На двоих

Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, —

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

      

2023

      Конец года складывался для Михаила несказанно удачно: он сумел завершить свои важные столичные дела вечером четверга, вылетел ночным рейсом в Санкт-Петербург, а там его прямо в аэропорту встретил уставший после работы, но довольный Саша, увёз к себе домой, зацеловал и уложил спать. Пятница началась почти в полдень с Сашиных оладьев со сметаной и продолжилась ленивой подготовкой к новогоднему корпоративу, который в этот раз по неожиданной инициативе Екатеринбурга честным голосованием на собрании федеральных округов решили провести в культурной столице вместо Москвы, принимавшей отдыхающие города в своих лучших клубах уже почти двадцать лет.              Конечно, в Петербурге о клубе не могло идти и речи: Александр немедленно предложил устроить тематическое торжество и даже выпросил лично у губернатора разрешение на организацию праздника в Большом Екатерининском дворце. Мише дорогого стоило отговорить его от идеи ввести дресс-код для полного исторического погружения в позабытую культуру балов — сошлись на том, что хватит и современных официальных костюмов; но разочарование Саши преследовало его ещё пару недель, пока он не пообещал сопроводить Его Светлость на любой понравившийся Саше бал в грядущем году. Миша справедливо рассудил, что за такую жертвенность вся Россия теперь у него в долгу.       Москва не знал, какую реакцию он ожидал, но спустя час с начала мероприятия стало совершенно очевидно, что собравшиеся гости пребывают если не в восторге, то, по крайней мере, в очень приподнятом настроении, довольные и угощениями, и живой музыкой, и оживлённой праздничной атмосферой. Его самого больше всего радовала гордая улыбка Саши, довольного своей блестящей идеей и её успешной реализацией: красуясь в своём новеньком, пошитом специально к торжеству костюме-двойке нежно-молочного оттенка, по абсолютно непредвиденной случайности гармонирующем с кремовым костюмом Михаила, заказанным в том же ателье, Питер встречал гостей, не скупясь на комплименты и поздравления, и поддерживал светские беседы о халатности коммунальных служб, новых санкциях и подорожавших куриных яйцах.       В стенах некогда родного дома Александр расцветал — Миша весь вечер ловил каждый удовлетворённый изгиб его губ и счастливый серебристый блеск глаз. Изящное убранство дворца, переливы дорогих тканей нарядных костюмов, элегантные движения придворных танцев благоприятно сказывались на его состоянии, унылом и болезненном в последнее время. В золотом свечении гирлянд Петербург выглядел точь-в-точь, как почти двести лет назад: пылкий, статный, грациозный юноша, привлекающий всеобщее внимание. И, точно как тогда, Михаил любовался его пышным великолепием со стороны, сдерживая на кончике языка рвущиеся из самого сердца любовные признания.       У Москвы за два века энтузиазм кружить дам в танце по дворцовой зале сильно поубавился, поэтому, вернув весёлую Камалию в руки скучающего за карточной игрой Святослава, Миша стремительно сбежал с очередной кадрили и уединился с бокалом шампанского, пока Петербург увлечённо танцевал в компании смущённой своими неловкими движениями Самары. Путаясь в длинном платье и нервно кусая губу, Анастасия очень старалась прислушиваться к самым терпеливым наставлениям Романова, и с каждой новой фигурой наблюдавший за парой Миша с интересом отмечал растущую уверенность в её шагах, лёгких взмахах руками и цветущей на губах улыбке.       Наслаждающийся заслуженным покоем Михаил моментально заметил приблизившегося нарушителя его тихого умиротворения: в статной женской фигуре, поражавшей сильным, гордым станом, без труда угадывалась Тверь. Не желая портить вечер, Миша дружелюбно отсалютовал ей бокалом и послал самую дружелюбную улыбку, какая только имелась в его скромной коллекции вежливых рабочих улыбок. Женщина, по-видимому, любезность не оценила: нахмурила брови и прищурилась, с подозрением вглядываясь в московское лицо. Вместо приветствия прозвучал недовольный вопрос:       — Поругался с Сашей?       