Белый сад

            Мало кто после таких кошмарных снов был бы весел и равнодушен к тому, что было увидено. Особенно те, кто давно потерял душевное спокойствие — такие, как, например, Клауд. Всё утро он ходил нервный и раздражительнее больше обычного, бледен, словно увидел призрака. Гуляя по захолустьям, не зная, куда поддаться, он наткнулся на бандитов — в свою очередь, бандиты наткнулись на него. Надо ли говорить, что они потом горько пожалели, что напали на паренька, так ещё и назвав его «пассивной сучкой». Отделятся легко им не удалось, ибо «пассивная сучка» выпустила весь гнев на них, заодно их же и ограбив.       К середине дня переживший кошмары всё же успокоился, занявшись просьбами жителей трущоб (не за простое «спасибо», конечно), и когда дел больше не осталось, он, подобно послушному мальчику, идущему в школу, направился в бар «Седьмое небо».       В баре никого не было кроме двух членов «Лавины» — Баррета и Тифы, довольных компанией друг друга. Стоило Клауду войти и услышать их добрый смех, он сразу понял — миссий у «Лавины» на ближайшее время не запланировано. Что расстраивало — хоть так он бы отвлекся от мрачных мыслей, преследовавших его каждый день.       — А вот и наш яркий одуванчик! Соизволил прийти! — расхохотался Баррет, и выпил шот, после чего поставил громко пустую стопку на место. — Ты вовремя приперся — у нас тут важное совещание.       Важное совещание — два члена эко-террористической тусовки, один из которых преспокойно бухал.       — Сто пятьдесят анекдотов про Шин-ру? — фыркнул Страйф в ответ, и нехотя присел за барную стойку. В самом дальнем, противоположном конце от Баррета.       — Сколько, мальчишка, нужно СОЛДАТ первого класса, чтобы закрутить лампочку?       Клауд знал продолжение шутки, и, как бы говоря, что она ему надоела и вызывает отвращение, поморщился и покосился на Баррета. Но тот продолжил, как ни в чем не бывало:       — Нисколько! Они все жуть как заняты лизанием жопы Шин-ры!       По бару разлился его громкий, басовый смех. Стоило только Тифе взглянуть на него с легким уколом, мужчина тут же прекратил, виновато взглянув ей в ответ.       — Но у нас и впрямь важное совещание, Клауд. Пусть не на тему Шин-ры. — начала она, улыбнувшись мило им обоим. — В трущобах праздник! Будет свадьба, и мы думаем, как помочь с его проведением.       При слове «свадьба», Клауд, сам не понимая, почему, вспомнил запах гари и чью-то виноватую улыбку. Его бросило в дрожь. Но ни Тифа, ни Баррет не заметили этого, ибо заняли голову мыслями о возникшей проблеме:       — Ублюдки солдатики-постовые покоя людям не дадут даже здесь. Скажут, что такое скопление людей — организованный митинг!       — Именно поэтому мы должны с ними как-нибудь договориться.       — Какое договориться, Тифа, дорогая? Есть только один вариант! Набить им морды!       — Мы должны попробовать сперва с ними договорится, ну же. Вдруг выйдет?       — Только если подкупить этих жадных.       Они оба замолчали, задумавшись над решением проблемы. Тут вдруг Клауд молча встал, подошел к ним и резким движением руки вывалил что-то громко на стойку перед их носами.       Члены «Лавины» обомлели.       — Сегодня на меня напали бандиты. Зря только они это сделали. Этого должно хватить на подкуп… А, и сдача останется купить белые розы…       Парень развернулся и направился к выходу, будто и не выкладывал небывалую сумму гил в тяжелом мешке, размером с три кулака.       — И ты отдашь всю сумму, мальчишка Шин-ры? — пораженно спросил Баррет, удивленный таким актом щедрости, казалось бы, от такого скупого наемника.       — Я не мальчишка Шин-ры. Раз. Пусть свадьба пройдет нормально. Два. И три? С вас должок.       Клауд вышел из бара без лишних слов, оставив шокированного Баррета и улыбчивую Тифу.       — Я же говорила, он хороший парень! Просто… С ним теперь труднее, чем раньше, в детстве.       — Не хотелось бы оставаться в долгу у такого затюканного мальчишки.       — Брось, думаю, он забудет об этом. Он сказал это для вида.       — Героя из себя строит, а? Ха-ха!

