Сучка

«Только посмотри какая сученька» — тихий шепоток совершенно не слышен за музыкой и за человеческими голосами, но похожие комментарии оставляют во многих местах этого бара, глядя на сидящую у стойки девушку. Гладкие и дорогие шелковистые чулки, модельные ботинки на невысоком каблуке с тяжёлыми пряжками, короткие кожаные шорты, облегающий небольшую тугую грудь чёрный топ, не оставляющий простора воображению, коротенький жакет, модельная стрижка и шикарный макияж. В ней все идеально — от гель-лака на ногтях, до стильной укладки. … и всё равно, ощущается, словно девчонка чего-то ждёт. Неприятностей? Вполне возможно. Такие всегда ищут неприятностей или приключений на свою тугую попку. Парочку подкативших забулдыг красотка уже отшила, но выглядело это так, будто они не сошлись в цене. Шлюшка. Очень дорогая шлюшка. Сучка — только клеймо не проставлено, ценником не вдето вместо серёжки в аккуратное ушко, виднеющееся из-под чёрных прядей, уложенных парикмахером в мастерском беспорядке. Сидит, потягивает свой коктейль, смотрит на зал, будто невыносимо скучает. Глаза густо подведены, из-под длинных ресниц цвет радужек кажется черным, а сама сучка — хорошенько прорыдавшейся после хорошего горлового минета. Только это стиль такой, «smoky eyes», за который скорее всего не мало заплачено в том же салоне. А это значит будущему покупателю придётся отстегнуть бабла не только за работу руками, ртом и пиздой, но приплатить ещё и за те самые укладку, макияж, маникюр и дорогущие чулки, которым сто процентов придёт звиздец к утру. Однако покупатель находится. Подвыпивший молодой мужчина в дорогом костюме, махнувший рукой личной охране, чтобы не лезли. Запарившийся за стойкой бармен слышит лишь «сначала придётся договориться с моим папочкой». Завтра полиция эту фразу из него клещами вытянет. Парочка выходит в тёмный переулок за баром, на парковку, где стоит несколько десятков разномастных машин. Чужая рука ложится на бедро шлюшки, ползёт ниже, хочет нырнуть под край шорт, но по ней [по руке] приходится не сильный шлепок — товар-то ещё не оплачен. С другой стороны, совсем ладонь клиента сучка не сбрасывает, дразнит, даёт пощупать товар перед покупкой, позволяет оценить осиную тонкую талию и тугую задницу. Машина, к которой они подходят, пиздец дорогая, не дешевле красотки, которую «папочка» сдаёт в наем. [только номера безнадёжно заляпаны грязью] Тонированное стекло со стороны водителя опускается, изнутри слышится приятный мужской голос. Девка ловко вытаскивает из кармана жакета шприц и всаживает в чужую шею. «Папочка» едва успевает принять на руки упавшее без чувств тело. Утром сына известного дипломата найдут в более чем компрометирующем положении с вибратором в заднице и горой наркоты, причём найдёт не обеспокоенная охрана, а ушлые папарацци, получившие нежную наводку на столь заботливо нарисованную картину неизвестного автора. А пока тело отправляется в багажник, девка запрыгивает на заднее сидение, «папочка» садится за руль, и машина технично сваливает с парковки, на которой кто-то заботливо разбил все камеры. — Блядь, мне теперь до утра отмываться от его жирных рук, — Мегуми зло запускает руки под собственный топ, вытаскивая оттуда лиф с силиконовыми вставками, вложенными «для натуральности» и брезгливо бросает прямо меж сидений. Со всем остальным ещё можно мириться, хотя от косметики слезятся глаза, а под топом все просто зверски чешется, пока восстанавливается кровоток. — Как девчонки это пыточное приспособление носят? — У натуральных девчонок, мой дорогой, сиськи тоже натуральные и если их не поддерживать, то тебя сожрут глазами раньше, чем успеешь купить продукты в супермаркете. Ну, при условии, если тебе есть что положить в лифчик, — мужчина в дорогом деловом костюме, сидящий за рулём, чуть опустил стекло со своей стороны и прямо на ходу закурил ужасно дешёвую сигарету, резко контрастирующую с лощёным образом успешного брокера. — Фу, Кон, — Мегуми тут же наморщил нос — то ли от запаха курева, то ли от вышеозвученного факта, то ли от всего вместе. — Не дыми, мать твою. Отец будет ругаться если я провоняю. — Отец итак будет ругаться, — флегматично замечает Кон, и пацан замирает, щурится, злобно смотрит в зеркало заднего вида, надеясь поймать чужой взгляд. — Ты пропалил, что я сегодня работаю? — Неа. Он просто вернулся с задания раньше положенного на сутки, не застал своего сладкого сыночку в тёплой постельке и поднял на уши всех, кого мог поднять. — Сууууука, — пацан ударяется головой о спинку переднего сидения машины, потом тянется через него же к бардачку и вытаскивает свой сотовый. Ну, да — два десятка пропущенных за те часы, что Мегуми куковал в баре. [кто бы сомневался] — Алло, — голос садится от нервоза, стоит коротким медленным гудкам прерваться звуком соединения. — … бать? — Ебать! — раздражённо и ожидаемо рычат с той стороны трубки. — Я запретил тебе работать с Коном! Я запретил тебе подставлять задницу на его дебильных заданиях! Ты меня каким местом вообще слушал?! — Ну, очевидно, правильный ответ — задницей, — переходит на раздражённый тон сам Мегуми, откидываясь на спинку кресла и сквозь стекло мрачно наблюдая как мелькающие фонари и неоновые вывески приближают его к дому. — Могу вообще не возвращаться, пока ты не успокоишься. В ответ на накую дерзость Тоджи Фушигуро отвечает низким грудным клокотанием, заставляющим Мегуми даже через телефонную связь покрыться мурашками с ног до головы. С переднего сидения хмыкает все прекрасно слышащий Кон, отлично знающий, что тон «сученьки» на его давнего знакомого не действует от слова «совсем». Просто Мегуми ещё окончательно не выскочил из образа… … а может просто не захотел затыкать рвущуюся наружу вторую натуру. Ту самую язвительную недоступную блядь, которую он демонстрировал сегодня всем в баре. И правда, где ещё ему себя, — такого, — показать? Не на парах же в университете, шокируя нахрен преподавателей? Кон видел это преображение десятки раз — когда Фушигуро Мегуми соглашался на очередную «непыльную» халтуру. Его отец был тварью хитрой и сильной, сам Мегуми — тварью хитрой и стервозной. Конституцией тела пошёл в хрупкую мать, но вот характером ни в неё и не в Тоджи, а, — не к ночи будут помянуты, — в кровную родню по отцовской линии, Зенинов. Кон как раз знал нынешнего наследника этой семейки и тот, в отличие от Мегуми, сучьей натуры даже не думал прятать. Этой самой натурой они были похожи до одури, то-то Тоджи каждый раз бесился до зелёных чертей, когда сыночек снова показывал характер. И как именно Фушигуро-старший умудрялся держать блудное дитя в узде, даже представить не удавалось. — Если ты не притащишь свою задницу домой сей же час, я её, — эту самую задницу, — найду и отхожу так, что придётся брать академический отпуск в университете. Не заставляй меня злиться, малыш — пока я всего лишь раздражён, а ты прекрасно знаешь, что бывает, когда доводишь меня до ручки, — Тоджи, тем временем, перешёл на тихие и настолько вкрадчивые угрозы, что Мегуми почувствовал, как коленки начали подгибаться и трястись, а рука в которой зажат телефон и вовсе ходит ходуном. Слов Фушигуро-старшего Кон не слышал, но вот реакцию пацана вполне себе мог отследить в зеркале заднего вида. «Сученька» выглядела так, что краше в гроб кладут — Мегуми подцепил пальцем ворот топа и судорожно оттянул, будто ему враз стало нечем дышать. Бледная кожа пошла неровными нервными красными пятнами, кадык судорожно дёргался вверх-вниз, когда пацан сглатывал. — Скоро буду, — только и выдавил из себя Фушигуро-младший, нажимая на кнопку отбоя. — Злится? — Кон негромко хохотнул, перекатывая сигарету из одного уголка рта в другой. — Не твоё, нахрен, дело, — тут же огрызнулся пацан. Зато пришёл в себя. — Бабки завтра наличкой после пар отдашь. — Это если ты на пары сможешь прийти. А то вдруг папаша дома запрет? В ответ на такое Мегуми выдал крайне нецензурный оборот речи, явно подхваченный у того же Тоджи. Кон счёл разумным не вдаваться в полемику и затормозил у калитки, ведущей к заднему входу в небольшой уютный домик в классическом японском стиле — высокое крыльцо, дерево, лак и раздвижные