Поражённый внезапным и крайне нелепым предположением, Миша вскинул брови:       — С чего бы?       — Ну как же? — Василиса всплеснула руками. — То вас двоих за уши друг от друга не оттащишь, а тут весь вечер порознь.       Москва покачал головой и снисходительно улыбнулся, вновь отводя взгляд в сторону счастливого Питера.       — У нас нет нужды всё время быть вместе. У него есть своя компания, у меня — своя.       — Что-то я рядом с тобой компанию не наблюдаю, — недоверчиво хмыкнула Тверь.       — А ты как же? — Миша склонил голову к женщине с самодовольной ухмылкой.       Василиса раздражённо закатила глаза и отвернулась от него, недовольно скрестив руки на груди:       — Я пришла не компанию тебе составлять. Я за Сашу переживаю.       В ответ Миша лишь неопределённо повёл плечами, рассудив с самим собой, что в разговоре можно ставить точку. Вот только Тверь не двинулась с места, бросая в его сторону слишком однозначные взгляды: оправдание Московского её нисколько не удовлетворило и не успокоило, а отступать без уверенности в благополучии любимого младшенького она совершенно очевидно не намерена. Поэтому Миша нисколько не удивился, услышав очередной вопрос:       — Точно всё в порядке?       — Василис, я скоро начну думать, что ты и за меня переживаешь, — Москва тихо посмеялся, встав вполоборота к собеседнице.       — Перебьёшься! — Калинина возмущённо фыркнула, вновь хмуря светлые брови.       Задорная мелодия кадрили затихла, и бархатистый голос ведущего объявил переход к мазурке — кажется, уже пятой за этот вечер, если Михаил не сбился со счёта, — и, как только желающие гости сменили пару, оркестр заиграл снова, а зал наполнился стуком туфель и радостным смехом. Миша перехватил проходящего мимо официанта с подносом и взял бокал шампанского, предлагая его недовольной Василисе, принявшей напиток с небольшим недоверчивым промедлением.       — У нас всё хорошо, — он приподнял уголки губ в слабой улыбке. — Тебе не о чем переживать.       — Не о чем, как же, — Василиса опустила взгляд, и вместо уже знакомого Москве негодования в женском голосе прозвучала тихая тоска. Немного помолчав, она вновь подняла голову: — Скажи честно, Московский. Он снова что-то употребляет?       На расслабленном лице Михаила не дёрнулся ни один мускул, но запутавшиеся мысли на короткое мгновение замкнуло. Он молча всматривался в синеву глаз, так болезненно похожих на его собственные, но в то же время совершенно отличных: пока у Москвы во взгляде плескались смертоносные волны ледяного океана, нежная голубизна глаз Твери скрывала душистое васильковое поле. Божья шутка ли — столь одинаковые, но разные; вынужденные идти бок о бок, но бороться?       Молчание продлилось несколько коротких секунд — Михаил прочистил горло и отвернулся.       — Его и спроси.       — Да разве он расскажет? Ты ведь вырастил из хорошего мальчишки упёртого барана по подобию своему, — Калинина недовольно цокнула языком и подтолкнула его плечо своим.       — Это скорее папеньки его заслуга, нежели моя, — язвительно отметил Миша.       — Зубы мне не заговаривай, Москва.       Михаил тяжело вздохнул. Принять поражение казалось менее страшным, чем продолжать бесполезную оборону: Василиса всё равно не оставит в покое, пока не получит своё.       — Я присматриваю за ним, — уклончиво ответил он. — Да и Саша сам всё понимает, не маленький уже. Наша опека ему ни к чему — разберётся как-нибудь.       — Что значит «разберётся»? — Тверь, не скрывая разгорающейся злости и разочарования, ударила его тяжёлой ладонью по плечу. — Это твоя ответственность, Московский! Столица ты или кто? Почему ничего не предпринимаешь?       