Только ты меня видишь {18+}

      — Намертво! — кашлянул извозчик в окошко, перекрикивая дождь. — Повозка увязла. Боюсь, мой принц, нам придётся остаться здесь до утра или хотя бы дождаться окончания ливня.       В груди Хёнджина от этой новости что-то неприятно всколыхнулось. Нехорошее предчувствие уже несколько дней подгоняло вернуться домой как можно скорее, потому он отпросился у отца и, не дожидаясь отвода войск, направился обратно во дворец на лёгком экипаже. Он и так был на грани отчаяния, но первое письмо от доверенного о том, что Феликс после его отъезда не выходит из комнаты и практически не ест, делала его почти безумным.       — Запрягите мне лошадь, — велел он слуге, сидящему с ним в повозке.       — Но, Ваша светлость…       — Быстрее, — в спокойном голосе даже за рокотом бесконечного дождя слышалась сталь.       — У нас нет седла, и… Я не могу отпустить вас одного, — лепетал мужчина. — Ночь, незнакомая дорога, ливень — это крайне опасно.       Порывшись в поклаже с недовольным рыком, во мраке салона принц еле отыскал, но всё-таки выудил перо и клочок бумаги. Он быстро начиркал на листе несколько строк, расписался, поставил свою печать и передал запись слуге.       — Если со мной что-то случится, то передашь королю. Там мои уверения, что я самовольно отправился в путь один. А теперь — лошадь.       Нет, Хëнджин не бросился в дорогу, сломя голову. Наоборот, когда ему всё-таки подвели жеребца и помогли забраться, он повёл его осторожно и осмотрительно: у него не было седла, а подложенная для мягкости ткань от быстрой езды могла сползти; дождь стоял стеной, закрытая тучами луна совсем не давала света, дорога была размыта, гнать было опасно. Его плащ быстро вымок и стал тяжёлым, но принц упрямо вёл скакуна вперёд, хотя бы такой медленной поступью поминутно приближаясь к дворцу. Он не торопился, но спешил к тому, без кого, кажется, уже не мог жить. Их разделяли три дня пути.       К рассвету дождь немного поутих, а Хëнджин добрался до небольшой усадьбы, где сперва его встретили очень прохладно. Мокрый, измождённый, пропахший лошадиным потом и запахом прелой листвы, он совсем не выглядел как принц, и лишь королевская печать на перстне изменила неприветливое поведение хозяев. Наконец разобравшись, его отвели в тёплые покои с мягкой постелью, нагрели чан воды для мытья, принесли завтрак из нескольких блюд, дали лучшие наряды, что были в распоряжении. Хёнджин наскоро обмылся, переоделся в сухое, сжевал лепёшку с окороком и попросил разбудить его через пару часов. А после короткого сна он, облачившись в простой плащ и захватив с собой бутыль медовухи, сел на свежую лошадь и снова отправился в путь.       Он ехал и ехал, почти не останавливаясь по дороге. Позади оставались стальные реки и заржавевшие поля. Алые деревья сменяли жёлтые и золотые, зыбкая после ливней земля становилась суше. Хёнджину казалось, что он совершенно не запомнил пути к Западной границе, но на обратном пути он легко ориентировался по широким, вытоптанным армейской поступью тропам или вспоминал направление, узнавая графские владения, где бывал раньше. Где это было возможно, принц пускался галопом, где дорога опасно сужалась или петляла — сбавлял ход. Кобыла под ним не выказывала сильной усталости, но к вечеру Хёнджин всё-таки решился завернуть с тракта к одной из усадеб, хозяева которой его сразу узнали. Они гостеприимно предложили ему лучшие комнаты для ночлега и накормили горячим ужином. Принц валился с ног от усталости, поясница болела, обветренное лицо саднило, шея ныла, потому тёплый приём разморил Хёнджина, и он, на секунду сложив голову на руки, уснул прямо за столом.       Разбудило его тихое обращение хозяина с приглашением отойти в комнаты для сна. Принц проморгался, поднялся из-за стола и всё же попросил запрячь свежую лошадь. Перед отъездом он зашёл в уборную, омыл лицо и шею холодной водой, чтобы немного взбодриться. Нехорошее предчувствие и тоска по Феликсу заставляли его пренебрегать сном и спешить. Хотя Хёнджин ещё в лагере получил весть от Рики, что Феликс теперь часто и полноценно питается, он продолжал переживать. Феликс всё равно не выходил из комнаты и отказывался гулять, из чего Хёнджин делал вывод, что возлюбленный его тоже страдает. Он надеялся, что не сделал Феликсу хуже своим посланием, хотел верить, что они с ним просто слишком запутались в своих чувствах, и даже если между ними не была возможна любовь в обычном её понимании, они так или иначе стали слишком дороги друг другу. А теперь отчего-то друг друга теряли. Этого Хёнджин допустить не мог. В конце концов, они были взрослыми людьми, и если он был так не мил Феликсу, то должен был наконец услышать об этом из его уст.       Принцу подали выносливую почтовую лошадь и снабдили провиантом в дорогу, после чего он распрощался с добрыми хозяевами. Измотанный переживаниями и усталостью, укрытый темнотой и прохладой осени, Хёнджин клевал носом и в конце концов прикорнул прямо в седле, а очнулся уже перед рассветом от того, что чуть не свалился с лошади. Сообразительная кобыла почти всю ночь прошагала к столице сама, и Хёнджин, благодарно потрепав её по загривку, спешился поблизости от небольшого озера и дал ей передохнуть, а сам решил перекусить и размять ноги. Чужая одежда была велика и сидела неудобно. Тело от долгой езды продолжало болеть. Рассветные лучи сквозь небольшую расщелину лизнули облака красным и скрылись в серости, сразу после этого начал накрапывать мелкий дождь. Хёнджин влез в седло, пока оно не успело намокнуть, и отправился дальше. Совсем скоро показался широкий торговый путь до столицы, и принц снова пустил лошадь в бег.       Солнце то выглядывало и припекало, то пряталось за тучи и оставляло во мраке. Позади оставались небольшие города и уже знакомые графские имения. Люди в поселениях и на дороге отчего-то были неимоверно веселы и воодушевлены, несмотря на пасмурную погоду, а Хёнджин далеко не сразу понял, что все они радуются вестям о мирном договоре, который гонцы стали разносить по стране чуть раньше, чем он сам отправился в путь. Несмотря на практически бескровную с их стороны победу, общей радости принц не разделял.       