***

      Свадьба, к счастью для трущоб сектора семь, прошла на славу, не считая одного странного происшествия — кто-то устроил поджег наспех сделанного алтаря Минервы под открытым небом, однако вовремя удалось всё потушить и спасти алтарь. Если бы огонь разошелся — беде не миновать. Виновника так и не нашли, словно он из ниоткуда взялся и в никуда пропал.       Кто-то разгневался на чужое счастье.       Всю ночь трущоба не смыкала глаз — народ веселился. И Клауд тоже не спал — смотрел на железный «кусочек пиццы» высоко-высоко над ними всеми, сидя в гордом одиночестве на станции, на которой никого не бывает в такой поздний час, и когда поезда не ходят.       Сидя на скамейке, на которой давно краска облезла, он иногда бубнил себе под нос «не спать». Краем глаза он увидел, как к скамейке, на которой он сидел, вдруг с важностью и величием шел уличный белый кот. Страйфу поначалу было всё равно, но когда четырехлапый незнакомец запрыгнул на скамейку, он лениво махнул рукой:       — Иди найди другое место.       Кот что-то мякнул в ответ, уставившись на парня. Ух, какие злые, зеленые глаза. Парень ожидал, что животное испугается и уйдет, но этого не произошло — напротив, кот сделал смелый ход, и… Лег на его колени.       Клауд недовольно охнул, взял его за шкирку и поставил на землю.       — Иди в другое место. Давай!       Но тот не сдвинулся с места, настойчиво глядя в глаза человека. Внезапно, словно запоздало разозлившись, он округлил глаза, зашипел, замяукал, и начал наворачивать небольшие круги, будто настаивая на своем.       Кот заметно хромал, кончик его хвоста будто недавно подгорел, левое ухо было оторвано. Очередной уличный кот со злыми глазами, но невероятно грустным мяуканьем. И Страйфу стало стыдно за себя. Всего-то кот, что с него взять.       Потому, когда тот обратно запрыгнул на скамейку, и опять прилег на колени Клауда, он лишь устало вздохнул и формально произнес:       — Ладно. Так уж и быть. Надеюсь, ты не блохастый.       Взгляд кота был ответом — не я блохастый, а ты.       На том и порешили.       Слышалась приглушенно издалека жизнь разгульной толпы. Огни железного зла над его головой, вместо звезд, присматривали за ним. Сухой ветер нежно поцеловал парня в щёку. Кот мурчал на его коленях, довольный собой.       Слова «не спать» больше не раздавались со стороны человека по имени Клауд.

