На горизонте

По пятницам у них сдвоенные занятия с группой другой преподавательницы. Андрей под шумный гогот одногруппников на фоне заканчивает роспись — розы на черном матовом картоне выглядят хорошо, он который час кропотливо выводит капли росы, стараясь не пачкать работу, игнорируя затекшие плечи и резь в глазах от рисования без перерыва. Нужно закончить как можно скорее, и перейти к рисунку. Остаётся час до конца занятия, и через шумные выкрики за спиной «карте место! Зима, не мухлюй, бля» в коридоре наконец слышатся размашистые шаги. Андрею не надо поднимать голову, чтобы узнать их. Сердце сбивается с ритма совершенно нечестно, и он только и может, что крепче обхватить кисть. — Ты же обещал, что сегодня композицию вместе делаем, эй! — Пришёл бы три часа назад — мы бы и сделали. — отмахивается он, сгибаясь еще сильнее, пока со всех сторон его обволакивает мартовская уличная свежесть. Марат смеётся ему в волосы. Отвратительная привычка, появившаяся в последний месяц Маратовой забавы ради — обнимать Андрея при встрече. Подходить сзади, просовывать руки поперёк сердца, разъебывать по пути органы, пачкать все работы, стискивая его насмерть, так, что сделать вдох становится невозможно. Дышать здесь можно только Марату — ему на ухо, щекотной трелью, выдыхая весь суточный запас кислорода, рассчитанный на двоих. — Опять без меня заканчиваешь? — спрашивает на автомате, скорее для приличия. Марату на самом-то деле абсолютно плевать на свои работы — на композицию, живопись, дпи и лепку ему чхать хочется. Появится на занятии — и то чудо. Как только выпускаться собирается? Этот вопрос волнует исключительно Андрея. Может, он все еще не верит в то, что за неаттестацию и отвратные оценки Марату ничего не будет. У Марата есть чёрные глаза-вселенные, брат-студент академии Репина, уже оправдавший все ожидания за них двоих, и родители в Питере, приезжающие раз в полгода. Этого ему достаточно. Марат даже не пытается разложить гуашь и сесть за работу. Гогочет вместе с ребятами, смотря, как Валера проигрывает третий раз подряд, немного трется около Андрея, расспрашивая о чем-то бессмысленном, а потом смотрит на часы и тащит уголок рта вбок. — Миль пардон, мадам, я отойду ненадолго. Хищно облизывает нижнюю губу (Андрей готов перегрызть ему глотку за это) и мартовским котом уматывает в коридор. Становится нестерпимо тоскливо, и он съезжает вниз по стулу, ненадолго откладывая кисть. Андрей знает — только что закончился хор этажом выше, и у Марата есть десять минут до начала сольфеджио. Ущербно хочется, чтобы её сегодня не было, но Андрей, опять же, знает — она сегодня есть. Столкнулись при входе в раздевалку. Может, попросить её попозировать для рисунка? Тогда Марат останется рядом дольше, чем на полчаса. Невеселые размышления прерываются громкими возмущениями Вахита, который в рукаве у Валеры отыскивает два лишних туза. Карты, к слову, у них запрещены, но преподаватели по пятницам познают дзен и мирно пьют чай в учительской, а значит работают все на отъебись. Все, кроме Андрея, которому нужен красный аттестат и пять идеальных работ для просмотра. Марат возвращается чернее тучи спустя минут семь. Пинает ножку стола. Задевает баночку с водой, разливая большую часть. — Аккуратнее! — Андрей успевает выхватить роспись за секунду до столкновения с грязной жидкостью, она остаётся невредимой лишь чудом. Он поднимает глаза, собираясь было справедливо возмутиться, но утыкается ими в покрасневшую скулу — отпечаток руки неторопливо расползается по коже. Вторая щека мирно белеет. Марат недолго молчит, хмуро