Replace

Он был его первой любовью. Чан понял это, когда чувства к Минхо перекрыли все предыдущие симпатии одним махом, сделав их такими несерьезными, что о них стало даже стыдно вспоминать. Дело было даже не в эмоциях, хотя подобного калейдоскопа Бан не испытывал ни с кем за всю жизнь. Каждый день это была лотерея: смущение вперемешку с лихорадкой радости, возбуждением, трепетом и желанием поскорее увидеть Хо выпадали ему по утрам, как кости, рандомно чередуясь. И Чан знал — конечно, дело не в эмоциях. Когда они уже окончательно потеряли друг друга, он знал, что такого не испытает больше никогда.   Они познакомились на учебе. Случайно пересеклись на мероприятии, потом еще раз в студ кружке, и так стали потихоньку вместе работать. Чан подошел к нему первым, о чем-то заговорил и похлопал по плечу. У Минхо был крайне жалкий вид. Ли сидел в тот день с лицом, будто ему нассали под дверь, и на слова поддержки Бана лишь благодарно кивнул, задумчиво проводя рассеянным взглядом. Может, действительно нассали, Чан так и не узнал, но после Минхо ему все-таки написал, отыскав где-то номер, и Чан тогда в первый раз почувствовал себя особенным для Ли: если бы не хотел — не стал бы.   Он всегда встречал Чана удивительно радостный. В компании они сидели далеко, но Чан так или иначе ловил на себе его взгляды. Было холодно — Хо предлагал свою кофту, жарко — отдавал бутылку с водой. Минхо шутил, дарил какие-то безделушки, покупал Чану кофе, и по ночам они рассуждали по телефону о разных глупостях и секретах. Минхо влюбил в себя Чана так легко, что тот сначала не поверил, но просто другом он категорически не мог себя теперь считать. Ведь просто друзья так не смотрят, так не берут за руку, так не бегут через весь коридор навстречу. Просто друзья просто живут, а Минхо каждый день устраивает представление, и Чана трясет перед встречей, как телефон на беззвучном, ведь Чан влюбился.   Как-то всем кружком они поехали на Чеджу. Там же Чан почти ему признался, стоя вечером на песке. Так переволновался, что даже начал задыхаться, и всей правды, конечно, так и не озвучил. Сбивчиво отсыпал Минхо комплиментов и сказал, что он — ни много ни мало — лучшее, что было в его жизни. Минхо слушал, улыбался, и морщинки в уголках медовых глаз подсвечивались уходящим солнцем. От морского воздуха волосы на его голове завились в кудри, в них запутались песчинки. Минхо расцеловал ему все лицо, избегая губ, как будто ему нужно было, блять, на это разрешение. Чан упал ему на грудь и закрыл глаза. Вдали догорал закат, крепко прижимали к себе чужие руки, и сердце Минхо отбивало ровный спокойный ритм под ухом. Момент был интимнее, чем если бы Ли стал его раздевать, и они пробыли там до темноты. Их никто не искал.   Они вернулись домой, и Чан подумал, что все изменится, ведь это так очевидно, что Хо предложит теперь стать парой. Но он не предложил, для Хо все осталось, как и было, и Чан стал замечать, что больше ему не интересен. Что Минхо такой со всеми. Что Минхо важно внимание Чана, а не сам Чан. Что Минхо никогда по-настоящему не был его.   Розовые очки разбились стеклами внутрь так сильно, что Крис практически ослеп от своего открытия на пару недель. Работа не шла, голова кипела от другого. Расхотелось ходить на собрания кружка да и в целом там чем-либо заниматься. Минхо продолжал общаться в своей манере, не замечая холода со стороны Чана. Чан злился. Нельзя было никому говорить, в чем настоящая причина, но вел он себя все равно как обиженная истеричная малолетка. Минхо, хоть и не придавал особо значения, от этого все равно порядком уставал. Из всей компании только они двое собачились на собраниях, выясняя отношения с подачи Чана, как старая женатая пара. Бан цеплялся ко всему, так нетипично для самого себя высасывая проблемы из пальца, потому что отныне поведение Хо ранило в два раза сильнее обычного, и не оставалось ничего, кроме