Неволя

      — Предложил свои объедки! Вот мерзавец! Конченый! Сам их жри!!! — выплевывает она вслед.       Как бы она ни была голодна, решает, что никогда не будет подъедать за ним, и лучше сегодня вообще ничего есть не будет. Идет на кухню и видит: в тарелке расковырянный и наполовину съеденный завтрак, с куском хлеба. Ни на секунду не задумываясь, вытряхивает все, что осталось от сегодняшнего завтрака в мусорку и плюет туда, смачно отхаркнувшись, выливает чай и убирает все, что нельзя выбросить, с глаз долой. Ничего, пару дней не поест — стройнее будет. Он не станет морить ее голодом, она уверенна. Она может быть и смогла бы смириться с тем, что надо позволять себя кормить, выполняя прихоти Аккермана время от времени. Но речь не шла о том, что есть вовсе будет нельзя. И тем более, о таком унижении, как доедание того, что он оставит на тарелке. Немного переживя эмоции, возвращается к реальности, у неё нет выбора, не было, и не будет, это вовсе была не взаимовыгодная сделка, просто злая судьба. Ей лучше бы поскорее смириться. Ничего не ела со вчерашней пиццы, желудок тянет, но она идет спать.       Микасу будит Ханджи. Он приехал, чтобы сопроводить в салон красоты. Это оказывается один из тех салонов, в которых подают авторский кофе, каждому клиенту любой десерт из меню и всегда украшают интерьер живыми цветами. Это один из тех салонов, в которые Микаса никогда не попала бы раньше. Мистер Аккерман любит ухоженные руки. Микаса в который раз смотрит на свои пальцы. Ей стыдно, ведь у него руки ухоженнее в разы. И вообще, весь он так и сияет лоском. Находясь рядом с ним ощущает себя неряхой. Администратор предлагает ей кофе, и Микаса бы и рада согласиться, но вмешивается Ханджи:       — У госпожи сегодня диета. Мы откажемся, — с любезной улыбкой на лице произносит охранник, что рвет все приятное впечатление о нем, сложившееся вчера у Микасы. Он был так заботлив и любезен, заказал для неё пиццу, а теперь все тот же человек, но с совершенно другой маской.       — Он ничего бы не узнал, — говорит ему Микаса, на что Ханджи вертит головой.       — У Господина Леви всюду уши, милое дитя.       От маникюра настроение не поднялось. От запаха кофе который подносили другим посетительницам, у Микасы проснулся аппетит, и начало ощутимо урчать в животе. На мгновение промелькнула мысль о том, что стоило хотя бы чай из чашки допить. Но она сразу же одергивает. Сперва его чай из чашки, потом еда из тарелки, а потом что, будет с пола есть то, что он швырнет ей под стол, в качестве поощрения? Эта картина сразу привела её в чувства. Ну уж нет, не дождется. Вчера она ещё испытывала к его персоне благодарность за избавление его семьи от проблем, но сегодня…       «Черт бы побрал тебя, Леви Аккерман. Заносчивый коротышка».       Теперь пальцы выглядят лучше чем вся она. Они с Ханджи садятся в Майбах.       — Господин Леви не говорил, случайно, о том, где мне взять шампунь, полотенца и… нужно много чего, для кухни для мытья, и крем бы мне не помешал.       — Да, он упомянул, что даст мне знать, — охранник поправляет зеркало заднего вида таким образом, что Микаса теперь видит его глаза в очках.       — Даст знать? То есть… он сам сказать должен… — Микаса старается подбирать слова. Судя по всему Ханджи та ещё крыса. Крыса, или верный своему «хозяину» слуга, — эм… точнее… он сам отдаст Вам распоряжения на счет этих вещей?       — Именно, принцесса. Ты все верно поняла.       И все же, у Микасы есть ощущение, что Ханджи его по настоящему уважает, а не просто выслуживается. Оно пришло в тот самый момент, когда Ханджи поставил на место загнавшегося Акудзаву, одним точным ударом.       Всю дорогу до дома Микаса смотрит в окно, унылым взглядом провожая кафешки, стоящие вдоль центральной улицы, и иногда посматривает в то зеркало, в котором то и дело натыкается на взгляд Ханджи. Будто бы он глядит на неё всю дорогу.       «Вот же, а… один ни разу не взглянет, другой только и делает, что пялится».       — Господин будет сегодня поздно. Он хочет осведомиться, поела ли ты?       Вопрос и гипертрофированная учтивость помноженная на искренний тон Ханджи, звучит как издевка. Унизительно.       — ПередайТЕ Господину Аккерману, пожалуйста, что я поела, и беспокоиться не о чем.       Ханджи снова смотрит на неё. Вздохнув, произносит:       — Я не лезу в ваши отношения с Господином, но вот что я тебе скажу, Микаса: Господину во всем Токио ни одна душа не врет. Подумай хорошенько, пока мы едем. Иначе…       — Иначе что? — резко бросает Микаса.       — Иначе я вынужден буду передать ему именно те слова, что ты произнесла.       Остаток пути они едут в молчании. Микаса чувствует на себе его взгляд, но в ответ уже не смотрит. Вернувшись в квартиру, она холодно и дежурно прощается с начальником охраны, и намерена отправиться в ванную.       У неё до сих пор нет шампуня и даже мочалки. Мыло — это все что есть. Придется выкручиваться этим. Хотя бы в ванной можно поотмокать столько времени, сколько влезет. И никто не будет ломиться или просить выйти поскорее. Она лежит до тех пор пока вода не начинает остывать. Намыливается без мочалки и скребет кожу ногтями. Тем же мылом приходится намылить и голову. Волосы скрипят как никогда, и склеиваются. О бальзаме и мечтать не приходится. Надеется, что у неё не начнется перхоть после такого издевательства. Вытираться тоже особо нечем. Только то крохотное полотенце для рук, его хватило на тело, и то промокло, хоть выжимай. Приходила в голову мысль взять Его полотенце и шампуни но… что-то ей подсказывает, что не стоит. Завернувшись в свой халат, Микаса идет на кухню. Не поест, так хотя бы посмотрит. Открывает холодильник и разглядывает продукты. Вспоминает, что с неё ведь ещё и ужин, чертыхается, смотрит на часы, ещё только шестой час. Шестой час, а она ещё и крошки во рту не держала. Он говорил, что будет кормить её из рук. Надеется, он сделает это сегодня. Собрав все свое мужество в кулак, Микаса достает из холодильника еду. Такую недосягаемую, отныне.

***

      Он возвращается поздно, Микаса как и было сказано, уже стоит у дверей, дожидаясь. На ней один из тех нарядов, что висели в её шкафу. Не из её арсенала. Заранее составленные, по вкусу Хозяина. Юбка в клетку по типу школьной, плиссированная, чулки черные, плотные. Верх простая свободная сорочка, которая ей явно велика. И красная заколка в виде банта.       «Чертов извращенец».       — Добро пожаловать домой, Сэр.       В ответ молчание. Господин не в настроении. По спине у Микасы пробегает холодок. Мистер Леви поворачивается спиной к Микасе. Она быстро соображает, чего от неё ждут. Снимает с него пальто и шляпу. Он проходит внутрь,       — Ужинать не буду, и… — он приостановился в этот момент, — через двадцать минут зайди в кабинет.       Микаса кивает в ответ. А что она ещё может сделать? Конечно, только согласиться. Зачем она ему нужна?       «Что, неужели решил сегодня использовать свою главную привилегию?»       Она сидит все это время у себя в комнате и следит за секундной стрелкой на часах. Прислушивается к звукам из его спальни: звон металлического замка на ремне, который он расстегивает, слышно как одежда падает на пол — две минуты. Шум воды — шесть минут. Открывает дверь шкафа, закрывает, топчется, одевается по всей видимости. Две минуты. Осталось десять. Шаги, теперь какой то шум в кабинете — пять минут. Звук стеклянного бокала, бутылок. Минута. Ещё четыре, и нужно идти. А идти к нему совсем не хочется. Стрелка неуклонно движется, приближая неотвратимое обязательство.       «Пора».       