а в ванне красные розы

Нам надо прекратить общение, извини 17:26

чонин? почему? это шутка?

17:30

В следующем сообщении был указан какой-то адрес. Сынмин подумать не мог, что название улицы, в существовании которой он очень сомневался, номер дома и квартиры заставят его броситься к выходу из своей коморки и, сорвав с крючка в коридоре кожаную куртку, ждать на улице такси. Благо дома были родители. Они остались дома с Сони, а юноша отделался простым «пойду погуляю». Правда, даже тут Мину пришлось соврать. Уже в такси в голову бились только мятежные мысли, несмотря на то, что он не разбирался в ситуации, повода успокоиться не было. Обычно парень находил зацепку, перекипал, считывая 99 причин жить. А сейчас он не знал, чего можно ожидать, не знал, зачем едет в то место, о котором не знает. Вообще был не в силах соображать идентично, мысли стали одним истлевающим озером. Поэтому Сынмин поругался с таксистом, который посчитал юношу нервным, потом, после долгих раздумий, извинился несколько раз, заплатив в два раза больше, и на оставшиеся деньги купил букет из семи красных роз. Сам всю дорогу не мог понять, зачем. Но когда стало нужно найти дом, указанный в адресе, который Сынмин запомнил наизусть благодаря многократной настороженности, отражавшейся вечными заглядываниями в телефон, было уже не до этого. Парень лепетал себе под нос разные ругательства, пока шастал по двору и усердствовал найти нужный дом. Оказывается, что он стоял самым первым, а Мин с самого начала прошёл мимо, не планируя возвращаться. Ему помог сориентироваться местный житель, которому шатен не давал прохода, пока тот не сказал, где находится дом 63Б. И, не оставив после себя банального «спасибо», понёсся к подъезду. Тут время остановилось, а потом пошло на секунды, когда Ким, стоя с прикусанной губой у нужной квартиры, изучал открытую дверь. В голове мимолетом пролетали мысли о том, что юноша, возможно, совершает фатальную ошибку, тащась куда-то в неизвестность. Он делает один шаг, преодолевая границу и закрывая за собой дверь, второй, третий. Громким шёпотом: — Чонин? — затем переходит на нормальный тон. — Ян Чонин? Ватными ногами парень неосознанно шагал по комнатам, на повторе произнося одно и то же имя. Но его владелец не отзывался. — Чон...Нин, твою мать! Сынмин чуть не отпрыгнул когда увидел, что в ванной лежит...тело? Бездыханное тело? Действительно, в ванне лежало тело Ян Чонина. На руках двумя до сих пор кровоточащими шрамами, идущими от запястьев до самых концов предплечья, была выцарапана вся боль Чона, окрасившая ледяную воду в алый цвет. Да, красила не кровь, а боль. И Мин почувствовал всю ту хворь, принудившую Чона учинить то, на что тот, казалось, был неспособен. Только старшему не знать, что Нину не было больно в момент, когда он лезвием простраивал дорожку по своей бледной, заледенелой коже. Все те муки, бурлящие в венах младшего, утекли в воду вместе с его жизнью. Единственное, что ему не давало покоя тогда — его мысли. Мысли о том, что будет после смерти. Наверное, даже обычный чёрный экран был бы лучше ситуации, в которую попал юноша. Его добивала неопределённость. Своя неопределённость, неопределённость старшего. Было странно произносить «я люблю тебя», смотря в глаза сводящему с ума шатену. В том то и дело, что сводящему с ума. Чонин слетал с катушек от одной мысли, что целовался с ним. Словно силы свыше управляли им тогда. Но ему нравилось. Одновременно нравилось и пугало. «А Сынмин думает так же? Как он отреагирует на мою смерть?» — последняя мысль, пролетевшая в голове Чона, будто