Расписание

Для Дилюка работа бармена противоречива: он ненавидит пьяниц и сам не любит пить — сначала ему невкусно, потом — плохо. Его терпение заканчивается там, где у клиента только-только начинается веселье. Чарльз у него работает не только вторым барменом, но и предохранителем: — Так, — говорит он, отодвигая Дилюка от посетителя, требующего третью пинту темного крепленого, — вам хватит. Дилюк не спорит. На первый взгляд, он нашел свое место: посетители закусывают вино сплетнями, но и в тех надо уметь разбираться. Дилюк днями напролет слушает про то, как сильно выросли цены, чья жена самая сварливая, и у кого лучше покупать мясо. Ни следа заговора Фатуи или подозрительной активности на черном рынке, или даже слухов о новых залежах руды. Редко-редко в таверну просочится кто-нибудь подозрительный и, засев в темном углу, будет ждать подельника. В большинстве случаев этим кем-то оказывается информатор, а подельником — сам Дилюк. В остальном таверна — грязноватое дело. Когда Дилюк только обустраивался, спросил у Чарльза: — Что нам нужно в первую очередь? И Чарльз с непонятной ему страстью выдохнул: — Уборщица! Вместо уборщицы боги гнусной удачи подарили им растяпу Паттона, на все руки мастера, — и напитки разнести, и зазывалой поработать. У Паттона в прошлом поденная работа, и он не брезглив, но Дилюк по выходным наблюдает за тем, как он медлит со шваброй в руке перед дверью в уборную и распахивает ее так, словно за ней засада. Пол и столы по вечерам залиты расплескавшимся пивом, на стульях — потеки вина. В воздухе повисает то, что Чарльз нежно зовет «амбре». Чаще всего Дилюку стоит титанических усилий поддерживать порядок в таверне. Конечно, бывают и исключения. Как ни странно, лучше всего проходят дни под знаком Ордо Фавониус: рыцари приучились не трогать Дилюка лишний раз, они достаточно молчаливы, плотно едят — и женщины, и мужчины, заказывают вино бутылками и, поев и выпив, слаженно отступают, унося тела перепивших товарищей. Дилюку остается лишь протереть стойку, столы и расставить стулья. Они с Паттоном управляются с этим минут за десять. Неплохи девичники: девушки с торговой улицы собираются, пьют игристое и коктейли, хихикают, едят сыры и пирожные, и после них главное — проветрить таверну, выдувая цепкий аромат крепких цветочных духов. Но куда чаще к Дилюку заглядывают неопрятные вечера. Среди них есть «вечера Нимрода» — в зале собираются тихие пьяницы, не умеющие остановиться, и незадолго до полуночи за ними являются жены или старшие сыновья, особая порода угрюмых людей, слишком усталых даже для того, чтобы жаловаться. Пьяницы оставляют после себя потеки сидра, огрызки, крошки и стойкий запах отчаяния. Есть «вечера Шестипалого Хосе» — все кутят, громко чокаясь, воздух загустевает от винных паров, перед закрытием обязательно случается громкая драка. Есть «вечера Венти» — начало всегда приличное, музыкальная программа на высоте, пришлый бард, не обязательно лично Венти, поет настолько хорошо, насколько у него получается, но вечер чаще всего заканчивается недостачей в кассе и внушительным счетом за побитые бокалы. Стойка залита вином, пара стульев без ножек — на них кто-то безудержно раскачивался. Паттон матерится, выковыривая из пола осколки, втоптанные в половицы. Среди всех этих вечеров существуют вечера наичистейшей удачи, стоящие особняком. Это — «вечера Кайи». Время от времени, обычно нерегулярно, приходит Кайя. Дверь распахивается, и он является: даже так поздно ослепительно свежий, словно только что из сугроба. Белоснежная рубашка, кажется, почти хрустит. Мех на воротнике накидки безупречно расчесан. В первое мгновение Дилюку трудно на него даже смотреть: ощущение такое, будто вместо сока выпил коктейль, искусно маскирующий крепость. Сначала вкусно, потом наступает отравление. Кайя идет к стойке экономной кошачьей походкой, не совершая ни единого лишнего движения, и кажется, что в каждом его шаге – криомагия. Шум в таверне стихает до жужжания, сам воздух будто становится холодным и чистым, как на леднике. Кайя подходит. Он никогда не садится на барный стул, лишь опирается на него бедром. — Дилюк, — здоровается он. Дилюк в ответ каркает: — Кайя. — Полуденную смерть, — говорит Кайя, прижмуриваясь. — Могу сделать сразу три порции или сколько ты хочешь? — «Лишь бы отделаться от тебя в один заход». В такие моменты Дилюку отчетливо не нравится себя слушать. — Нет-нет, так не пойдет, — Кайя добавляет в сливочный коктейль своего голоса ломтик улыбки. — Игристое выдохнется. Начнем с одного. — Не думал, что у рыцарей Ордо Фавониус настолько испортится вкус, что они предпочтут хорошему красному сладкий коктейльчик, — слова Дилюка меняются от случая к случаю, тон — нет. Иногда Кайя что-то отвечает, но чаще — пропускает мимо ушей. Обыкновенно его ждут — он берет бокал и уходит на второй этаж, и шушукается с кем-то в дальнем углу. Стоит ему подняться по лестнице, и нижний зал словно бы расслабляется, как ветеран, которому больше не нужно втягивать живот и щеки, желая произвести впечатление. Лампы светят глуше, стулья выглядят потрепанней, чем на самом деле, но в такие вечера волшебным образом ничего не ломается и не бьется, вино не выплескивается из бокалов, а пол — достаточно подмести. Дилюк ненавидит такие вечера всей душой. Освободившись, Кайя спускается и просит еще бокал или два, или три. Опьянев, он не веселеет, но его явственно попускает. Он устраивается на барном стуле, кладет на стойку локти, кулак на кулак, устраивает сверху подбородок, сидит, медленно моргая, и каждое движение его ресниц сопровождает серебристый проблеск радужки. Он ничего не спрашивает, а Дилюк ничего не отвечает. Вечер пролетает стрелой; посетители уходят вовремя, Чарльз — молча, без подсказок, тихо собирается и уводит с собой Паттона. В кассе все сходится. Когда Дилюк, пересчитав деньги, поворачивается, Кайя обыкновенно дремлет, уронив голову на сложенные руки. Дилюк обходит оба этажа, обмахивает столы, составляет стулья, гасит лампы, оставляя гореть лишь одну рядом с дверью. Кайя, сидящий у стойки, должен бы потонуть в темноте, но свет находит его, окружает теплым сиянием. Дилюк приближается к нему. Кайя спит и улыбается во сне улыбкой легкой, как солнечный блик на воде в ясный день. От него пахнет одуванчиковым лугом и капелькой полуденной смерти, лицо утрачивает возраст, воплощаясь в самое счастливое воспоминание Дилюка. В этот момент темнота стирает самую горькую часть его прошлого. Дилюк подходит, завороженный, кладет руки на стойку по обе стороны от локтей Кайи, и тот, словно бы привлеченный теплом, льнет к нему, вписываясь в полуобъятие совершенно и точно, и Дилюк не может его не обнять в ответ. Кайя шепчет: — Люк, мне снится такой хороший сон... — Да, мне тоже, — отзывается Дилюк, укачивая его в объятиях. Поджимает губы. Закрытие; скоро пора будет просыпаться.