Ровно ко времени. Приоткрытая тяжелая дверь кабинета, приглашает войти. Она сперва порывается постучать, но передумывает, по двум причинам. Во-первых: он знает, что она сейчас придет, во вторых…       »…многовато чести для него».       Она заглядывает внутрь, стараясь не обнаружить свое присутствие. Леви в халате, расслаблен в своём винтажном кожаном кресле. Ножки кресла резные, на них изгибы как декоративный завиток у скрипки. Оранжево-золотистое дерево поблескивает лаком, отражая свет исходящий от камина. В комнате освещает только он. В его руке хрустальный рокс с виски. Микаса толкает дверь.       — Сэр.       — Садись, — указывает он взглядом на пол, у ноги.       «Что? Сесть? Вот прямо туда, на пол?»       Микаса мало-помалу привыкает к его властной и сухой манере выражаться, и все-таки, это унижает её. Она стоит в проходе и не может заставить себя пройти. А Аккерман смотрит, теперь прямо на неё, не то что утром. Его взгляд не только вдавливает в пол, он ещё и пришпоривает.       Она не верит в то, что сделает это. Но она уже делает первый шаг, а затем второй. Не в её положении сопротивляться. По всем законам она просто обязана выполнять его приказы. Всё, что ей доступно, это спрятать своё лицо нагнув голову. Со вздохом она опускается на пол у его ног.       Слышит раздраженный вдох. Его рука невесомо дотрагивается до её волос, шторкой опустившихся на лицо, Микаса еле-заметно отшатывается, не ожидая такого от него, его горячие касания ощущаются на щеке такими нежными, они огибают подбородок и скулы, случайно задевают губы, что заставляет её сердце добавить пару ударов в свой ритм. Его ухоженные руки совсем не мягкие, на пальцах есть мозоли, которые она успела почувствовать, он почти не касаясь, гладит, что заставляет Микасу расслабить плечи, и как собака, доверчиво опустить голову на ладонь. В это самое мгновение он вероломно хватает её подбородок, крепко сжимая, резко вздёргивает таким образом её лицо вверх. Микаса очень не хотела встречаться взглядом с ним, но сейчас смотрит прямо в бесчувственные металлические глаза, на которые упала пара прядей.       — Я знаю всё, о чём ты думаешь. Советую поскорее избавить себя, и особенно меня от твоих предрассудков. Тебе не надо думать. Тебе надо слышать и делать. Ты принадлежишь мне. — Она заколдовано смотрит, в глаза, в радужки, не моргает, — если ты всё ещё не поняла, — он снова вздергивает двумя пальцами теперь уже, её податливое лицо, — ты просто моя вещь. — Леви смотрит сверху вниз, он говорит с ней спокойно, размеренно, кажется что даже эмоционального окраса в его голосе не существует, от его слов внизу живота, прямо совсем внизу, там где не надо бы, у неё всё скручивается. И как-то раньше она не сталкивалась с очевидностью озвученного факта, и с пошлостью его простоты. — Ты вещь своего хозяина. Просто — орудие, не более. Я вижу, что ты пытаешься «сохранять лицо», в твоём случае это такая глупость. Спасаешь свое достоинство. Но твоё достоинство тебе больше не принадлежит. Всё твоё — моё. Твоего ничего нет. Даже это тело. Вся ты — мой «шинки». — Эти слова проходятся шерстяной лапой по её позвоночному столбу и ударяются в затылок. После того, как он закончил говорить, в комнате воцаряется тишина, и только треск искр в камине разбавляют её. Леви всё ещё держит Микасу за подбородок, не ослабляя хватку, ей становится больно, но она не пикнет. — Ты всё поняла? — всё ещё ни на миг не отводя глаз, Леви заглядывает в её глаза, Микаса помнит, что она должна ответить ему по правилам.       — Да. Я поняла… я всё поняла. С… Сэр. — говорит она, и слышит:       — Тск, — кажется он не доволен. — Неа. Я хочу услышать другое слово.       Она хотела как можно дольше обходить это слово десятой дорогой. Опасное слово. Слова имеют силу, ведь если она начнет произносить его, то будто бы этого момента её личность будет стёрта окончательно.       — Хозяин. — Все её нутро протестует. Леви всё ещё не отпуская её, смягчает хватку и снова поглаживает её щеку большим пальцем. И вот ей кажется, что все сделала правильно.       — Ты солгала мне сегодня, — произносит он все тем же спокойным голосом, дотрагиваясь подушечкой пальца до уголка её губ. Микаса нервно сглатывает. — Врать старшим не хорошо… Ми-ка-са, — он разглядывает, ей видно как его взгляд проходятся по её лицу. — Принеси мне то, что приготовила, и стакан воды, — на этих словах отталкивает её назад так, что она на секунду теряет равновесие.       «Откуда он узнал правду? Неужели Ханджи рассказал? Да нет, он и сам не мог знать наверняка, и вряд ли ковырялся в мусоре. Хотя…»       Не помнит, как дошла до кухни. Очень спешно накладывает в тарелку рис и рагу, хватает приборы и воду. Сейчас у неё нет внутренних возмущений. Только страх, тупой и отупляющий. Почему она его так боится? Принеся еду, ставит на кофейный столик рядом с ним. Мистер Аккерман все так же сидит и протягивает выпивку. Поставив еду, становится чуть позади от его обзора, но все так же рядом. Не сразу, спустя пару минут Леви отставляет стакан и берет в руку вилку, зачерпывает рис с соусом, отправляет в рот и без энтузиазма пережевывает. Микаса внимательно следит за этим.       — Встань так, чтобы я тебя видел, — говорит он, глядя перед собой. Микаса предпочла бы оставаться там, где стоит, но проходит вперед как и было приказано. Заведя руки за спину она стоит прямо, и смотрит в пол, но прекрасно ощущает его взгляд на теле. Кажется он все-таки решил поесть. Запах еды провоцирует глотательный рефлекс, что не остается незамеченным, это было вполне громко. Она бросает взгляд на него, который застывает на тарелке.       «Черт».       А дальше начинает происходить совершенно не нормальное. Он поднимается, берет тарелку, подходит к камину, и садится на пол, в позу лотоса, прямо перед обескураженной Микасой. Тарелку кладет на пол у своих ног.       — Присаживайся, — он приглашающе кивает на пол перед собой. Поджав ноги в коленях она усаживается, продолжая избегать зрительного контакта. — Ты не ела сегодня, так ведь? — от чего-то ей становится ужасно стыдно, до слез. — Микаса, я к тебе обращаюсь.       — Да. Это так, С… Х-хозяин, — пытаясь не заплакать от унижения, говорит Микаса.       — Глаза подними, — его слова вжимают ее все жестче, но она делает, как он сказал. — Не надо плакать, надо слушаться и не врать старшим. На первый раз я не буду тебя наказывать сильно, но урок ты должна усвоить. Ешь.       Следующее мгновение она пытается проморгаться и успокоиться.       «Он хочет чтобы я ела из его объедков. При нем», — она смотрит по сторонам, вилка осталась на столике, она собирается встать, но её одергивают:       — Куда?       — Сэр, вы забыли приборы, на столике. Я хотела их взять.       — Я не забыл, — его словам она не хотела верить. — Сегодня ты будешь есть без них.       Микаса опешила. Но быстро собралась. Берет немного риса в руку и подносит ко рту, но не успевает даже открыть, как рис вылетает из её пальцев и разлетается по всему полу. Она испуганно смотрит на руку мистера Аккермана, которой он выбил еду.       «Чего не так?!»       — Ешь ртом, я запрещаю использовать руки.       «Он совсем озверел?!» — теперь она опасается сделать не так хоть какое то движение.       — Хозяин, неужели вы хотите, чтобы я ела как животное? — она надеется воззвать к его человечности.       — Да. Раб, который не слушается или врет, ничем не лучше непослушной собаки. Пока что ты ведешь себя как невоспитанная сука. — Грубые слова Леви бьют по её самолюбию, — сначала ты съешь всю еду и вылижешь тарелку, затем подберешь своим ртом то, что разбросала по полу твоя неуклюжая рука.       Микаса смотрит на его спокойное лицо и давит в себе слезы.       «Бесчеловечный урод», — наклоняется к тарелке лицом, придерживая вес тела руками. Сразу же пачкает нос в соусе, и машинально помогает себе рукой, вытереть его, но в следующее мгновение рука перехватывается чужой рукой. Совершенно незаметно он оказался над ней позади. Она пугается и взвизгивает, в то время как и вторую тоже перехватывают, и вот, уже обе её руки заведены за спину и согнуты в локтях соединяя запястья у шеи. Его хватка каменная.       — Я запретил использовать руки. Я помогу. Так ты точно не ошибёшься, — он садится на корточки рядом с ней, она поворачивает голову назад, чтобы увидеть что с руками, но застывает в его глазах. Решает что лучше промолчать, и утыкается в тарелку. Не смотря на это, она чувствует как он уводит её за запястья назад, делая ей больно, она подвывает и испуганно смотрит на него, — ты, как хороший раб, должна меня поблагодарить перед трапезой, и извиниться за то, что ослушалась.       Ей понадобилось немного времени чтобы собраться, и все это время она смотрела на него, пересилив себя, все-таки говорит:       — Спасибо, что разрешили поесть, Хозяин. И простите меня, я сожалею, — эти слова дались Микасе Ох как не легко, но он снова давит и ей опять больно.       — О чем ты сожалеешь? — выражение его глаз не меняется, все такие же холодные и немые. Микаса терпит боль и отвечает:       — Что я соврала Вам, Хозяин!       — И всё? — он сперва сбавил давление но на этих словах опять нажимает.       — И ещё, что я ослушалась и использовала руки! Вы сказали есть без них, а я ослушалась!       — Ты сожалеешь об этом? — снова давит.       — Да! Да, я очень сожалею, простите меня, мне стыдно, Хозяин! — она стопроцентно уверена в том, что он прекрасно знает, почему она потянулась рукой к лицу.       — Ты ведь не станешь так делать больше? — он просто воспользовался этим, чтобы поиздеваться, так она решает.       — Я не буду так больше поступать, Хозяин! — на этом её мольбы кончаются, он совсем ослабляет хватку.       — Хорошая. Теперь можешь есть.       И она ест. Она замечает краем глаза как он смотрит на неё, как разглядывает не только лицо. На ней короткая юбка которая, дай боже, перекрывает в её нынешнем положении, ягодицы. Но она очень голодна, поэтому мысль о том что этот мужчина её разглядывает, гуляет где-то на второй позиции по важности, на первой — тарелка. В какой то момент, мистер Аккерман присаживается скрестив ноги перед ней и все так же держит её руки, а далее — тарелка с ещё недоеденным ужином уходит из-под носа. Он положил её себе между ног у паха. Микаса застывает в непонимании и смотрит на него, на что он строго говорит:       — Я велел есть.       Она подползает ближе к его паху, и продолжает есть, только теперь она упирается макушкой ему в живот при каждом перемещении по тарелке. Она прекрасно понимает его игры, и они ей омерзительны. Только вот, если все это вызывает такое тошнотворное ощущение, отчего она так явно ощущает влагу у себя в трусиках? От чего узел, внизу живота, все туже? К тому моменту когда тарелка вылизана дочиста, по внутренней части её бедра уже стекает предательская прозрачная капелька.       — Я все. Хозяин.       — Хорошо, — на этом он вытащил атласный пояс с халата, и мягко перевязал её руки в том же положении. — Можешь приступать к полу.       Микаса уже не чувствовала коленей, теперь кожа на них сотрется. Она тяжело переступает на них, без возможности привстать, да и эта поза наиболее безопасна для её положения, потому что если сесть на корточки это сразу оголит её трусы. Промокшие трусы. Она ползает вокруг кресла выискивая рис пока не слышит:       — Хватит, — он подошел в креслу, у которого в раскоряку сидит Микаса, берет стакан воды и подносит к её рту. — Пей.       Когда она пьет из его рук, Мистер Аккерман ворошит её волосы на макушке, от чего она чувствует себя домашним животным.       — Из тебя получится хороший шинки.