пуля в висок. Дальше всё пропало. Не только мысли. Следы от крови попали на белую рубашку, через которую, благодаря влаге, вырисовывались очертания тощей, неподвижной фигуры. Рубиновая жидкость, скоплениями капель, мерцала на краях ванны, поблескивала и на сделанной из белого мрамора плитке, медленно скатывалась вниз. На полу были рассыпаны цветные упаковки таблеток, несколько плавали в воде, рядом с телефоном. Но больше всего в глаза бросались не таблетки, не телефон, а нож. Охотничий нож, лезвие которого от и до испачкано кровью. Живого места нет. Сынмин передрогнул, увидев эту картину. Паника подкатила тошнотой к горлу, Мин растерялся, но всё равно механически кинул кожаную куртку на пол, стянул с себя чистую, белую футболку и, подняв тот самый нож порывисто трясущимися руками, сделал надрез на её конце. Дальше он разорвал ткань напополам сам, без какой-либо помощи. Сынмин подошёл ближе, уселся на край ванны и вытащил из воды тощую руку Чона, зубами удерживая одну половину футболки. Складывалось ощущение, что Мин сам сейчас откинется прямо тут, если будет так же рассматривать своего недышащего Нина. Его раненные предплечья. Его лицо, в котором больше нет жизни. Поэтому старший, спустя несколько вдохов, не сопровождающихся выдохами, принялся туго затягивать шрам сначала на левой руке, потом, другой половиной футболки, на правой. — Ну же, Чонин! — юноша крепко зажал запястье брюнета между своих пальцев, прислушиваясь. Пульса не было. Сынминового рассудка тоже не осталось. — Какой же ты...— Ким сморщил лоб, зажмурив глаза. — Идиот. Полнейший идиот. Шатен оглянул свою предательски трясущуюся руку. Вся внутренняя сторона ладони была измазана кровью. И страшнее всего осознавать не то, что это была кровь, а то, что эта кровь принадлежала не Сынмину. Это чужая кровь. Юноша отводит взгляд, смотрит в пустоту. — Скорая, — у него загораются глаза. — Точно, скорая. Да, они тебе помогут. Мин панически кидает взоры вокруг себя, на полу обнаруживает телефон, который, видимо, вывалился, когда шатен сбрасывал с себя куртку, и встаёт с края ванны, не ощущая ног. Они превратились клубы ваты. Только, несмотря на все трудности, надежда внутри Сынмина не дала помешать ему совершить задуманное. Парень тыкает по экрану несколько раз, не попадает, тыкает ещё. И так до момента, пока не получилось набрать нужный номер. Женщина, лет 25, взяла трубку не сразу. Дрожащий голос Кима тоже не сразу дал сконцентрироваться на нужном и нормально доложить о происшедшем. Юноша долго пытался собрать обрывки от слов в предложение, звучащее более менее адекватно, но получилось это только через несколько минут неразборчивых бурчаний. Тогда женщина, только услышав адрес, положила трубку, но ничего не ответила. Ждать помощи или нет — Ким не знал. Но понимал, что сам помочь уже не сможет. По крайней мере, он и так сделал всевозможное. — Дурак ты, мелкий, — Сынмин вынимает из воды ледяную кисть Чонина. — Или это я дурак...запутался уже. Повисло громкое молчание, которое Мин ещё долго боялся прерывать. Но пришлось. — Ты это из-за меня, да? — юноша закрывает лицо свободной рукой. — А если бы...если бы я вдруг сказал, что не готов к отношениям? Ну...то есть. Если бы мы были просто друзьями, а не вот это вот? Если бы все наши нелепые обнимашки и поцелуи стали просто какими-то прикосновениями, а не чем-то большим? —Мин пожимается. — Просто, понимаешь...это всё действительно неправильно, и..