Болезнь чёрных роз

***

      Раньше, ещё пару лет назад, красивый и значимый букет многие приняли бы с радостью. Сорванные цветы казались милым знаком внимания и, каким никаким, символом любви и нежности. Такие слабые, такие чувственные, такие мёртвые живые. Растения дарили счастье, хоть и стоило это удовольствие приличных денег. А сейчас, когда улицы покрыты редкими и вечными бутонами, все проходят мимо с тоской на лице. Они стали ещё дороже. Теперь платой за природную красоту стала людская жизнь.       Планета прорастает новыми кровавыми цветами, окутывается мягкими лепестками, растущими из пальцев, и возрождается, убивая паразитов. Ханахаки — когда-то выдуманная болезнь — поселилась в каждом ребёнке дождя и созвездий, в каждом творении природы, создавшем двоичные коды. Цветы прорастали в лёгких, пускали корни в сломанные позвонки и разрезали рёбра шипами, пытаясь намекнуть такому слабому животному, как человек, что пора перестать молчать. Они не любили тишину. Бутоны перекрывали дыхательные пути, а стебли заменяли кровеносные сосуды, отчего в конечном итоге неразделенная любовь внутри вместе с самим сердцем погибали и сгорали до тла.

***

      Сынмин никогда не думал, что это коснётся и его. Родители любили друг друга и с детства учили его разговаривать. Не утаивать, не скрывать, а высказывать, как бы страшно сначала и больно потом не было. Время неумолимо, его не остановить и оно в сговоре с цветами. Если часы были недовольны, они своими стрелками указывали путь лепесткам, а те убивали. Личный наёмник, которым хотелось наслаждаться. И Сынмин это прекрасно понимал.       Ким любил цветы. Покупал часто в оранжереях по знакомству редкие растения, заставлял ими всю комнату и дышал этим ароматом. Приходящие в гости друзья всегда смеялись, но не осуждали. Он был единственным, кто не презирал это. Единственным, кто понимал эту смерть, и вместо войны с чёрным плащом и косой на плече он выбирал убийственный танец. Потому что красиво. И бессмысленно, всё равно настигнет. В его столе лежали много небольших зарисовок цветов; вырванные из блокнота листы горели пламенем души и искрились изображением прекрасных разновидностей на них. Розы, лилии, сакура, ландыши — каждый раз что-то новое. Хёнджин был удивительным художником и не менее замечательным другом. Но другом ли?       Очарованные взгляды, прикосновения длинных пальцев, завораживающие слова — никто не сомневался в их любви друг к другу, кроме них же самих. Два кретина, думающих, что всё потеряно. Оба думали, что умрут от обречённой любви, но по закону — умирает только один.

***

      Сынмин вновь заглядывается на рисунки, а Хёнджин смотрит только на него. И оба думали, что смотрят на произведение искусства. Ким был его вдохновением, музой, дыханием, был его душой. Он был прекрасен от и до. Его щенячьи глаза блестели, смотря на любимые вещи, и Хёнджин игнорировал, что он смотрел на него точно так же, щёки мило надувались, когда он пытался не заплакать, а улыбка сияла ярче любых звёзд и драгоценностей. Его улыбка была дороже любого золота, Хёнджин обожал её. Он много шутил и осторожно щекотал его, чтобы Сынмин ярко улыбался, но тот часто прикрывал ту ладонью.       — Мне нравится твоя улыбка, не прячь её, — и смотрит прямо в душу, что загорается от одного лишь «нравится». Тепло слов греет внутри, а маленькое расстояние между телами — снаружи. Ладонь в его присутствии больше никогда не поднималась ко рту, а родную улыбку всё чаще хотелось попробовать на вкус.

