остальной костюм можно и оставить. И теперь уже сам сминает ее губы в настойчивом поцелуе, сжимая талию почти до боли. А вторая рука сползает на ягодицы, оставляя звонкий шлепок, и Птица продолжает ворковать: — Бедняжечка татарская жена. Как же она будет злиться. Я ведь собираюсь заставить тебя быть громкой. — Как я люблю, когда ты говоришь так, — мурлычет в ответ Лера, прижимаясь к жесткой броне, параллельно зарываясь пальцами в мягкие рыжие пряди. Идеальный контраст. — А Лине полезно послушать. Я все еще на нее обижена. И правда, за это время Сафина несколько раз предпринимала тщетные попытки заговорить с подругой, на что Белова либо показательно игнорировала ее, либо отвечала максимально надменно и односложно. Да, весьма детское поведение для взрослой девушки, но не даром Леру всегда называли инфантильной. Лина многое для них сделала, но ей нужно научиться понимать, что Птица и Сережа никому ничего не должны. Лера любит их просто за то, что они существуют. И сейчас она, цепляясь пальцами за бронированные пластины, она с самым лукавым видом ведет Птицу за собой к кровати. Прямо перед тем, как рухнуть на постель, успевает рывком стащить с себя очередную домашнюю футболку. Появилось даже настроение как-нибудь просто так принарядиться для своих мальчиков. Столько платьев без дела валяются. Он-то вон… Целый костюм Чумного Доктора ради нее добыл. Но сейчас Белова остается лишь в одном бельевом элементе одежды, и ее все устраивает. Она тянет Птицу ближе, вынуждая почти упасть на нее. Костюм царапает и больно давит на нежную кожу — так плевать. Лера, как и всегда, целует его губы до умопомрачения самозабвенно, пока ее пальцы уже хитро пробираются к молнии штанов костюма — спасибо Хольту, что этот момент оказался предусмотрен. Потому что сейчас Леру трахнет сам Чумной Доктор. Ладонь скользит за ширинку, и Белова аж вздрагивает от нетерпения, когда осознает, как он ее хочет. Ее саму взбудоражило уже то, как он зубами снимал перчатки, поэтому она полностью готова, однако… Спешить не хочется. Хочется упиться этим моментом. — Блять, — невольно шипит Птица, потому что сейчас прикосновения ощущаются гораздо острее. Но вот сейчас… Когда он надевал костюм Чумного Доктора, он ощущал власть, которой не было ни у него, ни у Разумовского с его деньгами. Буквально — весь мир у твоих ног. И сейчас… хочется так же. И Птица хрипло смеется, заставляя Леру перевернуться и встать на четвереньки. Вжимает ее в матрас своим телом — бронированные пластины точно оставят следы на нежной коже. Но так даже лучше, да? И все-таки, получается не так грубо, как в тот раз. Птица прижимается еще ближе, сжимая ее запястья, любовно оглаживая розовые шрамы. Это было… приятно — знать, что на ее теле есть даже такие следы принадлежности ему. И Птица не может позволить себе не оставить новые, жадно касаясь губами шеи, а потом прихватывая зубами кожу на загривке, посылая по телу разряд мурашек. — И могла ли умница и красавица Лерочка когда-нибудь подумать, что будет трахаться с самым настоящим маньяком-убийцей? — почти что мурлычет Птица. Все еще слишком… счастлив, наверное. И в таком положении у него действительно больше власти. Птица дразнится. Хочется войти в нее прямо сейчас, заставить кричать, но он лишь провокационно трется своим возбуждением об ее влажное лоно. Слишком мокрая. И тогда он ухмыляется, шепча ей на ухо: — Наш город болен, его пожирает чума коррупции, алчности и беззакония. Система оказалась бессильна… И то, как она реагирует, так приятно тешит его самолюбие. — Я чувствую, как у тебя разъезжаются коленки, — усмехается Птица, снова шлепнув ее по ягодице. — Такая мокрая. И така-а-ая плохая пташка… Так хочется быть наказанной Чумным Доктором? — Ну-у, — смеясь, тянет Лера. — От твоих речей о прогнившей системе я устоять не могу. Это слишком горячо, да. На самом деле, ей до одури приятно то, как она их обоих развратила. У нее нет фетиша на девственников, но знать то, что она первая, все равно чертовски хорошо. Как и то, что обоим с ней хорошо, и то, что они сами проявляют инициативу. У Беловой всегда были сложные отношения с сексом, но с Птицей и Сережей все было по-настоящему. И она, действительно, разводит ноги шире, позволяя ему почти навалиться на себя. Так Лера чувствует себя попавшей в капкан, но одновременно с этим возражений не имеет — ей нравится, когда Птица вжимает ее в матрас. Ей вообще все нравится. — Я люблю тебя, — на одном выдохе уведомляет она, когда наконец чувствует его в себе. Двигаться навстречу начинает сразу же, и первые стоны уже срываются с искусанных губ. Привычно опускается локтями на матрас, прогибаясь в талии так, чтобы бедра оставались приподнятыми. — Люблю пиздец как, — добавляет Лера довольно громко, как и было обещано. И сначала Птица позволяет ей двигаться только самой. Вид так отчаянно нуждающейся в нем пташки, ее белая кожа на фоне его черной брони заставляет в груди разгореться пожар намного ярче всех тех, что он устраивал сам. И как же нравилось… видеть ее такой. Только с ним. С Разумовским-то все было иначе. От контраста предательски захватывает дух — Лера, максимально открытая перед ним, старающаяся насаживаться как можно глубже, и Птица в костюме Чумного Доктора. Грязно? Неправильно? Сумасшествие? Кто-то его боялся. Кто-то — слепо обожал. Но абсолютно точно никто не любил так. — Блять, — шипит Птица, снова склонившись к ее уху. — Что ты со мной делаешь?.. И теперь он уже сам начинает вбиваться в нее, быстро, глубоко, резко, зная, что нравится, зная, что Лера — единственная во всем свете, кто принимает его любым. Птица самодовольно усмехается, сжимая ее уже немного отросшие волосы и натягивая на себя, заставляя выгнуться сильнее и больше открыть шею. Он и так всегда любил оставлять на ней метки, но сейчас как будто делал это с еще большим удовольствием. Особенно — яркий укус на сгибе шеи, который точно не сойдет еще долго… И Лере вовсе не обязательно знать, что они с Сережей реально негласно поделили, кто и где будет оставлять свои отметины. Птица сейчас договор не нарушал. — Тихо, — с наигранной досадой вздыхает Птица. — Неужели я недостаточно хорошо тебя трахаю, м, плохая пташка? И пока одна его рука все еще держала Леру за волосы, вторая скользнула между ее ног, начиная сразу настойчиво дразнить влажное лоно, вместе с не прекращающимися толчками делая стимуляцию еще сильнее. И Птица не может не ухмыльнуться снова, бросая небрежно: — Ты сегодня будешь кричать. А Белова даже внятно ответить не может — почти скулит, всхлипывает от полноты чувств и в итоге, как он от нее и ожидал, она стонет громче и громче, практически срываясь на крик. Такое и на первом этаже должно быть слышно. Лера знает и чувствует, что в действиях Птицы сквозит все меньше прежней грубости, однако, все равно ощущается его жажда контроля и полного подчинения. И она удовлетворяет его желания сполна. Будет удовлетворять всю жизнь. И ради него, и ради себя, потому что… самой все нравится. Даже слишком. И она растворяется в ощущениях, растворяется в нем, буквально переставая существовать на эти сладкие, длительные мгновения, пока тело не сотрясает приятной судорогой, и тогда Лера млеет окончательно. — Это… Боже… — хрипит кое-как, скорее даже самой себе, потому что какое-то время ещё двигается ему навстречу, чтобы Птица тоже достиг пика. А ведь еще