Сама эта операция вызывала лишь раздражение и печаль. Если бы ни приказ короля, он бы ни за что не отправился к границе, оставив Феликса одного. Пока повозка везла их на Запад, отец пояснял, что присутствие Хёнджина на фронте укрепит авторитет принца и поднимет боевой дух солдат, а Хёнджин поминутно терзался от эгоистичного желания бросить всё и сбежать обратно во дворец. Ему было плохо от невысказанных чувств, он хотел признаться Феликсу в том, что не может без него жить. Он хотел вымолить его прощение, пообещать исполнить любые желания за одну лишь возможность хотя бы иногда быть рядом с ним и говорить как раньше. Но принц лишь отдалялся от центра своей вселенной, потому что чувство долга, ответственность и последние крупицы разума не позволяли ему остаться. В день отъезда он даже не решился разбудить Феликса, чтобы попрощаться, но понадеялся, что цветы скажут больше слов, однако с того самого дня Хёнджин жалел, что не сказал о чувствах вслух.       Из-за смятения дорога к границе прошла в забытьи, а в скором времени войску и вовсе пришлось разделиться. По наставлению отца Хёнджин повёл небольшой отряд севернее, в самую безопасную, по предположениям военных, прибрежную область. После установки лагеря принцу было велено оставаться в безопасности своей палатки, и хотя после участия в военных сборах у него было какое-никакое звание, в силу возраста оно было скорее номинальным. Хёнджин фиктивно руководил группой, но отдавал приказы, лишь посовещавшись с приставленными к нему генералами, а те, в свою очередь, прорабатывали нехитрый план защиты береговой линии: выставить множество солдат по периметру и ожидать захватчиков в засаде.       После рассредоточения королевской армии события развивались очень быстро. Иноземцы прибыли в ту же ночь, и если бы не нервная бессонница Хёнджина и его желание покинуть лагерь, всё могло сложиться не так удачно. Однако принц, забредший на отдалённый скалистый берег, где, как полагали, высадка была невозможна, первым заметил мелькнувшие на воде вдалеке огоньки. Его отличное зрение выхватило на черноте морской воды неслышно движимые клинья лодок, после чего Хёнджин спешно вернулся в лагерь и поднял всех на защиту. Всю ночь была слышна ружейная стрельба, а к утру молва военных уже величала принца не иначе как спасителем королевства, заметившим вдалеке неяркую сигаретную искру.       Спустя сутки посыльные принесли из двух других лагерей вести об успешно отбитых нападениях. После этого стало ясно, что быстрая атака захватчиков на королевство потерпела крах. Враги не смогли высадиться ни на одном из направлений, а быстро подошедшие флотские корабли окружили несколько их судов и задержали в осаде. На берег больше никто не высаживался, разве что вздутые бледные тела убитых порой выносило вместе с приливом, однако королевское войско продолжало стоять на защите, опасаясь новых нападений, которых, впрочем, так и не случилось. Через несколько недель к неудачливым захватчикам направили парламентёров, и дни в военном лагере стали состоять лишь из пустого ожидания дальнейшего развития событий.       Хёнджин маялся от тоски. Он порывался написать Феликсу каждый час каждого нового дня, но душу рвало от желания признаться, а разум прибивало от невозможности сделать это письмом. В конце концов принц решился только написать Рики короткую просьбу следить за питанием и сопровождать Феликса на прогулках, а сам считал дни до возможности встретиться вновь. Чтобы не изводить себя мыслями о возлюбленном, он ходил на дежурства с рядовыми солдатами, делал какую-то механическую работу, вроде разведения костров, разгрузки прибывающих с провизией повозок или помощи со стиркой. Прочие военные удивлялись такому слегка неподобающему поведению принца, но шептались об этом лишь одобрительно.       Хёнджину было плевать на сплетни и чужое мнение. Все эти долгие недели он не находил себе места: ел потому, что так было положено по лагерному уставу, уходил спать, когда объявляли отбой, выбирался в рейды вместе с солдатами, но он не чувствовал ни вкусов, ни запахов, ни холода, ни даже страха. Он старался сохранять рассудок и обсуждал с военными стратегию возможного отпора на новые нападения, но делал всё лишь с надеждой, что благодаря этому его Феликс останется в безопасности.       Однако из-за Феликса рассудок его понемногу терялся.       Юноша снился принцу практически каждую ночь с того дня, как они с отцом отправились повозкой на Запад. Зовущий, тоскующий, одинокий. Хёнджин каждый раз видел его издалека, хотел ответить, но собственный голос не слушался, тело не двигалось, протянутые руки ловили лишь пустоту. Феликс звал так ясно, словно был где-то поблизости, а Хёнджин пытался кричать, но оставался неуслышанным и непременно просыпался с комом в горле и его именем, застывшим на губах. Ему было настолько больно от невозможности поговорить даже во сне, что в один из особенно тоскливых дней принц выпросил у заведующего пайками бутыль горького портвейна, закрылся в своей палатке и упился им до беспамятства.       В ту ночь сон перенёс его во дворец. Хёнджин внезапно ощутил возможность двигаться и наконец смог произнести любимое имя вслух. Когда оно наконец сорвалось с губ, принц не поверил и искренне рассмеялся внезапно наступившей свободе. Он бросился к башне астрономии окрылённым и почти счастливым, но Феликса не было нигде, а пустые лестницы, коридоры и комнаты мелькали перед глазами, становясь с каждой минутой всё мрачнее и мрачнее. Хёнджин чувствовал, будто не должен быть здесь, ощущал, что время его неограниченной свободы истекает, но так и не находил того, кого искал. Он почти сдался, но в последнем порыве завернул в бальный зал и неожиданно обнаружил своего возлюбленного в самом его центре. Хёнджин видел, как нахмуренный и расстроенный Феликс собирается что-то крикнуть, но чудом успел подбежать и накрыть его губы своей ладонью.       Принц боялся, что если их крики услышат, то кто-то, кто не давал ему говорить во все прочие ночи, снова отберёт его голос и возможность быть рядом. Эту возможность, даже будучи за сотни километров вдали друг от друга, вдруг почувствовать невероятное, но такое нужное тепло. Возможность слышать любимый, ласкающий бархатом, но обиженный голос.       — Я подумал, что ты навсегда оставил меня… Ты бросил меня… Нет, ты не со мной. Это всё обман. Тебя не станет к утру…       От колких слов Феликса хотелось плакать. Всё, что Хёнджин мог, это обнимать его, оправдываться и обещать. Шептать о том, что расставание их лишь временное, говорить о том, что по своей воле он ни за что не оставил бы его. Просить потерпеть ещё… Но слова принца звучали так жалко, что он поминутно начинал ненавидеть себя. И в то же время сжимал свои руки на чужой груди, боясь смотреть на любимое лицо. Он понимал, что всё это лишь иллюзия и сладкий сон, но шептал честные признания, словно настоящий Феликс был сейчас с ним, и руки Хёнджина безудержно, но мягко скользили по его телу, подтверждая действиями слетевшие с губ слова.       «Я. Уже. Твой», — клялся принц.       Пока они страдали от невозможных объятий, огромный зал вокруг них неумолимо погружался во мрак, предрекая темнотой скорое расставание. Руки Хёнджина блуждали по телу Феликса сами по себе, губы говорили то, что было на душе, и целовали шею, затылок, плечи. А потом принца болезненно вырвало из сна приветственным криком охраны около палатки, сразу после которого внутрь по-свойски вошёл король-отец. В тот день он прибыл в их лагерь перед финальными переговорами, чтобы рассказать сыну о заморской царице неземной красоты, обещанной захватчиками в качестве гарантии мира, а Хёнджин, ответив категоричное «нет» на все уговоры о выгодной женитьбе, с того дня лишь сильнее погряз в собственных мыслях и тоске. Тогда во сне он обещал вернуться видению, мороку, бесплотному призраку, а теперь он спешил домой так, словно клялся самому Феликсу…       До дворца оставалось не больше получаса пути, когда вдалеке над столицей вдруг засияли искры фейерверков. Принц вымученно улыбнулся им, как если бы получил от города долгожданное приветствие, и погнал лошадь, совсем не жалея ни себя, ни животное. На подъездах к городу было людно, в самой столице — ещё хуже. Всюду сновали радостные толпы, и даже осенняя промозглость не мешала им бесноваться. Люди праздновали так рьяно, будто избежали многолетних страданий или неминуемой гибели, а Хёнджин, напротив, ощущал себя в центре извращённой траурной процессии, отпевающей его чувства. Он злился на необходимость задерживаться из-за беззаботных прохожих, боялся, что Феликс, если он отправился на праздник, мог затеряться в этой пьяной толпе, и всматривался в лица горожан в безнадёжной попытке увидеть своего любимого. Недолго поразмыслив, стоит ли соваться на главную площадь, принц принял решение отправиться сразу во дворец. Ему казалось, что Феликс всё же не решился бы пойти на шумный праздник, и скоро этим мыслям нашлось подтверждение. Хёнджин заметил в окружении пьяных людей раскрасневшееся лицо одной из прачек и подъехал к женщине, интересуясь судьбой своего «друга».       — Ой-ёй! Феликс не показывался последние две недели, Ваша светлость, скорее всего он остался во дворце. Или куда уехал, я давно его не видела… — неловко поклонившись, сообщила хмельная прачка.       Хёнджин признательно кивнул ей, а её спутник внезапно сообразил, что перед ними сам принц, и оттого взревел на всю округу: «Это же наш спаситель! Его светлость!!! Наш принц! Вернулся прямо на торжество!!! Он самолично убил сотню захватчиков. Говорят, голыми руками! И раненых выносил на своих плечах. А потом готовил им похлёбку! А ещё…»       В бесконтрольном порыве подобострастия мужчина подскочил к лошади принца, желая обняться, и окатил его из кружки кислым пивом. Хёнджину пришлось спешно свернуть в другой переулок, чтобы избежать излишнего внимания, но разразившийся пьяный галдёж и восторженные крики людей, внезапно заметивших его, ещё долго волочились за ним следом. Проблуждав по улицам в поисках нужного разъезда, принц наконец направил лошадь на дорогу, ведущую на окраину ко дворцу.       Он приехал раздражённым и взволнованным. В груди клокотала злость и непонимание. Толпа превозносила его за вещи, которых он не делал, и чуть ли не причисляла к лику святых из-за слухов и сплетен. Но что эти же люди сделали бы, узнав о такой неправильной любви принца к юноше? Продолжили бы они считать его героем или без суда и следствия забросали бы камнями и изгнали?       А что бы они сделали с Феликсом, если бы тот вдруг ответил взаимностью на эти чувства?       Хёнджин похолодел. Впервые за долгое время ему стало страшно. Впервые за множество тоскливых одиноких дней расхотелось взаимности. Ему хотелось лишь защитить любовь всей своей жизни, потому, кажется, стоило наконец перестать мечтать о невозможном. Стоило отпустить Феликса, да только Хёнджин никак не мог. Хотел его и его любви до боли в сердце и боялся её как всепоглощающего пламени, превращающего в пепел. Смятение его никогда ещё не было таким переполняющим.       Хаос секунд до скорой встречи заставил принца гореть, позабыв об усталости и приличиях. Хёнджин не стал переодеваться и, бросив лошадь прямо у парадных ворот, сразу бросился в башню астрономии. Пока он поднимался по лестнице, в животе у него взлетали и трепыхались бабочки. Поднятый ими трепет заставлял принца нестись к небольшой комнатушке, сбивая дыхание. Он переживал, был сбит с толку, не знал, как вести себя теперь: он каждую секунду ждал этой страшной, но такой долгожданной встречи, придумывал, как наконец увидит, возьмёт Феликса за руку или попросит об объятиях, а сразу после — пугался мысли, что юноша даже за долгое время разлуки мог так и не простить его за поцелуй. Глаза слезились от раздирающих чувств. Хёнджин боялся быть отвергнутым вновь, терзался от страха, что тоскующий по нему в ночных видениях Феликс — лишь насмешка собственного больного подсознания, но ноги сами вынесли его на нужный этаж, и принц, тряхнув головой, постарался выбросить из головы абсолютно все мысли.       