***

      Ким любил цветы. Правда любил, даже те, что в крови лежали на асфальте или в урнах. Но увидеть лепестки бледно-лиловых роз с утра в своей раковине он не хотел. Хёнджин верил в первую любовь, а Сынмин знал язык цветов. Он не был удивлен, что это именно они. Но было больно. Осознавать, что времени осталось не так много. Будто его всегда было достаточно. Сынмин ненавидел время и ненавидел себя за то, что не мог признаться. Сколько ему в мозг не вдалбливай, он просто вытаскивал гвозди, то есть, мысли, и выкидывал их в ближайшую мусорку.       В груди не больно, не режет, не искрит. Значит розы без шипов. Иронично.

***

      — Когда-то и у нас будет хороший финал, — шепчет куда-то в плечо Хван, после просмотра очередной дорамы. Главный герой своего сюжета прогадал с концовкой. Вместо роз резали слова. Слова, которые вселяли светлую надежду в чужое сердце, заполняя его полностью. Слова, которые были неправдой. Хёнджин думал, что у них есть время, а Сынмин знал, что его нет.       В ту ночь он впервые не заснул. Вместо пестрых снов — скульптурное лицо. Родинку под глазом хотелось поцеловать, но он держался. Пухлые губы, острые скулы, тихие черты. Он был статуей, он был настоящим артефактом, он был шедевром. Сынмин влюбился. Любил парня, что им восхищался. Парня, что был восхищением. Но бледно-лиловые части вновь спрятались под языком, напоминая о сроке. У него нет времени.

***

      — Смотри, как красиво, — река Хан на грани поймать очередного любителя природных фотографий в свои объятия, но он вовремя останавливается на берегу. Луна выглядывает из-под облаков и смешивается в красках с цветками вишни. Плёнка фотоаппарата засоряется этим видом.       — И вправду красиво, — отвечает Сынмин, но ему плевать на направление объектива. Он смотрел на любимого эстета, что пачкал его лёгкие цветами, а сердце — своими прикосновениями. До чертиков тёплыми и до безумия трепетными. Он любил его фотографии, любил его взгляд на вещи, любил его стиль и излюбленную кожанку за кучу денег. Хёнджин был красивее любого его творения. Его душа была волшебнее пыльцы фей, что он видел в пролётах меж веток.       Хван осторожно срывает веточку сакуры и передаёт её в чужие руки.       — Ты тоже красивый, — улыбается и фотографирует смущенного Сынмина. Красота, не так ли?       У каждого дождя есть своя радуга, и сейчас капли с неба уводили семицветное чудо за руку искать новые объекты вдохновения. А Ким пытается не засмеяться, чтобы не задохнуться уже целыми бутонами.       Сакура означала быстротечность и хрупкость жизни. Какая ирония, судьба. Она была хорошей шутницей, но Сынмин не понимал её юмор.

***

      На холсте появлялись не совсем чёткие линии каких-то фигур. Чьи-то кисти держали в руках непышный букет, но от того не менее значимый. Хёнджин любил говорить искусством, поэтому посвящал всего себя именно ему. В каждой картине был намёк на него. Его ладони, его глаза, его улыбка, его любимое место, его любимая сцена.       Хёнджин был влюблён. До беспамятства, до безумия, до любви. Он верил в любовь и верил, что судьба не умеет ею играть. Но она умела и любила это дело. Она беспощадно уничтожала нитки марионетки, убивая саму куклу. Её колодой карт были жизни, а фишками — люди. Таро было её игрушкой, а казино — её хобби. Она ставила чужое всё, зная, что останется лишь ничего. Азарт без адреналина, алчная жестокость, да и только. Хёнджин выбрал любить через картины, а жизнь была строгим критиком. Любовь всегда критиковали сильнее. А его любовь — тем более.       Художества занимали много времени, и Хёнджин надеялся, что оно у них есть. Но, к сожалению, его надежда умрёт первей.