Подавив собственное недовольство, Миша на выдохе, расставляя паузы, ответил с присущим ему невозмутимым спокойствием:       — Ты забываешься, Василиса. Я — столица, но судьбу мою, как и твою, и Сашину, и всех нас, творят люди. Я делаю всё, что от меня зависит: за последние двадцать лет я лично предложил несколько инициатив для улучшения ситуации в Петербурге, но я не могу заставить людей следовать моим советам. Я подчиняюсь им — не наоборот.       Несчастный вздох сорвался с поджавшихся губ, и Василиса спешно отвернулась от Москвы, пряча тлеющую в глазах тоску. У Миши не возникло желания посочувствовать: Тверь сама ответственна за то, что позволила себе принять привязанность к молодому городу слишком близко к сердцу, хотя наверняка понимала, что Петербург, важный российский центр, непременно будет оказываться под ударом крайне тяжёлых, неблагоприятных, порой даже безнадёжных обстоятельств. Сам Миша тоже не мог похвастаться особенным равнодушием ко всему, что касалось Саши, но он никогда не давал себе погружаться в сердечные волнения: тревогой ничего не исправить — он мог только подставить своё надёжное плечо и кропотливо, сохраняя холодный рассудок, искать решение.       Некоторое время они провели в тишине. Допивая шампанское, Михаил занимался своим любимым делом — наблюдал за танцующим Петербургом. По неизвестным причинам Василиса оставалась рядом: крутила в руках свой бокал, не притрагиваясь к напитку, и о чём-то размышляла, но горьких эмоций Москве больше не показывала — спрятала от его глаз свою хрупкую уязвимость.       Наконец, Тверь вновь нарушила молчание, задаваясь очередным вопросом:       — Насколько у вас всё серьёзно?       — Что за дела, Василиса? — Миша поначалу даже опешил от неожиданности, но быстро вернулся к язвительному тону: — Проверяешь будущего зятя на профпригодность?       — Будущего зятя, ещё чего! — Василиса недовольно фыркнула. — Я тебе не доверяю, Московский. А Саша мне очень дорог. Будь моя воля, ни в жизнь бы не позволила ему даже посмотреть в твою сторону. Но… — она на мгновение запнулась, подбирая слова. — Я знаю о его намерениях в отношении тебя и хочу знать, что ты тоже серьёзен. Ты должен понимать, что я не допущу, чтобы он пострадал из-за тебя или, тем более, от твоей же руки.       Михаил снисходительно усмехнулся.       Немного поразмыслив, он снова перевёл тему, но вопрос казался очень нужным и правильным в этот момент:       — Ты всё ещё обижаешься?       Василиса, вскинув брови, коротко взглянула на него.       — На тебя-то? Что толку обижаться на дурака? — она хмыкнула и покачала головой, медленно уводя взгляд. — Не обижаюсь. Время было такое: как могли, так и выживали — руки кровью испачкали все. Ни к чему попусту держаться за прошлое, да и ничего уж не изменить.       — Ты знаешь, — Миша задумчиво покачал зажатым между пальцев бокалом, наблюдая, как бьётся о хрусталь золото напитка, — даже если бы вдруг выпал такой шанс, я бы ничего не изменил. И всё же… Я никогда не желал тебе зла.       — Знаю, — Василиса тяжело вздохнула, скрещивая руки на груди — защищаясь. — Что теперь об этом говорить? Было и прошло. Да и грех свой ты уже искупил. Передо мной так точно.       Лицо Москвы исказило удивление. Он вопросительно оглянулся на женщину, поражённый услышанным.       — Искупил?       — В сорок первом, — Тверь посмотрела в ответ, впервые за вечер удерживая долгий зрительный контакт. — Когда пришёл лично тогдашний Калинин освобождать.       Михаил не нашёлся с ответом. Кровопролитная, жестокая, страшная война оставила слишком яркий отпечаток не столько на памяти, сколько на душе. Освобождение главных столпов безопасности Москвы он вспоминал обрывочными, смутными образами, но в каждом из них всегда неизменным оставалось одно — огонь благодарности и безоговорочной преданности в глазах спасённых городов. У Василисы в закалённом многовековой историей взгляде тогда горел такой же: она Москву встречала со слезами, но несгибаемой гордостью, и с израненных губ слетало искреннее «спасибо».       