двери. Всё-таки, не смотря на свой остракизм и ненависть к родне, Тоджи был воспитан во вполне определённых традициях и имел жёстко привитые классические вкусы. Знавал Кон ещё одного уебка, любившего все традиционное, которого при этом весь город боялся до судорожного стука зубов — Ремена Сукуну. Чем-то они с Тоджи были до одури похожи. Вышеупомянутый Тоджи Фушигуро, тем временем нарисовался возле калитки. С его паранойей, да не отреагировать на шорох шин подъехавшей к дому машины? Зато Кон был вознаграждён поистине невиданным зрелищем того, как Фушигуро-старший в охреневании приоткрыл рот и широко раскрыл глаза, увидев выбравшегося с заднего сидения сына, которого сейчас вполне конкретно можно спутать с дочерью. Зрелище зрелищем, а смотался Кон дьявольски быстро, вдавив педаль в пол и даже не поздоровавшись со старым знакомым — жизнь дороже, как бы Тоджи не решил ликвидировать вообще всех свидетелей. Это он ещё не в курсе, что любимого сына не просто пялили взглядами пол ночи, а вполне себе конкретно облапали немытыми наглыми руками. — Ты мне ничего не хочешь рассказать? — Тоджи не орёт, — он никогда не орёт, только рычит, — но пальцы рук загребают воздух с такой силой, что Мегуми позорно быстро проскальзывает мимо отца в сторону дома — лишь тихонько цокают по заасфальтированной дорожке каблуки. На самом деле, если бы Тоджи хотел, Мегуми бы уже болтался в жёстком захвате, но отец ещё не взбесился до нужного градуса. — Поработал пару часов под прикрытием. Я же не грохаю опасных людей, как ты, — едва слышно огрызается пацан, почти взлетая на высокое крыльцо по недавно собственноручно перестеленным Тоджи ступеням. — Тебе вообще не надо работать. Ни под прикрытием, ни без него! Для кого я стараюсь?! Твоё дело — прилежно учиться, получить высшее образование и устроиться на спокойную прибыльную работу! — А она нужна мне — эта работа?! Особенно если тебя положат где-то на одном из тех самых заданий?! У меня ты спрашиваешь, когда снова уходишь на неделю, а я гадай — жив ты ещё или уже нет?! — Мегуми в отличие от отца позволяет себе повысить голос, когда они оказываются на кухне, и эта интонация сейчас более чем подходит его накрашенной, блядовато одетой внешности. — Так ты в пику мне берёшь все эти подработки, хотя в деньгах совершенно не нуждаешься? — голос Тоджи становится тише, взгляд спокойней, отчего Мегуми так и хочется втянуть голову в плечи, как в детстве. — Приятная месть за то, что ты дважды пытался от меня избавиться — сначала Зенинам сбагрил, потом Годжо. Между ними сейчас тяжёлый дубовый кухонный стол, но Тоджи отпихивает его в сторону играючи, когда Мегуми не затыкается и не изображает виноватую овечку. — И оба раза ты сбежал! — Фушигуро-старший ловит Мегуми за плечо, тянет на себя. Мальчишка может и обучен за себя постоять, но отцу сопротивляться даже не пытается — слишком разные весовые категории, слишком разный уровень навыков. Пытаться драться с Тоджи — всё равно что надеяться сшибить лбом с рельс поезд-экспресс. — Потому что нахуй мне не сдались ни твои родичи, ни этот полоумный, — Мегуми упирается обеими руками в каменный отцовский пресс, затянутый в дешёвую хлопковую футболку. В отличие от сына, Фушигуро-старший совсем не тяготеет к дорогим дизайнерским или брендовым шмоткам и на фоне Мегуми порой выглядит как бездомный… если бездомный может иметь кулак размером с человеческую голову и мышцы, напоминающие железнодорожные рельсы. — Да, чего тебе не хватает в этой жизни? — у отца узкие-узкие зрачки, того и гляди, взбесится. -… тебя, придурок, — пальцы сжимаются в уродливые птичьи лапы, когда Мегуми загребает отцовскую футболку, стискивает в кулаках, будто Тоджи вот-вот исчезнет у него из-под носа. Спорить можно, Фушигуро Тоджи пытался избавиться от сына, прекрасно видя его нездоровую на себе зацикленность ещё с совсем сопливого возраста. Вот только все эти попытки лишь усилили то болезненное и больное внутри Мегуми, что цеплялось в отца мёртвой хваткой и шипело по-сучьи «моё». Похожее было и во взгляде Наои Зенина, младшего брата Тоджи, до сих пор преследующего брата, пусть тот давным-давно съебал из клана, послав всех Зенинов на хуй оптом и в розницу. Но на Наою Тоджи класть — в отличие от Мегуми. На самом деле у их спора нет никакого решения и происходит он далеко не первый раз. Аргументы повторяются, выхода не предвидится, бесконечная мёртвая петля, затягивающаяся на шее. Ладонь Тоджи легко обхватывает чужой затылок, липкие от лака волосы неприятно льнут к ладони и Фушигуро-старший дёргает уголком рта от недовольства, но Мегуми тут же замолкает, затыкается, притирается к отцовской ладони, обхватывая руками ещё и за запястье, утыкается в него носом. — Выглядишь, как конченая блядь, — глухо произносит мужчина, по новой рассматривая густо накрашенные глаза и губы. Помада нихуя не стойкая — ярко-красный след остаётся на коже, когда Мегуми прижимается сильнее, а по спине бегут мурашки, стоит пацану пустить в ход ещё и зубы. Кожа у Тоджи грубая, толстая, солёная от пота и невкусная от пыли, но мальчишка лижет и прикусывает, как котёнок, оставляя следы мелких острых клыков. — Не нравится? Так раздень, — сучка снова показывается на глаза, смотрит шалым взглядом из-под слишком длинных для любого пацана ресниц, дразнит и нарывается. Не похож пацан на Тоджи, не похож он и на свою мать. И слава всем богам, а то Фушигуро-старший бы в конец ебанулся. Тоджи с низким глухим клокотанием освобождает руку и вздёргивает мальчишку под задницу вверх. Помада на вкус дрянь дрянью, мажет, пачкает, оказывается на языке, а потом и в желудке, когда он целует мелкого паршивца так, что тому становится нечем дышать. Запихивает свой язык Мегуми глубоко в глотку, почти трахает, не даёт перехватить инициативу. О, Кон бы очень сильно охренел, узнай он как именно Тоджи держит «сученьку» в узде. — Академ не академ, а больничный взять придётся, — на лицо мужчины появляется мрачная, почти злая усмешка, губы растягиваются широко-широко, обнажая острые клыки сверху и снизу челюсти. Мегуми много не надо, он от одного такого отцовского взгляда плавится и плывёт, руки мелко подрагивают на плечах у Тоджи, пацан громко судорожно и совсем не нарочито сглатывает, трясётся как осиновый лист, хотя обычно его не могут запугать ни родственнички, ни цепляющиеся в универе придурки. Сам ведь нарывается каждый гребаный чёртов раз. [сам] [нарывается] Тоджи несёт его по тёмном коридору, через гостиную, в сторону спальни, словно куклу. Пацан реально практически ничего не весит — мышцы не нарастают, как не тренируй, а Фушигуро-старший много времени убил на то, чтобы эта сученька умела постоять за себя. Просто такая конституция тела — птичьи кости, да жилы, жилы, да птичьи кости. Зато растяжка просто безумная… от одной мысли, от одного воспоминания про эту растяжку в штанах колом стои́т. У них в доме всего одна спальня. Мегуми забирается в отцовскую постель столько, сколько себя помнит и устраивает настоящие истерики при малейшей попытке заставить его спать отдельно. Чем старше пиздюк — тем хуже истерики. Сейчас это шипение сквозь красивые жемчужные зубы и мрачные обещания пойти трахаться с отцовскими нанимателями. Грязные методы, выбешивающие Тоджи хлеще чего бы то ни было ещё. Сученька. Мегуми опрокидывают на постель и тут же ловят за ноги, стягивают блядскую обувь, отбрасывая куда-то к двери, туда же, где стоит так и не распакованная сумка, с которой Тоджи вернулся после миссии. Мегуми смотрит на отца огромными тёмными глазами, чёрными из-за теней и туши, дышит через раз и будто забыл, как разговаривать. Сам выводит из себя, сам боится, сам кайфует. Полностью самодостаточный мальчик. Тоджи даже не раздевается — так падает на край постели, упирается коленями в матрас, тянет на себя Мегуми за лодыжку, прижимает узкую ступню, — затянутую в дорогой шелковистый капрон, — к свой щеке, трётся, покалывая и щекоча отросшей щетиной. — Блядь малолетняя. Шлюшка, — звучит одновременно и ласково и зло. Отцовские пальцы легко выдирают пуговицу из шорт, вместе с мясом, тянут за молнию — Тоджи сдирает с сына низ, вместе со слишком скромным для такого наряда бельём. Но