как ранить в ответ. И это работало, в конце концов, ему так казалось. После собраний Минхо выбегал следом, сжимал его запястье и в стороне объяснялся на виду у их общих знакомых. Глаза в глаза, его успокаивающий голос и ебучие объятия — Чана добивало. Чан его прощал. Если бы Хо было безразлично, он бы не находил его снова и снова. Но почему-то, улыбнувшись друг другу на прощание, Минхо возвращался домой, и ему было по барабану, а Чан возвращался, и его размазывало по стенке. Внутри все ломалось, падало карточным домиком и разлеталось. Чан знал правду, просто не хотел ее признавать, и тело признавало за него, рвано пульсируя в каждой болевой точке сразу — что Минхо не любит. Все, что было на Чеджу, осталось на Чеджу, и Чан хотел бы винить Хо за то, что тот не стал делать еще один шаг навстречу, но винил каждый раз исключительно себя: за то, что ему не хватило смелости спросить прямо и назвать любовь — любовью.    В последнюю их встречу они тоже поссорились, но без слов. Чан просто прошел мимо, а Хо так и остался стоять с распростертыми объятиями, и он не стал за ним бежать — не теперь. Он молчаливо проводил Чана взглядом, вряд ли что-то понимая или сильно жалея. Минхо, казалось, было насрать даже на причину, и он его в конце концов отпустил, не выясняя отношений. А у Чана не получилось. Чан только сделал вид, чтобы сохранить в чужих глазах хоть немного гордости. Чтобы снова стать для него особенным.    Кружок в итоге совсем скоро распался, Крис перевелся, но память о Минхо продолжала жить. Не видеть его было спасением, по крайней мере, первые полгода. Он стал забывать, как тот выглядит, как говорит, как смеется, как обнимает. Чан стал забывать, но, как только подумал, что его наконец отпустило, Минхо ему приснился, и он вспомнил абсолютно все. Сердце вновь дало глубокую трещину, хрустнуло и разбилось напополам. Накрыло с такой силой, что по ночам было невозможно спать: закроешь глаза — он снова явится, и тоска на утро будет физически невыносимой. Не закроешь — воображение от недосыпа нарисует его прямо в комнате, и тогда можно окончательно свихнуться. Чан молча смотрел на его профиль в сети, заходил на страницу по несколько раз и выходил с ощущением разъедающей изнутри пустоты. Даже отыскал у себя пару распечатанных фотографий с Чеджу, припоминая, как одну такую подарил Хо, и тот убрал ее к себе в паспорт.   Чан скучал. Господи, как он скучал. Признаться в этом было унизительно, все равно, что выбить себе стул из-под ног на эшафоте. Чан, который нашел в себе когда-то силы уйти из жизни Минхо, никак не мог справиться с тем, что теперь так сильно хотел вернуться. Не до конца закрытая дверь в прошлое не позволяла ему полноценно строить что угодно в настоящем. Что Минхо делал сейчас, чем он жил, с кем встречался? Оборванная нить их отношений, как обмотанный вокруг запястья хлипкий браслетик из бечевки, который тот сделал ему за пять минут, трепалась на ветру и мозолила глаза. Минхо хотелось ненавидеть — честно, это было бы так просто! — но получалось только тосковать. По взгляду, мятой черной толстовке и по размеренному стуку сердца. Голова болела: в ней то и дело всплывали сцены из прошлого, ночи за глупыми диалогами, смех, касания. Минхо ощущался как его любимая песня, как закат на Чеджу, как прохладные волны, кусающие голые ступни. Минхо пах соленым морским ветром, и Чан закрывал глаза, представляя, что навсегда остался в том дне, в котором они были вместе. Что тот день не закончился.    Знакомые из кружка не знали, чем занимается Хо, и на вопросы Чана всегда качали головой. Может, уехал, может, остался. Удивительно, но за несколько лет он ни разу не встретил его в продуктовом, не увидел на перекрестке и случайно не столкнулся в метро. Чан хотел — искренне хотел, чтобы Хо перестал его своею нелюбовью мучить, но, когда тот действительно пропал из его жизни, он, того не осознавая, стал искать его всюду.   