В этом зеркале мой кошмар

«…И куда бы я не бежал Как тюрьма для меня сей холодный шар В этом зеркале мой кошмар И по всем остальным фронтам Мир исправно трещит по швам..»

— Зайдёшь в гости? — странным голосом, не терпящим возражений, спрашивает Мирославу соседка, засматриваясь на неё с улицы. Мира жмёт плечами, дружелюбно кивая. Однако в гости идёт с некоторой настороженностью, не удивляясь, что хозяйка быстро приглашает её на кухню. В деревне, где вырос муж, она оказывается впервые, и не совсем понимает, как нужно себя вести. Соседка только недобро на неё смотрит, а затем принимается что-то выискивать в одном из ящиков шкафа, теряя к гостье всякий интерес. Мирослава даже хочет спросить, что случилось, но не успевает. Женщина вновь разворачивается к ней лицом и вручает Мире в руки какую-то ткань. — Спасибо! — от души благодарит странную соседку Мирослава, не понимая, что та от неё хочет. А женщина только взмахивает руками в воздухе, замечая Мирину нерасторопность, и тут же мягко подталкивает её к зеркалу. Соседка принимается колдовать над волосами Мирославы и быстро собирает их под платок, туго завязывая. Так, чтобы из-под косынки не выбивалась ни одна прядь. Мирослава со странным интересом наблюдает в зеркало за хозяйкой дома, гадая, что будет дальше. А соседка вдруг настороженно спрашивает у неё: — Ты так и на рынок ходила? — Да, — равнодушно жмёт плечами Мира. — А что? — Плохо! — строго сообщает ей соседка и, наконец, торопливо объясняет гостье своё волнение. — У нас так не принято, девонька. Голову покрывать надо! А если ты с такими волосами, кому-то понравишься? Да на тебя же все деревенские мужики смотреть будут! Мирослава смущённо улыбается, не зная, что ответить соседке на её странный нрав. — Какая разница, если я замужем? — А если тебя муж приревнует? — продолжает пытать соседка. Она вновь поправляет платок на волосах Миры, борясь с внутренним перфекционизмом. Мирослава лишь отрицательно качает головой в ответ, не веря, что Иван на такое способен. Однако соседка не замолкает, продолжая: — Твой муж заходил к нам пару часов назад. Разговаривал с моим Федькой. Девочка, ты попала в большую беду… Мира изо всех сил делает вид, что не бледнеет, услышав эти слова. Вымученно улыбается хозяйке дома, которая при знакомстве оказывается Клавой, и даже позволяет усадить себя за стол да напоить натуральным травяным чаем. Но мысленно она уже совершенно не в этом доме. К себе Мирослава не торопится, но из вежливости уходит, едва допив чай. Стоит ей переступить порог дома, как она жалеет, что не осталось у Клавы навсегда. В коридоре Мира сталкивается с мужем, который совершенно спокойно крутит в пальцах садовый нож, рассматривая длинный и тонкий прут в руке. Ваня проверяет его на гибкость и на гладкость, делая вид, что не замечает вернувшуюся домой жену. — Это жестоко. Звучит совершенно убито, когда Мира сталкивается глазами со стальным взглядом мужа, стараясь не смотреть на связку метровых прутьев рядом с ним. Она даже не может пересчитать, сколько их там, пока Ваня хладнокровно берёт их в руки один за другим, срезая всё, что кажется ему лишним. Иван ничего не отвечает на тихий комментарий жены, относясь к этому проще, чем она. — Угомони Лёшку, — приказывает жене Иван, замечая, что громкие звуки игр сына раздражают его всё больше. — Мне всё равно, что ты будешь делать, но чтобы через пять минут он замолчал. Ваня не произносит вслух, что если Мирослава не справится со своими обязанностями матери и не угомонит Алексея за эти условные «пять» минут, вечером он добавит ей ещё и за это, но жена понимает его без слов. Мира с отвращением снимает с головы хлопковый белый платок, который ей услужливо вручила с утра соседка, и облегчённо выдыхает, слегка расчёсывая пальцами спутанные волосы, светло-каштанового цвета. И чем дольше Иван смотрит на её красивые, аккуратно завивающиеся локоны, тем сильнее его раздражает жена. Он категорически не понимает, в чём проблема, пока они в деревне, покрывать голову платком перед выходом из дома и не выставлять напоказ свою красоту, которая принадлежит только мужу. И меньше всего на свете Ване хочется, чтобы его семья стала объектом сплетен местных бабушек, где он будет выглядеть, как мужчина, который не может контролировать собственную жену, а Мирослава, как не самая порядочная женщина. — Знаешь что? — собираясь уходить в комнату к сыну, выдаёт вдруг