если бы он под этими гребаными шортами обнаружил ещё и кружева с поясом и подвязками… Мегуми это тоже прекрасно понимает. Радуется коротко и смазано, что не выпендрился от души и что завтра, он, возможно, сможет передвигаться на своих двоих. Но радоваться ему предстоит недолго — Тоджи даже не переворачивает, а жёстко перекидывает сына на живот, чтобы перед лицом был соблазнительный прогиб позвоночника с ямочками по обеим сторонам от крестца, голая задница, да верхняя граница чулок, как раз под ту самую задницу подходящая и отлично её подчёркивающая. — Руки назад и раскрой свою дырку пошире, — Тоджи тянется к прикроватной тумбочке, включает ночник, вытаскивает флакон со смазкой, пока Мегуми быстро делает как сказано, утыкаясь из своего нынешнего положения лицом прямо в постель, в знакомо и вкусно пахнущее отцом покрывало. Тоджи, как дикое животное — даже не пытаясь этого сделать, всё равно помечает своё окружение запахом. Футболки не отстирываются от его мускуса, а прополоскавшись в одной стиралке с вещами Мегуми, запах переползает ещё и на всю одежду сына. Когда Тоджи подолгу нет дома, когда он сутками пропадает на миссиях, Мегуми выгребает его дешёвые линялые шмотки из шкафа, затаскивает на постель и вьёт себе гнездо, убеждая, что отец обязательно, во что бы то ни стало, вернётся домой. К нему. Смазка холодная, Фушигуро-старший мстительно не согревает её, прежде чем отвинтить колпачок и щедро выплеснуть Мегуми между ягодиц, а потом прижать горлышко к розовому кольцу мышц, растянутому и открытому перед его взглядом и вниманием. Пацан позорно взвизгивает, когда отец сжимает пластик банки за бока, выдавливая внутрь чуть ли не половину содержимого и потом пихает внутрь сразу два пальца, чтобы затекло́ поглубже. Никакая смазка не может сгладить ощущения мозолистых, похожих на неровные грубые деревяшки, подушечек пальцев. Выдерут без подготовки? Мегуми судорожно сглатывает от одной только мысли. И такое бывало — у них достаточно частый секс, чтобы не нанести подобным образом непоправимых травм. У Фушигуро-младшего итак уже давно стои́т, но от воспоминаний, от предощущения, от неопределённости и острого ожидания, внизу живота все скручивает тугим узлом, а покрывало под бёдрами начинает намокать от подтекающего из головки предэкулянта… … и от стекающей меж ягодиц смазки, плеснувшей наружу, когда Тоджи вставил в Мегуми пальцы по вторую фалангу. Впрочем, пальцы исчезают слишком быстро, чтобы Фушигуро-младший успел на них сосредоточиться. Тоджи снова перегибается через Мегуми, шарит по выдвинутому верхнему ящику тумбочки, ищет что-то. Что именно, пацан просто не рискует спрашивать, стараясь не разозлить отца сильнее, чем он уже это сделал. Он получает ответ на свой безмолвный вопрос — когда внутрь его тела толкается широкое, скользкое и дико холодное — холоднее смазки. Пальцы скользят, бедра рефлекторно пытаются уйти от давления. — Не двигайся, — Тоджи снова начинает раздражаться, глухо клокочет, как-то самое животное, одной рукой удерживая Мегуми за бедра, а второй безжалостно и до конца впихивая внутрь стеклянную анальную пробку — мальчишка узнает форму и текстуру, и глухо стонет, когда игрушка проникает в кишку, идеально входит за внешним кольцом мышц, распирая, но едва-едва доставая до чувствительной точки простаты из-за широкого основания, не дающего стеклу проскользнуть внутрь и потеряться. Он не любит эти чёртовы игрушки, они все здесь только для подобных случаев, когда Тоджи планирует помучить от души, но любимый и единственный родитель клал хуй на его мнение и протесты в таких вопросах. Однажды Мегуми рискнул выкинуть всю коллекцию в очередной отцовский отъезд. Когда Фушигуро-старший вернулся домой и обнаружил пропажу, он связал Мегуми своим ремнём, а потом сделал заказ через приложение интим-магазина по телефону, громко комментируя что именно покупает, будто ожидая от Мегуми ответов или реакций, только отвечать было сложно — с кляпом-то из собственной футболки во рту. — Можешь убирать руки, — голос Тоджи рокочет сверху, оглаживает по всем участкам открытой кожи одновременно и Мегуми почти со стоном облегчения растягивается на постели, тихо, но быстро и глубоко дыша. Из-за смазки, попавшей под пальцы, находиться в той позе, в которой ему велел оставаться отец, невыносимо — ладони соскальзывали и Мегуми каждый раз почти нарывался на то, чтобы разозлить мужчину позади себя. Однако долгой передышки ему не дали. Просунув под живот Мегуми руку, Тоджи легко поднял его вверх, как нашкодившего котёнка и перетащил тем самым животом поперёк своих колен, на край постели. Нет, даже не животом — куда больше Мегуми лежал на его коленях своей бледной задницей, с торчащей меж ягодиц заглушкой игрушки и изрядно испачканной в смазке. Мозолистые и жёсткие пальцы Фушигуро-старшего пробежались по стеклянному ободку, нажимая сильнее, пропихивая широкую часть стекла внутрь, доставая до самого чувствительного местечка… а потом мужчина схватил игрушку за основания и резко потянул назад — останавливаясь именно тогда, когда самая широкая часть проходила сквозь внешнее кольцо мышц, растягивая его, но не вытаскивая до конца… и с силой загоняя пробку обратно, отчего Мегуми сдавленно проскулил. И много, и мало одновременно. Его тело среагировало само на такую манипуляцию, бедра приподнялись выше, будто он выпрашивал больше… чего Тоджи, очевидно, ждал. [удар] Мегуми даже не взвизгнул, он заорал — потому что в руках у его отца крылась слишком большая сила. При желании, Тоджи вполне мог гнуть арматуру, прилагая к этому далеко на самое большое количество усилий. Кожа на заднице вспыхнула, не розовея, а тут же краснея, ещё и пробка внутри ударила по простате. Тоджи ухмыльнулся, смотря на то, как сын скребёт покрытыми гель-лаком ногтями по покрывалу, как судорожно собирает ткань и комкает её в ладонях. Здесь и сейчас могла бы прозвучать лекция о недопустимости такого поведения, какое Мегуми из раза в раз ему [Тоджи] демонстрирует… вот только любая лекция в этом направлении обречена на провал. Они с Мегуми абсолютно и безжалостно одинаковы — слушают лишь каждый себя, дожимают оппонента до согласия, но не идут на компромисс. Поэтому Мегуми бесоебился, а Тоджи его за это наказывал. Так было, так есть и так будет. [удар] Пацан позорно взвизгнул, даже не пытаясь сбавить тона. На глазах навернулись слезы, по щекам потекли тушь и тени. Вот только член мальчишки как упирался Тоджи в бедро, так и не потерял эрекцию до сих пор. Скорее уж наоборот — пачкал Тоджи штаны, подтекающим предсеменем. — Дыши. Потеряешь сознание — очухаешься связанным, — даже не угроза, так — констатация факта. — Сука, — жалобно проскулил Фушигуро-младший в ответ и судорожно попытался втянуть носом воздух, чему крайне мешали потёкшие оттуда сопли. [удар] — С отцом так не разговаривают. [удар] Ладонь Тоджи, в очередной раз занесённая над ягодицами сына замерла, а потом мягко опустилась на воспалившуюся и ставшую ещё более мягкой, бархатной и блядски горячей, кожу. Мегуми путался дышать — втягивал воздух ртом и выдыхал, сердечко колотилось под второй ладонью Фушигуро-старшего, лежащей у пацана меж лопаток. Колотилось так, будто под рёбрами у Мегуми не плоть и кровь, а живая птичка, не знающая как ей вырваться наружу и улететь. — Заставить тебя считать удары? — прозвучало почти скучающе, пока Тоджи выводил невидимые Мегуми узоры на полыхающей заднице, не притрагиваясь к пробке. Но ответа мужчина не ждал — видимо и сам не был в настроении для подобных игр, он просто и незатейливо срывал раздражение, заставляя Мегуми почувствовать его до последнего грана. — … я на такую поебень сегодня вообще не настроен был, чтоб ты понимал. Основание ладони Фушигуро-старшего с силой надавило на пробку, погружая её обратно. Мышцы Мегуми сокращались и расслаблялись, а потом снова сокращались и растянутая частыми слу́чками дырка уже норовила вытолкнуть гладкое стекло наружу. Надо было, по идее, вставлять без смазки, да пожалел малолетнюю сучку. Кто бы самого Тоджи пожалел и встретил горячим ужином, да набранной ванной. Вместо этого Фушигуро-старший ввалился в пустой тёмный дом, пропахший блядской