Он ходил на быстрые свидания, спал с кем попало, вел одинаковые скучные беседы, рассказывая о себе одно и то же. Один раз Крис разрешил парню остаться на ночь — тот захрапел через десять минут, а Чан так и не мог уснуть. Сидел в пять утра на краю постели и просто смотрел, пытаясь найти в нем хоть что-то, что походило бы на Минхо, что вызвало бы в нем такое же штормовое предупреждение, как случайное прикосновение к руке Ли. Он мог так же крепко обнимать, идентично хмуриться, голос был похож, и со спины не отличить — даже походка такая же, точно Минхо и идет. Но это был не он — кто угодно, только не человек, в которого Чан влюбился. Он пытался его отыскать в ком-нибудь, заменить другим, заполнить пустоту. В конце концов, Чан хотел этого так сильно, что в итоге перестал что-либо чувствовать. Мимолетные встречи не вызывали в нем ни трепета, ни тем более любви — разве что иногда раздражение и усталость, но отпускать всех тех людей было легко. Чан не запоминал ни имена, ни лица: одинаково размытые, они по итогу все сливались в одно неразборчивое пятно, и Чан терял им счет. В таком состоянии его встретил Бин.   Со не искал секса на ночь — именно это он сказал в их первую встречу. Чан сморщился и выгнул бровь: но разве так бывает? Он уже давно не нарочно находил себе мужчин с похожими запросами, чтобы расставание каждый раз доставляло минимум хлопот, но Чанбин этим запросам не отвечал с самого начала, и, может, как раз потому его и заинтересовал. Со пригласил его в кафе, они просидели до закрытия, болтая о чем угодно, только не о себе, а потом он отвез Чана домой. Оба решили, что больше не встретятся, и оба друг другу написали на следующий день. Чан почему-то ощутил в этом острую необходимость даже при том, что о Со он ничего толком не узнал. Чанбин просто был.. другим. Когда Со приехал с цветами, у них случилось настоящее свидание. И переспали они только спустя два месяца — Бин ухаживал. А потом предложил встречаться, и Чан сказал ему правду:   — Я просто пытаюсь заменить человека, — голос не дрогнул, но глаза Чан все равно опустил. Если Чанбин разочаруется или разозлится, он не хочет запомнить его таким. Но Бин был другим, и поступал он тоже по-другому.   — Расскажи мне о нем, — попросил он Чана. Не только потому, что сам этого хотел, но и потому, что почувствовал, что Крису это необходимо.   Портрет Минхо вышел смазанным, вымученным, местами даже карикатурным. Бин подытожил, что собственная злость на безразличие Хо трансформировалась у Чана в попытку ему отомстить и перетрахать весь город. Чан рассмеялся, ведь Чан никогда таким раньше не был, но Бин не обиделся — только уточнил, где конкретно не попал.   — Я пытался почувствовать хоть что-то, — криво улыбнулся Чан, отвернувшись. Смотреть в глаза Бину по-прежнему не хотелось — тот читал по ним все, в чем Бану было стыдно признаться. — Все равно как.   Бин ничего не ответил, только положил локти на колени и вздохнул, позволив возникшей тишине связать их с Чаном еще крепче. Пытаясь заместить образовавшуюся пустоту, тот, как мотылек, летел на каждый свет, который отдаленно напоминал ему Хо. Только позже выяснялось, что ничего общего с ним свет не имеет, да и не свет это был вовсе, а лишь его далекое переотражение, оставшееся когда-то от Минхо. «Как звезды», — подумал Бин. Свет их виден, даже если звезды уже давно нет. Та взорвалась, умерла и рассеялась в туманность, а свет ее летит сотни, тысячи лет. По-прежнему яркий, как в самом начале.   — И как? Получилось? — Бин покосился не него исподлобья, ожидая, что Чан соврет ему хотя бы тут, попробует выглядеть лучше, посильнее затягивая жгут над оставленной однажды Хо открытой раной. — Почувствовать.   Пожалуй, если бы Минхо умер, он бы умер не как звезда, но Чан вдруг подумал о том, что обязательно любил бы его в следующей жизни тоже (если та, конечно, существует).    — Нет.   