Немного

В больнице неприятно пахло спиртом и хлоркой. Белые заунывные стены кричали трещинами и плакали опавшей на кафель штукатуркой. Никита идёт по полупустым коридорам, сверяясь с листом направления и номерами кабинетов, изредка прерываясь на сиплый кашель. Десять минут ходьбы по больничным муравейником окончательно запутали Енисейского, и он присел на скамью возле одного из процедурных кабинетов. Всё вглядывается в сжатые в ладонях направления, да хмурится. В нагрудном кармане чувствуется пачка сигарет. От желания курить аж в пальцах покалывает, но Никита стоически все сносит. Представляет бледное лицо Серёжи, который и без этого будет страшно опечален, и эта идея быстро испаряется. Поэтому, собственно, не остаётся ничего другого, кроме как концентрироваться на кривом почерке участкового врача, забивая голову лишь этим. Енисейский бы так и сидел, глядя на бумажки, если бы не шарканье, с которым к нему кто-то подошёл. Поднимая взгляд в сторону звука, парень встречается с бледно-голубыми блюдцами, которые смотрели на него, как на часть интерьера. — Привет, — первым заговорил Никита, отмахиваясь в сторону, уступая незнакомке место. — Привет. Вид у девушки очень уставший. Она подкатывает систему поближе к себе, присаживаясь на самый край скамейки. Длинные белые волосы падают с плеч, шторами закрывая бледное, едва ли не серое лицо. «Словно снег», — думает Енисейский, наблюдая, как тонкие пальцы юрко убирают светлые пряди за ухо. Они так и сидят в тишине, пока шепот медсестёр-сплетниц и гудение старенького лифта не заглушает мерный голос незнакомки. — Я Вероника, — говорит она. — Никита, — в ответ представляется Енисейский, подавляя желание по привычке протянуть руку. — Что ты тут делаешь? — наугад спрашивает он. — Как видишь, болею, — кивая на систему, говорит Вероника. — Или умираю. Не знаю. Как повезёт. Флегматичный взгляд натыкается на сочувствие в зелени глаз Никиты. — А ты? — А что я? Я, вот, тоже болеть пришел, — парень дёргает кучкой направлений, сжатых в ладони. — Или умирать. Наверно, всё-таки второе. Вероника понимающе кивает. — У меня лейкемия. На моей стадии возможно только потянуть время. Фантастика, — бесцветным голосом говорит девушка. — Какой набор у тебя? — Рак лёгких, — Никита нервно дёргает плечами, но говорить не прекращает. — На моей стадии выживаемость не добирается и до двух лет. Почему-то квадратный и слегка жёлтый от времени кафель кажется куда интереснее, поэтому Никита, теребя замок куртки, берётся его разглядывать. Вероника этот жест улавливает быстро, и краем глаза парень видит, как та понимающе кивает, отводя взгляд. Не хочет стеснять. — Никит, — зовёт девушка. — А ты боишься? Вопрос звучит так легко, но быстро ставит Никиту врасплох, вынуждая вернуть удивленный и немного встревоженный взгляд на Веронику. — Смерти? Да. — А есть ради кого бояться? — допытывает девушка. — Есть, — сипит Енисейский, представляя изнеможенное лицо Серёжи. — Он ещё не знает. Наверно, попытается сказать что-то вроде «всё будет хорошо», но я не шибко в это верю. Вероника молчит так красноречиво, что Никите кажется, будто она сейчас просто встанет и уйдет. Но вместо ожидаемого та лишь кивает, обрабатывая информацию, и возвращает терпкий голубой взгляд на парня. — Знаешь, можно верить и в отсутствие веры, — зачем-то говорит светловолосая, слегка наклоняя голову. Точно кого-то цитирует. Енисейский лишь поджимает искусанные губы. — А ты? — вопрошает он. — А ты боишься? Вероника поджимает бледные губы. Поджимает и смотрит так смиренно, что делается совестно. Она подгоняет систему ближе, отточенными движениями фиксируя катетер на какую-то известную только ей скорость, и тут же возвращает взгляд на парня. — Немного, — говорит наконец девушка, неясно дёргая плечами. Говорит и смолкает, продолжая сверлить Никиту взглядом. Во взгляде этом почему-то читается полная противоположность. Вероника сжимает и разжимает губы ещё пару раз, после чего, видимо, бросив попытки, поднимается со скамейки, поудобнее перехватывая стойку системы. — Удачи, — говорит та, окидывая парня взглядом, и на прощанье машет рукой. Никита, занятый расшифровкой ее чувств, запоздало кричит ей в спину сиплое «пока!», ответом на которое становится поднятая ладонь. «Боятся все», — подытоживает для себя Никита, поднимаясь следом. Да, боятся все. Только все делают это по-своему.