Близкие друзья.

По острым лопаткам, выступающим позвонкам — невесомо нежно ведут. Замирают, достигнув поясницы. Вся она — оголенным проводом оказывается вмиг, чувствуя ее неуверенные прикосновения. Неровное дыхание кожей шеи. Остаться хочется в этой ночи, раствориться без остатка. Сердце пропускает несколько ударов. — Извини, что заставила ждать. «Она могла бы ждать вечность и не сетовать». Разумеется, останется не сказано. Рената, решаясь обернуться, на мгновение прикрывает веки. Верит, что кожа горит только по ощущениям, неприметно чужому глазу. Она ждет, когда сделается легче — неделя, месяц, год; сколько времени потребуется? Почему до сих пор нет? Почему никак не удается привыкнуть к ее присутствию и не вибрировать каждый раз от близости? Она думала, что влюблялась, любила и прежде, но, как выяснилось, нет. — Ты давно здесь? Могла бы зайти, сказать, — продолжает Земфира хрипловатым голосом. Кожа плавится под ее рукой. Чувствует ли она это? — Я совершенно потеряла счет времени. Литвинова заходила на самом деле в студию, и, кажется, ее заприметили все кроме самой певицы, стоящей в тот момент спиной. Признаваться в этом — все равно что обнажаться; поэтому она просто отмахивается, обнуляет искренние переживания Рамазановой. Земфира отлепляет руку, едва их уединение прерывают. Рената смотрит на появившихся музыкантов, но не видит их — все они ей кажутся на одно лицо сейчас, незначительными, теряющимися на фоне певицы. Она заученно кивает в ответ на их приветствия-прощания, старается не замечать позабавленных переглядываний, не думать о том, какие пересуды ведутся за их спинами; ей искренне плевать на все это. Она смотрит только на профиль брюнетки, отошедшей на шаг. От тени робости, еще недавно бывшей на лице той, не остается и следа. Она с дерзкой, пронзающей влюбленное сердце, улыбкой перекидывается скабрезностями с членами своего коллектива, прощается с ними на несколько недолгих часов до следующей репетиции. Ренату на первых порах поражал этот контраст. Она все пыталась угадать, куда девается эта непрошибаемая самоуверенность стоит им остаться наедине, где берется нежный румянец на впалых щеках, почему проявляется застенчивость; но вскоре сделалось совершенно не до этого. Все силы уходили на держание себя в руках. — Хочешь куда-нибудь сходить или ко мне? Земфира посмотрела на часы, словно судорожно пыталась придумать доступный в столь поздний час досуг; они обе знали, что она выберет второй вариант. Всегда выбирала.