отворачивается, рассеянно смотрит в окно. — Любое слово скажешь — въебу. — выдыхает на всякий случай. — Да я и не собирался… Андрей мелочно улыбается про себя, а на деле недовольно щурится на пролитую воду и возвращается к каплям росы на цветах — сегодня нужно закончить, потому что в понедельник прийти не выйдет. До математики остаётся всего ничего, а значит занятий с репетитором становится в разы больше. Да и плевать, наверно — Марат по понедельникам в любом случае не появляется. — Ты портрет делать начал? — спрашивает Андрей через некоторое время, когда сидеть в тишине становится совсем неуютно. — Не-а. — Просмотр через два месяца. — Шок. — У тебя ноль готовых работ. — Вот это да. — Марат лениво поворачивает голову. — А тебе не похуй? — Представь себе. Не хочу, чтобы ты четыре года здесь просидел, и даже аттестат за это не получил. — Сдался мне ваш аттестат. В пизду. Марат пожимает плечами, пододвигается чуть ближе и стягивает с него очки, хватаясь прямо за линзы, нагло марая их отпечатками пальцев. Андрей трет уставшие глаза вместо бесполезных возмущений. С Маратом все всегда бесполезно. — Верни. — Не-а. Я свои оставил дома, а мне еще столько сделать сегодня надо, ужас… — он неумело цепляет их себе на переносицу, и Андрей на долгую секунду застывает. Закатное солнце так невовремя пробирается в кабинет, подсвечивая чужие темные глаза. Марат выглядит домашним, чуть сонным. Радужки больше не кажутся бесконечными чёрными дырами. Радужки превращаются в тягучую смолу, и Андрей тонет. — Тебя почему вчера не было? Странно, что Марата это вообще волнует. — Я же кувшин на прошлой неделе дописал. Дополнительно приходить больше не буду, — Марат смотрит пристально, а Андрей слишком слаб, поэтому приходится невольно добавить, — наверно. Не знаю пока. — Ну сообщи, как узнаешь. Чё мне, одному ходить? Андрей закатывает глаза. Занятий по четвергам у их группы нет, да и не было никогда. Но они вдвоём всегда приходили, потому что у неё по четвергам фортепиано. Воздух в лёгких и лишние тридцать минут в неделю с Маратом — вещи совершенно идентичные. Но Андрей за этот год так сильно устаёт… Окончательно его доводит то, что в прошлый раз Марат сбегает уже через минуту после своего появления, потому что происходит чудо — она отпрашивается из-за плохого самочувствия. А ещё в кино идёт новый мультфильм. Андрей рассматривает чужие работы, сохнущие на подоконнике, и краем глаза провожает два силуэта в окне. В тот раз Марат даже не прощается, и Андрей решает — пожалуй, с него четвергов достаточно. Среди бесполезных заметок в телефоне появляется новая — «Переболеть до начала Мая. Экзамены» Тем более, мать дома все настойчивее пилит по поводу поступления, и Андрей считает это весомой причиной. Он правда должен перестать думать о посторонних вещах. Перестать выглядеть так жалко. Марат, наверно, умеет читать мысли. Приподнимает бровь, вопросительно смотрит. Андрей смаргивает глупые желания. Ему правда нужно сосредоточиться на важных вещах. И Марат больше не должен быть одной из них. Не должен быть единственной мыслью в голове. Марат больше не должен быть центром вселенной. — Я больше не буду по четвергам ходить. — произносит уже увереннее, концентрируя взгляд на испачканных в гуаши пальцах. Снова смотрит на Марата. — И по понедельникам тоже. Ермолаичу сказал, да и работы почти закончил. — Бросаешь меня? — скалится тот, продолжая оскорбленно пялиться через линзы очков. Хочется немедленно их отобрать. Хочется спросить — а кто кого тут бросает? Но на это Андрей пока не способен. — Нет, я же в среду и пятницу все