Разорваны.

I could burn this city down

I could put you under ground

Make the stars fall from the sky

Make the clouds and heaven cry

I could burn it all

Down down down down

Down down down

Я мог бы сжечь этот город дотла

Я мог бы похоронить тебя под землей

Заставить звезды падать с неба

Заставить облака и небеса плакать

Я мог бы сжечь все это

До тла, тла, тла, тла

Тла, тла, тла.

Она стоит перед ним бледная в светлом ночном полупрозрачном платье. Серебристые волосы мягкими волнами небрежно, а где-то и вовсе были запутаны, ниспадали по плечам и спине, с концов капала вода. — Дядя, — шепчет она преданным, испуганным голосом, и это ломает его вновь и вновь. Эймонд взирает на нее снизу вверх, сидя на постели, когда она нависает над ним. Пустые индиговые глаза заставляют болезненно сжаться что-то внутри. — Дядя, — шепчет она, и парень прикрывает веки глаз, не в силах это выдержать. Дядя-дядя-дядя, — раздается вокруг.

— Ты потерял лишь один глаз, как ты мог быть настолько слеп?!

Эймонд стоит на коленях на холодном полу септы. Его набожная мать всегда пыталась воспитать их в вере, и Эймонд очень старался уверовать — он на зубок знал молитвы и посещал каждые выходные храм — пока не понял, что богам плевать на них. Боги глухи, слепы и немы к ним. К нему. Эймонд недолюбливал богов, но стоял на коленях, даже если ноги заныли. Эймонд стоял на коленях и из его единственного аметистового глаза что-то вытекало. Он пришел раскаиваться в грехе, что совершил. Только боги не даруют ему прощение. Грех был в крови Таргариенов. Боги ненавидели и презирали его в ответ.

— Ты не мой сын…

Мать смотрит на него укоризненно, ему кажется, в ее янтарных глазах блестит что-то влажное. — Как ты мог позволить ненависти завладеть собой?! — голос Алисенты подскакивает, и она тяжело дышит, на ее лице, которое можно было прочесть как открытую книгу, иногда все еще проскальзывает неверие. Эймонд может лишь сильней сжать челюсть и укусить свой язык, скажи бы он хоть слово, то голос дрожал. Перед ним его мать, но мыслями он не тут. В его голове до сих пор ветер и гроза, молнии и крики. В его голове рев драконов. Эймма уходит, и он не может не последовать за ней. Вода, окружающая его, ледяная, но ее ладони еще холодней. Она проводит подушечками пальцев по его скуле, почти ласковый жест. — Раскайся, только вода может очистить предательство, — почти любовно шепчет Эймма. Предал ее. Предал себя. Предал свою душу. Предал свое сердце. — Вода и огонь, — прямо в губы. Ладони смыкаются вокруг его горла. Миловидное девичье лицо искажается злобой, индиговые глаза сверкают, неотрывно глядя на него — Вода заберет тебя так же, как и меня, — шипяще рычит она, оскалившись, ладони сильней стискиваются, и серебристые волосы змеями извиваются ореолом вокруг ее головы. Эймонд открывает рот, хватая воздух, но перед глазами все плывет, и следом он чувствует, как его голова опускается под воду — вода мерзко затекает в рот, в нос, — затем он распахивает глаз в своих покоях. Резко схватив руку, что коснулась его плеча, он отбрасывает ее от себя, лишь чудом не свернув и не сломав ее, и поворачивается. — Вон. — Мой принц, я могу помочь вам… — в карих глаза мелькает что-то похоже на растерянность. Алиса Риверс вновь протягивает ладонь, пытаясь коснуться его, но он перехватывает и сжимает чуть грубее нужного. — Я сказал: «пошла вон». — сквозь зубы цедит Эймонд. На секунду женское лицо вытягивает и ощетинивается. Карие глаза сверкают, к-а-р-и-е, и это раздражает еще сильней. — Вон! — рычит громче он.