косметикой и по тому что в шкафу сына все, — абсолютно все, — нормальные вещи лежали по своим местам, быстро понял — тот совсем не с к друзьям с ночёвкой отправился на ночь глядя. [удар] Мегуми снова взвизгнул, с силой мазнув бёдрами по отцовской ноге… и кончил, тихо поскуливая, вжимаясь в эту самую ногу, сам потираясь с силой, пока его продолжали выкручивать частые сильные спазмы оргазма. Вот тебе и наказание — Тоджи хмыкнул, стискивая горящую кожу обеих ягодиц разом, всего одной ладонью. Задница у Мегуми тощая, бедра узкие, а его [Тоджи] собственные ладони слишком широкие. Этой же ладонью он придержал чуть не выскочившую наружу пробку — принял её, поймал и отбросил куда-то на постель. Хотя… говорят, аппетит приходит во время еды. Пальцы продолжили гулять по свежему воспалению. Если бы бил ремнём — наверняка остались бы не просто синяки и кровоподтёки, а ещё и красивые шикарные следы от границ ремня, с лопнувшей на этих самых границах кожей и тогда Мегуми не то что сидеть не смог всю следующую неделю — он и спал бы опасливо на животе, боясь тревожить постыдно ноющие травмы. В какой-то момент Мегуми наконец замирает, перестаёт ёрзать у Тоджи на коленях, затихает, последние крохи удовольствия, замешанного на боли и унижении растворяются в теле, а дыхание медленно, но верно восстанавливается, хотя пацан по-прежнему с силой втягивает воздух в нос сквозь сопли. — Иди, умойся, — удостоверившись, что его слышат, Тоджи несильно спихивает пацана с колен — тот, как кошка, тут же припадает к полу на все четыре конечности, выгибает спину, смотрит на отца недовольно, но молчит. Лицо и правда испачкано расплывшейся и размазанной косметикой. — Видеть этот пиздец не хочу, — резюмирует Фушигуро-старший. Он не любитель ярко накрашенных шлюх, хотя раньше и не брезговал женскими услугами. Раньше — до того, как его семнадцатилетний сын, только-только достигший возраста согласия, начал лезть к нему же в штаны. Он бы и сейчас залез — смотрит, облизывается, подаётся вперёд. Но Тоджи, даже не смотря на стояк, отпихивает его снова, а затем просто встаёт и начинает раздеваться. — Если не идёшь в душ — ночуешь на диване в зале, — вот и весь сказ. Мегуми раздражённо шипит, но встаёт со своего места, потом роется в шкафу и смывается в ванну, избавляться от боевой раскраски, как ему и велели. Тоджи в это время запихивает грязные шмотки в стиралку, туда же отправляя покрывало с постели и испачканное предэкулянтом белье. Возбуждение только добавляет усталости, которую он итак чувствует после миссии. Мужчина оборачивает бедра полотенцем и бродит по дому, не обращая внимания на эрекцию — включает свет, достаёт из сумки для миссий купленные по дороге домой продукты, ставит кипятиться чайник. Возбуждение уходит само́. Что уж тут — возраст такой, сорок с лихом лет. Ещё бы помыться… но Мегуми, хоть на спор забивайся, в его спермотоксикозные девятнадцать, не даст спокойно принять душ. Зато, когда сученька выходит из душа, на него чудо как приятно посмотреть — влажные чистые волосы липнут к лицу и шее, а на морде нет никакой косметики, так что становится видна зелень радужек. Раздражённый, то и дело передёргивающий плечами, в одних домашних чистых спортивках. Тоджи ловит сына за шиворот, тянет к себе, с удовольствием вдыхает не сильный аромат шампуня от гладких мокрых прядей волос. Теперь в доме хотя бы его ребёнок, а не какая-то шлюха, воняющая дорогой косметикой и чужими потными телами, наверняка множество раз обтёршимися о Мегуми в клубе. Пацан сначала дёргается, явно собираясь показать сучью натуру, но быстро замирает, стоит не шевелясь, словно боится спугнуть момент. Тоджи не особо щедр на нежности или на проявления привязанности — оттолкнёшь сейчас, потом ещё полгода не дождёшься ничего подобного. — Почему, прежде чем что-то получить, мне обязательно надо тебя выбесить? — будь у Фушигуро-младшего хвост, — длинный, гладкий, чёрный кошачий хвост, — он бы сейчас им подёргивал, выражая своё неудовольствие. — Потому что я задёрганный и уставший мужик, который предпочтёт завалиться спать после тяжёлого рабочего дня, а не с тобой трахаться… во всех смыслах данного слова. И я могу спросить то же самое у тебя: чтобы ты хоть немного слушался, я, что — должен постоянно висеть у тебя над душой, да драть как конченую блядь, не понимающую человеческой речи? — Тоджи вплетает пальцы в волосы сына, сжимает его за затылок и заставляет Мегуми посмотреть себе в глаза. — Достаточно просто не съебываться черт знает куда. Сколько уже раз я говорил, не хочу каждый раз залезть на потолок от неизвестности и от понимания, что тебя в любой момент могут прибить?! — в отместку за то, как Тоджи его держит, Фушигуро-младший запускает пальцы за край полотенца у отца на бёдрах, держит крепко, того и гляди стащит. — Мегуми. Я больше ничего не умею. У меня нет даже школьного образования, промолчу о высшем. Да и сдохнуть от старости, торгуя какой-нибудь херотой на рынке… лучше уж от огнестрела — быстро и понятно. И именно поэтому я тебя пытался пристроить то в одни хороши руки, то в другие. Если хочешь со мной жить, то уважай и мой выбор. — А ты мой выбор уважать не хочешь, да? — Фушигуро-младший колко и едко рассмеялся. — Это демагогия, бать. Твой выбор — жить и подохнуть наёмником. Значит и я могу жить и подохнуть так, как хочу. А сейчас ты начнёшь злиться и задвигать, что пока я с тобой живу, то должен тебя слушаться… только фигня это все. Я тебя слушаюсь — пока ты дома. Уехал на миссию и оставил меня одного — все, маши ручкой и тоже думай где я, да что со мной. Вот уж действительно патовая ситуация. Два одинаково сволочных и упрямых характера, нашедшие один на другой. Тоджи злится, Мегуми злится, но каждый остаётся при своём и так последние пару лет. — Давай не будем ругаться сегодня больше? — и все же пацан гнёт свою линию, тянет Тоджи за полотенце, поглаживает кончиками пальцев по твёрдому накачанному животу с выступающими голубоватыми линиями вен. [вечно голоден, вечно охоч, как сучка в течку] — Я грязный и уставший, — на какое-то бесконечно долгое мгновение Тоджи прикрывает глаза, но он не такой уж и старый. Сорок — не шестьдесят, а Мегуми хорошо знает, как погладить, чтобы у отца быстрее встало. Сжимает, сучёныш, прямо сквозь полотенце, перебирает пальцами с силой, все как Тоджи нравится. — Не заляпан кровью и грязь не отслаивается коркой, значит вполне себе чистый. И если тебе лень шевелиться, я все могу сделать сам, — мотнув головой, Мегуми всё-таки выворачивается из чужой хватки — да и не так чтобы сильно его сейчас держали. Льнёт к Тоджи, облепляет, вьётся вокруг него, прижимается настолько тесно, насколько это вообще возможно… или насколько это невозможно. Того и гляди под кожу влезет, в кашках паразитом засядет и наконец будет удовлетворён тем, что Тоджи не сможет без него жить — удалять придётся вместе со всеми внутренними органами и летальным исходом. Фушигуро-старший глухо шипит, когда его обхватывают за талию и жадный рот присасывается к груди, прямиком к соску, ровно напротив сердца. Когда Мегуми был совсем мелкий, а жена Тоджи только-только умерла, он [Мегуми] с громким рёвом выплёвывал любую предложенную соску. Тоджи сам не знает какой черт его надоумил… … хотя нет — этого черта он очень даже хорошо знает. Рёмен Сукуна, грызло, хамло и та ещё тварь, но тоже примерно в тот же период остался с малолетним племянником на руках, когда его младшего брата с невесткой расстреляли, пытаясь добраться до самого Рёмена. Он-то и поделился, нехотя, что ребёнку нужна не просто соска, а звук биения чужого сердца и тепло. И ведь действительно — Мегуми замолчал, как только отцовский сосок оказался у него во рту. Да только оторвать не удалось по сию пору. Любимая, блядь, игрушка и средство для успокоения… хотя сейчас это ещё и способ довести отца до крепкого стояка, учитывая, как мальчишка работал ртом — лизал, сосал, прикусывал, оттягивал зубами, пока розоватая ореола не покраснела и не расцвела яркими густыми пятнами засосов. — Однажды у меня молоко пойдёт, если ты будешь так стараться, — голос сел и скрыть это было совершенно невозможно, да Тоджи и не пытался. Обхватил