совсем недавно он бы даже не стал убирать руку. Продолжил бы изводить ее пальцами и дальше, скорее больше ради того, чтобы потешить себя, чем доставить удовольствие ей. Но сейчас Птица знает, что в какой-то момент слишком чрезмерная стимуляция может стать неприятной, да и думает уже не только о себе. — Ты невероятная, пташка, — воркует Птица девушке на ухо. Он делает еще пару медленных, глубоких толчков, прежде чем излиться в нее. Замирает на мгновение, оставляя шальные поцелуи на плече, шее и лопатках, а потом выходит, заставляет перевернуться обратно на спину и впивается самым жадным образом в губы. Красивая. Она всегда была безупречно красивой, но сейчас, с затянутыми поволокой удовольствия глазами, с его новыми метками по телу, разомлевшая и такая податливая, Лера заставляла Птицу забывать, как дышать. И узнавать все больше и больше граней даже в самом себе, на которые, как ему казалось, он был не способен. И сейчас, нависая над ней, Птица и сам млеет почему-то. Усмехается, непривычно мягко гладя ее по щеке, и выдыхает в губы: — Когда мы будем убивать этих ублюдков, хочу, чтобы они запомнили тебя вот такой. Нашей. И счастливой. Чтобы когда огонь начнет жрать их плоть, их последней мыслью было то, что они так бездарно проебали тебя. И Лера почти захлебывается от чувств, подается вперед, чтобы обхватить Птицу за шею и вновь крепче прижаться к жесткой броне голой кожей. — Они должны были. Должны были проебать меня, чтобы в итоге я оказалась здесь. Так что я ни о чем не жалею. Если бы ей пришлось вновь пройти через всю ту боль, да хоть через геенну огненную, через душевную агонию, нежелание жить, зная, что в конце пути ее будут ждать Разумовский с Птицей, она бы сделала это, не задумываясь. Ни на мгновение. — Я до безумия рада, что все сложилось именно так. Правда. И даже странно, но вот сейчас Лера даже почти простила всех этих людей. Но это не значит, что она откажется от их плана. На имя Пчелкиной им были сняты номера в одном отеле на Крестовском острове. Сами того не понимая, они загнали себя в ловушку. Даже делать ничего не надо, достаточно проникнуть внутрь и собрать гаденышей в одном месте. А Лера на эту инквизицию наденет белое платье. Будет символично. *** На самом деле, выбор именно этого убежища был не случайным. У Олега их было много, и в городе, потому что сложнее всего найти то, что у тебя на виду, и за его чертой, но близко к населенным пунктам. И все-таки, он останавливает выбор именно здесь, и из соображений того, что при необходимости побега лес может им помочь, потому что Олег, заслуживший прозвище Призрак, как никто другой умеет прятаться… И потому, что зелень леса помогает хотя бы ненадолго забыть об удушливом жаре песков Сирии. Оно снилось Олегу почти постоянно — просто было не до того, чтобы… думать. Глаза разъедает от жара, и не спасает даже то, что он пытается проморгаться. На зубах хрустит песок. Песок везде, песок всюду, он забивается в свежие раны, оставляя после себя воспалившуюся плоть. И в голове — ни одной связной мысли, кроме мечты о капле воды… или зависти к очередному убитому. Песок безжалостен. В большинстве случаев, от трупов избавляется удушливый жар. Что не уничтожает песок — доедают редкие животные или птицы. Но этот запах… Однажды они ворвались на заброшенную базу противника. Ну, как. Почти сразу после налета — пару дней назад она не была заброшенный. Гнилостный запах разлагающейся от жара плоти как будто бы был в воздухе до сих пор. Поэтому лес спасает. Каждый раз, когда его снова настигают кошмары, Олег выбирается на улицу и долго сидит на пороге дома, постоянно себе напоминая — он здесь. Он больше не на войне. Сбежал с нее для того, чтобы спасти Серого. Спас и продолжает спасать до сих пор — только теперь не его одного, а еще Лерку. Он здесь. Вокруг — осенний лес, в доме наконец-то спят его самые близкие люди. Все хорошо. Война его не оставила, но на такой войне все по-другому. И все же… Скоро загорится костер инквизиции. Скоро опять будет жарко. Когда за спиной скрипит входная дверь, первой инстинктивной реакцией Олега было желание отбиваться. Он не может побороть свою тревожность ни из-за открытых пространств, ни из-за неожиданных появлений вне зоны его видимости. Но расслабиться Волков заставляет себя почти силой. Все хорошо. Это просто Лина, которой тоже не спится. — Куртку надень, — чуть невпопад советует Олег, снова устремляя взгляд к лесу. — Уже холодно. Сам-то в одних домашних штанах, потому что холод чувствовать буквально разучился. Да и всегда как-то — в первую очередь про других, а не про себя. А Сафина только тихо фыркает в ответ, присаживаясь рядом на ступеньку. Она, конечно, всегда считала себя горячей женщиной, это вне всяких сомнений, но сейчас успела пообниматься с бутылкой коньяка, украденной у все того же Волкова, так что… Температуры даже не чувствовала. Она украдкой оглядывает тело Олега, подмечал множество шрамов от колотых, резаных и даже рваных ран. Кругляшки от пуль тоже имеются в наличии. Лина еле удерживает себя от шального желания коснуться одного из них. Это все алкоголь. — Забавно, — усмехается она. — Лера с Разумовским наконец спят, а не стонут на весь дом, а я пью вместо того, чтобы воспользоваться мгновениями тишины и поспать. Подруга вообще-то все ещё обижалась на нее, и теперь Сафина временами сомневалась в правильности решения приехать сюда. Но нет. Она должна помочь этой дурашке и… и даже ее психопатичному бойфренду. И тревожному тоже. Ей все еще было странно видеть человека с диссоциативным расстройством так… близко? В психиатрии это редкость, и раньше Лина таких пациентов не встречала. Да и… Черт, Волков, помимо того, что казался оплотом адекватности, вызывал даже жалость. Не в уничижительном ключе, а просто… Оставить это одного с этими бесоебщиками? Это жестоко. Мужик-то вроде нормальный, даже интересный, и… Нет, это точно алкоголь. — Знаешь, я не против их идеи поджарить ее бывших. Боюсь только, что попадутся. Да и так странно понимать, что Лера все же выбрала этот путь. Мы только планировали с ней совместный отпуск, а тут она в розыске. Но я тоже хороша. Всегда говорила ей, с самого начала дружбы, что, если она понимает, что от чего-то ей станет легче, то пусть делает. И она мне помогала мстить моему бывшему жениху. Урод посмел полезть к моим родителям, ну и остался без машины и работы. Обычно Лина не была столь откровенна, но… Да, точно. Все еще алкоголь. — Не попадутся, — заверяет Олег почти сразу. — Про это можешь не переживать. Он не собирался участвовать в этой… операции. Максимум — доставить обоих до точки назначения и забрать обратно, в целости и сохранности. Да и как-то же Сережа-Птица без него ухитрились разгромить пол-Питера. Но… если вдруг что-то пойдет не так, очевидно, что Олег будет рядом и вытащит их обоих. В конце концов, он все еще оставался основной причиной того, почему что Разумовский, что Лерка не скончались в первый же день после побега. Если бы он вообще состоялся. И это еще один аргумент в пользу того, почему он не должен терять голову, ведясь на свои травмы. На Олеге — ответственность. И последнее, о чем он должен был думать — он сам. Тем более… сейчас его зона ответственности немного расширилась. Теперь в нее входит и Лина. — Я стараюсь минимизировать риски. Ну, знаешь. Больше не сбегать без предупреждения. Резать