***

      Кусты роз. Красивые, красивые розы. Белые, молочные розы. И одна красная, чудесная роза, лежавшая на столике. Ожидающая, когда отче отдаст её тому самому, особенному.       За столиком сидел отец столь чудесного места, как этот сад, но на лице его отражалось ожесточенность, недовольство, так сильно контрастирующее с невинными цветками. Напротив него сидел… Нет, не то слово. Напротив него стоял на стуле портрет женщины, бессердечной, жестокой, нечеловеческой.       На столике стоял бумажный макет небольшого городка с милыми, простыми домиками. Стоило мужчине кончиком пальца прикоснутся к любому домику — тот тут же вспыхивал, и вскоре загорался каждый домик, превращаясь в пепел.       Портрет молчал.       Стоило городку догореть, он тут же возрождался. И всё повторялось по кругу… Словно показывая это портрету, мужчина хвастался чем-то незамысловатым…       В ответ было лишь молчание.       Сефирот остановился, верно, на сто третьем разе, махнул рукой, и из ниоткуда взялась чашка горячего чая, и не успев сделать глоток, едва он взялся, как послышался знакомый голос:       — Уходи.       Сефирот поставил обратно чашку на блюдце, фыркнув. Хлопнув в ладоши, макет деревушки и таинственный портрет растворились в воздухе, зато на столе появилась ещё одна чашка чая и книга.       — …Блохастый пес выгоняет меня из моего же сада. Забавно.       — Ты всего лишь мой сон! — настойчиво продолжил Клауд, словно его слова магическим образом становились правдой — Потому приказываю — свали к Ифриту!       — Ах, сон. Я думал, ты меня считаешь кошмаром.       Сефирот взглянул на него украдкой, и увидев настойчивость в его мрачном лице, понял, что стоит рассказать, в чем дело.       — Да будет тебе известно, что ты сам приходишь в мой сад. Сад, что существует в лайфстриме, и в то же время, вне его.       — Сам прихожу?..       — Может, хочешь меня увидеть, может, хочешь поговорить. Потому, предлагаю тебе повести себя, как солдат, а не как пес, присесть и…       Когда он хотел договорить про чай, Клауд быстрым шагом подошел ко столу и ударил по нему кулаком со всей силы. Чашки издали неприятный звон. И чашка, приготовленная гостю сада, с прощальным отблеском света, разбилась вдребезги.       — Я не собираюсь любезничать с мудаком!       Мудак только закрыл глаза, говоря «будь по-твоему». Назвал мудаком — значит, и есть мудак. Грубости какие…       Как бог может извинится перед человеком и показать ему свою любовь? Как может охотник извинится перед своей добычей и показать свою любовь? Ах, ну разве должен бог извинятся перед человеком, а охотник перед добычей? Ах, разве возможна любовь от бога к человеку, от охотника к добыче?       Ах, разве должен он проявлять хоть капельку сочувствия, сострадания и доброты к Клауду, пусть и наигранное, пусть и лживое, пусть ради того, чтобы потешить своё эго?       Ах, разве возможна…       Даже так. Сефирот встал с места, взял розу и показал её Клауду, который тут же растерялся.       — Я в некоторой степени благодарен, что судьба сводит нас. Так я могу разрушать порядок и созидать хаос, смотря на твоё недовольное лицо. Прощу прощения, что наслаждаюсь этим.       Садовые ножницы в горле — и не очень удобно говорить.       — Извинения не приняты.       Клауд, приложив силы, вытащил ножницы — вишневый сок жизни гордо забился ключом, и страшная фигура страшного монстра пошатнулась. Красная роза выпала из его рук.       Сефирот упал на колени, и, что удивительно, пока ещё был жив, безуспешно пытаясь сделать вдох. Больно. В последний раз этот неприятный укол позора и проигрыша он испытывал… Да, тогда. Слишком опьяненный злостью и самодовольствием, он не воспринял паренька всерьез, за что поплатился жизнью. Опять. Повторилось.       