***

      Хёнджин несётся вверх по лестнице, лифт снова сломан. С каждым пролётом лишь одна мысль, что становится лишь громче.       «А если не успел?»       Но он бежит. Не останавливаясь, ни секунды на передышку и через полминуты он уже открывает дверь чужой квартиры. В ванной горит свет.       — Минни! — кричит Хёнджин, заметив лужицы крови. Алое месиво было страшнее любого кошмара. Только худший его кошмар оказался наяву.       Сынмин судорожно пытается вдохнуть, истерически пытается вытащить из горла целые кусты этих чёртовых роз, но не выходит. Ему страшно.       — Хён, я не хочу умирать, — шепчет Сынмин, а у того ноги подкашиваются. Он видит розы и еле разбирает их цвет.       Бледно-лиловый.       Крепкие руки обхватывают умирающее тело. Она завянет вместе с цветами внутри, а Хёнджин не готов это лицезреть. Но его никто не спрашивал.       — Тише, тише, Минни, — он его крепко обнимает, гладит по волосам и щекам, пытаясь успокоить, хотя сам дрожит от страха и боли.       Всхлипы смешиваются с бульканьем крови во рту. Хёнджин умирает вместе с ним. Слёзы беспрерывно текут из глаз, когда руки и одежда окрашиваются в алый.       — Минни, пожалуйста, нет, — судорожно шепчет Хван и пытается найти отголоски тупой шутки. Вот только такой ужасный юмор лишь у судьбы. Он чувствует в руках смирение.       В одних глазах боль, потеря и раздробленная в пыль надежда. Его сердце разбито, и нет возможности его спаять. Его сердце умирает на глазах, когда душа теряется среди лепестков и крови из рта. Он отрицает, не хочет верить. Сынмин не мог умереть.       В других — безграничная любовь, принятие и сожаление. Он знал, чем это кончится. Тело становилось слабее, а в руках единственной любви было очень хорошо. Безопасно и уютно.       — Я тебя люблю, Джинни, — старается успокоить друга, хватается всеми силами за плечи и улыбается. Горько, но улыбается. А Хёнджин только сильнее плачет.       — И я тебя, Минни, — на губах смешался вкус крови, слёз и проклятых роз. Их первый поцелуй и их последние слова. Губы Хёнджина мягкие, и их очень приятно целовать. Сынмин подумал, что он придурок, раз не сделал этого раньше. Аромат цветов обжигает чужой рот, а кровавые следы на языке срывают последний пластырь. У них никогда не было хорошего конца, у них не было общего счастья. Никогда не было.       И это последние взгляды друг другу в глаза. Сынмину правда жаль, а Хёнджин не видит этого сквозь мыльную пелену. Их обоих грызет потухающая любовь.       Когда из его грудной клетки вырывается ветка с раскрытыми бутонами, они понимают, что это конец. Сынмин умер на руках своей единственной любви, в объятиях счастья и со следами искусства на губах. Хёнджин умер внутри вместе со своим сердцем и вдохновением, удерживая источник ненавистных цветов в руках. У него нет сил кричать. Он тихо плачет, громко всхлипывая. Слёзы смывает с чужих щёк укусы болезни, а объятия удерживают бездыханное тело подальше от этого ада. Любовь умерла, уйдя в загробный мир со всем, что у него было. Судьба выиграла у жизни в новой партии, отдав взамен лишь их время и его благополучие.

***

      Многие известные ценители посетили выставку «Болезнь чёрных роз», проходящую в Париже, недалёко от всеми известного Лувра. В центре зала мероприятия висит картина — полотно, пропитанное болью, тоской и утратой. Чьи-то кисти держат букет цветов, но по ним течёт кровь, и только один цветок остаётся нетронутым. Только сакура осталась цвести без алой жидкости в венах.       — Хван действительно занимательный художник, — слышны комментарии гордых аристократов. Хёнджин слышит похвалу, но ему плевать. Это была картина, на которой остались следы его души. Картина с поцелуем смерти.       Ханахаки была болезнью чёрных цветов и не щадила никого, а Хёнджин превратил её в искусство. Точнее, показал свое вдохновение через её призму. Вот только его сила и талант покрыты бледно-лиловыми розами в оранжерее смерти. Он любил, но ему не дали времени, чтобы это сказать.

Ханахаки не любит тишину и играет временем. Не играйте с тем, что контролирует неконтролируемое.