После разговора Бин предложил отношения снова, и Чан согласился. Он знал, что это очередная попытка заменить, забыть, перекрыть, как старую кривую татуировку, набитую по молодости. Бин знал тоже, но ни разу его этим не упрекнул. Чан долго не мог в это поверить, не найдя причин, зачем Со было идти на такие жертвы. И, без устали гоняя по кругу эту мысль, он начал их сравнивать. Случайно, выходило как-то между делом. Бин нарезает им салат на ужин, а Чан глядит — руки совсем не такие, как у Минхо, крупнее и жилистее. Бин сидит на водительском сидении в пробке, ругается на кого-то в соседней полосе, а Чан молчит — нос другой. Другой запах — явно не море, и волосы никогда не вьются. Другие привычки, другой телефон, работа, другая жизнь. Другое было абсолютно все, за исключением разве что цвета глаз, да и то Минхо, например, всегда смотрел на него с прищуром и усмешкой, а Чанбин серьезно.   Летом он не повез его на море. Чан того, если честно, и сам не хотел. Остров был только их с Минхо приютом, и сколько бы он туда ни возвращался один, воспоминание, где они вдвоем, пылало в памяти вместе с закатом. Вместо этого Чанбин повел его в горы. Во время одного из привалов Чан понял: Чанбин всегда пах, как пахло только там. Воздух на вершине не имеет запаха, но потом, когда начнешь спускаться, ощущаешь еле уловимый запах свежести от бегущей горной речки. Спустишься еще ниже, к подножию, и оказываешься в лесу. Древесный аромат впитывается в одежду, хвоей пахнет кожа. Когда дома Бин раздевается перед душем, Крис подходит со спины, кладет ладони на лопатки, ведет по широким плечам и смыкает на груди. Он наклоняется к его шее, вдыхает, ожидая, что горьковатый запах пота и земли перекроет горы, но это невозможно, и у Чана мурашки.   Спустя действительно долгое время он начал чувствовать. Подмечать свою привязанность к Бину было боязно, но честно. Без него не хотелось идти за продуктами, и вечер за фильмом всегда проходил интереснее, когда они смотрели вместе, даже если фильм был полное говно с пятью номинациями на «Золотую малину». С Бином не хотелось расставаться даже на полдня, да и сам он, если честно, неохотно уходил на работу, каждый раз дотягивая до последнего в дверях. Взгляд его был все еще серьезный, но теплел всякий раз, когда Чан улыбался. И Чан сравнил их снова. Минхо так и не влюбился в него за все время. А Бин — да.   Чан не только понял, но и совсем скоро увидел. Это пряталось всюду: в каждом жесте, взгляде, в каждом слове. Бин не навязывал ему свои чувства, но бережно их транслировал, не называя это «любовью». Чан не мог это спутать ни с чем, потому что вел себя по отношению к Хо точно так же, только разница была в том, что Чанбин делал это, чтобы не спугнуть, а Чан наоборот, потому что безумно боялся.   Он сжег их с Хо совместную фотографию в туалете, когда Бина не было дома. Чан подумал, что это было бы правильно, и усмехнулся: он только что смыл обугленный кусочек Минхо в унитаз, не об этом ли он мечтал весь последний год? На какое-то время подсознание ему подыграло: ритуал прощания удался, домашний отворот сработал, и Чан почувствовал легкость, убеждая себя в том, что свободен. Спустя пару дней все вернулось. Чан только пожалел о том, что засрал пеплом раковину, а Минхо как был в его голове, так и остался.    Он снова попытался заставить себя его возненавидеть хотя бы за то, что фотографию с ним пришлось поджигать несколько раз. Правда была в том, что Минхо не получалось назвать плохим человеком. Как винить его за то, что он смотрел на Криса сквозь пальцы? Он даже не катал его на эмоциональных качелях — Минхо всегда был одинаковый. Легкий прищур, флирт в общении, ухмылка на губах. Минхо обожал каждый, но не каждый, как Чан, считал себя особенным.    