Ему чудилось, будто тысяча игл впились в его горло, в его разум и сердце. Каждая игла принадлежала человеку по имени Клауд, и каждую из них тот яростно вбивал в тело монстра, проявляя нечеловеческую жестокость. Было больно. Сефирот бессмысленно прикоснулся к шее, к смертельной ране, думая, что надо вытащить каждую иглу, что фыркает, как Клауд, что проклинает его, как Клауд.       Злость от проигрыша. Но на этот раз ему стало и чутка обидно. Обидно, что он не успел приколоть красную розу к груди Клауду и увидеть его красное от гнева личико.       Тело рухнуло на землю, и лужа крови, как бы обвиняя гостя в неподобающем поведении, поползла к его ногам. Гость чудесного сада только застыл на месте, тяжело дыша.       Он не был каким-то жестоким убийцей, маньяком или кем-то ещё такого рода. Был солдатом, нынче наемник. А потому рука, в которой он держал ножницы, дрожала, но глаза ничего не выражали. Только в том, как он нахмурился, проявлялся страх, что страшная фигура страшного монстра встанет на ноги. Но этого не произошло. Он спокойно вздохнул, отпуская напряжение, и вытер ладонью пот с лица.       В саду стало тихо. Но уже не мирно.       Клауд опустил взгляд, и наткнулся на красную розу, к её немилости купавшиеся в крови собственного отца. Парень тут же её поднял, сам не зная, зачем. Она была пышнее любой белой розы в этом саду. Пылкая своими шипами. Клауд укололся, цокнув от неприятного ощущения. Не зная, куда её подевать, и чувствуя, что не хочет её выбрасывать, он приколол её груди. Как завянет — выбросит.       Без сентиментальных чувств, перешагнув труп врага, парень отправился на поиски выхода из сада, имея только самого себя, окровавленные садовые ножницы и окровавленную красную розу.       Не питая особых надежд, что он отсюда выберется сам, он внезапно увидел конец сада, и что главное — тропинку. А вела эта тропинка…       В одно запыленное, давнее местечко.       Нибельхейм.       Клауд Страйф бросился бежать, одновременно понимая, что это сон, иллюзия, ложь, и в то же время позволяя сну, иллюзии и лжи стать для него правдой. На его лице появилась слабая, но необычайно милая улыбка, которую в последний раз видели много лет назад.       В городе было серо и уныло. Солнце не светило. Но всё равно — из центра города доносился шум толпы. Клауд направился туда, забыв обо всем на свете, и даже окровавленные ножницы в его кармане не могли напомнить ему о содеянном.       Было множество длинных столов, на них стояли вазы с белыми розами. Люди стояли кучками, говорили, но тихо и сдержанно. В воздухе витала печаль, и сожаление, подобно запаху гари, нельзя было проигнорировать. Дома были скромно украшены цветами, черными лентами, горели не к месту свечи — ведь была середина дня. Солдаты вели себя неформально, и ходили по трое человек, поджав губы. Взглянув на них, Клауд сразу понял, в чем дело.       Были похороны.       Две знакомые фигуры. Тифа… И кто-то ещё. Кого парень не мог никак вспомнить. Они помахали ему рукой, как ни в чем не бывало.       — Много людей погибло. — не к месту спокойно заговорила Тифа с парнем рядом с собой — Хорошо, что ты и Клауд оказались в порядке.       — Да, повезло, так повезло. Какой же я везунчик. — незнакомец тут же обратился к Страйфу, стоило ему к ним подойти — Но мы не сможем уехать в Мидгар, пока не закончим одно дельце.       — …Какое ещё дело?       Клауд взглянул на Тифу в надежде, что она ему всё объяснит и дымка образов наконец пропадет. Но, к сожалению, она лишь улыбнулась шире в ответ.       Незнакомый парень ответил:       — Какое-какое? Похороны! Все тебя заждались, Клауд! Преподнесешь цветы — и дело с концом.       — Какая красивая роза! — девушка поддалась вперед, хлопнув в ладоши — Я думаю, она и подойдет.       И Страйф, словно осознав, что от него требовалось и куда идти, направился к гробу посреди городка. Люди не обращали на него внимания, словно он был здесь призраком.       