Живое

Густой запах гари разводами липкой слюны размывается по нёбу. В горле горчит комок пепла, в лёгких скребёт и царапает едкий дым, а на языке оседает тошнотворный ржаво-металлический привкус. Сергей мелко сглатывает несколько раз, пытается подавить начинающиеся спазмы. Птица копошится в зыбких тенях, изрезанных дрожащими лучами солнца, пробившимися сквозь мелкую клеточку решёток. Перья тускло отсвечивают проржавевшими лезвиями, вытрепанные, переломанные, уродливо-озлобленно топорщащиеся. Крылья трепыхаются судорожно, волочатся в косящих узорах на светло-стерильном кафеле. Когти, некоторые уже обломанные, затупившиеся, скрипят о голые стены. Разумовский отводит взгляд, щурится слепо от попавших в глаза солнечных лучей. Птица хрипло скрежещет своим острым недовольством в висках, пытается сомкнуть на горле угольные бритвы. Сергей рвано поводит плечами, продавив рёбрами переполненные лёгкие, отталкивая грубые когтистые лапы. За сетчатой дверью кто-то истошно вопит, протяжно и ломающеся, одним звуком выражая всё то, для чего первое время у Сергея не получалось подобрать слов. Разумовский не оборачивается, вслушиваясь в трескуче рвущееся эхо, плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Гораздо больше глухих жёстких ударов, последовавших за гулким топотом тяжёлых ботинок, его беспокоят собственные затёкшие плечи. Бархатистая пыль плавно танцует в солнечных лучах, оседая тонким слоем в заломах смирительной рубашки. Грубо обработанный край ворота тускло розовеет кровавой росой, впитавшейся с истёртого основания шеи. Ткань на груди горько отдаёт дешёвым стиральным порошком, так и не отмывшим неровные контуры желтоватых и красноватых клякс, и медикаментозной химией. Когтистая рука Птицы за спиной с мерзким скрипом прокатывается по тускло серой стене, осыпая белую грунтовку. Мелкие частички оседают на лезущие перья меловым пятном. Иссиня-чёрный за время пребывания в стальной сетчатой клетке, бесцветных стенах и режущем свете неровных солнечных лучей выгорел, выцвел. Некоторые перья посерели, перестали казаться частью бесконечных, но почти отсутствующих здесь теней. Другие на концах стали совсем белыми и седыми. Птица со временем становится совсем притихшим. С каким временем Сергей не знает, но вымерить даже не пытается — круглые часы в белой пластиковой рамке где-то в глубине холодных коридоров и блестящие на солнце крышка с намотанной на узловатые пальцы цепочкой — всё это затянуто алым маревом острой боли, пустившей цепкие корни по всему телу. За спиной, вырывая за обломленный выступ сознания из мутного водоворота горько-солёных мыслей, до тошнотворного не внезапно раздаются ровные шаги. Привычно твёрдые, спокойные удары тяжёлых подошв дорогих лакированных туфель, мягкий шорох чуть скользящих беленьких ботиночек. Разумовский устало прикрывает глаза, уронив голову на грудь, и прячет взгляд за неровной чёлкой. Птица внезапно вдруг начинает дёргать отяжелевшими, переломанными крыльями, тревожно растопырив перья. Оплавленный полосами копоти, поймавший в острые переливы огонь, янтарь тревожно освещается изнутри враждебно-алыми отблесками. У самой решётки гулкие шаги притихают, замедляясь, и из них вырывается новый, непривычный звук. Знакомо-незнакомый топот режет сознание резкими очерками алюминиевых пластинок. Выжженные на сетчатке цифры кровоточат, осыпаются прахом и порохом, исходятся пряно пахнущей пеной. От горькой смеси, ударившей в голову, начинает щипать глаза. —Сергей, —раздаётся почти над ухом вкрадчивый голос доктора, —к вам пришёл гость. Его разворачивают за плечи, мягко и осторожно вминая жесткую ткань в хрупкие кости. Разумовский успевает только поймать зеркальные блики в толстых стёклах очков, аккуратную бородку и приторную дружелюбность, через мгновение утыкаясь взглядом в пресную белизну халата, криво застёгнутого на одну пуговицу. Острый кадык, натянувший просушенную смуглую кожу, дёргается с неровным выдохом, волной прошедшимся по грудной клетке. В аккуратной геометрии нагрудного кармана выламывается внезапно яркая малахитовая конструкция. Тонкие листья подрагивают от нервного движения крепкого тела. Веточка какого-то, наверняка чудом пробившегося где-то поблизости, растения ядовито пахнет сладковато-влажной жизнью. Едкий запах забивается в лёгкие, вплетаясь в густой смог промышленных отходов и горения, заставляя Птицу издать тревожный клокочущий стон. Сергей опускает мутно-водянистые, обожжённые ярко-согретой живостью глаза в пол, плотнее задёргивая тусклую занавеску высохших косм. Олег напряжённой покачивается вместе с тонкой веточкой у себя на груди, такой же отталкивающе живой и опасно тёплый.