Мегуми за талию, приподнял над полом и, сделав пару шагов назад, упал прямиком на кушетку, стоящую в коридоре, рядом с книжным шкафом. Полотенце на бёдрах, не выдержав подобных издевательств, развязалось, съехало по ногам на пол. Мегуми раздражённо его отпихнул, устраиваясь на отцовских коленях и тесно обжимая своими бёдрами чужие. Хорошо быть девятнадцатилетним — у пацана уже крепко стояло и красивый ровный член тёрся об огромный отцовский хуй, когда мальчишка подавался вперёд. Проверяя свои подозрения, Тоджи запустил руку меж чужих ягодиц, толкнулся на пробу двумя пальцами внутрь — так и есть, мальчишка даже не подумал вымывать из себя смазку. — Я был бы не против, если б у тебя шло молоко… только вот у мужчин это верный признак проблем с гормонами. Уж лучше пусть крепко стои́т, а молоко можно и в магазине купить, — маленькая дрянь усмехнулась, сжимая своими длинными пальцами оба члена сразу и с трудом при этом охватывая объем. Тоджи большой, такой большой, что некоторые дамы раньше даже предпочитали съебаться, нащупав вот такое вот у него в штанах. Мегуми же наоборот плыл и с упорством работающей ради интереса, а не денег, шлюхи, пихал отцовский хуй в себя, будто хотел, чтобы тот его порвал к чёртовой матери. В голове у этого мальчишки водились тараканы под стать собственным тараканам Тоджи… и что уж тут сказать — порой Фушигуро-старший был только рад. — Иди сюда, — мужчина заставил Мегуми охнуть, буквально вжаться в отцовскую грудь, уткнуться носом в ключицу, сам заводя обе руки мальчишку за спину и опуская их вниз, сначала просто стискивая в пальцах тугую тощую задницу, разводя ягодицы в сторону… а затем запуская внутрь сразу четыре пальца — по два с каждой руки, раскрывая мальчишку болезненно широко, разминая нежное кольцо мышц и заставляя Мегуми вначале тихо вскрикнуть, а потом глухо застонать, пытаясь опуститься ниже, получить больше. — Давай, помоги своими умелыми ручками, — отцовский голос рокочет над ухом, его нельзя не послушаться. Мегуми послушно приподнимается, обхватывает чужой член, направляя его внутрь своего тела… вот только Тоджи не убирает пальцев, усмехается, фактически ухмыляется, когда Мегуми широко открывает глаза и заполошно на него смотрит. Фушигуро-старший итак огромен, а если прибавить дополнительно толщину пальцев… Мальчишка мог бы захныкать, мог бы умолять убрать руки, но вместо того он лишь жалобно закусывает нижнюю губу… и начинает опускаться ниже. Медленно, миллиметр за миллиметром, всхлип за всхлипом. Однако Тоджи видит его [Мегуми] глаза. Зрачки не сужаются от боли, а наоборот медленно, но верно расширяются, будто по вене расходится наркота. — Нравится? Это именно то, что ты хотел? — ласково спрашивает Тоджи, прикасаясь губами к виску сына, чтобы собрать выступившую на коже испарину и жадно проглотить быстрое лихорадочное биение чужого пульса — как кошка проглатывает трепещущую птичку, попавшую в западню цепких лап. Широкий и гладкий язык ведёт линию от виска к скуле, собирает выступившие из глаз хрустальные слёзки обычно наглой сучки, вновь угодившей в [не]приятности из-за того, что не может держать свои желания в узде. Мегуми молчит, хотя внутри все горит огнём. Мышцы стонут, но растягиваются, благодаря смазке и регулярному сексу. Пацан даже не понимает в какой момент чужой член попадает по простате — ощущения вдоль всего колечка мышц слишком интенсивные, сердце бьётся где-то в горле, а собственный член подрагивает в предощущении… -… я сейчас… кончу, — жалобно выскуливает мальчишка, понимая, что не сумеет сдержаться. — Если ты сейчас кончишь, то чуть позже я всуну в тебя свой кулак, солнце моё, — ласково рокочет ему на ухо Тоджи не улыбаясь даже, а ухмыляясь от уха до уха, прекрасно зная на какие точки надо нажать. Мегуми же достаточно представить себе подобное наказание, как он содрогается и кончает с новой порцией скулежа, пачкая спермой чужой живот и грудь. Пара капель попадает даже на подбородок Тоджи. Мужчина же плавно вынимает из Мегуми пальцы, стирает тыльной стороной ладони вязкое с лица и приобнимет содрогающегося в оргазме пацана, отчаянно цепляющегося за его [Тоджи] плечи. Внутри Мегуми тесно, горячо и сладко — мышцы кишки сжимаются вокруг члена Тоджи, почти засасывают его внутрь, отчего мужчина на мгновение закатывает глаза, прикрывает тяжёлые веки, наслаждаясь. Из Мегуми стекает целое море смазки, сейчас его образ, как течной сучки, абсолютно завершён. Запах, скулёж, мокрая дырка, которую надо заткнуть всем своим естеством… и Тоджи, как голодная и охочая псина, реагирующий на все это. Впрочем, сейчас Мегуми молчит. Трахать злобную жадную дрянь в его лице это один вид удовольствия… совсем другое — иметь тихого несчастного милого мальчика, ещё не отошедшего от оргазма. Он пытается выпихнуть инородный объект, мышцы с силой сжимаются, а сам Мегуми, больше инстинктивно, пытается сняться с огромного члена… вот только его с силой тянут обратно, одновременно с этим подмахивая бёдрами снизу, вбиваясь в чужое тело и выбивая из тонкого горла жалобный вскрик. Ну точно, кошка — царапается ногтями, оставляя у Тоджи на коже ярко-красные следы, хотя во время предыдущей миссии мужчина не заработал ни единой ссадины, ни одного синяка. Только Мегуми это всё равно не поможет, ведь его отец адреналиновый наркоман и гребаный садист. Тоджи пытался защитить сына от самого себя, много раз отпихивал и отсылал, прятал как можно дальше… только мальчишка раз за разом возвращался обратно и той самой ночью, когда впервые влез на отцовский член, дорога назад оказалась для него отрезана. Тоджи может говорить что угодно, но Мегуми это его плоть и кровь… это просто «его». Ни сбежать, ни спрятаться — даже если влюбится в кого-то ещё, даже если сам захочет уйти. — Солнце, — обманчиво-ласково тянет мужчина, удобнее перехватывая пацана и откидываясь спиной на стену. Толчок резкий, сильный, мужчина вбивает себя в чужое тело по самые яйца, при этом не забывая жёстко удерживать «солнце», не смотря на все истеричный всхлипы и визги. Идеальная картинка грязной случки, когда сучка сначала хотела, а потом «перехотела», когда её окружили со всех сторон и жёстко пустили по кругу. Тоджи плевать на то, что у Мегуми ещё не прошёл тот период времени, когда мужской организм восстанавливается после оргазма, плевать на то, что у пацана нет эрекции, плевать, что его нервный центр в мозгу просто перегружен ощущениями, до искр и звёзд в глазах, почти до боли. Он просто вдалбливается, загоняет себя в тёплое влажное нутро, не жалея задницы пацана, грубо удовлетворяя лишь свои собственные инстинкты. Сейчас мужчине нет никакого дела до чужого удовольствия — просто до темноты перед глазами хочется кончить наконец самому́, получить долгожданную разрядку… а потом перейти к более вдумчивым играм. Ему даже не требуется большого количества времени в таком грубом и жёстком темпе, это всё равно что отдрочить себе кулаком, только в несколько раз приятнее, особенно когда удовольствие накрывает Тоджи с головой, и он не просто чувствует, как тело сотрясают жёсткие быстрые спазмы, почти пульсация удовольствия, но и видит, как вздувается живот Мегуми — его натянули по самые яйца, чуть с этими самыми яйцами внутрь не вбились. Головка члена ощутимо давит изнутри на кишки, её можно заметить по вздутию такой ровной, идеальной и обычно впалой линии пресса Мегуми. Фушигуро-старший рвано дышит, держит пацана за бедра — нет, тот уже не сопротивляется, просто тихонько поскуливает на одной ноте, цепляясь за отцовские плечи и утыкаясь мокрым от слез лицом в шею Тоджи. Х о р о ш о. П р а в и л ь н о. — Скажи, что ты пошутил, — о, Мегуми прекрасно помнит про чужое обещание. У них многое бывало… но так далеко они ещё не заходили. Впрочем, стоит ли сомневаться в уже давно доказанном и подтверждённом отцовском садизме, когда речь о мести за вынесенные мозги и сучье поведение? — Я не шутил, — Тоджи длинным животным движением слизывает слезы с чужого лица. — Ты можешь отказаться — я всегда даю выбор. Но будешь ночевать на диване… возможно ни день и не два. Манипулятор. Мегуми трясёт, он не может спать без отца, разве что под снотворными и окружив себя