Маки Видеркера

И воскликнул отец: Пролог,

А в Прологе главное Бог.

Усните сыны,

Посмотрите сны.

А. И. Введенский, «Потец».

      За свои 19 лет Кольт повидала и почувствовала многое: и радость от новой пластинки, и горе от одиночества. Но отдельное место в её жизни занимало два чувства, два брата-акробата, из-за которых она должна уже быть седой. И имена их: страх и ужас. Страх за то, что она никогда не выйдет оттуда.

Ужас от того, что она видела и чувствовала.

      Обычные люди могут сказать, что чувства эти одинаковые. Что она отыгрывает королеву драмы, что ей пора остепениться и найти работу, личную жизнь наладить. Вылезти из-под мамкиного крыла и перестать «придумывать». Ей не говорили это в лицо. Её обходили за несколько шагов, соблюдали социальную дистанцию так, словно у неё были приступы укусить кого-нибудь во имя собачьего бешенства, а не приходы, после которых она в слезах и соплях молила Бога, чтобы всё закончилось.       Она вычитывала это в чужих лицах: по хмурым бровям, глазам, устланным либо виной, либо дымкой отвращения. Она не могла похвастаться внеземной красотой или отметками «отлично» в зачётной книжке, ей было близко иное. Она тонко ощущала атмосферу вокруг, знала наверняка, где ей рады, а откуда ей стоит уйти как можно быстрее. В общем, тяжело быть эмпаткой, ведь эмпатия развивается не от хорошей жизни.       Хуже людей были только чудовища. Они таились везде: в тенях, за деревьями поздно вечером, в мрачных переулках улиц. Они дышали ей в затылок, чтобы затем отбежать и снова попытаться накинуться. У них было много-много глаз разных размеров и форм, много зубов и когтистых лап с мириадами чешуек и шерстинок. А ещё у них было много ртов, что скалились в отвратительных улыбках, и много противных голос. Они скрипели, они стонали и плакали, и Кольт не знала, что хуже: когда они пытаются притвориться людьми и заговорить с ней, громко всхлипывая, или когда они просто молчат.       Раздаётся звон колоколов. Она судорожно вдыхает и осматривается.       Люди по-прежнему сновали туда-сюда. Кто-то с головой закопалась в электронную книгу, прочитывая, похоже, какой-то напряжённый момент, кто-то так же, как и она, слушал музыку, но в компании, параллельно обсасывая несчастный сигарный окурок. Наваждение прошло быстро, не успев толком начаться, и даже сама Кольт его не осознала.       То был звон, что шёл от сердца, от колокола храма между её рёбер. Такие моменты Кольт называла благословенными, подаренными ангелом, что она видела между кошмарами.       У её ангела волосы отливают белым золотом, и взгляд сверкает рубинами. У неё шелковистая кожа без единого изъяна, что сияет ровным кремовым светом. Даже родинка под её носом заставляет Кольт таять, потому что она принадлежит ей, а что принадлежит ей, то безоговорочно идеально. Порой девушке кажется, что вместо крови в её венах бежит солнечный свет, поэтому рядом с ней тепло и хорошо. Настолько хорошо, что благоговение и нежный трепет плавно перетекают в обожание, приправленное эфиром возбуждения.       И вот она здесь, совсем рядом — достаточно сделать десять шагов, чтобы распроститься с каждой из десяти заповеди Божьих, чтобы пасть к её ногам. И первая из них, которую Кольт обязательно нарушит – «Не сотвори кумира себе». Или «не прелюбодействуй», потому что та, которую она уже любила, женщина. А ради этой женщины и в Геену огненную пасть не жалко. Она уже в ней.       Пока незнакомка говорит, Кольт не удерживается и моргает.       На месте их с Люси визави появляется то, от кого – или чего? – у большинства смертных помутился бы рассудок. Она уже видела таких на потаённых фресках в её излюбленном храме. Дотуда мало кто доходил, а Кольт дошла – и увидела Божественные колесницы. Они летали по стенам церкви, взмахивая десятками крыльев, их тела пестрили мелкими очами, смотревшими в разные стороны. От их взора не укрывался никто: ни стар, ни млад, ни здоров, ни болен; всех они видели, и обо всём они знали. Совсем как те чудовища, чью тихую поступь она узнаёт издалека. Ангелы и были чудовищами, но не она.       Ей она верит. Её множество рубиновых глаз не отпугивает, а её крылья так и манят, чтобы Кольт их коснулась. От неё исходит тепло, которого ей так не хватает. Её воля, она бы заперла её между своими рёбрами, снесла бы свой внутренний храм, отдав всё, совершенно всё этой женщине. Страх щекочет её нутро, скребётся по его хрупким стенкам от осознания того, как легко она отвернулась от Того, Кому она молилась и плакала. Но он сходит на нет, как волны, касаясь небес, опускаются к песчаному берегу, чтобы поцеловать сушу.       Он никогда не спасал её от чудовищ, в отличии от той, что стояла перед ней. Ради неё хотелось жить.       — Не бойся... — шепчет существо напротив, – или Кольт это кажется? – и наваждение спадает.       Перед Кольт – обычная женщина. Золото волос падает на её плечи, а глаза, неестественно красные, недовольно сверкают. Под её руганью прячется усталость и злость, совсем как у обычного человека. Если бы Кольт не была так шокирована, она бы улыбнулась. Ну, или попыталась бы сдержать улыбку и получилось бы у неё хреново. Потому что Кольт была слишком Кольт, чтобы врать.       Они смотрят подруга на подругу. Её ангел отводит взгляд, а Кольт краснеет. Уж слишком многое дало ей это мгновение.