Дверь не была заперта, и Хёнджин, схватившись за ручку, разомкнул губы в предвкушении и сделал шаг вперёд, но оклик его так и застыл в лёгких. Неяркий свет из коридора еле-еле разгонял мрак, но даже в темноте было очевидно: Феликса внутри нет. Вокруг было стерильно и мертвенно тихо. Принц совершенно не узнавал эту комнату: широко открытое окно с летящими от порывов ветра шторами, чашка на прикроватной тумбе, ещё один шкаф. Граммофона не было. В довершение этой картины на столе стояли подсвечник и высокая стопка разнообразных книг, которые точно не могли принадлежать Феликсу. Хёнджина снова ударило куда-то в грудь. На слабых ногах он подошёл к столу и протянул руку к верхнему томику. Раскрыв книгу, он взглянул на форзац, где могли бы быть указаны инициалы владельца, но подписи не нашёл, зато обнаружил меж страниц полупрозрачный сухой лепесток и лист старых библиотечных записей, где имени Феликса не значилось. Юноша словно был стёрт отовсюду, и теперь Хёнджин сомневался, существовал ли его возлюбленный в реальности хоть когда-нибудь?       Может, он лишь выдумал его?       Протянутая вдоль лестницы красная лента давала принцу крупицу веры в собственную вменяемость, однако она выглядела тусклой и давно брошенной тем, для кого предназначалась. Хёнджин забрался на пролёт выше и юркнул в кабинет придворного астронома, окликая Феликса. Тишина звенела в ответ. Прождав долгих полминуты, Хёнджин сбежал ниже и сунулся в уборную. Затем на кухню. Потом в холл. Везде было безлюдно и пусто.       От непонимания, от отсутствия Феликса было больно до паники. Хёнджин бросился в оранжерею, но и там никого не нашёл. Столовая тоже была безлюдна. Дворец будто вымер, и вместе с пустотой коридоров и комнат Хёнджин сам начинал пустеть. Ему казалось, что он опоздал. Что с Феликсом непременно что-то случилось, и от недобрых предчувствий было слишком тяжело. Пробежавшись по этажам ещё раз, принц вспотел и раздухарился, но пот его был холодным и липким как после ночных кошмаров. Хёнджин сбросил тяжёлый плащ прямо на лестнице. Он не знал, куда ещё податься, но с неугасающей надеждой выбежал в Солнечный сад. Он обежал все пустынные аллеи и тропинки, несмотря на скорое осознание, что Феликса там нет, как и протянутых для его прогулок лент.       Их отсутствие здесь добивало. Снова заставляло думать, что Феликса не существовало и больше никогда не будет в этом дворце и, тем более, в жизни принца. Хёнджин, чуть не плача, выкрикнул любимое имя в ночь аллей. В ответ чёрное небо начало лить на него свои слёзы. Принц рухнул на колени, ощущая полное бессилие и собственную подступающую панику, но очень скоро собрался. В нём всё ещё теплились искры надежды, почти угасшие от потоков неконтролируемого страха и тоски. Лелея их, Хёнджин поднялся, сделал глубокий вдох и направился ко дворцу, стараясь сохранять мнимое спокойствие, однако пульс предательски гнал кровь по венам, горящим, несмотря на начавшийся дождь.       Принц шёл во дворец, то злясь, то страдая. Слуги будто растворились в воздухе, и отчего-то казалось, что они сотворили что-то ужасное с Феликсом и сбежали, ведь сам юноша не мог покинуть замок. Или мог? Пусть он был слепым, но он определённо точно не был глупым и, если бы захотел, то непременно придумал бы выход из любой ситуации. Потому Хёнджин снова боялся: что если Феликс покинул дворец, лишь бы быть подальше от друга, который так коварно предал его доверие? Что если он уже сейчас отправился в то имение, что король-отец пожаловал своему придворному астроному за неоценимую помощь? Или… Что если порочность Хёнджина была настолько неприятной Феликсу, что юноша в конце концов наложил на себя руки?       Хёнджин до боли сжал кулаки. Он напомнил себе, что сперва нужно было точно узнать, где Феликс, а уже потом расстраиваться, бояться и злиться, но он не встретил ни единой души и от этого начинал паниковать уже серьёзно. А затем в его голове закрутилась навязчивая мысль, что Феликс, как и во сне, может ждать его в бальном зале, и принц припустился туда, ругая себя за тугодумие, хотя секундой ранее в очередной раз поднимался в башню астрономии.       Коридоры мелькали перед глазами, эхо тяжёлых ботинок разносилось среди безлюдных мраморных стен; добежав, Хёнджин рванул огромную дверь так резко, что она болезненно скрипнула, прежде чем пустить его внутрь. Сердце мгновенно пропустило удар: в другом конце тёмного зала мелькал огонёк свечи. Хёнджин бросился к нему и воодушевлённо набрал в лёгкие воздух, чтобы окликнуть Феликса, а затем расстроенно, почти отчаянно выдохнул. Во мраке нетвёрдой походкой шёл один из охранников. Принц в одно мгновение невероятно расстроился, но затем понял, что у него появилась крошечная возможность узнать что-то о Феликсе, и за пару шагов подлетел к мужчине, сразу ощутив тяжёлый хмельной запах перебродивших ягод. Подсвечник в чужих руках дрожал, губы напевали мелодию невпопад. Охранник даже не сразу сфокусировал пьяный взгляд, но всё-таки поднял глаза на принца и икнул.       — Вы чего тут делаете? — спросил он медленно и недоверчиво, видимо, не вполне осознавая из-за опьянения, привиделся ему Хёнджин или нет. Проигнорировав его, принц выпалил:       — Ты видел Феликса? — и мужчина нахмурился, задумываясь.       — Феликса… Видел, как же не видел. Этот пройдоха топтался у оранжереи, а потом сгинул.       — Куда сгинул? Когда?!       — Да, э-э, шут его знает, куда этот ленточный паразит делся. А как по мне, так лучше бы — ик! — затерялся где-нибудь с концами.       — Ч-что… Что ты несёшь?!       — А чего? Повесить бы этого дармоеда, всё равно никакого толку от калеки: одни траты для королевской казны да сложности для нас.       Хенджин вскипел. Схватил неразумного охранника за ворот и тряхнул так, что все опьянение с него мигом сошло.       — Ты хоть понимаешь, кому всё это говоришь?! Ещё хоть одно подобное слово, и вся твоя никчемная жизнь станет состоять из одних только сложностей, — рычал принц. — Где Феликс?!       — Ваша, кх, светлость, я, кх-кх, не знаю, простите, не знаю. Я… — кажется, только теперь мужчина начинал осознавать, что сказал не те слова не тому человеку. — Я что-то попутал. Выпил лишнего и сболтнул не то…       — Когда ты видел его в последний раз?! — продолжал Хёнджин.       — С-сегодня. Вечером он бродил у оранжереи. А потом пропал. Не знаю, куда делся. Может, пошёл к себе. Но точно не в сад: был дождь, и я убрал эти его ленты.       — Он переселялся в другие комнаты? Или, может, говорил, что собирается уйти в город?       — Прос-стите, я не знаю. Нет. Хотите, спрошу кого-нибудь? Поищу его?       — Нет. Убирайся с глаз моих, пока я тебя не задушил, — рыкнул Хёнджин, и ткань чужой рубашки затрещала в его ладонях. — И не думай возвращаться, ты здесь больше не работаешь.       — Н-но… Я…       — Вон!       Эхо озлобленного крика гулом разнеслось по залу. Свеча боязливо погасла и поместила мужчин во мрак. Хёнджин оттолкнул охранника и, кипя от ярости, направился к полоске света, льющейся из коридора. Хотелось выть. Принц ещё раз дошёл до оранжереи и обежал все немногочисленные дорожки, притронулся к сидению лавки, тщетно пытаясь уловить на ней остаточное тепло, позвал Феликса по имени. Вокруг и внутри была пустота. Хёнджин сжал челюсти и обратил взор к куполу, на котором, робко выглядывая из-за чернильных туч, искрилась всего пара звёзд.       — Пожалуйста… — взмолился он, не зная чего и у кого просит.       В глазах саднило от подступающих слёз, губы дрожали, ноги были слабыми, а в душе творилось что-то неописуемое. Хёнджин чувствовал, будто вместе с надеждой жизнь покидает его тело, и в последний раз прошептал любимое имя, как мольбу:       — Феликс…       Никто не ответил ему. Никто не явился на зов. И даже пара звёзд скрылась за темнотой ночных облаков. Хёнджин вскрикнул от отчаяния и холода, сковавшего тело. Когда эхо его голоса стихло, он уже строил план розысков. Нужно было поднять на ноги всю оставшуюся охрану и приказать прошерстить близлежащие территории. Если бы они ничего не нашли, пришлось бы вызвать военных следопытов и отправить их на розыски. А самому принцу в это время стоило отправиться в то имение, куда Феликс мог сбежать. Но если он действительно сбежал от Хёнджина, хотел ли быть найденным?       «Нет же, Феликс был в замке сегодня вечером, значит, он не мог уйти далеко… С ним что-то случилось. Его похитили. Его…»       Хёнджин почти помешался от своих отчаянных догадок. Он стукнул стену на выходе из оранжереи, и боль слегка отрезвила его, заставила упорядочить мысли. Феликс был где-то рядом. Нужно было просто найти его, но из-за торжества в честь победы всё было в разы сложнее, и эта отвратительная ночь обещала быть бесконечной. Принц решил сперва подняться к себе, сменить надоевшую, грязную и промокшую одежду, чтобы тело перестало трясти от накатившего холода, взять бутылку чего-нибудь горячительного, чтобы алкоголь поддерживал в нём иллюзию тепла, а уже после этого намеревался разыскивать своего возлюбленного, хочет тот того или нет. Хёнджин до боли в груди жаждал знать, что с Феликсом всё в порядке, и если бы он убедился, что действительно не нужен юноше — оставил бы в тот же миг. Но пока существовала даже крохотная вероятность того, что Феликс где-то неудачно заплутал или находится в опасности — Хёнджин не мог оставаться на месте.       Принц оставил позади оранжерею, вышел к лестнице обречённым и подавленным. Лицо горело, ладони превращались в лёд, в сердце кололо. Внезапно Хёнджину показалось, что он уловил запах персикового мыла, которым обычно пах Феликс, и он прикрыл глаза, жадно вдыхая. В голове вмиг стало так мутно и шумно, что принц оступился и почти свалился, больно ударившись коленом о ступень. А любимый аромат то ли растворился в воздухе, то ли вообще ему всего лишь почудился.       — Чёрт!       С каждым новым шагом Хёнджина сильнее распирало от злости и одновременного бессилия. Стукнув тяжёлым ботинком по ни в чём неповинным балясинам лестницы, Хёнджин всё-таки поднялся на этаж и решительно направился к своей комнате. Нельзя было терять времени, но даже это небольшое промедление казалось Хёнджину лишним, оттого движения его были нервно-резкими. Он уже не собирался переодеваться, хотел лишь выудить бутылку чего-нибудь крепкого из своих запасов и сразу направиться к посту охраны дворца.       Дёрнув ручку, принц ткнул дверь плечом и, увидев призрака, испуганно замер на пару мгновений. Свет коридора еле доходил до невысокой фигуры, но этот силуэт Хёнджин мог узнать из тысячи. Феликс стоял чуть поодаль от его кровати и дрожащими руками прижимал к груди полупрозрачную блузу. Худой. Измождённый. Бледный, словно неживой. Но живой. Настолько растерянный, насколько прекрасный.       Сердце в груди сделало болезненный поворот. Хёнджин сам не понял, как это произошло. Ещё секунду назад он был в десятке шагов, а теперь сбил Феликса с ног, завалив на пол, гладил его плечи, шею и скулы, касался то мягко, то безумно несдержанно. Он хаотично и часто целовал его щëки, лоб и нос, сжимал вокруг Феликса руки и плакал. Надрывно и больно.       — Я думал, что потерял тебя, — выл Хëнджин, вдавливая в себя Феликса, как тряпичную куклу. — Не смей пугать меня так… больше никогда. Иначе я сам. Умру без тебя… умру.       А затем принц, отстранившись всего на миг, обхватил руками лицо совершенно сбитого с толку юноши и прильнул уже к его губам. В поцелуе этом не было ни капли страсти, ни толики аккуратности — лишь первобытный страх потери, лишь желание почувствовать на языке чужое дыхание, чужое тепло, чужую жизнь.       — Ды… шать, — только и смог вставить юноша, больно тыкая кулаком в чужое ребро. И принц нехотя ослабил хватку, но так и не отпустил его, продолжая всхлипывать и обнимать.       — Как же я скучал… Феликс. Я думал, что ещё немного — и рассыплюсь без тебя на части. Я так боялся, что потерял тебя. Насовсем потерял… Какое счастье, что ты здесь. Иначе я не знал бы, как жить.       Феликс слышал любимый голос, ощущал прикосновения сухих жадных губ, вздымающуюся, горящую даже сквозь ткань мокрого камзола чужую грудь, и не понимал, умер он или эта невозможная встреча происходит наяву.       — Ты не можешь быть здесь, — еле слышно сказал он, лишь чтобы вернуть собственный разум в реальность, а Хёнджин выдыхал ураган мыслей, что бился внутри него:       — Я здесь. Я не мог без тебя. Я вернулся. Я так испугался, когда нигде тебя не нашёл. За что ты так со мной? За что…       — Я? Н-но ты… только через несколько дней. Приехать. Должен был.       