Сцены

Порче любит кимханову библиотеку в замке. Есть в ней что-то таинственное, каким был сам колдун, манившее молодого любопытного подлетку знаниями и тайнами. Парень часто усаживается напротив камина, раскрывая книгу, одну из тех древних, что словно сыпались песком с корешков, старательно вчитывается в тексты. Много из того, что хранил колдун, ему было строго настрого запрещено трогать, но он и сам не желал смотреть в сторону чернеющих манускриптов, от которых за версту веяло тьмой. Иногда рядом молча укладывались гончие, передними лапами залезая на его ноги, укладывая поверх голову, тихо сопя, создавая легкий шум. Изредка Антарес устраивался подле него, требовательно тыкаясь мордой в плечо, чтобы мальчишка обернул его рукой, мягко почесывая между пушистых ушей. Но часто Порче запирался в храме знаний замка в одиночку, просто спрятаться или побыть одному. Но сегодня у него была весьма нежданная компания в лице самого колдуна. Кимхан завалился в библиотеку с грохотом упавшей дубовой ветки, перепугав не только самого Порче, но и, казалось, саму пыль, тонким слоем укрывшую дальние стеллажи. Тяжелые двери издали жуткий, зловещий скрежет, которого мальчишка от них вовсе не ожидал. Выглядел колдун довольно паршиво, растрепанный, с горящими глазами, словно сбегал от шайки бандитов собственными ногами, вместо любимых теней. – Порче? Кимхан остановился в арке распахнутых высоких дверей, рассматривая его, как неведомое зверье, поселившееся среди вороха берестяных свертков. Парень улыбается, кивая, и вновь смотрит в книгу, на этот раз изучая первостепенные вещи о фамилиарах. Поведение манула с первого дня виделось необычным, словно кот знал о них больше, чем они сами могли бы даже помыслить. – Я не помешаю? – Как можно? Это же твоя библиотека, – парень поднимает от текста голову, смотря на колдуна, – мне уйти? – Нет. Я тут расположусь, ты не пугайся, добро? Парень только кивает, снова устраивая спину на мягких подушках. Следом за Кимханом в помещение вбегает и гончая, которая, учуяв едва растаявшие нити напряженного короткого разговора, пристраивается под коленями Порче. Псы часто предлагали свое тело, как подставку или подушку, радуясь тому, что могут принести пользу не только как охранники. Ему полюбилось играть с ними, получая счастье от странных и чужих, но таких живых созданий. Кимхан улыбается поведению своих творений, взмахивает рукой, затворяя двери, и скрывается в черноте меж стеллажами. Парень даже успевает позабыть, что не один, когда колдун появляется снова. За ним по воздуху плывут несколько свитков и книг, похожих слишком сильно на то, что Порче бы обходил десятой дорогой. На некоторых обложках слишком отчетливо видна кровь, что автор использовал за место чернил для названия, написанного неразборчивыми узелками. Колдун раскладывается на полу, притягивая к себе одну из подушек, разворачивает рулоны свитков, становясь совершенно недосягаемым, погружается в свой мир силы, куда нет хода простым смертным вроде Порче. Мерцающий чернотой и туманом полог прикрывает от чужого неловкого взгляда тонкую фигуру и мальчишка борется с неуемным деланием прошептать чужое имя, чтобы узнать, а услышит ли его Кимхан. Это желание он поглубже запихивает, чтобы не сделаться в глазах колдуна еще большим глупцом. Тексты увлекают с новой силой, парень даже не замечает, как проходит время, и за окном удивительно погожий день сменяется светлыми сумерками. Умертвия разжигают камин, к которому Порче подбирается ближе, не желая озябнуть. Смотрит в сторону все еще сверкающего полога, думает о колдуне. Не озяб ли тот вновь, усевшись на холодный твердый камень пола? Не устал ли сидеть, перебирая свитки? Его вопросы разрешаются сами собой. Морок медленно рассеивается, оставляя за собой душный запах стылой земли и железа. Колдун ступает за неявно очерченный круг, слегка