Солнце в руках

      Он был таким же, как его имя. Ослепительно яркий и бесконечно тёплый свет – слишком яркий для Мая. Закрой глаза, иначе этим сиянием дотла выжжет. Смотри, смотри, даже на секунду не отводи взгляда; моргнёшь – оно исчезло, погасло, растворилось в вечном холоде.       Май может любую – и любого – получить, на него все смотрят в восхищении. Он сам для них как живой цветок вроде тех, что изредка привозит Кву с материка, – дивное нездешнее создание, притягательное и в то же время неуловимо пугающее. Но к Маю привыкли все, Мая знали с рождения, а этот парень упал им на головы, словно комета с огненным хвостом. Я-рос-лав. Май шепчет имя, когда остаётся один, вслушивается в каждый слог, в неровный стук сердца, в прерывистое дыхание, трогает ладонями покрасневшие щёки и тонет, тонет в буре чувств, которых не испытывал прежде – и не должен был испытать никогда.       Жители Айсвилля призывают солнце, мечтают о тепле, весне и жизни, но, видимо, солнечный свет для Мая опасен – в нём легко можно сгореть.       – Да откуда же ты взялся… такой?       Май снова и снова задаёт Ярославу этот вопрос. Тот лишь улыбается и, запрокинув голову, смотрит на небо. Шутка, в которой очень много правды, – Май едва ли не с первой встречи уверен, что к нему с небес спустилось настоящее солнце; и почему-то его, волшебное, можно к себе прижать и греться, греться неземным теплом-жаром. Хрупкое солнце, будто стеклянное. Тронешь и разобьёшь, как банку с воспоминаниями, а осколки обратно не соберёшь – невозможно. Текучий, невесомый свет – сейчас Май его обнимает, касается губами волос, а мгновение спустя его больше нет, ускользнул, просочился сквозь пальцы. Май хочет владеть им без остатка и никому не отдавать. Но солнце не принадлежит одному человеку – и это ещё одно новое из бесконечного нового, что Ярослав принёс с собой на ледяной остров.       – Я люблю тебя.       – Друг мой сердечный, а не слишком ли просто ты бросаешься такими словами?       – Но я же люблю тебя… я точно знаю.       – А что для тебя – для вас – любовь? Белый купон один раз в году? У меня нет купона, Май.       – Нет, я… с тобой совсем иначе, понимаешь?       – А сам-то ты понимаешь?       Нет, он не понимает – и как ни старается, как ни распутывает клубок переплетённых нитей в своём сердце, понять не может. Ярослав тихо смеётся, берёт его руку в свои, ласково перебирает пальцы и спрашивает опять:       – А Кву ты любишь? Ты же был с ней… пару часов назад, если не ошибаюсь? Ты любил Кву, а теперь любишь меня, хотя мы совсем недавно познакомились?       Нельзя на этот вопрос ответить, но Май всё же пытается, отчаянно ловит позабытые слова, что разлетаются в стороны, сбивается то на песню, то на стихи – это Ярослав рассказал ему, что такое музыка и поэзия, он не знал, но где-то внутри обнаружил их, под слоем хрустального льда нашёл и наружу выпустил.       – Откуда же ты такой, что ты с Айсвиллем сделал… и со мной? Вокруг тебя мир живой и тёплый, такой снился мне в детстве, когда я ещё думал, что весна придёт и прогонит холод, а она всё не приходила, но пришёл ты и я… мне страшно, Ярик, мне больно и страшно, и так хорошо, как никогда ещё не было. Из меня что-то рвётся, во мне что-то есть, а я-то думал, что ничего, только лёд, но по льду идут трещины, и это ты, всё ты, что же ты сделал со мной?..       – Ты просто живым становишься, Май, это и есть жизнь.       Май внезапной яркой вспышки пугается, щурится – и поверить своим глазам не может. Сияние окутывает Ярослава, то ли сверху на него льётся, то ли изнутри исходит – мягкое, золотистое, миллион сверкающих частичек света. Май в растерянности делает шаг назад – даже рядом с этим чудом находиться не может, не то что дотронуться. Ярослав протягивает к нему руки, скользит кончиками пальцев по волосам, щекам, шее, груди, и поцелуй его такой же лёгкий, как эти прикосновения, такой же упоительный и нежный-нежный-нежный. Это лучше белых купонов, лучше всего на свете, и Май прижимает к себе солнечного мальчика, целует уже сам в ответ, молясь всем ведомым ему и неведомым богам, чтобы мгновение обратилось в вечность.