Winter is for Ghosts

- Здесь жарко и тоска смертная. Благослови, конечно, господь тех, кто заселил нас в хоть сколько-то приличный клоповник, но твою мать. Из душа вышел, да даже выйти не успел, только дверь открыл, уже обратно мыться надо. Завидую тебе сейчас. Стив улыбается. - Ты сучился последние две недели, что, мол, холодно. И снег, и остальное, и вообще. Вот, пожинай. Разнообразие, снега там точно нет. - Ага, тут вместо снега песок. И пули. – голос Барнса схлопывается на слове мгновенно, как опустевший винтовочный кейс. Стиву откатывает этим тембром в грудь, как ударом, прямо в центр грудины. И там что-то трескается. Трескается его собственный голос, когда он говорит: - Береги себя, я прошу, - он почти скулит под давлением боли. Этого неизжившего себя страха перед снегом. Перед тем, что он несет с собой. Баки мягко смеется в ответ, страх медленно, но неизбежно сглаживается этим звуком, тает под внезапным невидным здесь солнцем. Незримо присутствующим. Этот звук близко, прямо у уха, боже, мобильная связь и современные возможности звукопередачи просто божье благословение. Когда физически голос Барнса звучит за тысячи миль от Стива. Другой континент, другое полушарие, другой часовой пояс, другая иссушенная тысячелетиями солнца жара и тысячелетия варварства войны. Как другой мир. Но его голос здесь. Со Стивом. Роджерс представляет его там, в душном дрожащем жаре, так, что камуфляж мгновенно расплывается на спине абстракцией роршаховских пятен. Стив неизменно видит в каждом суть жизни в любом неповторимом моменте. Он видит тонкую вуаль загара, приставшую мгновенно к влажной коже открытых рук и шеи. Солнце так любит Барнса. Стив видит изгиб его шеи, уязвимые грани выставленного горла, упрямую твердую линию задранного подбородка, глубокие острые серпы теней в углах рта, когда он смеется. Как меняется его лицо, как меняется он весь, когда вот так смеется, рядом со Стивом – бог, позабавленный любимым своим созданием. Роджерс и чувствует себя соответственно: бестолковым и бестолково гордым. До неистовства. Когда Баки Барнс смеется – Стив сам почти чувствует себя богом. - Я берегу, малыш, ты же знаешь, - мягко отвечает Барнс на ту ноющую мольбу, о которой Роджерс успел почти забыть. – тут еще целый отряд таких, берегущих, и все на мою голову. И что вообще ты сделал с Роллинзом, что тот съехал с лекции о бронежилетах на гундеж о сырых овощах, боже. Ты бы слышал. К двадцатой минуте я решил, что он хочет посадить меня на диету и лишить сладкого. - Не так уж неправ будет вообще-то, овощи полезные, - не удерживается Роджерс, думая, что с Джеком в воспитательный момент умудрился-таки перегнуть, и пообещав себе не забыть выписать тому премию. Хотя бы за попытку. И моральный ущерб. - О, брось, - фыркает Барнс, - не хватало еще чтоб мои же штурмовики надо мной кудахтали. Прекрати дезморалить мой отряд, капитан, а то они с операций будут возвращаться с охапкой огурцов в заднице у каждого. Раз овощи такие полезные. Стив смеется в ответ, не может не. Ему так хорошо. Серый, бессветный от тумана и облачности, февраль исходит в жаркий, раскаленный до золота полдень прямо здесь и сейчас, в вашингтонской квартире Роджерса. Стив греется под голосом Баки. Ему так тепло. Он слышит где-то за спиной Барнса раздраженный окрик Рамлоу – хрустом гравия по изжаренному бетону, но так же – слишком вне холода, слишком знакомо. Тепло. Он улыбается, и слышит – слышит, как улыбается Баки: - Как хорошо, когда мама орет не на меня. Стив хмыкает: - Ладно тебе, когда это Брок на тебя орал. - Да было пару раз, - отвечает с велюровой усмешкой Барнс, - кажется, тогда же он орал и на тебя. Роджерс помнит. И ему становится почти жарко. Он слушает, как Баки дышит, тихо рассказывая что-то из вчерашнего вечера, подставляет его голосу промерзшее за время разлуки нутро, раскрывается весь под этот незримый поток живого горячего света. Он столько всего хотел бы сказать ему сейчас. Так много, так долго он носил и растил в себе эту молчащую голодную бездну. Он так хотел бы наконец рассказать ему. Но он уже знает, что нужно сказать дальше. Самый необходимый минимум, жалкая толика, но и она – правда. - Я скучаю, Бак. Мягкий барнсов выдох ложится ощущением прикосновения на загривок. - Я тоже, малыш, - отвечает Баки серьезным тоном. - Лучше бы я сейчас с тобой там был, - Стив снова скулит. - Успел устать наконец от долгожданной мерзкой вашингтонской зимы, да? А ныл все лето, ну когда уже наконец, рановато ты … Голос Баки истончается по краям слов и стихает на фоне дефолтного рингтона входящего звонка. Вдова. Роджерс тапает на прием вызова и динамик. - Стив? Через полчаса двигаем. Собирайся. - Да, буду. – хрипит он и обрывает вызов. Воспроизведение записи автоматически встало на паузу. Стив вытаскивает наушники промерзшими до костей пальцами. Сворачивает запись, единственную, сохраненную в корневом диске смартфона. Поднимается с дивана в мгновенно и крепко обнявший влажный серый холод. Ноябрь в этом году больше похож на февраль. Словно зима тогда так и не закончилась.