Божественный хаос

      –  По легенде прекрасная Мария бежала от своего жестокого мужа. Он бил ее и был готов использовать их дитя как разменную монету. Что еще ужаснее отец девушки, что казался мудрым и заботливым старцем для всей деревни, человек вокруг которого по улице бегали ребятишки, лишь корил юную деву, за ее неумение угодить собственному мужчине. Корил, вновь и вновь отсылал из родного юному сердцу дома, в ад, что теперь олицетворяла их собственная семейная обитель. И виной всему этому ее любовь к собственному сыну. Чистая, беспрекословная любовь. Та из которой соткано сердце по-настоящему живого человека. Она рождается с первым ударом сердце малыша, с первым его вздохом. И умирает… только вместе с матерью.

***

      Мальчишка, веселый и послушный, здоровый и долгожданный, словно сорвал какие-то цепи с ее мужа. Превратил его в цербера. Она практически наяву видела, как распахнулись и налились кровью глаза отца этого маленького человечка при первой их встречи. Ни разу не видела такого взгляда до тех пор, но всегда видела после.       Так продолжалось пару лет. И могло продолжаться, кажется, вечно. Однако в один день, придя из церкви, где задержалась после службы, она увидела своего малыша на полу. Белый словно первый снег, Авраам казался прозрачным посреди алого озера. Грудь вздымалась еле заметно, но когда девушка подползла к своему чаду, она пришла в еще больший ужас. Словно в попытке вывернуть наизнанку это ангельское создание, кто-то распахнул его ребра небу. Открыл сердце, которое и без того готово было принять весь мир.       Дрожь била тело матери так, что она чувствовала на губах вкус зубной крошки, смешанный с металлическим привкусом крови. По подбородку и впрямь потекло что-то теплое. Абсолютно не осознавая реальный мир, Мария прошлась языком по губам, и в самом деле касаясь крови. Та была везде: вытекала из ее прокушенных губ, что служили олицетворением животного ужаса, не позволяющего издать ни звука; размазывалась по рукам и коленям; вытекала из ее сердца, вместе с жизнью… ее малыша. Руками, что тряслись, как осина в зимнюю вьюгу, она поразительно уверенно огладила еще теплое личико. Судорожно вздохнула и крепко прижала к груди своего мальчика. Словно убегая от кошмара, что никак не хочет отпускать сонный разум, девушка выскочила из дома и бросилась в лес.       Солнце просвечивало маленькое тельце насквозь. Его лучи провожали абсолютно невменяемую мать как можно дальше от родного дома, вели вдоль теней деревьев, укрывали от посторонних глаз своими бликами. Все вокруг казалось с минуты на минуту вспыхнет, от того как сильно небесное светило раскалило землю. Оно буквально олицетворяло эмоции и желания бегущей по траве босоногой девушки: готово было спалить дотла весь мир. Поразительно, но ступней красавицы касалась влажная и прохладная зелень, а стоило ей опуститься у ручья в нескольких километрах от деревни, как капли воды вернули ее к реальности. Немигающим, несколько диким взглядом она осмотрелась, после чего опустила глаза на Авраама. Запекшаяся кровь слепила два тела намертво. Казалось алая корка отдерется только вместе с кожей. Но солнце все еще продолжало указывать путь, бликуя на воде.       Река окрасилась насыщенным красным цветом.       Еле слышный стон слетел с синих губ.       На мокром, достаточно чистом теле проступил Y-образный разрез. Его края стянула плотная кровавая корка, что не шелохнулась под натиском водного потока. Дыхание, хоть и ели заметное, все еще срывалось с губ.       Дева сделала пару шагов обратно к берегу и упала на колени. Ноги совсем не держали даже ее одну, не говоря уже о том, что к груди был прижат маленький человек. Его волосы приобрели несмываемый красный оттенок. Но это было не важно. Было так сильно все равно на все: на боль, на цвет, на кровь, на солнце, клонящееся к закату. Все равно даже на чудовище, что сотворило это. На все. Кроме того, что мальчик дышал.