Когда ему пришло сообщение, он выронил телефон. Их кружок собирался прежним составом вспомнить старые деньки, и Чан с самого начала знал: Минхо будет там. Должен быть. Весь вечер он блуждал по клубу, боясь и одновременно неистово желая его встретить. Что скажет он в лицо человеку, из-за которого его жизнь вывернулась наизнанку? Чан репетировал, примерял роли, срывая маску за маской, потому что ни одна ему не подходила. Хотел его сначала обвинить, потом как следует ужалить, самоутвердиться, заверить, что не больно, да и не было никогда. И вместе с тем Чан до слез хотел признаться, что все эти годы мечтал еще хоть раз упасть к нему на грудь. Выдуманный разговор всегда кончался одинаково, заводя его в тупик. Только под конец вечера Минхо нашел его сам, и заготовленная речь вылетела из головы, когда они остались вдвоем. Минхо не поменялся совершенно. Последний раз он видел его два года назад.    — Я вспоминал о тебе, — все с той же ухмылкой и прищуром смотрел на него Ли. В брючном костюме он выглядел странно, как незнакомец — Чан привык, что тот его никогда не носил. — А ты?    Они стояли на веранде, с нее было видно, как расходятся по домам гости. Минхо помахал кому-то из знакомых, улыбнулся шире и крикнул что-то вслед.   — Ты знал, — тихо произнес Чан. Минхо продолжал махать, но ухмылка постепенно сползла с его лица. Почему-то в тот момент он впервые понял Криса без лишних слов.   — Догадывался.   — Какая же ты сволочь.   Чану не нужно было другого подтверждения. Его будто окатило ледяной водой, и тупой болью отдало в подреберье: это оказалось слышать тяжело даже спустя время. Минхо не просто знал о чувствах с самого начала и смотрел сквозь пальцы. Он видел, как страдает Чан, как его штормит, разрывает от непонимания и кидает из крайности в крайность. И Минхо ничего не сделал, чтобы это прекратить.   — Я искал тебя в каждом, — растоптанно отозвался Чан. — Пытался заменить, но не смог. Они все — не ты.   Минхо молчал. Чана это раздражало, но не так, как если бы тот заговорил. Приятно, должно быть, знать, что кто-то чуть не ебнулся, пытаясь вытравить из памяти все о тебе. Чан больше всего на свете мечтал в тот момент поменяться с Минхо местами, чтобы хоть на секунду ощутить, каково это. Чтобы понять, почему Минхо поступил с ним именно так.   — Там, на Чеджу. Ты хоть что-нибудь ко мне чувствовал?    Ли встретился с ним взглядом, но снова не ответил. Молчание Минхо закрывало все вопросы, которые Чан еще не успел задать, хоть иногда ему и казалось, что Минхо здесь по-настоящему нет.   — Ты просто пользовался мной. Ты всегда берешь от людей то, что хочешь, да?   Он всю жизнь оправдывал его одной фразой: если бы Минхо не хотел, он бы не стал. Не стал бы с Чаном знакомиться, не стал первым писать, ехать на Чеджу, выбегать после собраний, прижимать к себе, давать чертову надежду каждый раз, когда тот мог в нем усомниться. И это все было правдой, как и то, что Минхо не хотел его любить. И потому не стал.   К глазам подступили слезы. Чану было тошно.   — Только секс, — наконец сказал Минхо. Не дожидаясь, когда Крис его переспросит, он уточнил и довольно строго, разрезав по грудной клетке фразой вместо скальпеля хирургически точно: — Больше ничего не будет.   Чан смотрел на него искоса. Чертова подачка, кинутая, как монета бездомному. Чан хотел его отматерить последними словами, потому что Чану было, сука, больно. Но Чан заткнулся.   — Едешь? — спросил Минхо, подавая ему руку.    Чан снова вспомнил море.   Минхо целовался как человек, который не любит. В одну секунду это было страстно и требовательно, в другую — абсолютно безразлично. Чан изнывал от этого горячо-холодно: он хотел к нему прикасаться по-другому, как это было с Бином, слышать и слушать, узнавать тела друг друга, подстраиваться, спрашивать, отвечать. Минхо только брал. Его приоткрытые распухшие губы оставляли влажные следы по всему телу, словно ставили печати. Иногда он так сильно вгонял член, что Чану становилось до цветных мушек больно, только слова застревали в глотке, глухим вскриком утопая в подушках. Бин всегда чувствовал, когда давил слишком сильно, его не нужно было просить.   