Он и Она

      Он как потенциальный винодел, который лично выводит новый сорт сочного и крупного винограда — это непередаваемые ощущения страсти и родства с тем, что ты создал собственными руками. Все эти чувства были бесчеловечно отброшены, ведь человечности в нём, как в таковом, не существовало.       С ним не положено желать больше дозволенного. Но тебе хотелось ещё и ещё, будто это была зависимость. От чего-то животного, что мог дать тебе только он.       Ты была его верной маленькой находкой, готовой точить об него свои коготки и зубки. Доктор — так ты его называла, если он был в хорошем расположении духа. В остальных случаях, дело доходило лишь до болезненных визгов и криков.        У Доктора всегда были четкие границы и ни что не могло их размыть — он отчаянно-жесток к своим игрушкам, чья возможность жить дальше теплиться лишь в его руках. Таких холодных и одаривающих болезненными пощечинами.        В нём отсутствует понятие божественного просветления и перезвон нашивок на фатуйской форме — тому подтверждение. Ведь удел такого, как он — оставаться неприступным, как превосходный в своей вечности массив одиноких гор. И даже покинувший его разум бог не рискнёт вновь шагнуть в глубины его бескрайнего сознания. От того ты и тряслась за то, что испытывала к нему — отчаяние и страх сжимали твоё юное сердце в тисках. Ему было не положено любить. А тебе было не положено даже смотреть на него без его разрешения.        Он крепко впивается в твой подбородок пальцами, осматривая покрасневшую щеку, что хранила в себе всю жгучесть его удара, и ласково подзывает тебя, разрешая поднять взгляд. Ты повинуешься. За этой маской не отражается ни тени взгляда — видны лишь его тонкие губы. Ты смотришь туда, куда и обычно — в черноту, где положено находиться человеческим глазам, и, на удивление для себя отмечаешь, что сегодня его копия на редкость задорна. Он ведь никогда не приходил к тебе по-настоящему.        Никто не знает, как выглядит настоящий Доктор.        Никто не знал, как выглядит настоящий Доктор…       Мужчина спускает маску с лица, очерчивая тебя внимательным взглядом, а ты едва не забываешь, как дышать. Он усмехается. Ты сглатываешь. Горячее дыхание с его губ ласкает твою ледяную кожу.        — Для тебя, моя любимая, у меня есть особое дело. 

***

      Любовь. Искаженная, извращенная, истребляющая. Господин Дотторе был не в состоянии познать её красок так, как познала однажды ты. Он был обречён любить со всей жестокостью. Его любовь была желчной, она саднила твои раны, делала их глубже и разъедала плоть по кусочкам. Он привёл тебя к самому печальному из всех сценариев — испепеляющее пламя его чувств обжигало каждый миллиметр, пока не осталось ничего, кроме запаха жженой плоти. Он пользовался тобой. А ты прощала. 

«— Ты займешь место Розалины.»

Но ведь… Ведь… 

«— Будь хорошей девочкой, Т/И. Я так долго тебя готовил. Если ты не переживешь резонанс с глазом Порчи — я сильно разочаруюсь.»

Доктор…

«— Но ты ведь не допустишь подобного?»

   Прошу Вас…

      Огонь был всепоглощающим. Ты сгорала дотла и, словно феникс, была возвращена на этот свет с одним лишь условием — и дальше быть его послушной куклой. Господин Дотторе наблюдал за тобой ежедневно, пока срок в несколько месяцев не истёк. Пока ты окончательно не обрела контроль над тем, что называлось глазом Порчи. И если глаз Бога был подарком кого-то свыше, то этот дар был преподнесён самим дьяволом, в лице которого выступал тот, кто подарил тебе страсть. Такую же извращённую, как и он сам. Как и — да, точно — его любовь. И кто знает, как же тебе довелось оказаться самой излюбленной игрушкой для экспериментов.        — Итак, Синьора, как твоё самочувствие сегодня? — он усмехается, серьга в его ухе дёргается, когда он наклоняет голову ближе к твоему лицу, а ты медленно рассматриваешь его, отбросив лишние страхи. Бояться уже нечего. Все чувства выгорели, как волосы под солнечными лучами. Он необычаен. Он холоден в своей любви, от того и тянет тебя так безобразно сильно.        — Вашими стараниями, Господин Дотторе, во мне всё ещё теплится жизнь, — он гладит твои пальцы, переплетая их со своими, и вжимает твои бёдра в кушетку, возвышаясь тяжелой фигурой. Его губы накрывают твои. И вы грызётесь, как два остервенелых волка, будто стремясь отобрать добычу друг у друга. Совсем не осознавая, что для каждого из вас — добыча стоит напротив.        Твои губы моментально начинают ныть. Ты рычишь, подхваченная под бёдра, и резким движением оказываешься вжата в ледяную кожаную обивку. Слышен треск одежды — он разрывает твою рубашку, дергая её пуговицы на груди, и с самым жадным взглядом, что он мог тебе подарить своими алыми глазами, впивается в твою шею. Зубы оставляют самые заметные и грубые отметины на тебе, а руки, до того блуждающие по всему телу, шлёпают тебя по бедру, хватаясь за кожу. Вам обоим нужно больше. И ты рвёшь его рубашку в отместку, наслаждаясь его вибрирующим смехом где-то во впадинке своей шеи. Прелюдия — самое редкое, что он мог тебе подарить.        А потому его член очень скоро, очень красноречиво вжимался в твои складки. Ты всегда была готова. Ты была бесконечным источником обжигающей лавы, что остужал его пробивающий холод. И даже та жадность в его взгляде обретала искры, когда он трахал тебя. Так же, как и сейчас, брал так, как хотел. Растягивал в той позе, что была ему по душе. Мучал, шлёпал, кусал, шипел тебе на ухо, рычал в твои губы, натягивал на свой член так, будто стремился захлебнуться в твоём пламени, которое нестерпимо опоясывало его начало, сжимая всю длину и будто стремилось выжать всё до последней капли.        Вас поглощало нестерпимое желание, от которого бросало то в жар, то в холод. Ты молила не прекращать, а он смеялся и преподносил тебе новые дары. Ты тянула его за волосы, царапалась, кусала его в ответ, а он втрахивал тебя в любую поверхность, на которую натыкался с тобой на руках: в стену, в стол, в огромную колбу, в которую ты упиралась горячей спиной, ощущая холод стекла лопатками. Его кровь запеклась под твоими ногтями, твои ягодицы саднило от боли, что он принёс тебе, а колени и вовсе стёрлись, покраснев. Вы сгорали вместе. Он вышагивал на пепелище твоих надежд, а ты — на скалах его ледяной пустоши.        В вас обоих отсутствовало понятие божественного просветления и перезвон нашивок на фатуйской форме — стал тому подтверждением.