чужим запахом. О, да — Тоджи это знает и продавливает свои желания… на счастье его сына — не так уж часто. — Если не будет больно… — как будто Тоджи хоть когда-либо причинял ему настоящую боль. Фушигуро-старший мог бы деланно оскорбиться, но он лишь хмыкает и кивает. У страха глаза велики́, а в Мегуми ведь читается не только страх, но ещё и предвкушение, желание узнать на что способно его тело. Да и о ненавистных игрушках речь не идёт… точнее не совсем о них. Тоджи улыбается и, легко встав, несёт Мегуми обратно в ванну. Опускает его в ещё не успевшую остыть белую купель, включает тёплую воду, чтобы мальчишка согрелся. Пацана мелко колотит и от недавнего оргазма, и от неожиданного «развлечения», придуманного отцом. Может, тот даже в школу не ходил, но на фантазию никогда не жаловался. Пока Мегуми жмётся ко дну и пытается немного прийти в себя, сам Тоджи обтирается салфетками и уходит куда-то в глубину дома. Каждый шорох заставляет нервно вздрагивать, Мегуми судорожно пытается вспомнить читал ли он что-то по теме в интернете… но нет, кажется в голове совершенно пусто. — Развлекуха до самого утра, — возвещает вернувшийся Тоджи и Мегуми растерянно смотрит на набор предметов у него в руках. Более того, отец натянул чистые домашние спортивки, вызывая у сына ещё более глухое недоумение. — Что это? — понимая, насколько сильно мозги его подводят, Мегуми указал длинным наманикюренным пальцем в сторону силиконовой анальной пробки с отверстием на конце, которую отец сначала сполоснул под водой в раковине, а затем начал вкручивать в её основание нечто, больше всего напоминающее резиновый шланг. Взгляд метнулся к чайнику с горячей водой и кувшину с отсто́янной чистой холодной водой. На самом деле он уже сообразил, но, кажется, его парализованный паникой разум требовал дополнительных подтверждений. Которых ему никто прямо не дал. — Ложись на дно ванной — на левый бок, колени к груди, — только ёбаные гребаные косвенные улики. У Мегуми вся кровь, — вся имевшаяся в теле, — плеснула в лицо, обожгла затылок, шею и плечи. Даже не глядя в зеркало он мог точно сказал, что покрылся некрасивыми и неровными яркими пятнами судорожного румянца. Он, который думал, что его ничем не удивить и не смутить. Пацан ещё секунду смотрел на ровную линию плеч Тоджи, а потом резко развернулся, отчего вода плеснула во все стороны, хоть едва-едва покрывала дно по щиколотку. — Ты давно это задумал, блядь? — голос тоже противно дрожал, как и сам Мегуми. А самое ужасное — не только от страха, не только от понимания, что отец хочет сделать… но и от возбуждения. Как малолетка перед первым разом, как нижний перед первой в жизни сессией. — Сам себе пообещал устроить тебе весёлую ночку, если снова меня доведёшь. Считай, относительно недавно — в том месяце, когда кое-кто припёрся под утро, ободранный и избитый. Ты мне скандал — я тебе развлекуху. Все честно, — теперь Мегуми не видит, но вполне себе слышит, как приближается голос отца за спиной. — Я же сказал, как лечь. Мне тебя уложить? — Нет. Я сам, — осторожно нащупывая дно, словно может сквозь него провалиться, Мегуми опускается в тёплую воду. В ванной достаточно места для подобного, всё-таки изначально Тоджи подстраивал дом под свои габариты, в надежде, что сын дотянется до его комплекции. Не дотянул. Сначала Мегуми почувствовал, проскользнувшие внутрь него отцовские пальцы, разминающие, растягивающие, словно после недавнего секса у пацана не хватит растяжки принять какую-то гребаную игрушку. Скорее уж Тоджи просто нравилось смотреть за тем, как его мальчишка подрагивает от каждого прикосновения, как нервно сжимает пальцы рук в птичьи лапы и как у него поджимаются пальцы притянутых к груди ног. — Ничего страшного в этом нет — ты же это понимаешь своей красивой головой? — разведя ягодицы Мегуми и раскрыв его дырку, Тоджи медленно и плавно вводит игрушку. На самом деле Мегуми довольно часто не брезгует подготовкой и почти всегда внутри него чисто — по крайней мере на длину члена Тоджи, но сегодняшнее веселье кардинально отличается… и все что ему предшествует тоже. — Моя голова может понимать все, что угодно… вот только против мысли, что ты какого-то хрена вознамерился пройтись по харду, не попрёшь, — Мегуми даже не говорит — шипит сквозь зубы, возбуждённый и злой. Смешно, но он снова возбуждён. — Мне нравится, когда мой сын — напуганный милый мальчишка, а не охреневшая от своего богатого опыта шлюшка — и ты это прекрасно знаешь, — игрушка совершенно легко уходит внутрь по основание, приятно нажимает на все нужные точки, но Мегуми упрямо не поворачивает головы, даже глаза зажмуривает, слыша, как отец возится со второй её [игрушки] частью. Это прорезиненная, но держащая форму чаша, где Тоджи смешивает кипячёную воду до приятной комнатной температуры. Со знанием дела, сука, смешивает и с паскудной усмешкой — последняя расцветает на его лице, когда мужчины проворачивает заглушку и вода устремляется вниз по трубке. — Расслабься. Идиотский, садистский совет. Никакой боли нет, Мегуми её и не ждал, в конце концов он сам занимается подобным время от времени… но очень быстро привычный ему объем воды оказывается пройден, и тёплая жидкость начинает распирать кишки все выше и выше, кажется, будто затекает куда-то в живот. Очень… много. От скулежа так трудно удержаться, вся спина горит, и мальчишка шкурой чувствует внимательный взгляд Тоджи, отслеживающий малейшие изменения, чтобы прерваться если пацан не выдержит. Доверие. Не смотря на съехавшую крышу, — свою и отцовскую, — Мегуми доверяет Тоджи, какую бы хуйню тот не творил. Доверяет своё тело и своё здоровье — ментальное и физическое. Иначе уже не просто бы ночевал на диване, а давным-давно ушёл из дома. — Много, — голос всё-таки срывается на скулёж. Не смотря на тёплую воду, в которой Мегуми лежит, его начинает колотить все сильнее. Живот полон и раздут, а член стоит колом, не смотря на отвратительности ситуации в целом. — Уже всё, — Тоджи снова присаживается возле ванной — Мегуми ощущает, как он нависает сверху, как его тень закрывает и отрезает просачивающийся сквозь веки свет. Кажется, у игрушки есть какой-то клапан, не позволяющий воде выходить в обратную сторону, ведь когда Тоджи легко отсоединяет вкрученную в основание резиновую трубку, вся вода остаётся на месте. Туго, тяжело… ещё и ладонь отца ложится Мегуми на бок, ползёт к животу, охватывая его, лаская и поглаживая, а Мегуми не может даже отодвинуться. По кишкам проходит острый выкручивающий наизнанку спазм и что-то подсказывает — чем больше времени пройдёт, тем сильнее и чаще будут эти самые спазмы. Пальцы Фушигуро-старшего внезапно опускаются ниже, мужчина обхватывает в ладонь член Мегуми, вырывая из пацана тихий стон. Отвратительно приятно. Слишком интенсивно. — Я выйду через пару минут, чтобы ты смог избавиться от всего лишнего, — почти нежно-рокочуще произносит сверху Тоджи. — Не вздумай закрываться изнутри. Будем повторять до чистой воды. -… повторять? — Мегуми бы вскинулся в возмущении, но отец охватывает ладонью поджавшиеся яички, гладит, сжимает, играет с нежной плотью умело и почти на грани… а потом снова обхватывает член мальчишки и на какую-то минуту Мегуми готов простить мужчине все и вся — пока тот жёстко и быстро отдрачивает ему, доводя до ослепительной сладкой судороги. Конфетка за послушание для хорошего мальчика. И, пока «хороший мальчик» приходит в себя, его осторожно поднимают со дна ванной, помогая сесть на бортик. — Дальше справишься сам? — Тоджи накидывает на плечи Мегуми сухое полотенце. Мальчишка судорожно кивает. От смены положения с горизонтального на вертикальное, вода с ещё большей силой устремляется вниз, и он сворачивается клубком, пригибаясь к коленям всем корпусом, пережидая уже куда более острый спазм. Тоджи, может его бы и пожалел, да жалелку отбили ещё когда он сам был подростком и рос в клане отца. Мужчина спокойно принимает к сведению, что Мегуми справится и сам, после чего уходит. Уже постфактум в дверь ванной прилетает какой-то тяжёлый предмет — пацан ищет на чём бы сорваться и кажется отправляет в полет бутылку с шампунем. В короткие промежутки времени, пока