***

      – Он был дьяволом? – спросил юноша, внимательно слушая своего Мастера. – Отец Авраама был дьяволом?       – Нет, - отвечали ему тихо и хрипло. – Таких как он, дьявол наказывает.       – Их нашли? Вернули в деревню?       – Чему я учу тебя уже много лет, мальчик? – строго спросил мужчина, сводя густые брови к переносице.       – Терпению. – Он знал этот взгляд. Теперь Мастер считает, что он не усвоил урок. Значит придется начать заново.       Парень тяжело вздохнул, вспоминая, чего стоила ему прошлая такая ошибка.       – Спустя пару дней дева распахнула деревянные врата, что открыли перед ней тихую обитель. Здесь по каменным стенам полз зеленый плющ, в тени деревьев, что поставили дыбом каменные плиты, устилающие площадку когда-то ровной кладкой, извивались змеи. Бледная, как и ребенок на ее руках, мать прошла к распахнутой двери, ведущей в помещение. Полутемная комната устремлялась ввысь, по стенам гуляли, как живые, тени, отбрасываемые искусной лепниной, сквозняк поднимал с пола сухие листья и пыль. В противоположном конце виднелась еще одна распахнутая дверь, ведущая во внутренний двор. Там, в отличие от прочей беспорядочной растительности, имелась одна лишь яблоня. Ее плоды – первое, что коснулось губ девушки за последние пару дней, с тех пор как они отдалились от ручья. Сок приятно щипал горло, позволяя ощутить вкус жизни. Не осознавая своих действий, мать провела надкушенным яблоком по бледным губам мальчика. Накопившаяся жидкость стекла в приоткрытый рот. А спустя мгновенье грудь ребенка сделала глубокий вдох. Такой очевидный и живой, на который уже не было надежды. – Бессознательно Мастер так же глубоко и тяжело, но с присвистом, вздохнул. Он прошелся языком по пересохшим за время рассказа губам и продолжил. – Так просидели две фигуры под тенью дерева до позднего вечера. И только дева собралась искать место для ночлега, как за крепкими стенами послышался крик и свист. Чудовище нагнало их. «От него не уйти…» – так говорил ей отец, так говорило и оно само. В отчаянии она забежала в строение, что располагалось на другой стороне внутреннего двора. Оно показалось ей совсем немаленьким с самого начала, но распахнув двери, сложилось впечатление, что размеры не уступают дворцу. Бросившись как можно дальше: в другой конец здания, на высокий этаж; девушка затаилась в углу небольшой каморки с ребенком на руках до самого утра. И стоило солнцу пробраться в окошко под потолком, и щебетанию птиц донестись до ушей, как душу окутало умиротворение. Необъяснимое, неподвластное. Оно велело человеку уложить малыша на кучу тряпок и двинуться на свой зов. Так и оказалась дева Мария ранним утром во дворике, под тенью яблони, чьи плоды переливались насыщенным алым цветом, в отличие от вчерашнего желтовато-красного. Лишь глубоко вдохнув утренний воздух, она осознала, что вместе виднеющихся вчера за стенами скучных склонов гор, теперь ее окружали каменные изваяния. Они, словно стражники, навечно застывшие у стен крепости, будут охранять их покой.       – Мастер, как давно это было? – Задумчиво промолвил юноша, глядя на заходящее солнце. Его детские пальцы юркнули под ворот рубахи и очертили края Y-образного шрама, что рассекал его нежную кожу, начиная с ключиц.       Мужчина перевел взгляд на мальчугана, и на его почти всегда бесстрастном лице промелькнуло сожаление.       – Я знаю о чем ты думаешь, Беатриче, – сказал он, позволяя себе пройтись рукой по растрепанным белокурым волосам. – Это было очень давно…       По бледным щекам побежали слезы. Он не хотел бы пережить то, что пережил тот ребенок из рассказа Мастера, не хотел бы чтобы его мать так страдала, но знать свою историю – самое большое желание мальчика. И еще. Эта мысль вызывала в детском сердце не по годам мстительное торжество – он хотел бы, чтобы его отец превратился в камень, обреченный веками стоять под раскаленным солнцем. Бетриче грезил о том, чтобы наблюдать, как этот камень будет мучительно плавиться под полуденным зноем, и вновь застывать промозглой ночью, и так до бесконечности.       Теплая взрослая рука обхватила худые плечи. Слезы прочерчивали влажные дорожки, но мальчик пытался мужественно втянуть их обратно, напряженно посапывая. Над головой послышался ободряющий смешок, а его обтянутое тонким хлопком тело, окончательно притянули в объятия. Непроизвольно Беатриче расслабил все мышцы, распластавшись на взрослом теле. Слишком редко Мастер позволял ему такие нежности. Им обоим.       Раньше это заставляло маленького мальчишку обиженно сопеть в подушку. Впервые в своей жизни он нашел надежное плечо, хранящее в себе строгость и тепло, когда его, продрогшего, подобрали в темном закоулке Амстердама и принесли сюда, в монастырь Монсеррат. Мастер был неприступным, но все же человеком, он изредка открывался ребенку, давая понять, что тот не один. Отцом мужчину называть не хотелось и близко, раньше юношу мучали отвратительные ассоциации, а теперь он проникся слишком большим уважением. Дева Монсерратская является покровительницей этих мест, здесь приклоняются только перед ней. Но не Беатриче. Он чтил их Мадонну по всем канонам, поклонялся ей, и в глубине души был готов вознести лишь еще одно существо на всем белом свете – своего Мастера.       – Идем, мальчик. Время молитвы. – И вот он вновь облачен в черные доспехи церковного служителя.