не вены. Таблетки без алкоголя. Не стал трогать тот самый синяк, потому что она не хотела. И главное — разговаривать, — чуть усмехается Олег. Последнее он, пожалуй, считал своим главным достижением. — А я ведь думал, что могу ее убить. Думал, что найду ту самую докторшу, которая работает с Серым, проберусь в Чумной форт, а дальше лишние глаза и уши не нужны. А теперь? А теперь могу убить за нее. Но в этот раз он уступает. Очевидно, что это гораздо нужнее сейчас и Лере, и Птице… и Сереже. А сам Олег… — Без работы и машины — мелко, — качает головой он, переводя взгляд на Лину. — Хочешь, убью? А самому Олегу все-таки надо было куда-то выпустить пар. — Не нужно, — усмехается она в ответ. — Засранец все понял. Мне нравится, что он будет жить в страхе перед «безумной бывшей». И сама смотрит на Волкова. Он производит впечатление надежного мужчины. На такого Сафина даже могла бы обратить внимание. Жаль, что мертв по документам и живет с двумя беглыми преступниками. Потому что у Лины цели на жизнь другие, она бы здесь задохнулась, как в клетке. Она не может так просто сдаться обитанию в лесу Ленинградской области, даже не побывав в Марокко. Она привыкла жить в центре Москвы, хоть всегда и мечтала о Тбилиси, она всегда мерила жизнь деньгами и успехом, как-то упуская из виду то, что ещё может быть важным. Например, любовь. Стабильность и комфорт стояли на первом месте. — Как так вышло, что тебя затянуло наемничество? — вдруг интересуется Лина. Со стороны, должно быть, звучало невпопад, но ей, действительно, было интересно. Ведь, может, если бы они встретились в другой жизни и при других обстоятельствах… — Я просто делал то, что у меня получалось хорошо, — совершенно спокойным тоном откликается Олег. — Убивать. И выживать. Забавно, что об этом его в жизни никто не спрашивал. И Олег не может не оскалиться почти по-доброму, смотря на Лину уже гораздо более осознанно. Ночной кошмар отступает окончательно. А Волков даже предательски засматривается на нее. Снова. — На самом деле, главная причина все еще Серый. Еще тогда, в далеком детстве, впервые встретив забитого сверстника и кое-как выведя его на диалог, Олег решил, что будет его защищать. И защищал же, потому что это у него всегда получалось лучше всего. Но в одном облажался. От него самого Сережу и не защитил. — Сначала — просто нужны были деньги, пошел в армию по контракту. «Вместе» еще была в проекте, а Птица появлялся не так часто, но уже было понятно, что ему нужны будут таблетки. Как минимум. Да и «Вместе» на что-то надо было раскручивать. А сама понимаешь… кому нужны вчерашние детдомовские выпускники? — И это — жестокая действительность, которую пытался изменить Чумной Доктор. И недавно Олег поразительно ясно осознал, что кое-что Птица, категорически его не терпящий, все-таки уловил в его характере верно. Если бы не собственная война, костюм Чумного Доктора действительно надел бы Олег. — В принципе, все получилось. Часть денег пошла на соцсеть. Остальное — на попытки лечиться. — Это потом уже Олег узнал, что благодаря Птице Сережа был уверен, что пьет таблетки, но на деле ничего не происходило. Сам пернатый и разболтал. — А потом просто… знаешь это чувство, когда понимаешь, что надо отпустить? Так и получилось. «Отряд мертвецов», подъем «Вместе». Я думал, что вот сейчас… пора. А в итоге оказалось, что без него Сереже гораздо хуже. — Почему психиатрия? — в тон ей интересуется Олег. — Есть, конечно, мысли… — Тоже деньги, — спокойно и откровенно делится Лина. — У меня все не так сложно, как у Леры. На самом деле, я вплоть до распределения на третьем курсе не могла выбрать. Думала о стоматологии ещё, но туда ринулась большая часть народу… Я всегда хорошо училась, прям въебывала, так что ни секунды не сомневалась, что смогу вести частные приемы и устроюсь в престижное место. Да и… Близко как-то. Не знаю, как объяснить. Врачевать души всегда хотелось все же больше. И вздыхает. Это был первый и последний компромисс с собой, какой Сафина смогла найти — чтобы и профессия устраивала, и доход стабильный был. На том Лина и решила, что… Во всем остальном ей не везет. Стала, по большей части, карьеристкой с единственной целью — жить ради того, чтобы покорять новые вершины. Но, конечно, в удовольствиях себе тоже не отказывала. Золото, дорогие рестораны и клубы. То, как и должна жить уважающая себя татарская женщина — так она считала. И даже семью почти построила… Жених был. Был да всплыл. Не вынес ее характера, наверное. — Мы с Лерой этот Новый год должны были в Италии встречать, — продолжает она, вздохнув. — Вообще по фану решили, когда вино грузинское пили, и так и загорелись. Но, видимо, любовью она горит все же больше. Я так не умею. Забавно получилось. Сейчас вместо дорогущих частных приемов — бескорыстная помощь парочке беглых преступников с проблемами с менталкой. Вместо престижного места — лесная глушь. Олег как никто другой знает, что жизнь может делать неожиданные кульбиты, но сейчас это кажется ему почти забавным. — В Италии жарко, — чуть отстраненно бросает Олег. — Но не так жарко, как в Сирии. Почему-то вот сейчас он говорит это совершенно спокойно, как будто жаркая пустыня не продолжала преследовать его даже здесь, в лесной глуши. С Линой вообще многое ощущалось гораздо спокойнее. И это не профессиональное такое, а именно… чисто человеческое. Нравилась она ему все-таки. Вот с самого первого видеозвонка. Не так, что любовь с первого взгляда, но… Бывает иногда, что сразу чувствуешь, что это — твой человек. У него в последний раз такое было с Сережей как раз. — Она не то что этой любовью горит, она именно сгорает. И он, они оба — тоже. Потому нам и кажется обоим, что это что-то странное, — продолжает Олег, сам не замечая, что ведет разговор в уже более личное русло. — Мне ближе вариант, где один горит, влюбляясь чуть ли не с первого взгляда, а второй его уравновешивает. В этом меньше разрушения. — Я смирюсь, конечно, — вздыхает Сафина. — Если ее все устраивает, это главное. Я не могу диктовать Лере, как ей жить. Но мне жаль, что она проебала потенциал. Она была одной из лучших на курсе, мечтала о научной деятельности. Но… Ладно, как вышло, так вышло. Я ее такой… светящейся, наверное, никогда ещё не видела. Лина и сама, признаться, легкую дереализацию ловила с тех пор, как лучшая подруга подалась в бега. Находиться здесь было странно — и она точно не о таком отпуске мечтала. Но ведь… Не только Лера ее здесь держит, не только чувство ответственности за эту дуреху. И сейчас, когда коньяк позволяет даже мыслям становиться смелее, она готова признать — ее заинтересовал Олег. И, поддавшись порыву, Лина протягивает руку и касается шрама на его плече. Явно от пули. Правда, сразу одергивает себя. — Извини, — не совсем внятно тушуется она. — Должно быть, это было больно. Видно, что заживало само, без особой медицинской помощи. Вытаскивал тоже сам? Ей ведь, правда, интересно. Без какого-либо осуждения. — Конечно, — усмехается Олег в ответ, только на деле — скорее по привычке, без тени иронии. — Там по-другому было никак. Заброшенный дом, пустыня, отряд боевиков по мою душу. Мне нужны были обе руки. Поэтому прямо так, почти зубами, своим же ножом, буквально выдирать пулю, чтобы дальше — снова в бой. Это была вся его жизнь. И забавно, что даже несмотря на то, что он тогда чуть не истек