Мегуми оклёмывается после очередного вливания, в спальне на постели появляется большое полотенце и совсем другая смазка — силиконовая. В отличие от той, что на водной основе, эта почти не сохнет. После последнего раза Тоджи даже не позволяет Мегуми встать из ванной самому — сначала долго согревает его в горячей воде, ждёт пока пацана перестанет колотить, а потом легко вынимает, просушивает полотенцем, посадив на все тот же бортик ванной и уносит на руках. Мегуми выглядит не то чтобы расслабленным, но раздолбанным и очень податливым — более чем Тоджи на руку. Измотанный, уставший, перенервничавший — лежит, как сонная кукла, красивый и мягкий. Жаль, он редко позволяет себе таким быть, ещё реже демонстрирует вот такое состояние, и Тоджи позволяет себе полежать рядом немного, просто поглаживая поджарое тело, ластящееся под каждое прикосновение. Так бы и уснул рядом, обнимая это упрямое чудовище… … но Тоджи Фушигуро в некоторых смыслах тоже чудовище. И желания у него чудовищные, как и их реализация. Когда мужчина натягивает на ладонь латексную перчатку, Мегуми вздрагивает, распахивает глаза, услышав характерный щелчок — он почти отключился, почти уснул. -… зачем? — звучит растерянно и вяло. — У меня на руке в отличие, от члена, есть ногти, — насмешливо отвечает отец. — Слишком легко поцарапать или занести инфекцию, если у тебя самого есть мелкие ранки. — От кого ты нахватался подобной хрени? — мальчишка боится замолчать, хотя не зажимается, когда Тоджи устраивается у него между ног, когда льёт смазку сначала прямо в задницу из узкого горлышка бутылки, а потом и себе на ладонь. Только подрагивает от минимальной прохлады, но на сей раз Тоджи даже гребаную смазку согрел, пока возился с водой, доводя её до нужной температуры, чтобы не обжечь и не застудить пацану кишки. — Получил консультацию у одного ебанавта, помешанного на медицинских штучках. — Махито, — Мегуми в ужасе прикрывает глаза, сообразив о ком речь. И правда, сложно не догадаться, учитывая, что все сложные ранения отцу зашивает именно этот придурок, которому дай волю — подрочит прямо над раной, кончит внутрь, а потом, если не получит по ебалу, то так и оставит. Отец не опровергает, лишь хмыкает, подаётся вперёд и пропихивает Мегуми под голову свободную руку, укладывает затылком на сгиб своего локтя. Вытягивается вдоль мальчишки, благо роста хватает и для того чтобы спокойно лежать рядом, и чтобы его рука свободно гуляла у пацана между ног. Они оказываются лицом к лицу, Тоджи явно не хочет пропустить ни единой эмоции сына. Он начинает с пары пальцев. Знакомо, спокойно и по-хозяйски оглаживает кольцо мышц по краям, легко проскальзывает внутрь, гладит чувствительные стенки почти у самого входа, где больше всего нервных рецепторов. Это приятно, это не пугает и Мегуми снова расслабляется, тает как мороженное от жара тела рядом, отпускает все свои сучьи инстинкты и настороженные мысли, наслаждаясь тем как близко находится отец, но при этом не спит, а наоборот — смотрит, трогает. Мысли снова начинают плыть, по телу пробегают тёплые волны удовольствия на сей раз совсем мягкие, вкрадчивые, сознание покачивается на них и тихо уплывает. Тоджи тем временем добавляет ещё один палец. Обычно они с Мегуми доходили до четырёх — без соплей и воплей, так как член Тоджи действительно большой и этих четырёх пальцев иногда даже не хватало — если у них случался долгий перерыв в сексе. Фушигуро-старший не торопится, он даже медленней обычного, поглаживая нежную слизистую изнутри и чувствуя подспудное раздражение из-за перчатки, поглощающей большую часть кайфа. Мышцы охотно расступаются, но одновременно плотно и сладко обхватывая пальцы — двойственное ощущение от которого кружится голова. Мегуми снова возбуждён, но так расслаблен, что совершенно не сдерживает жалобных нежных поскуливаний, сам толкаясь бёдрами к руке отца. Тоджи добавляет четвёртый палец, чуть подаваясь вперёд, наваливаясь на Мегуми сверху. Во-первых, чтобы тот не начал дёргаться и не поранил сам себя. Во-вторых… чтобы всей поверхностью тела ощутить то, что слаще секса — реакции пацана, его беспомощность, его открытую и вскрытую наживую чувственность, заставляющую отзываться на каждое движение руки. Плавные движения по кругу, редкие и выверенные толчки — сначала по первую фалангу, потом по вторую… Мегуми всхлипывает, пытается выгнуться, под Тоджи напрягаются и содрогаются, обтянутые сухими жилами, птичьи кости, когда Фушигуро-старший вставляет ладонь до самого основания пальцев. Мужчина не тратит лишних слов, просто ловит губами чужой скулёж, вылизывает как животное щеки Мегуми, прикусывает скулу, тянет кожу. Пацан растерянно моргает, взгляд в никуда, мимо отца, он весь на ощущениях и внутри них, вряд ли может думать хоть о чем-либо кроме руки Тоджи у себя в заднице, о том, как непривычно гладкие из-за латекса пальцы оглаживают стенки, когда Фушигуро-старший проворачивает запястье по кругу, о том, как эти пальцы легко находят крохотный выступ на внутренней стенке и каждый раз плавно проскальзывают по нему, обжигая, скрадывая любой возможный дискомфорт или страх. Он близок к ещё одному, — черт знает какому за сегодняшнюю ночь, — оргазму, а Тоджи и вовсе, кажется не против, ведь давит на чувствительное местечко все сильнее, потирает, постукивает пальцами и каждый гребаный раз оно похоже на вспышку электричества в голове, на цепочку коротких замыканий в позвоночнике. Внизу тела, меж бёдер, как в чаше, собирается тепло, перерастающее в жар. Мегуми будет преследовать это ощущение — ещё очень и очень долго. Касание. Ещё одно. И еще. — … пап, — мальчишка всхлипывает, находит силы вцепиться Тоджи в плечи, его выламывает в судорогах оргазма, но он не может свернуться, не может отодвинуться, не может замкнуться только на этом ощущении, бьётся о тело отца, одновременно цепляясь за него и мечтая оттолкнуть… он даже не замечает, как чужие пальцы прекращают двигаться, позволяя удовольствию плавно и мягко сойти на нет. Так не похоже на Тоджи, который может долбить Мегуми даже сквозь сжимающие чужое тело спазмы, если ещё сам не кончил. Сегодня все идёт не по плану, все не то и не так. Оргазм заканчивается слезами, Мегуми продолжает цепляться за Тоджи, но уже чуть более осознанно, просто оборачиваясь жаром чужого тела и судорожно осознавая «ещё ничего не кончилось» — это знание в усмешке отца, в никуда не девшейся тяжести его тела, в возобновившихся движениях пальцев. Фушигуро-старший медленно вытягивает руку наружу, — не до конца, — прижимает большой палец к центру ладони, чтобы нижний сустав большого пальца не мешался, чтобы эта самая ладонь свернулась у́же и компактней… насколько это вообще возможно для такой большой и грубой кисти. Он по-прежнему не толкается внутрь, как это могло бы быть с членом или гладкими не широкими игрушками. В нынешней «развлекухе» равно важны контроль и самоконтроль. Ладонь все так же спокойно входит по основание фаланг, разница лишь в том, что к четырём пальцам прибавился кончик пятого. Это «место» Тоджи старается ввести особенно плавно, не позволяя Мегуми почувствовать дискомфорт или резкость, миллиметр за миллиметром. Пацан даже не понимает в чём дело — и слава всем богам. Но вот пропустить момент, когда сложенная ладонь начинает упираться во вход костяшками, расширяясь, уже невозможно. В этот момент Тоджи снова замирает, утыкается носом Мегуми в ухо, находит его [ухо] губами, гладит, тихо успокаивающе шипит. Дальше все так медленно, что похоже на пытку. Ладонь то осторожно скользит наружу, то толкается вовнутрь, впрочем, не минуя границы большого пальца, чтобы не мучиться снова с его введением. Каждый раз несильный нажим на мышцы, каждый раз сладкое движение по кругу, как очередная конфетка за терпение. Мегуми тихонько начинает психовать — Тоджи чувствует, как подёргиваются кончики его пальцев, как мальчишка скребёт по его [Тоджи] коже, срывая кожу тонкими-тонкими пластами. — Тебе ведь приятно, солнце, — глухо тянет мужчина, прямо над ухом у сына. Не вопрос, утверждение. — Потерпи ещё немного, мы ведь не хотим тебя порвать. Тогда никакого секса в ближайшее время не будет. — … после такого… я и