равно здесь. Портрет начать еще надо… — Поня-ятно. Андрей знает — ничего ему не понятно. С другой стороны — пусть обижается, сколько захочет. У Андрея теперь репетитор по четвергам, экзамены на носу и короткая заметка в телефоне, дающая хрупкую надежду. Скоро выпускной — скоро конец этого помешательства. — Кого рисовать собираешься? — очки возвращают на место, нарочно скользя тонкими пальцами за ушами. Марат медленно заправляет его светлые волосы, подталкивает оправу ближе к перегородке. Сухой ком царапает горло, когда Андрей сглатывает вязкую слюну. Тебя — привычно теплится на языке, медленно скользит по небу, раздирает десна. Марат — вкус крови. Переболеть. — Да рефы в интернете найду какие-нибудь, и дело с концом… Нервно дергается плечо. — Ты разве кого-то из наших рисовать не собирался? — Марат снова влезает в его личное пространство, обхватывая затылок, поворачивая голову назад. Вместе с ним Андрей обводит расфокусированным взглядом громкую толпу. Пока никто не обращает на них внимания, Марат медленно вгоняет ему теплый вопрос в затылок. — Неужели никто не нравится? Подначивает, подталкивает к краю. Хочется рвать на себе волосы. Рвать лежащие в рюкзаке эскизы тёмных глаз и впалых щёк. — Я… Вряд ли Андрей сейчас сможет припомнить хоть кого-то, кого бы хотелось рисовать так же сильно. До зуда в пальцах, комка в горле и тянущей тяжести в животе. — На погоны тебе, оп-па! — смеется сзади Вахит. — Опять молчишь, ц-ц-ц. Да не стесняйся, Андрюш. — подмигивает Марат, пока их разделяют всего пара сантиметров и запачканные стёкла очков. — Все устроим по высшему классу. Хочется протестовать, и кричать, и нещадно позориться, умоляя. Пожалуйста, перестань. Если тебя в очередной раз отшили, не значит, что отыгрываться нужно на мне. — Аня? Соня? Хотя нет, мне кажется, ты больше по брюнеткам, м? — Марат все продолжает нарочно шептать в тлеющую кожу, пока Андрей впивается ногтями в потёртый стол, выпрямляясь ещё сильнее. — Тогда Мариночка, пойдёт? Или кто-то всё же есть на примете? Андрей ведь тоже не железный. Глаза в панике шарят по разношёрстной толпе и первыми натыкаются на Турбина. — Валера. — он сжимает губы, вымученно корча улыбку. Очередной повод поиздеваться для Марата не должен выводить его из себя так легко. — Прям так? — щерится тот в ответ, и в его глазах загорается неприятный огонек. Загадывай желание, падает метеорит. Не говори вслух, не сбудется. — У вас довольно специфический вкус, уважаемый. — Валера красивый. — зачем-то добавляет Андрей. Хочется попытаться вывести Марата в ответ. — У него интересные черты лица. Нос нестандартный, форма губ классная, глаза… медовые такие. — Да что ты говоришь? Никогда не замечал. — Да. В акварели хорошо выйдет. — Понял, принял… Хотелось бы с ним пососаться? Ни с того ни с сего вбрасывает Марат, растягивая губы ещё сильнее, и падающий метеорит убивает все живое на планете. Андрей давится воздухом. — Что. — Ну, знаешь, объебенный нос, охуенные губы… — Я не так сказал! — Суть одна. — распаляется Марат, зло скалясь. Подбирается ближе, хотя и чувствуется это теперь донельзя неприлично, кладёт руки на плечи, стискивая их, и заговорчески шепчет на ухо. — И давно ты на Турбо дрочишь, м? Как часто, Андрюш? По понедельникам и четвергам? — Я не… Ты совсем уже?.. Андрей пытается отцепить от себя тонкие пальцы, отодрать от уха свистящий шепот, сбежать немедленно. Лицо заливает румянец, и он молится о том, чтобы ребята сзади продолжали орать как можно сильнее. Марат не отпускает, Марату по злому весело. — Представляешь его руки на себе? В своих