кровью, потому что пулевое ранение было не единственным, по итогу похороненными в песках пустыни оказались именно нападавшие боевики. То есть… хоронить-то было нечего. — Не больно, — продолжает Волков, чуть помедлив. Просто теперь у него возникает абсолютно шальное желание пропустить почти золотые пряди сквозь пальцы. Они точно должны быть мягкие, как шелк. Но… его руки привыкли держать оружие и убивать, но никак не нежничать. — Просто мозг отключается. Если буду думать о том, что мне больно — убьют. Почти не чувствую боли. Может, это было бы… пока еще неправильно. К такой девушке нужно было относиться соответствующе. И все же, Олег впервые не может сдержаться, чуть невпопад предлагая: — Давай, двигайся. Коньяк долго греть не будет, а я могу. Если Лина сейчас решит его ударить, Олег ей позволит. Но ведь и правда — холодно. И он сам себя в этом убеждал, делая вид, что не ведется на мимолетное искушение коснуться ее кожи. Просто… почувствовать рядом. Сафина же смотрит на него пару секунд будто с недоверием, но затем чуть осоловело усмехается и придвигается ближе, ныряя под его руку. Умещает голову на плече Волкова и устремляет взгляд в ночную чащу, но всего на пару мгновений. Вскоре не выдерживает, вновь смотря на Олега. И на этот раз уж с больно… близкого ракурса. Рассматривает его профиль в темноте, почти залипает на отражение луны в светлых глазах. — Значит, таков план? — тихо интересуется Лина. — Всю оставшуюся жизнь прожить в лесу? И никакого разнообразия? Она никогда не любила Питер. Съездить, чтобы потусоваться на пару дней — да, но жить… Нет, это был город Лерки, но не ее. А тут даже туда выбраться не могут. Сидят в лесополосе. И на это Лина тратит свой долгожданный отпуск? — Тебе никогда не бывает… Неуютно? Потому что Сафиной только предстояло познать, что дом — это люди. Она всегда гналась за этим ощущением и, должно быть, именно потому так и не обрела долгожданного счастья. Если для Леры оно было эфемерным из-за скачков настроения, свойственных ПРЛ, то для Лины… Наверное, она просто никак не могла найти себя. — Знаешь, в чем проблема? — зеркалит ее усмешку Олег. Руку продолжает тактично держать на ее плече, позволив себе лишь мимоходом коснуться талии, пока Лина устраивалась. И… почему вдруг на мгновение так трепетно екнуло сердце? — У меня нет плана. И, наверное, в этом он действительно мог признаться только Лине. У Олега было еще много вариантов убежищ, были друзья, которые могли обеспечить передвижение хоть по всей России, имелись и навыки выживания даже в самых сложных ситуациях, исключительные способности подрывника. Но… — Представь, если Лерка вдруг забеременеет. Или если они расстанутся. Особенно забавно, если только с одной личностью. Или если у кого-то окончательно поедет крыша. У меня нет плана, потому что я понятия не имею, что будет завтра. Зато такое разнообразие… А еще нельзя было исключить варианта, что что-нибудь случится с самим Волковым. Но… он не имел права. По факту, это означало бы просто похоронить и Леру, и Серого, потому что без него они не выживут. Поймают в первые же сутки. Нет. Олегу надо было выживать любыми способами. Не столько ради себя — ради них. — У меня извращенные представления об уюте. Сама понимаешь — с детства еще, — неожиданно даже для себя продолжает откровенничать Олег. — Но мне не так важно, где я, если рядом близкие люди. Серый, Лерка и… И это «и» невысказанным грузом повисает в воздухе, но очевидно, что имел в виду он отнюдь не Птицу. Почему-то рядом с Линой даже проблемы Олега с доверием забывались. Как будто знакомы были всю жизнь. — Дом — это люди, а не конкретная точка в пространстве. Это я тоже понял в Сирии, — чуть поспешно продолжает Олег. — И вот сейчас я дома. — Знаешь, даже завидую, — смешливо фыркает Сафина. — У меня вроде как есть все для хорошей жизни. Стабильная работа с хорошей зарплатой. Но… Будто какого-то кусочка пазла не хватает, понимаешь? Лина редко это признавала. Вообще, в принципе, даже то, что может быть чем-то в своей жизни недовольна. Но сейчас вдруг появилось странно щемящее, тоскливое ощущение, что через неделю в Москве ей будет… попросту нечего делать. У нее больше нет лучшей подруги рядом, а остальные знакомые не были ей столь же близки, их она не могла бы назвать родными людьми, как Леру. Кто ж знал, что, на самом деле, Лина настолько одинока? — Я с вами тут впервые за долгое время отдыхаю, — даже нехотя признается она. Это, конечно, если не считать того, что она отдраила весь дом, включая ванные комнаты и на первом, и на втором этажах, но тут уже сыграла ее природная одержимость чистотой. Лина даже как-то за работу это и не считала. — Моя жизнь всегда была одним большим импульсом и комплексом, как сейчас говорят, «достигаторства». А сейчас это все кажется бессмысленным. — Всего не достигнешь, — соглашается Олег. — Я раньше тоже за всем гнался. Свалить из детдома, заработать денег, вылечить Серого, запустить «Вместе», опять заработать денег… А на деле — херня такая. Чего добился? Только того, что теперь мы все сидим здесь. В конце концов, это ведь тоже его вина. И вообще, все, что произошло после его ухода в армию — это вина Олега, ведь его не было рядом, когда он Сереже был нужен. Но сейчас… сейчас нужно было поддерживать в хрупком равновесии то, что имелось. А еще сейчас Олег опять предательски засматривается на Лину. Получается почти бессознательно. Он редко позволяет себе не думать ни о чем, но сейчас в голове ни одной мысли кроме того, что в свете луны она кажется еще более красивой. Горло сводит предательским спазмом. И Волков шумно выдыхает, на едином духу выдавая совершенно безумное: — Оставайся. Я могу тебя хоть постоянно в город возить, хоть в Питер, хоть в Москву, что угодно сделаю, только… оставайся. Пожалуйста. Я… — И в итоге сбивается, заканчивая гораздо сдержаннее: — Я буду рад. И это правда безумно. Потому что в следующее мгновение Олег, забывая обо всей своей извечной выдержке, коротко касается ее губ своими. Всего несколько мгновений, показавшихся вечностью, прежде чем так же порывисто отстраниться. Он даже убирает руку с ее плеча, чтобы не привнести в ситуацию еще больше неловкости, но взгляд все-таки не отводит. — Прости. Я не должен был. А ему коньяком оправдаться уже не получится. Лина никак такого не ожидала. Несмотря на отсутствие проблем с самооценкой, она не думала, что может заинтересовать непробиваемого Волкова. И сейчас она бездумно касается своих же губ, словно произошедшее было просто какой-то галлюцинацией, но то, что Олег — не мираж, доказывал холод, пробравший плечи после того, как он убрал руку. — Не извиняйся, — тихо просит Сафина. Она редко позволяет себе быть уязвимой, а ведь всегда считала, что именно чувства делают ее слабой. Ещё один психиатр, которому самому требуется терапия? Чем она отличается от Леры? Разве что, Белова страдает от переизбытка чувств, а Лина — от недостатка. Однако, сейчас эмоций было реально много. Аж потрепанное, заржавевшее сердце в бешеном ритме зашлось. И контраст ощущался слишком ярко — самой внутри жарко, а снаружи тело стынет до мурашек по коже. И тогда Лина протягивает руку, чтобы коснуться лица Олега. Жесткая щетина колет ладонь, но девушка все равно гладит его щеку большим пальцем, а потом и сама придвигается, чтобы мягко поцеловать в губы. Наверное, утром она будет ругать