не захочу… никакого секса… очень и очень долго, — должно прозвучать или зло, или стервозно, но трудно быть злобной сучкой, с чужой рукой в своей заднице. — Ты каждый раз это говоришь, — низкий смех ссыпается по коже Мегуми, Тоджи чуть поворачивает голову и находит своими губами чужие губы. Поцелуй поверхностный, на глубоком сейчас просто не удалось бы сосредоточиться. Ладонь снова вталкивается внутрь. Мегуми вздрагивает… костяшки проскальзывают меж поддавшихся давлению мышц. Они оба замирают, у пацана широко-широко раскрыты глаза, и он, кажется, забывает, как дышать. Зато Тоджи медленно отмирает, ухмыляется шире и снова давит, вводит ладонь до тех пор, пока она не теряется внутри до запястья, до границы латексной перчатки. Хватит. На этом — хватит. Не глубже. Фушигуро-старший прикрывает глаза и выглядит таким довольным, что Мегуми хочется его ударить, но он боится лишний раз шевельнуться из-за непривычного ощущения сверхнаполненности внутри. Отец подошёл к исполнению своей угрозы с такой тщательность, что невозможно не признать, — хотя бы про себя, — в произошедшем было больше нервного, чем неприятного. Скорее даже, неприятного не было вовсе — Мегуми словил несколько головокружительных оргазмов в процессе. [только, судя по лицу Тоджи, это все ещё не конец] Мужчина и сам медленно размеренно дышит. Это всё равно что сунуть руку в развёрстанный живот, добираясь до чужих внутренних органов — только в сотни раз безопасней. Никакой крови, никаких ран, лишь скользкий жар и не поддающееся никаким оценкам доверие. Грудная клетка Мегуми ходит вверх-вниз быстро, загнанно, в крови мальчишки плещет адреналин, но он уже не отпихивает, а скорее пытается осознать нечто новое, точно так же, как и Тоджи. — Говори сразу, если больно, — рокочет Фушигуро-старший. Не просьба, а почти приказ. — … не больно, — Мегуми медленно качает головой. — Тогда дыши чуть медленней… и расслабься. Пацан действительно сильно напрягся, буквально стиснул Тоджи самим собой, обхватил со всех сторон, и отец не рисковал двигаться лишний раз, чтобы это не привело к порции боли. Гребаный конченый извращенец Махито экспрессивно и «на пальцах», в супервыразительных жестах пояснял — абсолютно все надо делать очень медленно, если имеешь дело с новичком и тем более, если ты сам новичок в таком деле. Мышцы не размяты, не готовы, для нижнего все в новинку и все страшно, отчего от только сильнее зажимается. Так все и произошло — Мегуми зажался, переживая вторжение, привыкая к нему, осознавая насколько ему не отвратительно, а очень даже наоборот — приятно. И только когда эти мысли просочились сквозь пелену испуга, сведённое напряжением тело под Тоджи начало оттаивать, расслабляться. Не прижимай отец мальчишку к постели своим весом, тот уже несколько раз успел бы дёрнуться. Мегуми повернул голову, пряча лицо у родителя на плече, стараясь следовать чужому совету и не заработать обморок от слишком частого поверхностного дыхания. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Ещё чуть свободнее… и Тоджи сам расслабил руку, позволяя себе медленно разжать стянутые судорогой пальцы, осторожно раскрывая ладонь, занимая тем самым все больше и больше пространства у Мегуми внутри. Мальчишка же чувствовал каждую манипуляцию… и неожиданно для самого себя начинал снова плыть. Бережные движения отца, да и сама ситуация, изначально напугавшая до трясучки, теперь больше возбуждали, что уж говорить обо всех чувствительных рецепторах, которые Тоджи задевал. Зачем природа вообще их столько туда поместила? — Посмотри на меня, солнце, — Тоджи чуть приподнялся, не позволяя Мегуми спрятаться. — Для чего все по-твоему затевалось? — Фушигуро-старший осклабился, жадно запоминая смущённое и растерянное выражение чужого лица, блестящие в глазах слезы, покрасневший нос и испачканные румянцем скулы. Мегуми пришлось приложить неимоверное усилие, чтобы разжать свои собственные пальцы, стиснутые до онемения на отцовских плечах, а потом сжать ладони в кулаки и попытаться оттереть пылающее лицо от непрошенных слез. Эмоциональный, открытый, растерянный, потерянный в ощущениях. — Почему, блядь, мне надо идти на крайние меры, чтобы увидеть тебя такого? — с этими словами Тоджи погладил нежную и горячую стенку кишки у себя под ладонью, заставляя Мегуми вздрогнуть, покрыться мурашками и замереть, ловя каждое мгновение странного, плавящего прикосновения. Руки мальчишки упали на постель, как конечности марионетки, лишённые ниточек — теперь Мегуми вцепился в полотенце, на котором лежал, пока отец продолжал водить рукой то по кругу, то из стороны в сторону… то вовсе пытаясь плавно сжать ладонь в кулак, растягивая итак раздолбанную дырку ещё сильнее. Никаких привычных движений взад и вперёд, никакой долбёжки и излишней стимуляции — только накрывающая с головой нежность, похожая на горячую пелену, сквозь которую так тяжело дышать. — Можно… можно согнуть ногу? Не могу… — всхлипнул пацан и Тоджи замер, давая Мегуми то, о чём тот просил. Даже от такого простого движения Фушигуро-старший чувствовал, как движутся и напрягаются мышцы внутри мальчишки, как пытаются сжаться вокруг его руки. Но Мегуми и правда стало чуть легче, появилась точка опоры и он снова облегчённо расслабился, позволяя Тоджи возобновить движения. … как же хотелось пойти дальше и протолкнуть руку ещё чуть глубже. Но Тоджи сдержался, просто продолжая гладить и тянуть, дорисовывая украденные латексом ощущения бархатистой слизистой, которой он обычно касался лишь пальцами, но никак не раскрытой ладонью. Скольжение. Вздрагивающий под Тоджи сын. Тихие стоны, которые Мегуми сегодня не пытался зажать или сдержать, словно разменную валюту. — Нравится? — да, Тоджи издевается, да, ему нравится слышать этот надломленный заплаканный голос. — Ещё? Или на сегодня хватит? — Ещё… — о чём вообще говорить, когда у Мегуми снова все ко́лом между ног? Он даже пальцем к себе не прикасается, да и вряд ли смог бы из-за навалившегося сверху отца, но ощущения нарастают так постепенно и неотвратимо, что он даже не пытается запустить руку меж их телами. Ладонь Тоджи то и дело проскальзывает по чувствительной точке простаты, его запястье максимально раскрывает и дразнит внешнее кольцо мышц. Ещё минута и от Мегуми не дождаться ни единого связного слова. Мальчишка весь — одни всхлипы, подёргивание мышц и пульсация под пальцами Тоджи. Сейчас Фушигуро-старший может чётко ощутить, как приближается, как нарастает и набухает в чужом теле оргазм… пока Мегуми не вскрикивает, с силой стискивая полотенце в пальцах и мерное нарастание той самой пульсации не сменяется ебейшими сокращениями, бешеными, живыми, стискивающими руку Тоджи до темноты перед глазами. От одного только этого ощущения можно было бы кончить в штаны, будь Тоджи лет на двадцать помоложе, но сейчас мужчина лишь тихо смеётся, снова вылизывая лицо Мегуми, пока тот наконец не затихает, сонно и вяло глядя на отца из-под ресниц. Чтобы вытащить ладонь обратно, Тоджи тратит не меньше десятка минут, пока пацан недовольно втягивает сопли в нос и изредка чуть напрягает мышцы, выталкивая чужую ладонь, как выталкивал бы игрушку. На белой латексной перчатки ни крови, ни содержимого кишечника — только смазка, что заставляет Тоджи удовлетворённо хмыкнуть, наконец отодвигаясь от сына. Мегуми тут же сворачивается в клубок, утыкается лицом в постель и позволяет себе крупно вздрогнуть, пережидая всё ещё гуляющие в теле остатки удовольствия. Между ног нет боли, но есть что-то фантомное, твердо-горячее. Ужасно хочется спать… … однако, когда мальчишка закрывает глаза, он внезапно вспоминает это постукивание пальцев внутри. Низ живота скручивает вспышкой нового, совершенно неожиданного возбуждения, вынуждая плотнее стиснуть ноги. Он итак вытрахан, как не рассчитавшая свои силы шлюшка. Куда ещё…? Где-то за спиной Тоджи стаскивает с руки перчатку, отправляя её в мусорное ведро, краем полотенца вытирает текущую из задницы Мегуми смазку, чуть потирая при этом и яички. Мегуми снова вздрагивает, сжимается совсем уж в тесный клубок. Только от Тоджи всё равно не спрятаться. — Ещё что-то… солнце? — раздаётся иезуитский вопрос прямо над ухом.