пошатываясь, забирается в выемку, где все еще читает парень. порче замечает Кимхана, только когда тот легко касается его щиколотки, поднимает голову и смотрит. На темную впалую кожу под тусклыми глазами, на чернеющие, ледяные наверняка, как камень в мороз, пальцы, на измятую тонкую рубаху. Откладывает книгу и тянет ближе большое пушистое покрывало, перемещаясь от края дальше, чтобы колдуну было место в мягких подушках. Словно приглашает разделить с ним тепло от камина и стылую тишину. Гончая подбирается, толкает своего создателя в плечо, будто тоже считает, что негоже хозяину одному мерзнуть. – Озяб, небось? – колдун смотрит на него пустыми глазами, словно что-то тревожит его душу больше обыкновенного, – устраивайся, Кимхан, а то хворь какую схватишь. Мало ли, что у тебя тут в замке водится. Колдун все же подбирается ближе, притягивает колени к груди, словно и правда замерз, тянет поверх рубаху. Порче накрывает узкие ступни теплой тканью, нагретой пламенем камина. – Мертвое тут водится. Кроме тебя живого нет ничего. Парень подталкивает покрывало, заворачивая ноги Кимхана в плотный рулет, подталкивает под тонкую поясницу подушку из тех, что ближе всех лежала к камину. – Ты есть, славный. Тоже живой же. Мальчишка придвигается ближе, боится потянуться руками, притянуть продрогшего до самых костей колдуна, потерянного, как едва оторвавшейся от мамкиной юбки дитё. Колдун им и был. Потерянный словно во тьме своей силы, сам позабывший, что в тонком, испещренном шрамами и рунами теле теплится душа и стучит все еще хрупкое сердце. Каким бы вечным ни был чернокнижник, его кожа была такой же теплой, глаза такими же яркими, а счастье таким же искристым, как у любого другого простого парня. – Такой же мертвяк. Положи на плат, не отличит никто. Голос такой, словно верит в слова свои. Словно совсем не его это слова, а просто повторяет услышанное от кого. Порче прикрывает глаза, борясь с новом чувством чужой боли в своей груди. – Умолкни, прошу тебя, Кимхан. Мальчишка все же не в силах удержать, ни рук, тянущих колдуна к груди, распутывающих покрывало, чтобы двоих накрыть, ни сердца, с тоской от каждого слова сжимающегося. – Паршиво тебе, что один совсем, что бросили, что не справляется о тебе никто, – парень заглядывает в пустые, тусклые совсем глаза колдуна, в чашу ладоней берет изящное лицо, словно свои слова хочет в самую душу вложить, – Но ежели тебя на плат положить, я отличу. По глазам твоим бесконечным отличу, по улыбке тихой и редкой, оттого дорогой такой. Даже если не смогу видеть тебя, все одно, найду. Слышишь, Кимхан? Я тебя всегда найду теперь. Мальчишка смотрит, как в темных глазах пляшут, как в лучшем зеркале, отраженные всполохи камина. Кожа светом наливается, словно горит душа изнутри пламенем. Таким, что пальцы бы жечь должно, только от него бежать невмоготу. Полосы шрамов алым вспыхивают и гаснут, тлея углями, что древесина. – Порче… – Молчи, славный. Мальчишка притягивает колдуна ближе, устраивает ноги чужие поверх собственных вытянутых, голову кимханову темновласую к плечу прикладывает. Губами касается прядей, не может отказать себе, хоть и неправильно так, может и глупо совсем. Только вот колдун такой хрупкий сейчас, что одуванчик в поле распустившийся – от любого дуновения рассыплется по ветру. – Горюшко ты, хоть и силой Мать не обделила. Сам меня к себе зазвал, вот и терпеть тебе меня дурного такого, пока век свой не сживу. Кимхан рукой его обнимает, дрожит крупно, как в лихорадке мечется, а потом лбом к щеке прижимается, ладонью на боку ткань сминает. Шепчет тихо, словно словам своим не хозяин вовсе: – Спасибо. Порче плотнее подтыкает покрывало, гончая укладывается за спиной создателя, греет горячим телом, шумно сопит в ухо. В камине трещат поленья камина, отбрасывая в стороны яркие искры, отражающиеся в двух парах карих глаз.