От растерянности и непонимания юноша чеканил слова. Он никак не мог сопоставить ощущения и собственные мысли. Человек, сжимавший его в объятьях, неприятно пах, касался холодными пальцами вспыльчиво и жёстко, но говорил голосом Хёнджина, признавался в невероятном, молил, прижимая к губам:       — Я не могу без тебя, Феликс, не могу. Это пытка. И ничто не имеет смысла без тебя. Я не понимаю, как жить. Пожалуйста, не прогоняй меня больше никогда. Или убей. Я не могу так. Без тебя… Прости. Не могу.       — Я… — Феликс всхлипнул, не в силах совладать со слабостью горла, и сипло и несмело прошептал: — Я умер, и ты мне снишься, да?       Хёнджин потянул его на себя и сжал так крепко, что снова стало невозможно дышать. Он дрожал, плакал и обещал что-то невыполнимое:       — Нет… Нет. Никогда. Ты не умрёшь, я не позволю. Я… Я сделаю всё, чтобы ты прожил вечность. Только раздели её со мной. Прошу тебя. Ты мой смысл всего. Будь со мной, умоляю.       — Этого ведь быть не может… — шептал Феликс, из глаз которого тоже покатились слёзы. — Зачем ты просишь о неправильном и невозможном? Зачем говоришь это мне, когда у тебя есть невеста?       — Какая ещё… Что?       — Дочь царя захватчиков. Или сестра.       — Не понимаю. При чём здесь она? Я не собираюсь ни на ком… Тебе сказали, что я возьму её в жены?!       — В качестве гарантии мира.       — Ох, Феликс. Никто не заставит меня сделать это. Ту девицу выдадут за одного из наших самых упёртых и суровых графов в качестве назидания её воинственным родственникам. А я никогда… Нет, может, однажды и свяжу себя узами брака, но…       — Но? — безжизненно переспросил Феликс. И Хёнджин прошептал, касаясь его щеки:       — Но это случится, только если… — принц понизил голос до еле слышного шёпота, — только если ты когда-нибудь ответишь мне взаимностью. Потому что никого другого я уже не смогу полюбить.       — Хёнджин…       От этих признаний и дрожи тела под своим собственным у Феликса закончился кислород в лёгких. Жадно вдохнув сразу несколько раз подряд, юноша всё-таки не смог сдержаться и громко всхлипнул, наконец позволяя себе расплакаться и начать комкать чужую мокрую одежду.       — Ты правда здесь?       — Правда, ангел мой. Я с тобой.       И будто не было этих дней порознь и расстояния между ними. Теперь они словно понимали друг друга совсем иным образом. Ещё миг — и слова стали сливаться в один истеричный поток, мир вокруг перестал существовать, для объятий не хватало рук, а для слов — дыхания.       — Я… Я очень скучал, Хёнджин, очень.       — Я скучал больше.       — Но ты оставил меня. И даже не предупредил! Не посылал вестей. Я все эти дни… Я думал, что не нужен тебе.       — Ангел мой, я же… Ты нужен мне больше всего в этой грешной жизни. Я не хотел оставлять. И написал цветами. Неужели ты так долго не выходил из комнаты, что не нашёл их?       — Выходил. Но как же я должен был хоть что-то понять? Даже если ты оставил записку, я ничего не нашёл да и не смог бы проч…       — Нет-нет, ты не понял. Я выложил цветы в слова.       — К… Какие?       — В признание. В слова о любви. Моей любви к тебе, Феликс.       Это откровение было до обидного простым. Юноше захотелось стукнуть себя посильнее и отмотать время вспять. Все эти дни он страдал зря. Многие ночи умирал без надежды, хотя она была заключена в каждом бутоне, к которому он прикасался. Хотя он тешил себя верой в чужие чувства, если бы он только понял признание, все эти одинокие дни были бы наполнены радостным ожиданием, а не утомительной, почти беспросветной чернотой. Боль колола, но озвученное голосом признание топило что-то в душе, заставляя хотеть жить с неистовой силой. Ведь его принц теперь был только его.       — Я… Прости, я не понял, — шептал Феликс в шею Хенджина и жался ближе, словно пытался проникнуть под кожу. — Я такой дурак. Даже не подумал.       — Нет, это я дурак. Самый настоящий идиот. Прости меня, прости за всё. За поцелуи без спросу. И то, что оставил. И то, что ничего не объяснил. И избегал. И не писал. Но что я мог написать? Что не могу жить без тебя? Что мечтаю о твоих губах? Руках? Тебе в моих объятьях? Я не мог написать такого, но ничего другого не приходило в голову. И я просто не знал, как поступить. Я запутался. Испугался себя. Подумал, что тебе всё это не нужно. Думал, что… Я должен был просто спросить, но было так сложно. Так страшно, что ты отвергнешь меня. Но ты ведь… Ты ведь не прогонишь меня? Теперь, когда знаешь, что я не шутил… Когда знаешь, что я тебя…       Феликс прикрыл рот Хёнджина своей ладонью. Он лежал на нем сверху, и с ресниц его на щёки принца каплями срывалась соль страданий. Юноша мягко ощупывал мокрое лицо под собой и пытался совладать с дрожащими губами. Поверить в то, что они оба были бесповоротно влюблены, было страшно, но так сладко, что не было сил сопротивляться и придумывать отговорки, которые ещё недавно так услужливо подсовывал измученный болью разум.       — Не прогоню, — шептал Феликс честно, хотя всё происходящее казалось сном. — Я чувствую к тебе столь многое, что теперь, боюсь, вообще не отпущу тебя. Никогда.       Хёнджин притянул его к себе, обхватил ладонями горящие щёки, не позволяя отстраниться, и, выдохнув: «Не отпускай», — нежно поцеловал. На миг Феликс совершенно потерялся, а затем неловко обхватил ладонями чужие плечи и стал сминать губы Хёнджина в ответ. Ему казалось, что он делает всё неправильно, что во рту собралось слишком много влаги, что пальцы гладят Хёнджина слишком неумело, но было так хорошо, так восхитительно тепло и приятно, что даже собственная неопытность не казалась чем-то постыдным. Касаясь друг друга медленно и почти невесомо, они пролежали в объятьях на полу перед постелью несколько долгих минут. Страхи отступали, сердца постепенно успокаивали свой неровный бег, разум возвращался в головы, и неудобство поз становилось ощутимым. Феликс ещё недолго прикасался своими губами к губам Хёнджина, но принц даже в полумраке различал, как тот морщит нос и ёрзает, потому снова опустил свои ладони на его щёки, останавливая поцелуи, и тихонько заговорил:       — Кажется, мне нужно помыться с дороги. Не мог бы ты пока… Согреть постель? Я вернусь, и мы продолжим, ладно?       Феликс шумно втянул воздух, закусил губу, будто взвешивая тяжесть своего решения, а затем решительно кивнул.       — Хорошо. И, если можешь, открой окно. Запах такой сильный, что я долго не мог узнать тебя из-за него. А теперь голова кружится, и нужно отдышаться.       