Мира, когда набирается то ли смелости, то ли отчаяния. — «Прятать» ты меня не будешь. Больше этот платок я не надену. Если ты так переживаешь, что на меня будут засматриваться, завяжи глаза всем мужикам, но я под чужие нравы подстраиваться не буду! — Мирослава, — наигранно-добродушно комментирует своеволие жены Ваня, всё ещё пребывая в собственных мыслях. Он с трудом отводит от неё глаза, когда договаривает, — я же тебя не пощажу. Мира иронично окидывает взглядом количество нарезанных розог, и с горечью отвечает мужу: — Это ясно. Стойкости Мирославе хватает только на то, чтобы спокойно выдержать долгий взгляд Вани на себе, пока она пересекает коридор, скрываясь в комнате Лёшки. Но как только она оказывается в импровизированной детской, спокойствие сохранять не удаётся. Мира смотрит на сына, пытаясь унять дрожь в пальцах и незаметно стереть навернувшиеся на глаза слёзы. — Лёш, давай порисуем? — наконец, предлагает сыну она, опускаясь рядом с ним на пол. Мира обнимает ребёнка дрожащими руками и крепко прижимает Алёшку к себе, пока тот шумно мастерит башню из деревянного конструктора, а потом с радостным писком сносит её ладошкой. — Пожалуйста, — вновь ласково просит она, кидая взгляд на проём двери. Лёшка хмурит брови домиком и дуется, пытаясь выбраться из маминых рук. — Не хочу! — громко отказывается он, вновь принимаясь за конструктор. Мирослава подаёт сыну кубики и целует его в макушку. Она гладит его по светлым волосам и грустно улыбается, вновь пытаясь незаметно смахнуть слёзы с ресниц. — Алёш, давай мы с тобой во что-то очень тихое поиграем, пожалуйста? — вновь просит сына Мира, пытаясь поймать башню из кубиков, которая с грохотом летит на пол, из-за неудачно поставленного на верхушку брусочка. Мирослава умоляюще смотрит в голубые глаза сына, когда тот отвлекается от игры и поднимет на неё взгляд. Через минуту она отчаянно добавляет, замечая, как дрожит её голос, — не зли папу сильнее, пожалуйста. Алёшка вдруг сознательно кивает, с тревогой смотря на мать, и откладывает кубики в сторону. Он неуклюже встаёт с пола и идёт к столу, чтобы через секунду вернуться к Мирославе с листом бумаги и карандашами в руках. — Давай рисовать? — соглашается Лёшка, резко переходя на шёпот. Мира безучастно кивает, думая вовсе не об этом, но покорно берёт карандаш и рисует Алёшке лёгкие картинки, которые тот потом сосредоточенно раскрашивает, сидя рядом с мамой на полу в абсолютном молчании. Мирослава изо всех сил старается не думать о том, что её ждёт, но каждый раз когда она вынужденно проходит через коридор, её взгляд так не кстати встречается с «заботливо» замоченными мужем розгами в ведре, заставляя Миру морально страдать. Она закрывает Алёшке глаза ладонью, когда тот бегает из гостиной на кухню и назад, пытаясь уберечь его детскую психику. И, пожалуй, эта моральная пытка переносится Мирой гораздо тяжелее, чем порка. Время отбоя сына кажется ей подарком судьбы, потому что меньше всего на свете она хочет и дальше развлекать ребёнка, умоляя его не шуметь, когда единственное на что у Миры есть силы сейчас — разрыдаться где-нибудь в углу. Она быстро переодевает Алёшку ко сну и рассказывает ему глупую сказку, укладывая сына в постель. Лёша видит состояние мамы, поэтому не капризничает и не ворчит, покорно закрывая глаза. Мира тихонько сидит рядом с ним на кровати и держит сына за тёплую ручку до тех пор, пока его дыхание не выравнивается, и Алёшка не засыпает. Мирославе даже хочется лечь рядом с ним и притвориться, что спит, но она знает, что муж в этот спектакль всё равно не поверит, поэтому лишь поправляет одеяло на постели ребёнка и тихо выходит из детской, закрывая за собой дверь. В их спальне с мужем Мира даже успевает переодеться в ночное — в простую хлопковую ночнушку, которая так удачно подчёркивает её тонкую фигурку. Мирослава сидит на постели и думает, а не лечь ли ей в самом деле спать? Вряд ли Иван будет будить её ради того, чтобы высечь… Стоит ей об этом подумать, как в комнате появляется муж. Ваня окидывает Миру привычным холодным взглядом, заставляя жену мгновенно сжаться и покрыться мурашками. Иван молча садится на кровать рядом с ней, вновь о чём-то раздумывая. А Мирослава думает о том, что они с мужем, как чужие люди. Находятся в одной постеле, а она даже не спрашивает у Вани, где тот был; а он не интересуется, как у его благоверной и сына дела, спит ли Лёшка… — Долго будешь