себя. Спихивать все на коньяк, эффект от которого уже вообще-то почти испарился, на ночь откровений, на чертову луну, на собственное ощущение душевной неполноценности. Все проще, чем признать — ее чертовски тянет к Волкову. И это был первый раз, когда сам Олег предательски растерялся, как мальчишка. В отличие от Сережи, опыт у него был, и достаточно обширный, но еще ни разу и ни с кем не было так. Чтобы сердце трепетало, чтобы дыхание перехватывало от осознания, что эта невероятная девушка сейчас сама к нему ластится. Она, даже не испугавшаяся того, что он жестоко убил на ее глазах, не пугающаяся всех этих сомнительных откровений, такая сильная, но при этом… мягкая. Как будто бы не нуждающаяся в защите, но вместе с тем — защищать ее хотелось. Но потерять себе голову окончательно Олег не дает. Он не углубляет поцелуй, оставляя его почти целомудренным. Да и отстраняется снова первым, но ластится к ее руке, как большой кот, всей душой упиваясь этим прикосновением. Или как волк. Их, наверное, так в свое время и одомашнили. Но у Лины действительно холодные руки, и Олег заставляет ее подняться, растирая плечи. Точно. Замерзла. — Пошли в дом. — А сам-то звучит очень и очень хрипло. И пока они возвращаются обратно, тишина кажется по-своему неловкой… и одновременно с этим — комфортной. Потому что Олег не собирался делать вид, что ничего не произошло. Произошло. Очень даже. А кошмары этой ночью больше не снились. *** Лера, как и планировала, отрыла то самое белое платье, в котором уже однажды являлась в Чумной форт. Летящее и нежное. Шоколадная краска быстро вымывалась с ранее осветленных волос, и оттенок теперь казался русым, но ей все равно шло — он напоминал ее родной цвет. И Белова даже накрасилась в честь пламенного торжества — нарисовала тонкие острые стрелки, а пухлые губы украшала алая помада. Синяк на скуле давно сошел, а вот следов страсти на шее, напротив, прибавилось, но ей так даже больше нравилось. Сразу видно, чья она. Джип мчал по ночным полупустым дорогам Санкт-Петербурга, в котором, как и в любом большом городе, никогда не бывало по-настоящему темно. Другие автомобили на пути встречались редко, и никто из проезжавших мимо и догадаться не мог, что в салоне автомобиля скрываются та самая больная докторша и Чумной Доктор, к пластинам костюма которого она так доверительно жмется. Отель на Крестовском острове был выбран не случайно — во-первых, в его округе не было… практически ничего. Это было легко с тактической точки зрения. Но существовала и иная причина. Именно в этом отеле первая любовь пятнадцатилетней Лерочки подарила ей надежду, которую потом так жестоко забрала. — Не знаю, как там сейчас, — тянет Белова, залипая на то, как пролетающие мимо фонари отражаются в темных омутах глазниц костяной маски. — Но раньше территория отеля была проходным двором. Проникнуть должно быть легко. Она старалась думать о предстоящем сосредоточенно. Хладнокровно и беспристрастно. Как о плане, не более. Ведь если бедовая Лерочка даст волю эмоциям, вся операция может пойти по одному месту. Лина провожала их с привычно тяжелым вздохом, но, кажется, она смирилась и просто боялась оставаться в лесном коттедже одной. Олег, что вел машину, выглядел непривычно бодрым, а Птица, сидящий рядом… Птица светился, питая своей разрушительной энергией и саму Леру. — Какая к черту разница? — насмешливо интересуется Птица в ответ. А сам только ближе прижимает к себе Леру, пробегаясь пальцами по тонкой талии. — У меня никогда не было проблем с проникновением. От смешка не смог удержаться даже Олег. Покосился на Птицу насмешливо и бросил очевидное: — Это было ужасно двусмысленно. Особенно при условии, что обычно об их бурном времяпровождении вынужденно был в курсе весь дом. Благо, теперь Олегу приходилось страдать не в одиночестве. — На то и расчет, — как ни в чем не бывало парирует Птица. — Да ладно, че вы такие кислые? Просто напомню, что у меня есть опыт проникновения даже в банк. Отель — это вообще проще простого. — После этого вы загремели в психушку, — не может не вклиниться снова Волков. — Так у нас просто не было тебя! — следует ироничный ответ. Кажется, они почти достигли относительного взаимопонимания. А Птица действительно был счастлив. К определенной пиромании Сережа был склонен изначально, и это расстройство в полной мере воплотилось в его второй личности. Но гораздо приятнее было жечь не просто так, а за нее. И сейчас этот акт мести буквально заставлял сердце утонуть в пучине такой своеобразной… нежности. Темной, особенной, понятной только им двоим, но нежности. — Кстати, — внезапно озаряет Птицу, машинально перебирающего Лерины волосы, — выбирай самого противного. Потому что кое-кто тоже хочет поучаствовать в сожжении. Я с ним поделюсь. Справедливости ради, в обычное время он бы с Сережей в жизни делиться не стал. Но сейчас — даже добровольно готов был отдать управление. Ведь… все ради пташки. Все для нее. А после инквизиции будут еще сюрпризы… — Самого противного, — у Леры уж смешок вырывается. Все они — когда-то ее любимые люди, и сейчас так странно было думать о том, что вот-вот от них останутся лишь обугленные кости. Но Белова не передумала. Будет… сжигать мосты, связывающие ее с прошлым, самым жестким и радикальным способом. — Мы договаривались, что на мне мой аспирант, — напоминает она, ведь именно он причинил ей боль последним. — Думаю, самого токсичного, Митю, забирай ты, вспыхнуть должен, как бензин, а поделимся мы… Владом. Я рассказывала про него Сереже ещё в форте, на пикнике. Ну, а что? Любителя оставлять на ней синяки лучше подарить Птице. А вот того, кто первым изранил ее душу логично преподнести Разумовскому. И все же Леру пробирал мандраж. Она была повинна в смерти санитара Арсения, а затем и в подрыве целой клиники, но это… Это другое. Это личное. Своя маленькая вендетта. И вот он — последний рубеж. Джип тормозит заднего входа отеля. Как Белова и помнила, охрана здесь никудышная — даже ворота не заперты. Номера мудаков-бывших предусмотрительно сняты на первом этаже в самом отдалении от других немногочисленных в это время года постояльцев. Вопли, конечно, все равно будет слышно, но не так отчетливо. Не на руку играет то, что отель построен в форме кольца, и помощь ублюдкам может поспешить с любой из сторон, но не страшно. Лера верит, что рядом с Чумным Доктором ей ничего не грозит. — По моим подсчетам, — она чуть хмурится и закусывает губу, сверяясь с заметками в телефоне. — Их номера должны располагаться как раз рядом с запасным выходом. И все же… Аж колотит всю. Сейчас она встретится со своим главным пугалом — с прошлым. — Спокойно, — почти что мурлычет Птица. И весь так и льнет к ней, потому что прямо хочется нежничать. Но… самую волну нежности он оставит, когда они вместе станцуют на рассыпавшихся в пепел костях ее ублюдочных бывших. А после будет еще интереснее. — Мы сделаем это вместе, принцесса. Втроем. А по итогу он первый выскальзывает из машины, двигаясь максимально грациозно, как хищник, вышедший на охоту. Хотя, на самом деле, так оно и было. Добыча уже загнана в угол. Птица открывает дверь с Лериной стороны, протягивает ей ладонь, помогая выйти, и, натягивая маску, смешливо касается костяным клювом ее ладони, изображая поцелуй. — Нет, — снова почти мурлычет Птица, на мгновение снова притягивая ее близко-близко