Maiglöckchen

      - Guten tag, - произнес мужчина в дверном проеме, держа в руках стакан с прозрачной жидкостью.       Немец приподнялся на одном локте и, полулежа на диване, взглянул на вошедшего округлившимися глазами, в которых отражались страх и некая безысходность. Мужчина стал продумывать план действий на случай, если вошедший все же станет его допрашивать.       Внутренне Мастер понимал, что преимущество на его стороне, ибо это он - хозяин дома, и он на своей территории в любом смысле. Михаил пытался успокоить себя этой мыслью и, хотя и осознавал, что немец навряд ли набросится на него с больной ногой, всё же понимал, что действия человека на адреналине непредсказуемы. А тем более человека дезориентированного и находящегося явно на вражеской территории.       - Я не.. - быстро выдохнул светловолосый мужчина, пытаясь скрыть акцент. Он замотал головой, показывая, что, якобы, не понимает сказанного.       «Хорошая попытка», - подумал Мастер, понимая, что немец, очевидно, сам его боялся и решил закосить под русского, зная пару слов.       - Keine Angst, ich werde Sie nicht verraten, - произнес Михаил, все также не двигаясь с места и наблюдая за немцем с расстояния пары метров.       «Хорошая попытка», - подумал немец.       Тео в ответ лишь поджал губы и снова мотнул головой, не отрывая взгляд от мужчины. Мастер начал было сомневаться, что тот действительно немец, возможно, все же это был беглый поляк или финн. Но решил снова попытаться.        - Mir ist klar, dass Sie sich in einem fremden Haus in einer ziemlich hilflosen Lage befinden und dass Sie Angst haben müssen. Aber ich habe wirklich nicht die Absicht, Sie zu verletzen, sonst hätte ich Ihnen nicht bei Ihrer Verletzung geholfen, geschweige denn Sie in mein eigenes Haus getragen. Möchten Sie etwas Wasser? - Мастер сказал это ровным голосом, стараясь не выдать тоном значение предложений и даже вопросительной интонации, чтобы только говорящий на немецком языке мог понять его.       Тео понимал, что это может быть уловкой. Именно так бы и сказал тот, кто лишь пытается втереться в доверие со своими целями. Но в то же время Теодор подумал, что не смог бы на протяжении нескольких дней скрывать, что он немец. Да и был ли в этом теперь смысл? Если бы его хотели пытать, он уже бы сидел на холодном железном стуле в свете одинокой яркой лампы, а на его теле уже бы красовалось не только пулевое ранение, но и множество синяков и ран от острых предметов. В то же время, светловолосый мужчина осознавал, что русский тоже, если не боится его, то как минимум презирает.       Все еще сомневаясь, что вода не отравлена чем-то или что в нее не подлили какой-нибудь сыворотки для того, чтобы немец выложил все, что могло быть интересно русским, мужчина неуверенно кивнул на предложение. Пока брюнет подходил к нему неспешными шагами, Тео не сводил с него глаз, которые выглядели точь-в-точь как у загнанной лани, смотрящей на хищника в попытках отгадать его дальнейшее движение.       Взяв стакан с водой из рук мужчины, немец неуверенно поднес его к губам, незаметно принюхиваясь. «Будь, что будет», - подумал Тео. Совершенно ничем не пахнущая вода быстро исчезла в пересохшем горле немецкого солдата. Осушив стакан до дна, Теодор, сидя на диване, протянул его обратно владельцу.       - Прошу прощ'ения. Вы правы, я н'емец. - извинился Тео, впервые за долгие годы заговорив на русском. За что именно он извинялся? Что сразу не доверился и не признался в этом? За то, что русский, должно быть, испытал уже от немецкого народа? За зверства фашистов?       - За что именно вы извиняетесь? - резонный вопрос Мастера вторил внутренним вопросам Теодора.       - В'ероятно… - Тео задумался, что же было самым главным, за что он захотел попросить прощение у приютившего его мужчины, - за то, что я достав'ил вам н'еудобства?       Мастер посмотрел на него слегка удивленным взглядом, явно не ожидая такого ответа, немного нахмуривая брови.       - За то, что свал'ился вам тут на голову, - продолжал немец, опустив глаза, - За то, чер'ез что ваша с'емья, должно быть, прошла из-за мо'его народа. И… что попытался притворится т'ем, кем я не явл'яюсь.       