время тянуть? — когда пауза затягивается, совершенно спокойно спрашивает жену Ваня. Мирослава мгновенно холодеет, про себя отвечая мужу: «вечность». — Я же всё равно это сделаю, — обманчиво-мягко напоминает Мире муж. — Да сделай уже! У Мирославы сдают эмоции, и ей даже хочется покончить с тем, что ей причитается, поскорее. Но одновременно с этим она мечтает о том, чтобы ничего не было. Ваня смотрит на жену, считывая все её эмоции, и думает о том, как Мирославе не повезло с тем, что она красивая; потому что наказывать её он будет исключительно за это. И не факт, что только сегодня. Иван хладнокровно гадает, осилит ли его жена сотню розог, когда встаёт с постели, а после больно хватает Миру за руку, поднимая её на ноги. К счастью жены, он быстро понимает, что для городской хрупкой девочки сотня — это слишком. Однако, Ване очень хочется сделать ей невыносимо больно, чтобы вновь доказать Мирославе и себе, что она принадлежит только мужу, потому что тот просто не может её не ревновать. Он теряется в мыслях настолько сильно, что не сразу понимает, как оказывается в коридоре своего дачного дома, где прошла большая часть его детства. Мирослава не задаёт Ване ни одного вопроса, следуя за ним. Хотя они оба знают, что переносить обжигающие розги на кровати Мире было бы проще, отчего-то Иван не хочет делать так, чтобы его жене было легче. Поэтому он жестом приглашает Мирославу улечься на деревянную лавку в коридоре, которая уже долгое время в этом доме используется исключительно в качестве полки, а не по назначению. И такие традиции Мире не по душе. — Вань, это слишком… — стонет Мирослава, обнимая себя ледяными руками за плечи. Её всю бросает в холод при виде розог в ведре и идеально гладкой и жёсткой лавки, на которой ей предстоит лежать. — Да и Лёшка дома… Ваня морщится, когда жена вдруг вспоминает о сыне, то ли взывая к его совести, то ли пытаясь прикрыться ребёнком и избежать порки. — Тогда ты знаешь, что тебе нужно делать, — холодно отвечает на это Ваня. — Молчать. Ты же мне постоянно пытаешься доказать, что сильная. Значит справишься. Только не забывай правильно дышать. Мира с тоской смотрит в сторону спальни, понимая, что у неё больше нет отговорок. Кроме ребёнка, которого нельзя будить. А Ваня «по-мужски» скидывает эту ответственность на неё. — До субботы не подождём? — вдруг деловито спрашивает у мужа она, поражаясь собственному спокойствию. Мирослава наивно полагает, что за игрой в традиции, Иван забудет, что они собираются в пятницу уезжать в город. Но мужа не веселит её печальный юмор, и он только злится. Ваня бесцеремонно хватает жену за волосы, больно зарываясь пальцами в копну её волос на затылке, а после силой укладывает Миру на лавку. Благоверная его удивляет, когда без единого звука вдруг подчиняется воле мужа. — Ну что поговорим о твоём распутстве, жена? — вскользь спрашивает Иван, равнодушно задирая подол ночнушки благоверной до поясницы. Мирослава в траурном молчании утыкается лицом в руку и сжимается, позволяя мужу вдоволь налюбоваться на россыпь мурашек от холода и страха, которые быстро проявляются на её бёдрах и попе. Но Ваня только мысленно прикидывает, сколько прутьев переломает сегодня о тело любимой жены, выбирая из ведра первый. Стоит только мужу взмахнуть над Мирославой прутом, та начинает плакать. Холодные капли солёной воды противно капают на её тело, заставляя Миру вздрогнуть и сжаться. Ваня не тянет время и быстро примеряется розгой, пока ещё безболезненно опуская её на тело жены; чтобы уже через секунду коротко размахнуться и стегануть Мирославу по-настоящему. — Считай, Мира! — вслушиваясь в её тихие всхлипы и болезненные вздохи, приказывает жене Иван. — Один… — с трудом находит в себе силы Мирослава, сжимая пальцы по краям лавки. Больше всего она боится забыться и подставить под розгу руки. — Нет, это был примерочный, — не замечая, насколько убито звучит Мира, сообщает ей Ваня. — Один будет сейчас. Иван абсолютно не щадит жену, когда размеренно раз за разом опускает на неё розги, применяя самый суровый метод — после каждого удара, он тянет прут на себя, местами быстро рассекая благоверной кожу. Мирослава не понимает, как ей удаётся выдерживать розги без крика и не захлебнуться при этом в своих рыданиях и слезах. Если бы не присутствие Алёшки дома, она бы заверещала ещё в начале. Солёные розги совершенно невыносимые и злые, а в местах, где Ваня неосторожно