к себе. — Нет. Ты не принцесса. Для тебя это слишком мелко. Я хочу тебя провозгласить нашей королевой. А сегодня она в белом. Такая чистая, но при этом Птица как никто другой знает, сколько в них обоих тьмы. Ему так нравится этот контраст. — Если что-то пойдет не так, я здесь, — бросает им Олег на прощание, на что Птица невозмутимо возражает: — Все будет замечательно. Вместе они пробираются в отель, не встречая никакого сопротивления. В коридоре мелькает молоденькая горничная, но, увидев костяную маску Чумного Доктора, с тихим писком скрывается в одном из номеров. Даже жалко. Тоже сгорит же. Все сгорят. Птица с грохотом ногой открывает дверь в один из нужных им номеров, встречая скукожившегося на кровати слизняка, явно не ожидавшего нападения посреди ночи. Подскакивает, мечется, но сразу все слова забывает, когда видит внушительную фигуру Чумного Доктора. Птица бы прямо сейчас его страдать и заставил. Он даже не помнит, кто это, не посчитав нужным запоминать имена такой швали. Но… медлит. Исключительно ради того, чтобы продемонстрировать непривычную для него покорность: — Будем сжигать по одному или мне привести всех? Как ты хочешь, моя королева? — Всех, — неожиданно жестко отвечает Белова. Но жесткость эта направлена, конечно же, не на Птицу. Просто Лера столкнулась взглядом с ним. Сейчас перед ними был Максим, один из четверых приглашенных на празднество гостей, с которым она пока не решила, что делать. Если Никиту, Влада и Митю они уже распределили, то судьба этого оказалась пока не решенной. Она боялась, что, встретив кого-то из них, испугается, будет лебезить, дрожать… Но вместо этого Лера ощутила власть и силу. С ней Чумной Доктор, который любит ее. И на мгновение она отворачивается от обомлевшего бывшего, восторженно и кровожадно смотрит на Птицу и знает, что под маской он ей улыбается. Белова наставляет на Максима прихваченный у Олега пистолет, служащий сейчас лишь очередным способом припугнуть, и ласково просит: — Приведешь остальных троих, мой король? Я прослежу за… этим. — Лера?.. — а у парня аж голос сорвался. — Лера, это ты? Что ты… Что ты делаешь? — Помнишь, золотце, как ты пользовался мной? — елейным голоском тянет она. — Как ты знал, что я в тебя влюблена, но все равно держал нас в рамках друзей с привилегиями? Как ты помнил, как больно мне сделал, но все равно явился через пару лет, как только твоя блядина бросила тебя? И даже пистолет в руках не дрожит — дрожит здесь только Максим, ошалело глядя на обезумевшую бывшую. А Лера продолжает наступать на него, но не подходит слишком близко, чтобы тот не умудрился применить какой-нибудь маневр. Хотя вряд ли бы у него получилось — он слишком напуган, а саму Белову последние недели усиленно тренировал Олег. Учил элементарным техникам захвата и хотя бы самообороне. За своей пламенной речью она и не заметила, как Чумной Доктор бесшумно исчез. Зато уже через мгновение дверь вновь распахнулась, и в небольшой номер друг за другом ввалились остальные. Митя, Никита и Влад. — Должна признать, вы постарели, — хохотнула Лера почти безумно и небрежно тыкнула оружием в сторону Влада. — Особенно ты хреново сохранился. — Валерия, — предпринял попытку заговорить своим профессиональным психотерапевтическим тоном Никита. — Вы совершаете большую ошибку. Вы заигрались, не понимаете, чем это для вас кончится. Вы же хорошая девушка, вы были одной из лучших моих студенток, и… — Заткнись! — требует Лера. — Просто. Закрой. Рот. Мне это твое обращение на «вы» ещё в вузе осточертело. Приятно доводить студенток до психушек, а потом строить из себя профи? Мне тоже будет приятно, когда мой парень сожжет тебя. Знаешь, я думала, что убью тебя сама. Но нет. Нет-нет-нет, я лучше позволю Чумному Доктору спалить вас всех, как кучу мусора. Опыт в сжигании свалок у него уже есть. — Лер, ты пизданулась, — цедит Митя. — Ты всегда была ебанашкой, но это уже край. — Тебе ведь нравилось, — ядовито мурчит она в ответ. — Нравилось, что я ебанутая. Нравилось, когда я улыбалась, разрешая тебе унижать меня. Все? Не нравится уже? Ах, точно. Ведь теперь унижают тебя. И один только Влад не подавал голоса, затравленно глядя то на школьную подругу, то на Птицу. — А тебе сказать нечего? — фыркает Лера. — Конечно. Потому что ты точно знаешь, за что здесь оказался. И именно в этот момент Птица без предупреждения выстреливает огнем в сторону одиноко светящейся пожарной сигнализации. Механизм успевает слабо пискнуть, прежде чем расплавиться, а он сам подходит к Лере, собственнически кладя затянутую перчаткой руку на ее талию. А под маской Птица не мог перестать улыбаться, ведь он просто… так сильно любил ее такой. Всегда любил, но Лера, не сдерживающая себя, сносящая все свои внутренние барьеры, заставляла его черное сердце биться чаще. — Итак, — самым елейным голосом воркует Птица, — давайте признаем, что вы капитально проебались. Еще на этапе, когда родились. Вы — кучка жалкой падали, не пригодной для дальнейшего существования. И… Он поднимает свободную руку. Огнемет стремительно раскаляется, кучка жалких выблядков замирает, понимая, что у него-то рука точно не дрогнет, а Птица расплывается в самой сладкой улыбке, обещая: — О каждой ее слезинке пожалеете. Она — моя. А вы сейчас сдохните. Вопреки ожиданиям ублюдков, залп огня устремляется на большой ковер в номере, занимающий почти все пространство. Птица успевает в последний момент сдвинуть Леру в сторону, потому что ткань быстро загорается. Он смеется — ублюдки вынуждены едва ли не чечетку исполнять, пытаясь избежать огня. А один, самый умный, видимо, пытается броситься к окну. Залп огнемета настигает его на полпути. Вспыхивает одежда, загораются волосы, он визжит, как свинья, пытаясь смахнуть пламя, но Птица добавляет еще, пока тело не падает на пол. Он еще мечется какое-то время, кричит, ревет, дурея от боли… Пахнет горелым мясом. — Быстро, — с досадой вздыхает Птица, поворачиваясь к оставшейся троице. — Но вы не переживайте. Вы так быстро не умрете. Еще один залп попадает четко по ногам. Тем не менее, времени не так много. Пока огонь не охватил оставшееся пространство номера и пока Лера не надышалась от пламени. Сам ведь уже почти не чувствует. Привык. — Потанцуйте, обезьянки. Поразвлекайте мою королеву, — усмехается ужасно довольный собой Птица. — Мы же только начали. Можете попробовать попросить прощения. А потом он выпустит Сережу. Чтобы тот закончил. Лера насмотреться не может. Высовывается из-за спины Птицы, прикрывая дыхательные пути широким рукавом летящего платья. Глаза слезятся от дыма, и, скорее всего, потечет тушь, но ей плевать. Так бывает после… зажигательных вечеринок. И она все смотрит, смотрит, смотрит… единственным, додумавшимся ломануться к окну, оказался самый острый на язык — Митя. Даже жаль, что именно от него избавились так быстро — с остальными даже не насладишься спором, просто пляшут, пытаясь избежать пламени, и орут, призывают на помощь. Огонь пожирает занавески, лижет каждый предмет, до которого дотягивается, с рьяной страстью. Лере даже думается, что именно так она обычно ластится к Разумовскому и Птице. Белова смотрит на почерневшие останки на полу — и правда, вспыхнул, как спичка, и так же быстро и сгорел. Когда-то это было тем, с кем случился ее первый поцелуй. А теперь он — обугленная плоть и пепел. И из груди у Леры вырывается