Москва тогда грех не искупал — и никогда не стал бы. Но влачить привязанный камнем к шее статус столицы стало самую малость легче.       Честность Василисы поражала: она никогда не обнажала перед кем-то душу, тем более перед Михаилом. Сражённый признанием, он не видел лучшего пути, чем поделиться ответной правдой, поэтому, не раздумывая долго, заговорил, тихо, едва слышно, делясь сокровенным:       — Я сделал ему предложение.       Василиса ахнула, прикрыв рот ладонью, и, потрясённая откровением, уставилась на него. Миша стоически сохранял равнодушное выражение лица, стараясь не выдавать непривычного смущения, каким в последние века он удостаивал только Сашу.       — И что же теперь? — зашептала она, схватившись за Мишин локоть.       — Да ничего, — он пожал плечами. Немного подумав, Миша всё-таки решился приподнять руку, точно зная, что цепкий васильковый взгляд непременно найдёт то самое кольцо. — Освятили кольца. Договорились считать, что теперь мы в браке.       — Освятили? — Тверь нахмурилась. — Каков прок? Венчаться надо.       Михаил насмешливо фыркнул:       — И кто ж нас венчает? Патриарх Кирилл? Помилуй, старика удар хватит — не переживёт.       Василиса раздражённо закатила глаза.       — Вот, вроде, столица, дела государственной важности решаешь, а в таких простых вещах непроходимо туп, — заворчала она. — Попроси Владимир! Он венчает вас — и слова против не скажет.       Стоило признать, мысль обратиться к Владимиру, как одному из духовных центров России, светлую московскую голову уже посещала. Михаил видел в этой мысли зерно рассудка: Владимир Владимирович в своё время помог маленькому Мише обрести веру — и в Бога, и в себя самого, — и венчал сначала его, а потом и Петербург на царство. Но Москва сомневался: возможно ли, чтобы Владимир в самом деле не отказал связать две столицы и узами священного брака, а не только обязательствами служить на благо Отечества?       И всё же, как бы Мише ни нравилась эта идея, всегда оставалось треклятое «но»:       — Я не хочу… обременять Сашу.       Объясняться Мише решительно не хотелось: он сегодня сказал достаточно того, что выводит из равновесия его своеобразный моральный компас. Но заинтересованный взгляд Твери, что вперился ему будто в саму душу, не оставлял никакого выбора.       — Сама подумай: кольца, пусть и освящённые, — всего лишь безделушка. Он может в любой момент снять его и выбросить — и перед Богом останется чист. Но венчание ведь не то же самое. Он хочет меня сегодня, но что, если завтра он передумает? Время вспять не повернуть — Судный день ему придётся встретить со мной, а не с кем-то, кого он может полюбить намного больше.       — Полюбить больше? — Василиса недоверчиво хмыкнула. — После всего, Московский? Он терпел тебя столько лет, оставался на твоей стороне, что бы ни случилось. И ты в самом деле веришь, что он кого-то полюбит больше тебя?       Невесело усмехнувшись, Михаил отставил опустевший бокал на стол позади себя и сунул руки в карманы брюк, задумчиво вглядевшись в улыбчивого Александра, переговаривающегося о чём-то весёлом в компании окруживших его дам-городов.       — Мы — не герои романтической сказки, Василис. Наше «долго и счастливо» совсем не обязательно значит «вечно».       Не дожидаясь ответа, Москва мягко кивнул, жестом намекнув на завершение беседы, и неторопливо зашагал в сторону выхода из зала, оставляя не пожелавшую остановить его Василису позади. Долгие искренние откровения им двоим были чужды, и потому Михаил рассудил сам с собой, что не стоило вытаскивать на свет больше признаний — о сокровенном им говорить предстало не друг с другом.       В длинных коридорах Екатерининского дворца царил мрак. Но ноги сами вели Михаила по давно знакомому маршруту, петляя между поворотов, прямиком к массивным дверям личных покоев Санкт-Петербурга. Слабо дёрнув ручку, он ни на что совершенно не надеялся, но та вдруг поддалась — дверь распахнулась, явив взгляду залитую лунным светом спальную комнату. Миша, затаив дыхание, не раздумывая, шагнул вперёд.       