волосах? Как он провожает тебя после художки, а потом зажимает около подъезда? — кончики ушей нестерпимо горят, кожа головы немеет, а Марат все теснее прижимается горячим дыханием вплотную к ушной раковине. — Стаскивает с тебя чёрное пальто, притирается бедрами, хватает за шею, пока вылизывает рот, да? Холодные ладони съезжают с плеч и неспеша перетекают на горло, чуть сжимая яремную вену, и кровь стучит в голове все отчетливее. Андрей дышит через раз, сжимает глаза до цветных пятен. — Рубашечку свою накрахмаленную тоже для него носишь? Весь такой безупречный постоянно, с закатанными рукавами, с горлом распахнутым… — Холодные пальцы проходятся по кромке белого воротника, задевая по касательной горящую кожу. Чуть помедлив, перетекают ниже, неспеша цепляясь за верхние пуговицы. Марат бездумно играется с первой, то вгоняя, то выгоняя из петельки. — Бля, разве удобно будет их расстегивать? Ну, знаешь, не в рубашке же ты с ним собираешься… Красиво, не спорю, но я бы в процессе все порвал. И Андрей перестаёт дышать вовсе, потому что представляет. Марат тепло фыркает в ушную раковину. — Ну не молчи, Андрюш, мне, может, интересно, как в целом дела обстоят. Андрей не видит, но слышит косую ухмылку на чужих губах, остающуюся рваным порезом на его самообладании, пока Марат не перестаёт не спеша скользить руками с шеи на ключицу, с ключицы на верхние рёбра, с рёбер обратно на шею, оставляя на коже новые и новые ожоги. На секунду думается, что он всё ещё спит, и это очередной дебют Марата в его извращённых фантазиях. Снова зарисовался на ночь глядя вместо зубрёжки интегралов, поэтому и чудится всякое. Но он ведь не спит — беспокойные руки чувствуются слишком реальными. Больное воображение так ещё не умеет. — Перестань. — шатко говорит Андрей то ли ему, то ли себе. Касания Марата значат ровным счётом ничего, но разъебывает даже с этим знанием не меньше. Марат, конечно, не перестаёт. Сжимает плечи ещё сильнее, чуть их разминая. Спрашивает весело: — Левой рукой уже пытался рисовать? Правая-то занята будет в процессе… Хотя ты же у нас одарённый ребенок, даже с закрытыми глазами справишься. Справишься ведь? — Ладони Марата быстрым движениям откидывает очки и ложатся на пылающие веки, и роспись, мельтешившая перед глазами, оказывается перекрытой черным экраном. Черным экраном, на которой тут же проявляются до боли знакомые черты лица. Не могут не — Марат выбит ярким клеймом в его подсознании. — Ну куда кисточку-то выбрасываешь? У нас тут следственный эксперимент в самом разгаре. Медовые глаза, ну надо же… В акварели, говоришь, хорошо выйдут? И Андрей отрицательно мотает головой. Нет, никакой акварели — слишком мягко, слишком чисто. Если и рисовать, то только черным углём, чтобы безостановочно марать им руки и бумагу, растирать линии всей ладонью, тонуть в этой грязи. — Да. — Андрей прокашливается, пытаясь совладать с дрожащим голосом. — В акварели. А теперь, будь добр, убери руки и… Марат его не слушает, только сильнее давит на глазницы, и голова начинает кружиться ещё сильнее. Нехватка кислорода — дело такое. В открытом черном космосе воздуха нет. — Боишься, что Турбо заметит? — Нет! — он боится любого взгляда в их сторону. Вслушивается в галдёж, ловит краем уха размеренные вдохи-выдохи Марата. — Тогда чего дерганый такой? Расслабься давай, Валера пока в карты рубится, да и мы с тобой ничего такого не делаем… И Андрей в который раз за эти минуты жалеет, что вообще ляпнул про Турбина. Нервно сглатывает, когда горячее дыхание снова обжигает верхушку уха — на этот раз ещё ближе, ещё хуже. Зрение временно