В гробу лежал кто-то. Знакомый и вместе с тем — незнакомый. Кто-то, кого стоило боятся, и кто-то, кого Клауд знал, что может победить. С каждым шагом он чувствовал, как теряет самообладание, с каждым шагом он чувствовал, что хочет что-то прокричать.       И подойдя к гробу, парень закусил губу и застыл, ожидая чуда, а может, проклятия — мертвый воскреснет, и белые розы все разом станут красные.       Он протянул руку с розой. Надо всего лишь положить её на крышку гроба и уйти с чистой совестью в чудесное будущее с друзьями. Подальше от могилы кого бы то ни было.       Крышку гроба пробила рука. Раздался такой характерный звук, как когда рубят дерево. Рука дьявола из ада, не иначе. И она схватила тонкую руку Клауда, вцепилась мертвой хваткой, не отпускала. И парень наконец заорал слова, что всё это время жужжали в его голове, мучительно полоскались в горле желчью:       — Бегите!!! Сефирот жив!!!       В городе поднялась паника. Люди бросились бежать, кричали. Дома загорелись. Небо заволокло тучами. Белые розы стали бардового цвета.       Клауд вытащил второй рукой из кармана окровавленные ножницы и начал их острием бить по щупальцу злодея.       — Отпусти, гад! Отпусти!!!       К нему подбежала Тифа, и парень, которого он не мог вспомнить, но который точно был другом. Они попытались помочь ему вырваться из цепкой хватки монстра, но всё было без толку. И словно в наказание за прерывание священной церемонии, они, будто умерев мгновенно, попадали на землю.       За его спиной, где-то там среди домов, заорала женщина. Никто иная, как его мать. О, какой страшный, полный ужаса крик.       От обиды и гнева Клауд заорал нечеловеческим голосом.       Он бился, вырывал руку, не отнимая взгляда от дьявольской руки. Раздался приглушенный смех по ту сторону крышки гроба, полный самодовольствия, зла, и ещё раз зла.       — Ты должен был быть героем! — Клауд нанес удар — Мой друг должен был стать известным героем! — заорал он с новой силой, сам не понимая, что он только что произнес. Ещё один удар, отчаяннее предыдущего — Моя мать мертва! Моим друзьям больно! Ты мразь, мразь, мразь, мразь!!!       Смех стал ещё громче. Теперь в нем слышались нотки безумия от невыносимой тоски.       — Я убил тебя один раз, Сефирот, значит убью хоть сотню раз!       Финальный удар, подобно финальному аккорду, и жизнь человека из гроба подошла к концу.       В воздухе висел черный, густой дым. Огонь хулиганил, прыгал с дома на дом, искры летали. Клауд стоял, дрожа всем телом, прерывисто дыша. Не был страшен ему огонь. Плевать было, что дым заполоняет легкие. Он проследит, чтобы монстр не вырвался из гроба. Он проследит, чтобы монстр больше никого не тронул пальцем.       Рука Сефирота всё продолжала держать Клауда. Красная роза смеялась, повторяя, какая же пылкая

ненависть

      Пошел дождь, но огонь это не останавливало — наоборот, что странно, он разошелся с новой силой. Клауду было дурно от дыма в легких и всего пережитого. Больше не раздавались крики. Казалось, деревня опустела. Наступила черная, как крылья одного монстра, ночь, слишком темная, чтобы он мог что-либо разглядеть кроме гроба перед собой. Какая досада. Казалось, даже природа насмехалась над ним, намекая

тебе остается только сторожить чужой гроб до конца времен, вечно на этот самый гроб глядя

      Он тяжело вздохнул. Рука всё ещё не отпускала его.       — …Эй, Сефирот. Отпусти. У меня идея возникла. Тебе понравится.       Рука послушалась.       Клауд Страйф, приложив все силы, что у него остались, спихнул крышку гроба. В нем и впрямь лежал монстр, мирно спавший среди желтых ирисов, белых роз и сирени. Дождь капал на его лицо, не способное пробудить его, заставить его ресницы дрогнуть. Дышавший, живой парень глядел на представленную перед ним картину, чувствуя, как огонь подступает к его ногам.       Один цветок нескромно лежал на лице умершего, мешался. Клауд тут же убрал его в сторону, коснувшись щеки Сефирота.       — Сладких снов тогда, что ли?..