Хëнджин вздрогнул и прошептал слова извинений. Они наконец уселись на пол, а затем принц поднялся и отошëл к окну, чтобы широко раскрыть створки. Помогало это не сильно, он весь был пропахшим собственным по́том, по́том загнанной лошади, дорожной грязью, сыростью дождя и отчего-то пивом. Смрад взвеси запахов действительно был неприятным, оттого Хëнджин наконец начинал понемногу соображать. Он отошёл ко входу и наконец запер оставленную распахнутой дверь в комнату. Почти наощупь найдя подсвечник и спички, он зажёг свечи и осветил комнату тёплым жёлтым светом. Поставив подсвечник на тумбу у кровати, принц вернулся к Феликсу и усадил на постель, а тот снова сморщил нос, но улыбнулся от касания чужих ладоней, которые очень скоро пришлось разомкнуть. Хёнджин, не отводя глаз, отошёл поближе к двери ванной и стал расстёгивать свой промокший камзол. Сбросив ботинки, он завис, глядя на скромно сидящего на его постели Феликса. Он был таким прекрасным с алыми исцелованными губами и в мягком свете свечей, что у Хёнджина перехватывало дыхание. Он хотел подойти ближе и снова обнять, потому стал торопливо сбрасывать оставшуюся одежду, чтобы поскорее вымыться. Он уже скучал. По осторожным прикосновениям. По запаху персика в чужих волосах. По вкрадчивому голосу, срывающемуся с этих мягких, таких сладких уст.       — Скажи, а чем я обычно пахну? — спросил Хёнджин, разбивая тишину, и юноша задумался.       — Сложно описать. Ты постоянно меняешься. Часто древесный и солёный, иногда цветочный, но порой ты не пользуешься одеколоном, тогда ты почти сладкий — как мамина выпечка. А ещё в тебе воск и какао.       — Хм. А сейчас?       — А сейчас — осенняя грязная сырость, чужой хмель и… — Феликс склонил голову, подбирая описание, и добавил тише: — и липкий страх.       — Он оттого, что я боюсь, что ты исчезнешь, — произнёс Хёнджин болезненно, — хотя я ясно вижу тебя, всё происходящее кажется видением. Я так долго был вдалеке, так давно терзался, что не могу поверить, что ты здесь со мной. Принимаешь всё, что я сказал. И хочешь этого. Я сомневался бессчётное количество часов, страдал без тебя каждую минуту, проклинал собственные сны, в которых ты звал меня, за жестокий обман. А они оказались явью. Не верится…       Губы Феликса вдруг приоткрылись от странного осознания. Он пару раз хлопнул ресницами, смаргивая вновь поступившие слёзы, и прошептал:       — Но я правда звал тебя… В каждом из своих снов. И так же мучительно проводил свои дни в сомнениях. А сейчас я не чувствую тебя и не вижу, могу полагаться только на слух, но скоро ты перестанешь даже говорить, — руки его вдруг сжали покрывало на кровати, а голос сел: — Пожалуйста, возвращайся быстрей. Я хочу ощущать тебя, потому что тоже не верю самому себе.       Хёнджин не смог сдержаться. Он подошёл ближе и присел перед юношей, переплетая свои пальцы с его. Он поднёс их к своему лицу и стал медленно целовать фаланги, обещая:       — Я потороплюсь. А ты пообещай не исчезать.       — Обещаю, — Феликс легонько улыбнулся и провёл ладонью по чужому огрубевшему лицу. — Я буду ждать тебя тут.       — А можешь ты… — Хёнджину не хотелось расставаться даже на короткие мгновения. — Можешь побыть со мной в ванной?       — Зачем? — Феликс весь мгновенно покраснел.       — Я… Боюсь, что ты всё же испаришься, как все мои грёзы.       — Я буду здесь, — растерянно отозвался юноша. — Обещаю.       — Л-ладно, — принц поцеловал его запястье и поднялся. — Я быстро.       Он напоследок сжал ладони Феликса, а затем направился в ванную, беспрестанно оглядываясь. Хёнджин подобрал пахучие тряпки, блузу и испачканные ботинки и пихнул всё в корзину для грязного белья. Он не закрывал дверь и, раздеваясь донага, включая воду, намыливаясь и смывая с себя пену, всё поглядывал на Феликса в проëм, следя за каждым движением.       Юноша сиротливо сидел на краю кровати и нервно ломал пальцы. Ещё недавно он всерьёз думал расстаться с жизнью, а теперь реальность его снова походила на сказку. Хëнджин вернулся. К нему. Он был верен в своих чувствах и просил никогда не бросать его. Принц хотел бы разделить с ним свою жизнь. И вечность. Ещё тогда перед отъездом он цветами написал слова любви. А теперь произносил это бесценное слово так уверенно, что Феликс не мог ему не поверить… Юноша пока ещё не мог понять границы их новых отношений, но ему было хорошо от одних только поцелуев Хёнджина — возможно, неправильных, но отчего-то таких желанных, — и обещаний принца быть рядом всегда. А ещё он что-то говорил про… Брак?       Феликс не верил, что всё это могло быть явью. Думал, что всё-таки умер, и эту блажь его уставший мозг показывает ему перед гибелью. Он пытался не мечтать о чём-то слишком хорошем, одёргивал себя, что наверняка ударился головой при падении и всё происходящее ему лишь мерещится, но в то же время не понимал, отчего в этом мороке на руках ощущается чужое тепло, а грудь холодит влажная от былых объятий ткань? Почему губы гудят в желании новых прикосновений, а в ноздри заползает запах плавящегося воска и холод осенней ночи?..       «Моей любви к тебе» ласкало юношеское сердце. «Я уже твой» наконец раскрывало свой потаённый смысл. А затем в памяти вдруг всплыло «согрей постель» и «мы продолжим» — и Феликсу поплохело.       Он чувствовал в себе слишком много разных необъяснимых желаний, пугался, что тело может выдать Хёнджину все его порочные помыслы, и не мог предугадать, как тот к этому отнесется. Может, принц и сам говорил с намёком, а может ничего такого не подразумевал. Феликсу было страшно в любом случае. В голове то и дело всплывали обрывки их недолгого разговора, и непонимание лишь множилось. Кто они теперь друг другу? Какие границы могут пересекать? Как далеко могут зайти в своей любви? Насколько ближе ещё могут стать? Феликс терзался и совершенно не понимал, когда и как лучше спросить об этом всём своего принца.       И стоит ли?       