отсутствует, и вместо него обостряется сенсорное восприятие. Андрея кроет. Андрей почти скулит. Шум в ушах заглушает орущих одногруппников, и он просто не понимает, чем всё это заслужил. — Марат… — А вообще, — говорит тот тихо, пальцами своими спускаясь ниже: вдоль по пылающим скулам, указательными пальцами по крыльям носа, почти — почти — касаясь губ, останавливается на линии подбородка. И Андрей знает — Марат чертит траекторию для дорожек слёз. Милосердно протаптывает тропинки, рубит каналы, роет траншеи, чтобы ночью было легче. — я бы на твоем месте ещё подумал. Ну, Валера объективно не очень, признай. Мы тебе получше найдём. Подумаешь ведь? — Ха, выкуси! Турбо лох, объелся блох! Четвертый раз продул, чепушня! — Пидрила - мухлёжник! Переигрываем! — Ещё чего! Давай, вставай на стульчик и кукарекай как договаривались! Андрей не воспринимает половины из того, что говорит Марат. Но нервно кивает несколько раз, потому что руки наконец исчезают с лица. Закончилось. Сил не остаётся даже не то, чтобы открыть глаза. Марат ведь точно знает, да? Не может не знать. Может быть, воображение после пережитого наконец переходит в конечную конченную стадию развития и теперь умеет генерировать тактильные галлюцинации. Может быть, он всего-навсего окончательно едет крышей. Но когда чужие зубы внезапно касаются мочки уха, Андрей дергается так, что злосчастная баночка на столе всё же переворачивается полностью, пачкая разводами почти законченную роспись. Андрей в ужасе распахивает веки и вступоре утыкается взглядом перед собой, молча наблюдая, как грязная вода размывает недоделанную капельку росы, а следом за ней и все розы. Ну, роспись идёт на выброс. — Упс. — без всякого раскаяния говорит Марат, за секунду успевая переместиться на подоконник, параллельно скинув на пол пару сохнущих работ. Солнца уже давно не видно за еловыми ветками, розовеющее небо перекликается с его чуть румяными щеками, растрепанные волосы неровно торчат во все стороны. И черные зрачки Марата — голая канализационная шахта. Падай не хочу. Но он, конечно, хочет. Андрей снова закрывает глаза. — Еба-ать… — Валера, оскорбленно закончивший кукарекать где-то на фоне, очень вовремя появляется за спиной. — Ермолаич тебя придушит. Андрей устало трёт веки. Севшим голосом отвечает: — Да я и сам справлюсь… — Ну, не кисни, Андрюх. — чужая ладонь поддерживающе ложится ему на плечо, несильно тормоша. Он дергается. Кидает взгляд на Марата, чтобы увидеть, как тот клонит голову на бок и щурится в ответ. — Подумаешь, три недели ебашил… Ща мы с Зимой на батарее высушим и нормалёк будет! Андрей дергает плечом, шатко встаёт со стула, пока грязная вода не успела запачкать ещё и рубашку. — Обяза… — поворачивается было к Турбину, чтобы спихнуть на него уборку, пока будет приходить в себя в туалете, но замирает на полуслове. Виснет на чистых льдистых радужках. Марат громко фыркает. — Чё такое? — Валера хмурится, трёт переносицу, — У меня на носу что-то? Зима, ну-ка, у меня на лице есть чё? — Только мой взгляд, брат. — Ой, да пошёл ты… Помоги лучше, тут у Андрюхи катастрофа. — Пизде-ец. — вторит Валере подошедший Вахит, рассматривая поплывшую гуашь. — Это не та херь, которую на конкурс собирались отправить? Я даже не знаю, тут только салфетками если… Андрей, наконец, отмирает. Снова смотрит на Марата, и Марат довольно лыбится в ответ, чуть кивая. И Андрею не остается ничего, кроме как прервать образованный консилиум по спасению несчастной росписи. Тут уже ничего не спасти. — Не надо салфеток. — говорит он, цепляя очки. — В четверг приду, переделаю.