совсем уже безумный, булькающий смех вперемешку с надтреснутыми звуками кашля — успела заглотить дым. В номере становится слишком жарко, на лбу выступает испарина. — Лер! — кричит Никита. — Лера, это неразумно! — Лера, прости! — впервые подает голос Влад. Максим же срывается на нечленораздельный плач. — Зажарь их, — без каких-либо эмоций обращается Белова к Птице. — И поехали домой. Это вышло быстрее, чем она ожидала, и… не так весело. Но не потому, что Лера пожалела — ни разу, ни на секунду. Просто сейчас она вдруг кое-что осознала. Поняла, что ей не так уж это было нужно. Она уже сделала свой выбор. Она рада, что говнюки сдохнут болезненной смертью, но только потому, что это порадует Сережу и Птицу. Она… ничего не чувствует к этим людям. Обида вышла вместе с гневными словами, вместе с пламенем из огнеметов ее мужчины. Ее суперзлодея. И сейчас все они — не более, чем горелое мясо. — С удовольствием, — ухмыляется Птица. — Скучные они какие-то. В этот раз пламя огнеметов вспыхивает особенно ярко. Сам он добивает двоих, а третьего оставляет. Всего мгновение — идеально ровная спина чуть горбится, рука с огнеметом опускается, но исключительно ради того, чтобы подняться снова. Секунд десять Сереже понадобилось для того, чтобы вникнуть в ситуацию. Еще пара — чтобы вытащить из воспоминаний Птицы, как сделать последний залп. Рука не дрогнула. Сережа сам — тоже. Последний из Лериных обидчиков вспыхивает ярко, как спичка. Огонь не жалеет никого. И он смотрит какое-то время, смотрит, впервые чувствуя такое злорадное удовлетворение от столь страшной картины, но быстро спохватывается. — Пойдем, пойдем, — настойчиво тянет Разумовский Леру к выходу. Но, когда они оказываются в коридоре, управление возвращается к Птице. Он заметает следы. Стреляет огнеметами в дверь номера, а потом, пока они идут к запасному выходу, беспорядочно шмаляет во все стороны, устраивая настоящий пожар в масштабах крыла. Вокруг начинается суета. Редкие люди кричат, выскакивают из номеров. Их тут не так много, но есть. Визжит все та же горничная. А Птица смеется. Птица почти лихорадочно счастлив. Поэтому отель в итоге они покидают без проблем. Выскакивают на свежий воздух, и Птица позволяет Лере немного отдышаться, прежде чем усадить ее в машину. Огонь уже видно с улицы. Птица, только в джипе стянув маску, улыбается во весь рот. — Я счастлив, — демонстративно объявляет он и тянет Леру на себя, впиваясь в ее губы самым жарким поцелуем. — Пиздец, — весьма емко комментирует Олег, заводя машину и резко срываясь с места. И Лера смеется Птице в губы, лишь потом отстраняясь. В горле ещё немного першит и саднит, платье уже не выглядит таким белым, будто на рукава и юбку просыпали золу, помада размазалась, а тушь, и правда, немного потекла. Из прекрасной невесты она преобразилась в невесту Чаки, но Белова все равно довольна. — А я счастлива, что ты счастлив. Сама устала. Жарко было. Это ее первое продуманное, тщательно спланированное преступление. Но она сразу решает для себя, что, если они будут проворачивать подобное снова, ей тоже понадобится хотя бы подобие костюма. А что? Будет как Женщина-Кошка. В платье ходить на подобные мероприятия все же немного опрометчиво. Полиция приедет на место нескоро, как и пожарные — к тому моменту в живых не останется никого, а они успеют убраться. Лера почти растекается в объятиях Птицы, ещё хлеще пачкая платье чернющей гарью, да и все они ею пропахли, но ей нравится этот запах. — Если честно, — выдыхает она, когда они покидают остров, а мимо проносится полицейская машина с включенной сиреной, но не обращающая на них никакого внимания. — Я ничего не почувствовала, когда они умерли. То есть… Не знаю, я думала, что буду мстительно торжествовать… А я думала только о том, что хочу домой. С вами. И смотрит Птице в глаза, улыбаясь самыми уголками губ. — Но я рада, что они получили свое. Как минимум, за то, что дали интервью Пчелкиной. Остальные, кто там поучаствовал, теперь тоже будут бояться. И поделом. Полиция могла бы быстро проверить их социальные сети, обнаружить переписку с Юлией… Если бы Сережа не был компьютерным гением, вычистившим все еще до увлекательной поездки в отель. Конечно, они могли бы уже и не скрываться, но лишняя осторожность не повредит. — Они все будут тебя бояться, — едва ли не мечтательно заявляет Птица. — И больше своего рта поганого раскрыть не рискнут. Мне это нравится. Пусть осознают, кого потеряли. Пусть осознают, что ты теперь наша, а они — никто. И пусть будут бояться, что однажды к ним приду я. Остаток пути домой проходит еще в болезненном восторге. Птица под конец расходится особенно, как будто читая Лерины мысли и решая, что ей тоже нужен костюм. Или какая-нибудь маска. Тем более, у них теперь стараниями Сережи есть много денег. На это Олег резонно возражает, что такой заказ привлечет внимание, а на места, где их не спалят, ворованных богатств Хольта все равно не хватит. — Тем более, Серый уже потратился, — многозначительно протягивает Волков, и это заставляет Птицу немного затихнуть. — Ну хотя бы снимем какой-нибудь совместный видос… — совсем капризно протягивает Птица. Внимание все еще ему нравилось. И о том, кто стал причиной пожара в отеле, хотелось раструбить на весь мир. Похвастаться. — Кое-кто навел суеты у «Вместе», но мы все еще можем стать звездами… Закошмарить Питер… Интересно, а в этом прекрасном отеле были вообще камеры? Может, они успели засветиться хоть на каком-нибудь максимально пиксельном кадре? — Запрещаю кошмарить Питер, — прерывает все его мечты Олег. — По крайней мере, пока. По крайней мере, пока с ними Лина, единственная, кто пока, по сути, не поучаствовал в никаких преступлениях. Максимум — подделанные рецепты на таблетки и сокрытие преступников, которое пока никак не докажешь. И… Олегу хотелось бы, чтобы так и осталось. Ведь уже на следующей неделе ее придется отпустить. И Олегу точно будет гораздо спокойнее, если она уедет… почти невинной. Вскоре они возвращаются в дом. Олег, прежде чем скрыться с Линой на кухне во славу какого-то божественного татарского ужина, насильно отправляет Птицу и Леру в душ, потому что запах горелых трупов убивает, но… — Я… это… попозже… — максимально неловко протягивает теперь уже Сережа, держа в руках маску и косясь на Олега со всей мольбой, на которую только был способен. И Волков, единственный, кроме Птицы, посвященный в тайну, чуть улыбается и бросает: — Ну, потом так потом. В итоге они расходятся: Лера — в душ, особенно суетливый сегодня Сережа — в комнату. Уже там он на ходу избавляется от пропахшего гарью костюма, быстро переодевается в домашнюю одежду… и неловко замирает перед припрятанной в шкафу начатой бутылкой коньяка, которую он прибрал из запасов Олега. Они только что убили четырех человек и сожгли крыло отеля, а у него руки ходуном ходят от одной только мысли, что он сейчас правда скажет это?.. Черт. Надо. Для храбрости. Иначе Сережа сейчас свалится в обморок. Или сердце из груди выпрыгнет. Или кровь носом пойдет. Или… — Главное — не наблевать, — ехидничает Птица, все еще остававшийся в сильно хорошем настроении. — Иначе будет совсем позорно. — Иди ты, — огрызается Сережа совсем беззлобно и больше машинально, прежде чем открутить крышку и припасть к бутылке. Крепкий алкоголь дерет горло, заставляет сразу закашляться, но Разумовский продолжает