***

Литвинова с замершим сердцем наблюдала за хаотичным метанием по комнате владелицы квартиры. Предчувствие чего-то неизвестного топило ее буквально, и возбужденное поведение Земфиры только добавляло масла в огонь. Сегодня она казалась ей такой нетерпимо заведенной, настроенной на задачу. Виниловые пластинки одна за другой отбраковывались певицей, у нее никак не получалось подобрать музыку под настроение. Определить настроение. Рената смочила губы вином: она твердо решила не напиваться сегодня. Опасно. Неконтролируемо. Друзья-разрушительно. Земфира и пальцем ее не тронет, если не получит разрешения на то — гласное или нет — а она и трезвой себя плохо контролировала рядом с ней. Дружба — идеальный вариант для них. У Литвиновой прежде никогда не было настолько близких друзей, таких, словно совпали кусочки паззла, картина сделалась цельной; никогда. Никогда в глазах Земфиры не читалось немое обвинение в безумии как у других, никогда, несмотря на то, что с ней-то как раз-таки она и не таила сумасбродных мыслей, ни единой (кроме сердечных мук). И променять всю эту душевную близость на секс? Рената тяжело выдохнула: богатое воображение заработало в полную силу и начинало казаться, что да, обмен равноценен, но… После ведь все непременно испортится. Мать говорила, что она ломает все, к чему прикасается — и предметы, и людей, только потому что ее фантазии никогда не мирятся с реальностью; и Рената охотно в это верила. У нее никогда и ни с кем не получалось — так, чтобы навсегда; так, чтобы не воротило от человека; так, чтобы любила всем сердцем, и ее любили в ответ. А эта дружба с Земфирой такая идеальная, правильная, что и перетерпеть, перетереть в песок все одолевающие физические желания можно. — Так что, обещаешь сильно по мне скучать? — молодая женщина спустя время вернулась на свое место, убрала отросшую челку с глаз и посмотрела в упор. Она шутила — интонация, хитрый блеск в глазах и приподнятые уголки тонких губ буквально кричали об этом; шутку испортил лишь подтверждающий наклон головы Литвиновой — серьезный до одури. Она не собиралась лукавить сердцем. Скучать ведь можно и по-дружески. — И обещаешь каждый вечер звонить? — снова заговорила Рамазанова, придвигаясь ближе, упираясь коленом ей в ногу. Рената кивнула. Дрожь пронзившую тело игнорируя. Она отдавала отчет тому, что одобряет слишком многие ее действия. Нет, ей было не в новинку, когда другая (любая другая!) женщина ищет прикосновений, она и сама была тактильным человеком со множеством знакомых; но Земфира не была — в этом-то и все дело. Она сводила контакт с людьми к минимуму, через раз (через десять раз) только обнималась с друзьями, а тут… Она искала прикосновений, любых, и каждое из них — невинное и ласковое — носило под собой контекст, и они обе не могли этого не понимать. Первое их смущенное полуобъятие потянуло за собой другое уже на следующей встрече, и скоро Земфира уже без всякой робости дышала ей в шею, носом жадно втягивала запах парфюма, волосы перебирала, чтобы после подушечками пальцев по задней части шеи провести. И все это было так привычно, так животворяще и так недостаточно. И Рената знала, что следующего шага ждут уже от нее, что она, Земфира, и так проявила слишком много слабостей, чтобы теперь сдаться и в решающей хватке. Она в очередной раз кивнула. Не нашла в себе сил разомкнуть слипшихся губ, потому что Земфира придвинулась еще ближе, потому что она сама, повинуясь, потянулась ей навстречу, и горячее дыхание тотчас обожгло висок. Губы легли ей на щеку — это тоже не было бы нестандартной ситуацией, если бы они не задержались дольше обычного. Рената сглотнула, когда ее подбородок поддели пальцами и заставили приподнять голову. Глаза в глаза. И черт знает, что в них увидела Земфира, раз она, сглотнув, резким движением опустила губы к ее шее, прикусила кожу совершенно не в дружеском жесте, языком провела. Рената голову откинула назад, подставляя беззащитную шею терзаниям умелого рта. Ей было холодно, жарко, хорошо, идеально, так живо, так… Пальцы забрались под черный лонгслив. Забегали по спине, бокам, низу живота. Сладостное томление тут же заставило поерзать на месте, придвинуться ближе. Все. Пускай делает все, что только захочет. Все что угодно. Да, сгорит в конце, но хотя бы не будет стыть всю оставшуюся жизнь. — Рената, да? — расширившиеся, почерневшие от желания, зрачки снова обратились к ней. Ледяной ушат воды вылили на голову. Обязательно сейчас разговаривать? Заручаться согласием — почти что письменным? Анализировать отношения? Конечно же, да. Ведь это Земфира. У нее рухнет все, когда она оставит ее. И дружба, и возможность ответных чувств, и шанс находиться в поле любимого человека. Все-все-все. Безусловно она нравится Земфире — невозможно не замечать всех этих взглядов, не слышать украдкой произнесенных ласковых слов, не замечать блеска глаз… Она хочет ее, но с такой же глубиной или просто проходящей похотью? Пальцы обеих прохладных рук встретились на пояснице, подтягивая ближе. До боли серьезный взгляд из-под челки, рассыпающийся в них страх отказа. Безопаснее для сердца, для жизни сейчас будет остановиться. — Земфира, у меня дочь, и… И все это сложно, очень сложно, неподъемно даже! Столько препятствий, запретов, но как же… — Только не вмешивай ее в это, — разочарованно хмыкнула Рамазанова, но рук с тела не убрала. — Если ты хочешь меня послать — пошли прямо, если я перехожу все черты и придумываю себя невесть что — так и скажи, но не прикрывайся дочерью. Если потребуется я найду общий язык с ней, я легко лажу с детьми, к слову, даже лучше чем со взрослыми. Намного лучше чем со взрослыми, — часто, взволнованно ответила она, будто заранее заучивала ответ. — Я попробую подружиться даже с твоей матерью. Да с кем скажешь только. Попробую, но не гарантирую. Если тебя смущают внешние факторы, общественное мнение, то… Тут я тебе не помощник. Все так как есть и не может стать иным, могут измениться только наши отношения. Блять. Прости, я хуево говорю, в смысле нескладно, тупо, никогда не умела этого делать правильно и красиво, но… — Земфира… — Я пытаюсь сказать, что если ты тоже это чувствуешь по отношению ко мне, это ебаное стихийное бедствие, которое сносит все и вся вокруг, оставляя только нас двоих, то давай рискнем? И похер, что будет дальше. Возможно, мы пожалеем об этом после, возможно, нет, но скучно в процессе нам точно не будет, гарантирую. — Зе, — Рената в очередной раз попыталась привлечь ее внимание, тронула острый локоть, но осталась не услышана. — Бля, ну, не отказывай так сразу? Возьми время на подумать. Его предостаточно. Меня не будет в Москве хрен знает сколько. А чтобы лучше думалось… Ну, можем устроить тест-драйф, скажем так? — пальцы на ней вздрогнули, но после еще плотнее прилегли к коже. Упрямее. Угрюмее. Язык смочил губы. — А окончательный ответ сообщишь позже. Напишешь сообщение или скажешь лично, если хватит смелости. В любом случае я не собираюсь тебя кидать. Да, я не вижу тебя своим другом, только своим другом, но попытаюсь пережить все свои. чувства, не нагнетать, не заебывать вниманием. Так что, ты… — Я знаю свое решение. Всегда знала. Рената выжидала паузу, любуясь мрачным сосредоточенным лицом напротив. Переносицу, дожидающейся ответа, перерезала морщинка. Губы хмурились. Она была такой… Забавной. Забавной и красивой. Да. — Ну, бля, Ре, давай ты обойдешься без этой театральщины? — процедила она через целую вечность ожидания равную двадцати секундам. — Говори уже. — Не хочу. Руки с ее спины упали. Земфира улыбнулась — натяжно, через силу, и кивнула. Ее ногти тем временем впились в кожаную обивку дивана. — Говорить не хочу, —на этот раз не стала томить Рената, она больше ни минуты ждать не могла, ни секунды — умрет от промедления. За окаменевшие плечи притянула к себе Земфиру вновь, и прикоснулась своими губами к ее — впервые за целую вечность ожидания, томления и бессонных ночей. Глаза закрыла, упиваясь.