Внутри всё выглядело так, как Михаил хотел помнить это место: заправленная дорогим шёлком постель, массивный дубовый стол, резные часы на стене с гравировкой петербургского имени, изящная ваза из китайского фарфора в углу комнаты, белоснежный бюст Венеры на полке, заставленной книгами о военном искусстве и любовными романами — и ничего, что напоминало бы о перевёрнутой мебели и разбросанных вокруг бумагах и вещах, в спешке вывозимых подальше от жестоких рук нового режима в начале прошлого столетия. Казалось, в воздухе ещё остался аромат душистых букетов, а если прислушаться, то можно услышать отголоски нежного смеха и смущённого стука влюблённых сердец.       Прикосновение чужой ладони к пояснице не заставило вздрогнуть — Михаил с самого начала слышал мягкие шаги, следующие по его собственным. Потому он только улыбнулся, чуть склонив голову, касаясь виском умостившейся на его плече макушки.       — Тут совсем ничего не изменилось, — заметил он голосом тихим, на грани шёпота. — Только будто чего-то не хватает.       После недолгого молчания Петербург осторожно, не разрушая купол тишины, ответил:       — Жизни.       — Да, — Михаил задумчиво кивнул. — Пожалуй, жизни.       Вздохнув, Александр обошёл высокую фигуру, и его ладони скользнули по Мишиным предплечьям вниз, надёжно переплетая их пальцы. Он ухватился крепче и шагнул спиной вперёд, вглубь комнаты, увлекая Москву за собой. Миша только теперь заметил, что он оставил где-то свой пиджак и закатал рукава жемчужной рубашки, открывая вид на бархатистую кожу, манящую прикоснуться. Но Миша только молча поддался знакомым рукам и прижался к томно вздымающейся груди своей, не расцепив замка из пальцев.       — Натанцевался, звезда моя? — он дразняще хмыкнул, коснувшись губами взмокшего виска.       — Анастасия Фёдоровна просто чудо, — Александр довольно разулыбался. — Нам удалось станцевать кадриль и мазурку, но для вальса пришлось уступить её руку Виктору Григорьевичу. Собственно, поэтому я здесь — моя единственная пара для вальса почему-то молчаливо покинула торжество.       — Простите, что оставил вас, Александр Петрович, — Михаил усмехнулся, притянув ладонь Саши для поцелуя. — Совсем, знаете, нет настроения танцевать.       — Какая жалость, — Саша притворно ахнул. — Быть может, вы в настроении для чего-то другого? Поцелуете меня, Михаил Юрьевич?       — Только если вы настаиваете, Александр Петрович.       — Я решительно настаиваю, Москва. Целуйте сейчас же.       Москве дважды повторять не требовалось — он прильнул к улыбающимся губам своими, увлекая в медленный, приторно-сладкий поцелуй. Саша в ответ отдавал всего себя со всей страстью: зарывался тонкими пальцами в волосы, гладил затылок, шею, лопатки, пересчитывал позвонки, тянулся сердцем к сердцу. Податливый, нежный, влюблённый; он сводил Михаила с ума своей трепетной привязанностью и любовью, пылкой и всепоглощающей.       Таким желанным и любимым Миша не чувствовал себя ни с кем, кроме Саши. И, честно говоря, ни с кем другим не хотел — никто не полюбил бы так, как умел любить Петербург.       Отстранившись от сладких губ, Михаил прижался к его лбу, нежно пригладив выбившиеся из причёски кудри. Мягкий шёпот коснулся Сашиной улыбки:       — Ты бы хотел венчаться? Со мной?       Александр в Мишиных руках замер, будто даже забыл дышать. Он долго, внимательно всматривался в московское лицо, бездумно гладил щёки холодными пальцами и мучительно молчал, терзая не терпящую неопределённостей душу Михаила.       Наконец, он ласково улыбнулся, обхватив растерянное, почти испуганное лицо Миши руками.       — Я мечтаю о вечности с тобой, Миша. Конечно, я хочу венчаться. С тобой — и только с тобой.       — Саша… — Москва тяжело выдохнул, прикрыв дрожащие веки. — Я попрошу Владимира Владимировича провести таинство. Он венчал нас на царство — обвенчает и на брак. Ты можешь выбрать любую церковь, любой собор, какой только пожелаешь. Я всё устрою.       