***

      Восемнадцатилетний молодой человек приблизился к массивным деревянным вратам, когда солнце клонилось к западному горизонту. Его распахнутая до сего момента хлопковая рубашка, по велению пальцев, которые ловко перебрали воздух вдоль туловища, застегнулась вплоть до самой первой пуговицы на воротнике стоечке. До слуха донесся отдаленный гам: где-то на диаметрально противоположной стороне, за стеной собрались толпы туристов. Магловские неучи каждый день оккупировали доступную их глазу часть монастыря. Они превратили священное место в источник заработка, общественное достояние, публичное место. Землю топчут те, кто и близко не знает ее цену, ее историю. Они приходят со своими правилами, не проявляют должного уважения, не знают законы и просят у Матери материальные блага, ничего не предлагают взамен.       Погрузившись в мысли, что из раза в раз не дают Беатриче покоя, он бессознательно сжал кулаки до побелевших костяшек. Эти люди даже не представляют чего смеют касаться, и на их благо, имеют доступ только в парадную церковь и первый дворик. Дальше маглам прохода нет, а любой хоть чуточку образованный волшебник не посмеет пройти на священную территорию без разрешения.       Глубоко вдохнув, молодой человек выпустил воздух через плотно сжатые губы. Его умиротворение улетучилось, как только далекие звуки коснулись сознания, что распаляло злость лишь больше. Он не так мелочен. Сначала он, его душа, потом все остальные.       Плечо оцарапали когти, а по шее прошлись бархатистые перья.       – Ииса! – улыбнулся парень, и коснулся губами иссиня-черного крыла.       Ворон покровительственно взглянул на Беатриче своими непроницаемыми глазами и склонил голову в сторону ворот. Не собираясь препираться, человек двинулся в указанном направлении и спустя несколько секунд оказался на территории монастыря. Смывая все следы внешнего мира, ветер окутал молодого человека и раскрыл его душу. Здесь только так. Какими бы не были твои помыслы, они должны быть открыты.       – Где ты бродил, мальчик? – Умиротворяющий голос раздался по правую руку от Беатриче, позволяя ему глубоко вздохнуть и окончательно расслабиться.       – Здравствуй, Мастер. – Молодой человек склонил голову в знак уважения, а уголок его губ тронула усмешка. Он подошел, разглядывая сидящего у дерева человека.       Мужчина, облаченный в черную рубаху с закатанными рукавами и свободные брюки, расположился на скамье под деревом. По его руке, что опиралась на деревянное сидение, ползала травяная змея. Ее спинка болотно-зеленого, почти черного, цвета плавно переходила в шахматное брюшко, которое нежно обвивало предплечье. Животное просунуло свою голову в приоткрытую ладонь в ожидании ласки и вновь начало медленно извиваться, когда большой палец мужской руки прошелся по гладкой чешуе.       – Животные у Вас в руках меняются чаще, чем прихожане. – Парень присел неподалеку от Мастера. – Я был в Эспаррегере. Ничего особенного, кроме разве что Гарри Поттера, гуляющего с аврорским значком в кармане.       Рядом послышался тяжелый вздох.       – Не погуби себя, Беатриче. – Слетевшее с ярких губ имя, вызвало улыбку. – А ты, Иисус, – обратился мужчина к ворону, что пересел на спинку скамьи аккурат между двумя людьми, – присматривай за ним.       – Кажется, он присматривает за всем миром. – Парень наклонился и коснулся лбом клюва ворона. – И довольно давно.       Голубые глаза взглянули исподлобья и встретились со светло карими. Последние утягивали в себя словно омут памяти. В сознании молодого человека яркими вспышками мелькнули красочные обрывки местной легенды. Те события – важнейшая часть истории и самой сути монастыря. Мастер считал недопустимым жизнь на священной территории в неведении. Таким образом он излагал выжженный в собственном сознании сюжет юному Беатриче буквально с первого дня его появления здесь. Однако, хоть он был строгим и закрытым человеком, безумцем его не назовешь, поэтому первоначально легенда в исполнении мужчины была максимально сухой и сжатой, содержала лишь голые факты, без лишних деталей. По мере взросления история обрастала подробностями. И вот в один из дней года четыре назад молодой человек восстановил в своей голове полную картину тех кровавых событий. Своеобразная подготовка, устроенная Мастером в течении многих лет до этого, укрыла сердце Беатриче плотной стеной. Он не испытывал страха, грусти или отчаяния к рассказанному сюжету, лишь подсознательный расчет объема наказания, которое должны были понести чудовища. По сути своей все, кто жил в деревне.       