Он не особо старался доставить Чану удовольствие. Крис в его руках возбуждался, но только лишь от того, что в моменте понимал, кто именно ему надрачивал. Лицо Минхо он представлял во время секса часто, правда теперь в этом не было нужды, и он лег на спину, вглядываясь в него живого. Минхо взмок, волосы липли ко лбу и едва заметно снова вились. Чан прильнул ближе, и сердце все еще стучало, руки по-прежнему крепко прижимали, но морем больше не пахло — море осталось только в памяти. Чан коснулся его щеки, не веря в это. Минхо кончал внутрь со стоном. Но Минхо его по-прежнему не любил.   Они уснули друг на дружке, и на утро Минхо ушел. Чан не проводил его, не налил кофе и не помог собраться. Он почувствовал невосполнимую тоску и беспомощно отпустил свое прошлое за дверь без каких-либо разговоров. Вчерашний вечер вернул ему не того человека, и Минхо больше не хотелось искать.   Спустя несколько дней чувство, будто ему раздробили кости, сменила вина, тяжелая и тягучая, потекшая по капиллярам, как свинец. Чанбин не знал, пожалуй, даже не подозревал, потому что Чану верил. А Чан не мог есть. Со каждый вечер заказывал доставку, лишь бы тот не ложился голодным, садился напротив, рассказывал о работе. Бин смотрел на любимого человека, заботливо подливал вина и гладил по руке. Чан смотрел себе под ноги.    В очередной такой вечер Со готовил ему сам. На всю квартиру пахло, как на кухне дорогого ресторана, но Чана лишь тошнило. Минхо не объявлялся, зато воспоминания о ночи душили, заливая легкие соленой водой.    — Бин, послушай.   Слабый голос Чана затерялся в шуме работающей кухни. Перекрикивая вытяжку, Чанбин поджаривал кусочки мяса на шипящей сковородке и о чем-то упоенно болтал. Чан понял, что уже давно упустил суть разговора. Он готовился сказать одну-единственную фразу все пятнадцать минут.   — Я тебе изменил.   На запястье брызнуло масло. Чанбин отскочил, как попрыгунчик, и сам с этого расхохотался.   — Ты слышал? — обратился к нему Чан уже громче. Бин стоял, отряхиваясь. Масло трещало. Чану казалось, оно раскаляется у него прямо в висках. — Я тебе изменил.   Он четко повторил каждое слово, не услышать было невозможно. Бин замер. Не оборачиваясь, выключил вытяжку, отодвинул сковородку и остался стоять, уперев руки в кухонную тумбу. Чан не видел его лица, но очень хорошо представил эту молчаливую агонию.   — Здесь. В нашей спальне. Пока ты работал в ночную.   Было бы легче, если бы Бин заорал, кинул в голову сотейником и разбил бы всю посуду в доме. Но Бин молчал, проживая это в одиночестве, и Чан подумал о том, что нелюбовь Минхо изувечила не только его, казалось бы, единственного человека, которого это могло коснуться: теперь она не оставила ничего и от Бина.   Он тоже ушел. Ушел из собственной квартиры, и Чана разъебало. Со мог бы попросить его собрать манатки и съебать первой попуткой, но Со ушел сам, и Чан решил, что так он дал ему время выселиться и уехать, когда откроют метро. Не было сомнений — Минхо бы на его месте выпер бы Чана за дверь в одних трусах. И даже сейчас Крис не мог ничего сделать: сравнение родилось само. Что Минхо никогда не будет таким, как Бин. Что Бин никогда не заменит Минхо.   Крис надеялся, что Бин вернется. Не ждал, что случится, но очень сильно этого хотел. Он не спал всю ночь, собрал чемоданы и в полной тишине, как будто в ушах лопнули перепонки, сидел в гостиной. Бин не вернулся даже с рассветом, и Чан решил, что этого уже не произойдет. Он вышел из квартиры с чувством, будто прожил в ней всю жизнь. Наверное, однажды он забудет и этот адрес, и цвет стен на лестничной площадке. Забудет, что запасной ключ всегда лежал под ковриком, что окна зимой продували, и что Чанбин молчал в момент, когда внутри у него все отмирало.   