рассекает жене кожу в кровь, особенно. Но Иван не торопится прерывать экзекуцию и, доламывая какой-то там по счёту прут, решает устроить Мире небольшую передышку, за которую, он уверен, жена благодарна ему не будет. На минуту он скрывается в кухне, а после возвращается к Мирославе, растирая в ладонях соль. С лживой нежностью, на которую он не способен, Ваня втирает соль в попу и бёдра жены, и только через минуту, когда у Миры темнеет в глазах от новой и резкой боли, она понимает, что придумал её муж. А Иван выбирает новую розгу, про себя говоря, что эта последняя. Соль медленно разъедает свежие раны, вызывая не только боль, но и жжение, и зуд, и Мирослава совершенно забывает про сына, сдаваясь под пытками мужа. Громко рыдая, Мира вдруг пронзительно верещит, умоляя мужа остановиться. Иван относится к просьбам жены равнодушно, как и к её слезам. Внезапно опускает розгу Мирославе на спину, оставляя на её бледной коже длинную красную полосу поперёк плеч, и заставляя жену резко дёрнуться. — Надеюсь, это научит тебя прилично одеваться, — строго произносит Ваня, гадая, не добавить ли обессиленной жене ещё пару просечек на спине для красоты. А Мира только вновь теряется в пространстве и кричит, заставляя мужа поморщиться от её писков. Он не понимает, почему каждый раз жене нужно так отчаянно верещать, вместо того, чтобы обдумывать своё поведение. К счастью, на помощь Мирославе приходит Лёшка. Сын ожидаемо просыпается от криков и рыданий мамы, и выбегает из своей спальни. — Мамочка! — кричит Алёшка, появляясь в коридоре. Широко-раскрытыми глазами он смотрит на отца, ощущая детскую ненависть к тому, кто причиняет маме боль. Иван первый замечает сына на пороге и ради приличий тут же опускает подол ночного платья Миры вниз, прикрывая её тело, а затем и бросает на пол прут. Мирослава чувствует тёплое прикосновение испуганного сына к своей щеке и через силу приходит в себя. Она тут же сползает с лавки на пол и прижимает к себе ребёнка, находя в нём утешение. Алёшка жмётся к матери, обнимая её руками, но смотрит исключительно на отца. — Папа, не надо! — отчаянно просит Ваню Лёша. Иван с отвращением смотрит на жалкие попытки сына спасти свою мать, считая, что мальчик должен с детства вести себя, как мужчина, и не лезть туда, куда его не просили. И уж тем более не заливаться слезами, при виде привычного воспитания жены. А Лёшка только со злостью смотрит на папу, пытаясь справиться с собственным страхом, но маму не отпускает. — Не вздумай мне тут растить из сына какого-то сопляка нежного! — угрожает жене Иван. Он вообще не считает правильным для матери обнимать или носить на руках ребёнка прилюдно. Даже при родном отце. А уж в таких обстоятельствах… — Не переживай, — «успокаивает» мужа Мирослава, не справляясь с эмоциями. — Ты вырастишь из него такого же тирана. От пощёчины мужа её спасет сын. Лёша, крепко обнимая мать, неосознанно закрывает её от отца своим тельцем, забираясь Мирославе на руки. Он пытается поцеловать маму, но та уворачивается от его поцелуев, просто прижимая голову сына к своему плечу. Ваня равнодушно смотрит на рыдающую Миру на полу, которая не может справиться с своей истерикой, и даже не задумывается о том, чтобы ей помочь или утешить. Вместо этого он отдаёт жене новый приказ, который не похож на просьбу даже издалека: — Хватит рыдать. Уложи Алёшку и иди спать. Мирослава бездумно кивает, укачивая сына в руках. Больше всего на свете она мечтает о том, чтобы муж ушёл, наконец, в спальню и оставил её одну. И эту немую просьбу жены Иван выполняет, выходя из коридора. Лёша терпеливо ждёт, пока мама успокоится, тихонько сидя в её руках, а потом тихо зовёт её спать: — Мам, пойдём ко мне? У меня большая кровать. Мира улыбается доброте сына и кивает. С мужем спать она сегодня точно не собирается. Укладываясь в постель с Алёшкой, Мирослава вновь принимается выдумывать для него сказки, превозмогая собственную боль, и Лёшка её внимательно слушает. К счастью, сын быстро засыпает, успокаивающе сопя носом рядом, а Мира ещё долго беззвучно плачет, стараясь не ворочаться в постели и уснуть. Однако, утром она всё равно встаёт раньше Ивана, с неприязнью обходя в коридоре розги, и собирает на раннюю прогулку сына. Чёртов платок специально для мужа она оставляет на самом видном месте. Мирослава остаётся верна своему слову и выходит из дома, ничем не покрывая свои распущенные густые волосы.