упрямо пить. Для храбрости. Потому что пока от волнения он дышать не мог. Как будто Лера должна была ему отказать. Как будто что-то могло пойти не так. Как будто бы все еще не очевидно. Но просто… окей. Он слишком волнуется. Слишком. А коньяк, который Сережа никогда пить не мог, помноженный на нервы, дал сомнительный результат. Поэтому, когда Лера вышла из душа, Сережа бросился ей в ноги, зацеловывая колени и восторженно лепеча: — Моя королева вернула-а-ась! Я надеюсь, ты умеешь оказывать первую помощь, потому что у меня перехватило дыхание… — Надо будет ей сказать, что я тут не причем, — демонстративно громко объявляет Птица, хотя и слышать его мог все еще только Сережа. — А знаешь, что? Ты не ушиблась? Ну, когда падала на меня с небес… — Надо было бороться не с фанфиками про попаданцев, а с интернетом в целом, — вздыхает Птица. Но управление перехватывать не собирается. Позориться — так до конца. А Белова прям обомлела. Запах гари, въевшийся в кожу и волосы, не вымыли ни гель для душа, ни шампунь, но в спальне к нему примешался ещё один аромат — Волковского коньяка. И каких размеров у него запасы? И как до него добрался Сережа? Тем не менее, следом за удивлением ей стало даже забавно — его подкаты не могли не умилять. Поэтому Лера присаживается на корточки, перед этим плотнее кутаясь в халат, и берет лицо Разумовского в свои ладони, со всей нежностью улыбаясь ему. И, конечно, стараясь не засмеяться. — Эй, ты чего, герой-любовник? — интересуется она. — Если что, ко мне можно не катить, я давно твоя. И, кряхтя, пытается заставить его встать с пола — задача не из легких, учитывая их разницу в росте, и то, что его тело расслабленно из-за алкоголя. — Давай-давай, поднимайся, пойдем-ка ляжем. В конце концов, они все сегодня устали, закончив со своими великими делами. И Лера, действительно, и не догадывалась, что причина внезапного желания Сережи напиться состоит совсем не в усталости и потраченных нервах… — Моя! — охотно соглашается Разумовский, слишком резко вскакивая сам. И несмотря на то, что ноги заплетались, он ухитрился поднять еще и Леру. — Но кое-что мне в тебе не нравится! И я хочу это изменить! — Боже, ты не можешь опозорить нас еще сильнее… — трагично возведя глаза к потолку, протягивает Птица. Но в этот момент Сережа понимает, что самое ценное он благополучно не взял, отвлекшись на коньяк. И он начинает беспорядочно суетиться по комнате, громыхая ящиками тумбочек и дверями шкафов, пытаясь еще объяснить: — Я это… тут подумал… Короче, мы же — это ворон! Ну типа… это… крылья… все такое… и короче! — Ты просто испугался вороны в тот день, когда впервые меня рисовал, — хмыкает Птица. — Решил, что это круто. А еще прочитал, что вороны и волки в природе дружат. Это все еще была увлекательная история. Но не менее увлекательно было смотреть, как Сережа шарится по комнате, старательно пытаясь сделать вид, что совсем не пьяный, даже несмотря на то, что он собрал ногами и боками углы всех тумбочек и выдал такой запас ругательств, что аж сам покраснел. — Но в общем! Птица не дожал, а я понял! — воодушевленно продолжает Сережа, наконец находя то, что искал. Правда пока драгоценную коробочку он прячет в руке, снова возвращаясь к Лере. — Ты не просто королева, ты — лебедь! Королева Лебедей! — Так ты не просто фанфики читаешь, а еще и балет смотришь? — усмехается еще более развеселившийся Птица. Одетта и Одилия. Имело смысл. Да и сам образ лебедя… Черный ворон и белый лебедь. А у Леры ведь и правда… та самая лебединая верность, о которой легенды слагают. И если бы с ними что-то случилось, Птица не сомневался, что Лера бы умерла тоже. — И поэтому… Я сам нарисовал! — А Сережа тем временем сиял ярче тысячи солнц сразу. Он давно не рисовал, но… в этот раз необходимый эскиз пришел в голову буквально за несколько секунд. — Мы — это ворон, ты — это лебедь, а еще я не знаю, любишь ли ты золото, но как будто это тут красиво, и… Он отбивает коленку, когда снова опускается перед Лерой, и открывает коробочку с самыми ценными кольцами. — Мы пока не сможем это сделать официально, но типа… мне так не нравится твоя фамилия… И это единственное, что я в тебе изменил. — И вот сейчас сердце от волнения опять начинает частить. — Скажи же, Валерия Разумовская, звучит… — Мне интересно, насколько тебе стыдно станет потом, — продолжает иронизировать Птица, хотя сам в итоге переводит заинтригованный взгляд на Леру. Интересно же. — Милая, ты выйдешь за нас замуж?.. Ну то есть… за меня и павлина… А она… Она аж задыхается. Да, очевидно, что все будет неофициально, но… Лера и не думала, что вообще доживет до момента, когда любимый мужчина сделает ей предложение. Ее и саму ноги не держат, и она медленно-медленно опускается на колени, завороженно принимая в руки коробочку с кольцами. Одно, поменьше, с гравировкой черного ворона, второе, побольше, с изображением белого лебедя. Королева лебедей? Ей нравится. Даже слишком. В детстве Лере нравился балет, как и многим девочкам. Она даже пыталась брать уроки лет в шесть. И, конечно, больше всего ей нравилась история из «Лебединого Озера». И, да… Одетта и Одиллия, белый и чёрный лебеди, они ли не идеально описывают то, какая она рядом с Сережей и Птицей? И лишь тогда Лера понимает, что молчит слишком долго. Просто сидит на полу и, обомлевшая, гладит кончиками пальцев гравировку на кольцах. Она отрывает взгляд от прекраснейших украшений, смотрит на Разумовского, и в уголках глаз собираются слезы, когда она срывающимся шепотом молвит: — Да, Сереж. Конечно же — да. Разве может быть иначе? Так вот почему он вел себя как дурачок. Нервничал, думал, что она вообще может не согласиться? Только сейчас до Леры доходит, что он и Птицу снова павлином обозвал, и с ее губ срывается смешок, в котором смешано все — и веселье, и искреннее счастье. — Я так вас люблю. Выдыхают с облегчением оба, почти что синхронно. Сияющий Сережа отворачивается от Леры лишь на мгновение, исключительно для того, чтобы бросить хитрый взгляд на Птицу и самым наглым образом бросить: — А павлин переживал. — Высшие силы, помогите мне, — трагично возводит желтые глаза к потолку Птица. Ну… ладно, может только если чуть-чуть. В конце концов, предложение-то делалось от обоих. — Закрой себе рот и поцелуй ее наконец. Иначе это сделаю я. — Не-не-не, моя очередь целоваться! — вслух ворчит все еще слишком смелый Разумовский. Под коньяком его совсем не слушаются руки, но Сережа все равно с особенной аккуратностью надевает кольцо на Лерин палец. Наверное, немного громоздкое, и он все еще слегка сомневался насчет золота, но… как же красиво это было. А потом Сережа дает Лере надеть кольцо себе, и… Ну и зачем вся эта официальность? Он сейчас и без всяких торжеств просто задохнется от любви. — Я тебя сильнее люблю. И павлин любит. Не так сильно, как я, конечно, но… — Я ж тебе это припомню, когда ты протрезвеешь! — протестует Птица, пока Сережа, у которого уже щеки болят улыбаться, притягивает Леру к себе и повторяет: — И мы тебя любим. Очень сильно. Очень. Валерия Разумовская. И наконец целует ее, хотя дышать уже получается через раз. Может, потом, протрезвев, Сережа пожалеет, что все получилось так катастрофично, но в итоге-то… Самое главное сделано. Леру у них теперь никто никогда не отберет. Даже если это будет ее татарская подруга, которая все еще его терпеть не может.