если бы я сообщил тебе об этом, будь ты жив, ты бы поступил так же, да? Старший смотрит на букет, обмякающий на полу, но даже не замечает его. Он и не нуждался в этом, ведь больше никогда не сможет вручить эти розы, цвет которых был почти идентичен цвету воды, своему Нину, а тот не сможет принять их, очаровательно улыбаясь и поблëскивая глазами. Сейчас на лице не было блеска вовсе. Весь живой оттенок затерялся в воде, уплыл в неизвестные места, где его уже не найти. А душа Сынмо вылетела из сердца прямо здесь. Она расформировалась тоже там, в угнетающей воде. Шатен с радостью отдал бы свою душу Чонину, будь та ещё живой, но, к сожалению, она испарилась, как только Сынмин обнаружил, что пульс у младшего отсутствует, и тот больше не дышит. Парень потерял много крови, без вариантов, выжить было трудно. Мин понимал это, но осознавать не хотел до последнего. — Почему так хочется плакать, а я не могу? — Сынмин закидывает голову назад, больно кусая нижнюю губу. — В молчанку играешь, да? Юноша растягивает уголки губ в натянутой ухмылке и, переводя взгляд на пустынные глаза Чонина, меняется в лице. Раньше в них можно было увидеть то самое море, у которого парни познакомились, а сейчас...сейчас в них было пусто. Ни моря, ни сияния. Чернота. — Ладно, так и быть, ты выиграл, — пошатывается, боковым зрением замечая три бумажки, на одной из которых написано имя старшего. — Ух ты, что это у нас такое? Сынмин, слезая с края ванны, усаживается на корточки и осторожно поднимает бумажку, словно в ней могла быть заложена бомба, разворачивает, а затем, даже не начав читать, опускает голову, издавая нечленораздельные звуки. — Не мог получше придумать? — юноша снова усаживается туда, где сидел раньше и принимается разбирать корявые буквы, преображая их в слова. Сынмин, не плачь, ты сильный, уж я то знаю. Помнишь, как ты стоял на своём в нашу первую ночь в одной кровати? Помнишь, как убегал от меня, а потом щекотал? Да, я хоть ту самую фотку удалил, но она осталась в моей корзине нетронутой. К сожалению, показать тебе я её уже не смогу. Да даже черт с этой фоткой, я готов, положив руку на сердце, заявить, что эти фотки для памяти. Для памяти о самых лучших двух неделях в моей жизни. И мои следующие дни будут самыми лучшими, только теперь я буду там, на берегу неба. Без тебя, конечно. Но это же не настолько плохо, как кажется. Если бы сейчас я был жив, то мы бы уже были друг-другу чужаками. А там я буду знать, что навсегда останусь в твоём сердце тёплым воспоминанием о лете. Познакомься с девушкой в июне следующего года, в тот же день, когда познакомились мы. Семнадцатого. Это моё последнее желание, только с ней ты обретёшь то счастье, которого действительно достоин, ведь твоё счастье=моё счастье. Я — не тот, кто тебе нужен, мы бы не протянули долго, а с и вправду достопочтенной девушкой у тебя обязательно что-то получится. Ты очень дорог мне, но так надо, пожалуйста, пойми меня. Маленький Чонин. Бумажка падает из рук, Мин отводит взгляд, отворачиваясь от бездыханного тела Чона. Он словно вот-вот заплачет, нос щипит, а внутри ощущения такие же, как во время истерики. Но слез нет. Что-то внутри просто напросто не позволяет им пробиться наружу. Собирает всю влагу в огромный ком, застревающий в горле. — Ну что, маленький Чонин, — Мин сглатывает, в провальных попытках избавиться от кома. — Конец, получается? И снова от стен отскакивает тишина. Сынмин помнит, что молчание — знак согласия. Он мог сказать всё, что желает, а ответом Чона будет «да». Такое тихое, почти неслышное... Только эти бестолковые «да» Сынмину ничего не дадут. Чонин вслух их больше никогда не скажет. Теперь он будет вечно молчать. Вечно молчать, прикованным к эвтюмии. По собственному желанию он навсегда останется в том лете. На берегу, где познакомился с мальчиком. С мальчиком, который не знал слова «тоска». С мальчиком, который рассказал о том, что любовь — это что-то слишком загадочное. Что-то, о чем человечество на самом деле почти не знает. Что-то невечное и туманное. Непостижимое. Любовь имеет несколько значений. Все из них разные, но большинство — очень малоприятные. — Что ж...