Петербург нежно улыбнулся, украв с приоткрытых губ короткий поцелуй.       — Я хочу, чтобы мы выбрали место вместе. Что-нибудь значимое для нас двоих.       — Церковь Зимнего? — тут же предложил Михаил.       Саша недовольно скривил лицо в ответ, вызвав тихий смешок Москвы.       — Это, безусловно, важное место, но… — он вздохнул, опуская голову на Мишино плечо. — Я бы хотел венчаться с тобой там, где для нас нет ни хороших, ни плохих воспоминаний. Там, где мы можем создать новую историю, понимаешь?       — Понимаю, родной, — Миша положил широкую ладонь на его затылок, зарываясь пальцами в волосы. — Найдём. Нам некуда спешить.       Петербург согласно хмыкнул, обхватив руками московскую талию.       И всё встало на свои места: хотя Москва не верил в вечность, слишком эфемерную, неопределённую, непредсказуемую, его беспокойное сердце нашло успокоение в любовном обещании. С Сашей ему хотелось верить — и в вечность, и в них.       Нерешённым оставалось лишь одно обстоятельство:       — Что будем делать с той дрянью, что у тебя в кармане?       Зажатый в объятиях Александр нервно дёрнулся, но не постарался вырваться из рук Михаила — напротив, прижался только крепче, сжимая пальцами складки смятой рубашки. Осторожно выдохнув, Михаил приластился носом к его виску, беспорядочно целуя скулу и краснеющее ухо.       Последние месяцы — годы, на самом деле, — они красноречиво молчали о Сашиной зависимости: Миша — потому что ждал, что Саша расскажет сам, а Саша — вероятно, потому что ждал, что Миша не выдержит и начнёт неудобный разговор. И, наверное, так продолжалось бы и дальше, если бы не Василиса. Москва молился, чтобы она не решилась поболтать с Сашей по душам, потому что если тот узнает, что его пристрастие заметил кто-то, кроме Миши, загрызёт себя чувством стыда и вины.       — Я брошу, — пообещал Петербург, подняв голову и встретив нежный взгляд Москвы своим, немного беглым, застигнутым врасплох.       — Что-то случилось? — Миша слегка склонил голову набок, заботливо вглядываясь в пристыженное питерское лицо.       — Нет, ничего особенного, правда, — Александр покачал головой. — Просто как-то решил расслабиться после работы. Ну и… чуть-чуть увлёкся.       Михаил добродушно усмехнулся:       — Чуть-чуть?       — Чуть-чуть, — Саша нахмурился, не оценив дружелюбной шутки. — В последнее время действительно начало выходить из-под контроля: хотелось чаще, самочувствие ухудшилось. Но я понимаю, Миш. Я справлюсь.       — Я знаю, что ты справишься. Я просто хотел убедиться, что тебя ничего не гложет.       — Ничего, — уверенно заявил Петербург, и в отливающих свинцом глазах не нашлось ничего, кроме искренности. — Минутная слабость, обещаю. Я возьму себя в руки.       С ласковой улыбкой Москва увлёк его в ещё один поцелуй, тягучий и нежный, полный невысказанных, но понятых без слов чувств. Пока Саша оставался рядом, так крепко держал в руках и так преданно любил, всё остальное обращалось в пыль, не имело никакого значения. Во все времена значение имел только Саша.       Едва отстранившись, Александр поднял взгляд к московским глазам с лукавой ухмылкой:       — А ты бросишь курить свою приторную электронную дрянь.       Опешивший Миша быстро взял себя в руки. С губ сорвался весёлый смешок:       — Справедливо, любимый. Всё для тебя.       Саша изогнул брови в притворном удивлении — серьёзный момент вмиг обернулся игривым флиртом:       — Просто «любимый»? Это всё, что ты можешь сказать?       — А что ты хочешь услышать? — Миша довольно разулыбался, прижимаясь ближе, едва задевая кончик Сашиного носа своим. — Моя душа, моё сердце. Мой Парадиз. Любовь всей моей жизни. Мой супруг.       Слова растворились в настойчивом прикосновении губ — Миша только улыбнулся в поцелуй.       У них на двоих — целая вечность для любовных признаний.