Радужка цвета топленного молока, недобро блеснула своей темной окантовкой.       – Убери эти жестокие мысли, мальчик! – Строгий голос вырвал из затопивших сознание мыслей.       – Прошу Вашего прощения, Мастер, – проговорил Беатриче тихо, пряча глаза, ведь те все еще поблескивали предвкушением несбыточной мести.       – Здесь не мое прощение имеет первостепенную значимость. – Но парень упорно молчал.       – Взгляни на меня сейчас же, – хрипло проговорил мужчина и, не увидев реакции, слегка грубо схватил двумя пальцами мальчишеский подбородок. – Месть – это путь, лишающий способности вернуться.       – А если возвращаться будет не к чему?       – Тогда будь в этом уверен. – Мастер тяжело вздохнул и склонил голову набок. – Я вижу твое сердце, Беатриче, я знаю, что ты мне позволяешь это делать и догадываюсь почему. Я рад что ты усвоил то, как важно оставлять душу открытой на территории монастыря Монсеррат. И! – Тут он прищурил глаза, убирая пальцы с подбородка. – Для меня твои действия важнее твоих фантазий. Но не забывайся. Месть и кровь закроют для тебя эти ворота. – Он махнул рукой себе за спину, – Извратят душу. Я знаю, что ты готов, будешь готов, понести наказания за свои грехи. Однако прежде, чем шагнуть в них, будь уверен, что просчитал все свои потери, – говорил он тихо, но, казалось, касался каждого нервного окончания раскаленной иглой.       Отведя взгляд, мужчина поднялся со скамьи и потянулся за мантией, что лежала рядом. Он взял ее свободной рукой, а затем взглянул на обвившую предплечье змею. Та, словно вступая в немой диалог, подняла голову и покачала ей, продолжая внимательно вглядываться в глаза напротив. Не сопротивляясь, Мастер накинул на плечи мантию, и свободные рукава скрыли гибкое тельце, а капюшон спрятал лицо человека. Не оглядываясь, темная фигура двинулась к распахнутым дверям храма.       Беатриче в бессильной ярости откинулся на спинку скамьи. А довольно болезненный щепок за ухо, довел его до точки кипения.       – Исса! – выплюнул он, отворачиваясь от крылатого.       Хоть ворон и живет здесь дольше, чем кто-либо из ныне присутствующих, парень уверен, что он копия ушедшего мужчины. Честное слово, буквально единственное отличие, кроме, очевидно, того что один птица, а другой человек, в цвете глаз. В остальном – чертовы братья близнецы. Поучают, в душу лезут, сердце забирают, а с последствиями заставляют разбираться самому. "Учись!" – говорят. Словно и не замечают, что не хочет он никем дорожить, ни к кому привязываться. Что, когда придет время, он хочет уйти безвозвратной дорогой. И он чувствует, что время придет!       Этот... ворон. Жил себе десятки или сотни лет, кружил над монастырем, был местным недосягаемым идолом. А потом спустился на каменную крышу, куда забрался маленький Беатриче, чтобы взглянуть на рассвет до начала службы. С тех пор рядом. "Фамильяр." – так сказал Мастер, задумчиво смерив довольного мальчугана взглядом, пока на его белокурой голове восседала иссиня-черная птица.       Тяжело вздохнув, молодой человек встал со скамьи и направился вслед за мужчиной. Тот обнаружился напротив Черной Мадонны. Неподвижный силуэт сливался с окружающим полумраком. В пустом помещении тишину нарушал шелест ветра, носящегося сквозь распахнутые на разных концах помещения двери, и неразборчивый шепот Мастера. Парень остановился на входе в храм и опустил пальцы в кропильницу со святой водой, после чего, перекрестившись, медленно направился к единственному в помещении человеку. Когда тот отошел от статуи и обернулся на звук приближающихся шагов – Беатриче уже подошел вплотную. Он немного склонил голову набок, заглядывая в скрытые капюшоном глаза, после чего опустился перед мужчиной на колени.