раньше я не смог сказать, а завтра уже не будет. Поэтому, если честно, я хотел бы провести с тобой всю жизнь, даже если бы мы не были, ну...парой? — Сынмин сжимает губы в одну тонкую полосу. — Вот видишь, мне даже говорить это слово стыдно, у нас бы точно ничего не вышло. Так, просто опыт, — парень почесал затылок, вскоре резко заострив внимание на лице Нина. — Нет, я ж не в обиду. Видишь, ты сам понимаешь, что всë зря. Хоть где-то мы сошлись мнением, — Сынмин посмеялся. — Ты не дуйся, если что, я правда с добром. Просто...не хочу, чтобы у нашей истории был конец. Хочу дальше видеть в твоих глазах лето, будь на улице холодный декабрь. Я хочу, чтобы наше «потом» вообще существовало, а не осознавать, что оно больше никогда не настанет. Хочу, чтобы ты в моём будущем был не несбывшейся мечтой, в сердце не тысячей острых осколков. Хочу, чтобы мы были рядом всегда, несмотря ни на что. Лёг бы сейчас рядом с тобой. Хотя..это уже слишком, да? — юноша скованно растянул губы в ухмылке. — Малы мы для таких решений, действительно, лучше было бы не устраивать это. И ты бы сейчас живым был, и я бы не так сильно мучился. Я же теперь себя винить в этом всём буду. Я тогда потянулся тебя поцеловать, а тебе, дураку, понравилось. Ну, нет, мне тоже, конечно, понравилось, у тебя губы ещё так вкусно пахли...но всё же, невпопад наши с тобой недоотношения. Целуются же не из-за запаха губ, целуются из-за настоящих чувств. А я чувствую только одно: мои бабочки фальшивые. Вся наша история фальшивая. Я фальшивый, ты фальшивый, — Мин обнял себя руками. — Но я всё равно конца не хочу, насколько бы фальшивым он не был. Сынмин прибодрился, хлопнув в ладоши, а потом поднялся на ватные ноги. Первый шаг, второй — в его руках уже ютится букет красных роз. Шатен медленно опускает его в воду, пытаясь разместить ближе к сложенным вместе ладошкам Чонина, за которые так хотелось подержаться в последний раз, и вскоре цветы теряют свою особенность, изюминку, сливаясь с окрасом воды. Но они ведь всё ещё яркие, не так ли? — Хотя, самое живое, наверное, это и есть конец, — Сынмин напоследок оглядывает тело младшего, очертания которого успел выучить наизусть, и уходит, не оборачиваясь. Писк в ушах убого гармонирует с ослепляющей вспышкой. Сынмин жмурится. И просыпается. Пулей в висок головная боль атакует с новыми силами, когда шатен силится прийти в сознание. Глубоко-глубоко внутри все органы ноют, и Мин на грани того, чтобы составить им компанию, ведь перед глазами то и дело стоит лицо Чонина, но в нём что-то не так. Оно размыто, закрыто какой-то пеленой, а самое страшное то, что юноша не может воспроизвести его у себя в голове. Помнит все данные, каждое слово, слетевшее с уст того. А лица нет. Будто его никогда и не было. — Чонин? — хриплым голосом шепчет Ким, не заполучая ответа. Он напрягается. В мозгах постепенно начинается магнитная буря, а тревожность нарастает с бешеной скоростью, когда взгляд падает на календарь. Мин моргает, фиксируясь на сегодняшней дате. 18 июля. Теперь уже в голове всплывает надпись, криво выведенная на помятой бумаге. Познакомься с девушкой в июне следующего года, в тот же день, когда познакомились мы. Семнадцатого. — Твою мать...