Такой уровень откровенности Мастер не ожидал услышать от немецкого солдата. Но в этих словах он действительно расслышал искреннее раскаяние и даже уловил ноты боли.       - Вы убивали кого-нибудь? - холодно спросил Михаил.       Понурив голову, немец лишь поджал губы.       - Пытали?       - Никогда…       - Вы… пошли на войну добровольно?       Услышав этот вопрос, чувствуя, что русский мужчина ловко нащупал истину, Теодор вдруг перевел на него взгляд и со всей искренностью почему-то решил открыться ему.       - Не существу'ет такой причины, по которой я бы добровольно р'ешил присо'единиться к тем, кто пошел войной на др'угой народ и твор'ил бы такие ужасающие зв'ерства. И не б'ыло ни дня, когда бы я не прокл'инал себя, что поддался вл'иянию сво'его отца. - В голоcе немца чувствовалась неподдельная обида и гнев. Но гневался он далеко не на мужчину за такой вопрос. Он гневался на что угодно другое, на обстоятельства, на отца, на фашистов, на себя… - Ich bedaure, dass ich zu feige war... ich... fürchtete um meine Karriere und meine Zukunft, - после Теодор уже перешел на немецкий, будто признавался в этом больше самому себе, нежели брюнету напротив.       Видя, как немца самого ломает от сказанных им же слов, от того, что у него сейчас проплывало перед глазами, Мастер ругнулся про себя за свою несдержанность и такие вопросы. Однако, Михаил оправдывал себя тем, что ему просто необходимо было выяснить отношение немца к войне, кто он такой и от этого отталкиваться уже в своем ответном отношении к нему, что было лучше, нежели строить догадки и презирать за зря, или не позволять себе сближаться с врагом из-за страха быть преданным им же и убитым в один день.       Молча забрав из рук немца граненый стакан и выйдя из комнаты, Мастер вернулся через полминуты, неся заново наполненный водой стакан и подойдя в этот раз ближе к немцу, присел на стул рядом с диваном, протягивая воду.       - Спас'ибо, - глухо отозвался немец, смотря то расфокусированным взглядом куда-то перед собой, то вдруг переводя его на Михаила. Теодор обхватил стакан обеими руками так, словно ему необходимо было держаться за него, чтобы держать свои эмоции и себя же самого в руках. - Я не ож'идаю, что вы мн'е пов'ерите. Однако, могу сказать, что не стр'елял ни разу без н'еобходимости, а зачастую нам'еренно промахивался… н'енавижу оружие, - уже уходя в шепот, произнес Теодор, хмурясь и отводя взгляд.       Мастер не знал, что сказать и как поддержать молодого человека. Очень хотелось ему верить, да и, насмотревшись на безупречную игру актеров в театре в свое время, он понимал, что человек перед ним далеко не играет и искренне испытывает те эмоции, о которых говорит, что подтверждали движения его зрачков при воспоминании действительно произошедших с ним событий. Не зная, как лучше продолжить разговор, Михаил зацепился за одно из высказываний немца.       - Война не коснулась моих родных. Я лишился семьи еще до войны, - прочистив горло, начал Михаил. - Их убили свои же.       Теодор перевел на него непонимающий взгляд, делая медленный глоток воды из стакана.       - Как это «свои»?       - А вот так. Революция, которая произошла у нас, когда я был еще совсем юным школьником… забрала сначала мать, а затем и отца. У них была идеология, противоположная той, что стала официальной. А за это в то время сурово наказывали. Впрочем, как и сейчас. - Михаил дернул уголком губ, слегка поджимая их. - Да и я недалеко ушел. Такой же, только удалось пока остаться в живых. Однако ни воевать за советскую власть, ни оправдывать ее любым способом не собираюсь.       Они узнали, кажется, главное друг о друге, что беспокоило их еще до начала разговора. И у них получилось как-то слишком легко открыть душу друг другу. Да, говорят, незнакомцу проще всего выговориться, ведь вы не будете предвзято оценивать другого человека и это не повлияет на уже выстроенные отношения. Но, с другой стороны, они рассуждали сейчас о тех вещах, которые в их случае нельзя доверять никому, тем более, незнакомцу. Однако, им обоим казалось, что именно этому человеку, сидящему напротив, можно рассказать то, о чем так болела душа в последние годы. Может, потому что это была единственная возможность понять одному другого в их ситуации, в которой они друг для друга - очевидные враги. А может, потому что это была правда, а правду говорить легко и приятно.       - Мн'е жаль, что так вышло, с вашими род'ителями, - сочувственно сказал немец. И, раз уж они пошли на откровения… - Мою мать тож'е убили. Из-за волн'ений и безработицы в стран'е в то вр'емя… Впрочем… посл'е этого я покл'ялся себ'е, что, как бы м'еня ни прижала жизнь, я н'е буду убивать н'евинных людей. Но в итоге м'еня вынудили пойти на войну. Как бы я сам себя ни уб'еждал, что уб'ивать во'енных - не тож'е самое, что уб'ивать мирное нас'еление, однако, глубоко в душе мн'е каж'ется, что я нарушил собств'енную клятву.       - Мне тоже жаль, что такое горе коснулось вас, - произнес Мастер, смотря на поникшего молодого человека с сочувствием. Однако тот лишь замотал головой.       - Все в пор'ядке, это тож'е было давно, - хотя по нахмуренным в сожалении бровям было понятно, что ту боль немец еще не пережил до конца, а происходившее с ним в последние месяцы лишь добивало его изнутри.       - Если что, я хорошо знаю немецкий, как вы могли понять, так что можете говорить на нем, если так удобнее. - пытаясь перевести тему в более нейтральное русло, сказал Мастер, - Но не мог не заметить, что русский вы явно знаете давно и говорите на нем великолепно, это-       - Это вс'е от неё… - уже начиная бояться собственной непривычной тяги на откровения, немец легонько улыбнулся, но при этом внутренне напрягся. - Моя мать б'ыла наполов'ину русской и я с н'ей общался часто им'енно на русском. Но из-за того, что уже много л'ет не говорил на этом язык'е, не считая р'едких пер'еговоров тут… в общ'ем, отвык как-то.       Как бы Мастер ни хотел убедить себя, что с врагом ухо надо держать востро, быть осторожным и осмотрительным, но с каждой минутой, проведенной в компании этого светловолосого мужчины, он все больше ощущал, что сделал все правильно.       - Простите, я так и не представился, - Мастер протянул правую руку немцу. Однако, поймав себя на мысли, что все-таки нужно повременить и присмотреться еще к тому, как в будущем поведет себя мужчина, Михаил решил не говорить реального имени. Неужели инстинкт самосохранения все же проснулся? - Мастер.       - Воланд, - слегка замешкавшись и немного ухмыльнувшись, немец протянул в ответ свою худую ладонь, пожимая необычайно теплую руку хозяина дома.       - То есть, я приютил у себя самого дьявола? - впервые со знакомства с гостем улыбнулся Мастер, проводя аналогию с «Фаустом» Гете.       - Тут как посмотр'еть, - горько усмехнулся в ответ Тео, - вообще, это фамилия мат'ери… - поняв, что начинает болтать слишком много при незнакомце, да еще и вражеском, как никак, немец запнулся и решил перевести фокус внимания с этой темы, - Так я все-таки зд'есь на правах гостя?       - Ну, время уже позднее, прогонять я вас не собираюсь, - мельком осмотрев немца сверху донизу, сказал Мастер, - да и с такой ногой вы навряд ли далеко сможете уйти. Так что да, можете считать себя моим гостем.       - Вам не страшно спать в одном дом'е с врагом? - вдруг приняв обеспокоенный и удрученный вид, спросил Воланд.       - Доверяю свою жизнь вашей совести, - просто ответил Мастер, - а у вас она, как я вижу, присутствует, и вы не лишены сочувствия. Так что, в нашей стране, учитывая то, что вы обо мне уже узнали, с вами в одном доме будет спать не так страшно, как с коммунистом до мозга костей, - Михаил улыбнулся, слегка поджав губы. - А вам?       - Ну, техн'ически, я уже спал в вашем пр'исутствии, и не только спал, но даже, каж'ется, был без сознания. Так что мой ответ - н'ет, с вами нестрашно.       Что-то теплое коснулось сердца Мастера, когда он услышал эти слова. То, как немец их мягко выделил и сказал уверенно, будто это было настолько очевидно и просто, как если бы они говорили о непреложных истинах. От продолжения излишне откровенного для их случая разговора Михаила отвлек заурчавший от голода желудок. И тут он спохватился, вспомнив, что делал несколько минут назад.       - Черт... Картошка остывает, будете? - предложил Мастер немцу, поднимаясь со стула и уже уходя на кухню, будто его вопрос вовсе не требовал какого-либо ответа. Ибо даже если бы Воланд стал отказываться, Мастер списал бы это на вежливость, зная, что немец со вчерашнего вечера точно ничего не ел и ему надо было восстанавливать силы.       - Не вставайте только, я принесу, - донеслось из кухни, когда Тео уже было хотел попробовать спустить ноги. Разбудивший Воланда днем запах был настолько до боли родным, что от этого предложения разделить еду его сердце робко сжалось в надежде, что Мастер делал это от души и вовсе не от вежливости в безысходной ситуации.       Кажется, этот дом его ждал. Приютил, пускай даже и на время. Все эти случайные, сконцентрированные в одном месте вещи, которые сегодня Тео приметил, наталкивали его на принятие мысли о том, что судьба не просто так завела его в эту глушь и что это может быть вовсе не расплатой за все грехи, настоящие и надуманные, а совсем наоборот.       Вошедший в комнату Мастер держал две тарелки, и это значило, что он решил разделить не только ужин с врагом, но и компанию. Подойдя к Воланду, он протянул ему белую тарелку, окаймленную потертым цветочным узором, от которой шел едва заметный пар.       Теодор понимал, что продолжать откровенничать с русским могло пойти ему во вред в конечном итоге, но при этом чувствовал себя совершенно иначе. Почему-то именно с этим человеком, умеющим слушать и задавать правильные вопросы, хотелось быть собой и поделиться наболевшим, хотелось говорить и говорить, дать волю словам и не притворяться.       - У вас оч'ень вкусно получ'илось, похоже на картоф'ельные драники моей мамы. - отведав немного горячего блюда и прикрыв на секунду от удовольствия глаза, сказал Воланд, - о, или... или это готов'ила ваша жена? - осматриваясь, пытаясь заглянуть на кухню через приоткрытую дверь, спросил он.       - Нет, я живу один, - прожевав первую порцию, ответил Мастер, севший за свой письменный стол. - Здесь никого нет, кроме нас с вами.       Тео нахмурился, пытаясь вспомнить.       - А как же... я в'идел много домов ночью на б'ерегу.       - Все жители покинули это место, из-за угрозы прихода немецких войск, - Михаил оглянулся на немца с легкой ухмылкой. Сказанное им прозвучало в данной ситуации довольно иронично.       - Но не вы...       - Но не я. - подтвердил Мастер, - У меня почетная миссия - сохранить пару тысяч книг из местного фонда, многие из которых довольно старые и редкие, если не сказать уникальные.       - И вы не побоялись остаться зд'есь совершенно од'ин?       - Скажем, у меня тоже не было выбора, - накалывая на вилку очередной кусок и поднося его ко рту, сказал Михаил, - что-то вроде вынужденной ситуации ради лучшей жизни в будущем.       Это сравнение послышалось немцу укором в его сторону. Ведь Мастера не заставили идти на фронт, не дали в руки оружие и не приказали убивать невинных людей, а даже если и виновных - все равно не сделали из него убийцу. Кто-то бы сказал, что отсиживаться в глуши, попивая чаёк и делая не пыльную работу, пока соотечественники погибают за родину - удел трусов или немощных стариков, однако, по мнению Воланда, военная миссия Мастера была одной из самых гуманитарных.       - Не всем так повезло, как мне. - считав в выражении лица немца черты угрызения совести, продолжил Мастер, - Смерть в бою за родину или смерть за то, что защищаешь от разрушения произведения искусства, спрятанные подальше от шальных и намеренных бомб - я выбрал второе. Уверен, если вам предоставили бы такой выбор-       - От'ец дал мне отсрочку, - перебил его Воланд, - я работал пр'еподават'елем и как-то на своей л'екции начал пол'емику с одним из своих студ'ентов. Я не зам'етил, как зашел слишком дал'еко, а тот был сыном кого-то важного из в'ерхушки. В итоге, этот студ'ент донес на м'еня и на сл'едующий же д'ень мой отец-штандартенфюррер взбесился, сказал: "Du machst hier nichts als Ärger! Entweder du packst deine Sachen und kämpfst für das Reich, oder du wirst nie wieder hier unterrichten, und morgen fliegst du von der Universität und putzt den Helden, die von der Front zurückkehren, die Schuhe! So einen Sohn will ich nicht."       - Я бы на вашем месте поступил также, - сказал Мастер после недолгой паузы, - На меня тоже донесли в свое время, но за меня заступился человек повыше. Я мог быть уже расстрелян, при неблагоприятных обстоятельствах. А на фронте могли расстрелять и вас.       Повисло молчание, нарушаемое лишь тихим тиканьем настенных часов и шелестом деревьев за окном, ловящих последние лучи закатного солнца.       - Я рад, что вас не расстр'еляли, - нарушил тишину немец, кладя пустую тарелку себе на колени, смотря на писателя, сидевшего к нему вполоборота. Мастер обернулся с удивленным взглядом и Воланд поспешил добавить, - иначе м'еня бы никто не спас.       Смотря на робкую улыбку немца, Михаил почувствовал, как что-то приятно кольнуло в области груди. Ему еще никто не говорил таких слов. Может, разве что Маргарита, знай она эту историю. Первая фраза прозвучала слишком легко и искренне, чтобы ее могла затмить эта эгоистичная приставка в конце.       - Я рад, что вас спас, - зачем-то начал нести какую-то несусветную правду Мастер, но все же попытался остановить себя, - иначе смерть бы мне грозила здесь если не от пули, то от одиночества.       Оба синхронно усмехнулись, а Мастер отвел взгляд в сторону письменного стола. Было в этом немце что-то такое необычное, что цепляло, если даже не с первого взгляда, то с первого разговора точно. Но, пообещавший себе сдерживаться в разговорах хотя бы первое время Мастер решил, что на сегодня выданой порции конфиденциальной информации и так слишком много. Он забрал у Воланда тарелку и ушел на кухню, оставив немца наедине на некоторое время.       Вернувшись, он обнаружил немца осматривающим свое бедро. Одеяло, которым Михаил укрыл голые ноги мужчины, было откинуто со стороны раненой ноги. Воланд проводил пальцами по бинтам с осторожностью, а когда заметил Мастера, поднял на него взгляд:       - Там... - указывая на немного пропитанный кровью бинт, - насколько вс'е плохо?       - Далеко не так плохо, как вы думаете, - заметил Мастер, подходя ближе. - К нашему общему везению, пуля прошла насквозь, и мне не пришлось лезть в рану. Я все промыл и продезинфицировал, однако, нужно будет несколько дней понаблюдать и поделать ежедневные перевязки. Увы, я стеснен в медицинских материалах, но у вас свежие бинты и я перевяжу вас уже завтра.       Аккуратно потрогав бинт, и убедившись, что тот не пропитывается больше кровью, Мастер нечаянно коснулся голой кожи ноги подушечками пальцев и коротко взглянул на Воланда. Тот закусил губу, но признаков внезапной боли на его лице не было.       - Простите, - быстро отдернув руку, прошептал Михаил, - не хотел делать вам больно.       - Нет, вы... вовс'е не... - замялся Тео, не отводя взгляд от мужчины, - оно болит не от пр'икоснов'ения, но да, ноет.       - Я не врач, так что сделал, как нас учили раньше обрабатывать глубокие раны, - признался Мастер.       - Я тоже не врач, поэтому буду в'ерить, что вы все прав'ильно сд'елали, - улыбнулся Воланд, - И спасибо.       В воздухе как будто разлили какую-то тягучую субстанцию, ибо как объяснить то, что дышать стало труднее, а время как будто медленнее протекало в пространстве гостиной.       - Я пойду спать, я рано встаю обычно, - после недолгого молчания неуверенно сказал Мастер, пытаясь не думать о возможном румянце у себя на щеках. - Думаю, нам обоим нужно отдохнуть и.. спокойной ночи.       - Gute Nacht.       Оказавшись в своей постели, Мастер старался не думать о своем новом знакомом слишком много, но он убеждал себя, что необходимо проанализировать данные и понять стратегию дальнейших действий. Однако Мишу постоянно отвлекали отрывки воспоминаний о тонких кистях, изящно держащих тарелку или о худых ногах с белоснежной кожей.. "Нет, Миша, сосредоточься! Ты просто отвык от общества, да, этот молодой человек симпатичен, но ты его даже не знаешь! А что, если завтра он сбежит и сдаст тебя своим? Или твоим? Да какая разница, он просто подлечится и сбежит. Так что успокойся и спи!".       Проворочавшись еще добрый час, писатель все же сдался в плен сну, который наконец-то сжалился над ним, давая возможность не мучаться в сомнениях хотя бы до утра.