Чан разрыдался прямо на том коврике под дверью, съехав на пол и зажав себе рот. Затем вспомнил что оставил на столе зарядку, кое-как поднялся и, пока разувался и в последний раз обходил комнаты, услышал, как хлопнула входная дверь. Чанбин прошел на кухню, сел за стол. Чанбин был бледен, тоже, видимо, не спал. Чанбину было бесконечно больно.    — Прости, что я тебя не люблю, — сказал ему Чан, стоя в дверном проеме за спиной.   Со вздохнул, развернулся через плечо и помолчал. Если бы чувства оставляли видимые раны, на нем бы не было сейчас живого места.   — Скажи мне это в глаза.   Бин дал ему время, но Чан не сдвинулся с места, проклиная себя за то, что поперся за зарядкой. Тогда он подошел сам, наклонил голову на бок и всмотрелся в заплаканные глаза Чана, приподнимая его за подбородок.    — Чан. Ты не любишь меня?   Чан болезненно сглотнул. Хотел отвести взгляд, но не смог. Чанбин ждал.   — Не так, как ты заслуживаешь, — ответил Крис, качая головой.    Бин убрал руку. Крис хотел что-то добавить, но, как только открыл рот, задохнулся. Запах растаявшего ледника и можжевельника окутал с ног до головы, когда Чанбин коснулся его пальцев своими.   — Может, однажды у тебя получится?   Чанбину было немыслимо горько, только он об этом не сказал. Боль заполняла, выжигала, рассекала вдоль по линиям артерий. Но любовь к Чану была по-прежнему с ним, разбитая и преданная, и он ничего не мог с собой поделать, хоть иди прыгай под машину. Крис смотрел, а глаза щипало: эта боль не его, и прожить ее — долг Чана, а Чанбину с таким отчаянным порывом чинить сломанные вещи нужно работать в мастерской, ведь ни часы, ни машины, ни даже игрушки не заставят одной фразой чувствовать так, будто тебе выдернули хребет.     — Я бы хотел, Бин, — честно признался Чан. Он осторожно коснулся его пальцев в ответ, панически боясь Чанбина сейчас потерять. Только правда — это все, что у них сейчас было. Косая, хромая, изуродованная правда, и Чан выдал ее как на духу. — Но я не готов взять эту ответственность на себя. Я не могу обещать, что…   — Я готов, — перебил его Чанбин. И взгляд серьезный, как всегда. — За нас обоих.    Чан закрыл глаза ровно на секунду. Он возвращался на Чеджу несколько раз, пытаясь отыскать следы, оставленные когда-то Минхо. Наверное, их в тот же день слизала морская пена, а он все искал, стоял на том же самом месте и надеялся, что они с Ли когда-нибудь приедут сюда снова.    — Я никогда не заменю его, ты и сам знаешь. Никто не заменит. Но если ты мне доверишься, я сделаю тебя счастливым.    «Обещаю» полушепотом в конце, и немым криком виснут в воздухе все остальные слова. У Чанбина отболит за них двоих, даже если у Криса не получится, если Минхо объявится снова. Пусть оставит после себя очередной узор из трещин и обломков — Бин соберет каждый. Чан трет глаза и хочет встать перед ним на колени, повторяя засевшее в глотке до хрипоты: «это несправедливо». Это несправедливо. Но Бину нужна не жалость, а ответ, и Чан это знает. Как и то, что впервые за все эти годы ему искренне хочется остаться не на Чеджу, а там, где окна продувает. Где горы, можжевельник и ледяные реки. Где Бин.   Со помог раскидать часть вещей из чемоданов, наскоро что-то согрел им в микроволновке и, не раздеваясь, заснул с Чаном прямо так. Тот нашел его руку и закрыл глаза, думая о том, что не полюбил Бина сегодня, но обязательно попробует завтра. Наступит день, когда их общая боль утихнет. Мысли о Чанбине вытеснят все воспоминания о Минхо. Цепь из ран, что он оставил, будет бережно заштопана неровными стежками от руки, догорят последние фотографии с моря, и от него останется только имя — отдаленно знакомое, но при упоминании которого уже ничего не отзовется. Чан засыпает с верой в то, что имя Чанбина будет звучать громче, роднее, теплее. Чан засыпает практически счастливым человеком, потому что знает: в день, когда он его полюбит, имя Чанбина превратит имя Минхо в пыль.