— под рёбрами учащается пульс, когда флэшбеки сна крутятся в голове один за другим. Море. На берегу только трое: Сынмин, Чонин и глупая трусость. Боязнь случайно прикоснуться друг друга, но в тоже время дикое желание узнать, какогó это. Когда тепло чужого тела граничит с твоим. Когда вокруг летают мотыльки, крылышками шекоча спину. Затем день, в который Мин наконец попробовал ароматные губы младшего на вкус. Подержал руку Чонина в своей со знанием дела, а не украдкой, пока тот спал. Они остались тогда вдвоём на одной планете, вроде. Разузнали, что поцелуи, оказывается, — это не так уж и страшно, особенно если у них нет официального статуса. А потом, когда весь бархат затерялся в прошедшей ночи, которую больше не вернуть, резко перед глазами стали мелькать леденящие душу картинки. Строки из записки. Жестокие строки. Строки, которые больше никогда не увидеть. Чонин. Недышащий Чонин. Чонин, у которого от запястьев до плеч руки в крови. Чонин, у которого в сердце...дыра? Во сне Сынмин не видел её... Во сне? Осознание того, что тот мальчик, чьи губы пахли ягодным бальзамом, оказался кошмарным сном, приходит слишком быстро и неожиданно. К тому моменту Мин понял, что никакие девушки ему не нужны, лишь бы снова оказаться там, чтобы сердце хоть на секунду заполнилось чем-то живым. Может быть Сынмин вообще до сих пор спит? Ведь внутри всерьёз всë пустует, раньше такого никогда не было. Этот сон определённо ещё ужаснее предыдущего. Но нет. Он находит в своей комнате знакомую мебель, знакомые обои и плакаты с его любимой группой. Есть почти всё, кроме одного единственного. Такого бесценного, яркого... *** Мин вглядывается в тёмные круги под своими глазами через зеркало, вспоминает, что такого случилось перед тем, как он лëг спать, а потом ответ находится сам, когда парень замечает в ванне красные розы. Точно такие же, как и во сне, только рядом нет этого парнишки. Как его...Чонин, да? В голове с каждой секундой всё труднее было репродуцировать это имя. Да и разве надо оно Сынмину, когда вчерашний день закончился самым нежеланным скандалом? Он поссорился с девушкой по приметно банальной причине, что обернулось ещё большей потерей. Мысли отзеркалились, ушли в другую сторону. Сон уже почти забылся, не так сильно волновал. Тем более, это всего лишь сон. Всего-лишь сон, всего-лишь сон. Позже Сынмин узнает, что его девушка так же, как и Чонин, совершила самоубийство. Вскрыла вены там же, в районе предплечий, умерла с точно такой же дырой заместо сердца. Только вот, в отличие от того отверстия Чона, эта дыра являлась невидимой. Её невозможно было разглядеть, но можно было почувствовать, когда девушка дрожащим голосом пыталась доказать Сынмину, что любовь проявляется не в дорогих покупках, а во внимании. Увы, юноша не смог понять этого вовремя, до того самого сна. А теперь было уже слишком поздно. Он потерял двоих. Одного убил во сне, а другую въявь. Больше никакая покупка не сможет искупить той потери. Больше никакие средства не смогут вернуть Мина в юность. В юность, где он мог дарить любовь лишь своим присутствием. Сынмин ощущал себя серийным убийцей. Думал, что хуже пустоты внутри уже ничего не будет. Теперь он никогда не позволит себе дарить любовь кому-то ни присутствием, ни подарками. Ведь вправду делает только хуже. Эхом от стен отскакивает оглушающая тишина, на лице читается обсессия, а в ванне красные розы. Всё те же красные розы, что остаются такими же яркими при любом истечении обстоятельств, насколько бы красной не была вода.