Хёнджин закончил мытьё очень быстро и теперь торопился вытереть полотенцем своё влажное тело. Без должного ухода кожа его за время жизни в военном лагере огрубела, а после быстрых нервных потираний мочалкой чесалась и щипала. Принц не хотел прикасаться к Феликсу сухими губами и жёсткими руками, потому весь измазался смягчающим кремом, быстро впитавшимся за время, пока он чистил зубы. Наконец он накинул на себя льняную рубаху, и надел свободные штаны, и вышел, тихонько прикрывая дверь в ванную.       Воздух из открытого окна почти полностью вытравил неприятный запах и впился холодом в мокрые волосы. Не обращая внимания на неудобства, Хёнджин медленно подошёл ближе, он хотел обнять Феликса, но лишь неслышно замер в нескольких сантиметрах от него, жадно разглядывая любимое лицо, что за дни разлуки стало предательски забываться. Задумчивый Феликс был ещё красивее, чем он помнил, и Хëнджин впервые в жизни ощутил себя на месте тех, кто восторгался его красотой. О Феликсе хотелось петь, его хотелось коснуться и запечатлеть на холсте, его хотелось сжимать в объятиях каждую секунду — так красив, так нереален он был в глазах Хëнджина, что принц совсем не соображал, что нужно что-то сказать.       — Что ты делаешь? — окликнул юноша, вдруг сообразив, что плеск воды давно не слышен.       — Любуюсь тобой, — шептал Хёнджин, снова цепляя его пальцы своими. — Почему ты не ложишься?       — Я… Ты промочил мою одежду своей, — проговорил Феликс еле слышно. — А я не хотел пачкать постель.       — Ох, она не то чтобы чистая, — вдруг вспомнил принц. — Я запретил слугам входить сюда ещё до отъезда, так что простыни не самые свежие. Стоит сменить их. И твою одежду тоже.       — Хорошо, — согласился Феликс, снова краснея.       Хëнджин мягко потянул его за руку и увлёк за собой. Облокотил к стене, нежно поцеловал в щёку, отчего юноша раскраснелся ещё больше, и попросил подождать. Спустя несколько мгновений хлопнула дверца шкафа, зашуршали ткани, воздух всколыхнулся от вздымающихся простыней, затем раздался звук взбивания подушек. Ещё миг, и талии Феликса коснулась тёплая рука.       — Идём, — попросил Хёнджин и повёл за собой в ванную.       Там он подвёл юношу к раковине, а сам отошёл, чтобы сбросить всё грязное бельё в корзину. Вернувшись, он пристроился сзади и аккуратно расстегнул пуговицы на чужих рукавах, закатал их и наконец включил воду. Не глядя в отражение, чтобы не видеть собственных голодных глаз, он омывал ладони Феликса мягко и бережно, а тот ощущал, что ещё немного — и он сам превратится в лужу и растечётся по полу брызгами слёз. Не выдержав молчания, Феликс подался назад и повернул голову в сторону, где чужое дыхание оседало жаром. Он хотел что-то спросить, но слова застыли в горле, потому что Хенджин положил влажную руку на его шею и пылко поцеловал скулу.       — Прости, что без спросу, но я скучаю по тебе каждую секунду, — шептал он, вдавливая свои губы в щёку. — Не понимаю, как это возможно. Настолько сходить с ума.       — Нужно… — юноша перед ним задыхался и судорожно пытался совладать с разметавшимися мыслями. — Сменить…       Мгновение назад Феликс ещё помнил, что они должны были сделать, а теперь под касанием тёплых губ рассудок терялся, и разумность снова покидала их головы.       — Что сменить? — медленно переспрашивал Хёнджин, зарываясь носом в волосы Феликса, а тот из последних сил пытался не упасть и вспомнить что-то.       Это было почти невозможно, оттого что всё происходило как тогда во сне. Горячая грудь за спиной, заботливые прикосновения Хёнджина, дыхание на затылке, ладонь на шее. Казалось, ещё миг — и она непременно опустится ниже…       — Одежду, — вспомнил Феликс, почти паникуя от спускающихся к низу живота искр. — Мне нужно сменить одежду, или мы снова запачкаемся.       Хёнджин громко выдохнул «конечно» и отпустил его, отходя за полотенцем. Он встал перед ним и начал медленно обтирать шею и руки юноши. По тяжёлому дыханию было ясно, что принц плохо сдерживает порывы, а Феликс ощущал себя одновременно загнанным в ловушку и в то же время намеренно стремящимся в неё.       — Рубашка промокла, но штаны вроде бы чистые, — заговорил Хëнджин сдавленно, — хочешь сменить всё? Или только верх?       — Лучше… лучше всё, — выдавил Феликс сквозь стеснение.       Принц целомудренно поцеловал юношу в кончик носа и повёл обратно в комнату к шкафу. Феликс только теперь осознал, как непередаваемо удобно бродить за руку без необходимости размахивать тростью и продумывать каждый свой шаг. От ощущения заботы и душевной теплоты на его глазах снова выступили слёзы счастья, а Хёнджин, заметив их, истрактовал совершенно иначе.       — Феликс, эй, если ты стесняешься, я не буду смотреть. Отдам тебе одежду и выйду в коридор. Только не пугайся, ладно?       — Я не поэтому… — юноша замотал головой и сильнее сжал чужую ладонь. — Просто с тобой так хорошо. И так легко. Удивительное чувство. Мне кажется, ещё немного — и я взлечу.       — Ну точно ангел, — улыбнулся принц. А через пару секунд достал с полки самую дорогую, самую мягкую шёлковую пижаму. — Возьми, пожалуйста, — он протянул одежду и нерешительно спросил: — Тебе ведь не нужна моя помощь?       Помощь не была нужна, но голод касаний был таким ощутимым, что Феликс невольно прикусил губу, а после промедления стал бормотать:       — Я… Н-наверное. Наверное, сам.       — Тогда не буду мешать, — прошептал принц и подвёл юношу чуть ближе к кровати. — Пойду закрою окно.       Феликс угукнул и положил шёлк на постель. Сбросил ботинки и ногой отодвинул в сторону. Стянул через ворот влажную рубашку и стеснительно откинул её на пол к обуви. Затем он потянулся к поясу брюк и вдруг вздрогнул. Оконные створки шумно захлопнулись. Хёнджин не оборачивался, но видел мутные движения Феликса в отражении. Его забила дрожь: то ли от холода осеннего воздуха, осевшего на влажных волосах, то ли от золотистых очертаний любимого тела на стекле и воспоминаний о том солнечном дне у озера. Они снова были очень близко, но все ещё оставались далеко. Теперь сердца их бились друг для друга, но от этого не становилось менее страшно. Происходящее всё ещё казалось нереальным, и хотя Феликс не противился поцелуям, Хёнджин всё равно не мог понять, насколько глубоки теперь их отношения. Ему хотелось стереть все оставшиеся между ними границы, но он понимал, что, должно быть, слишком торопится. Час назад он сомневался во взаимности чувств, а теперь так неистово желал чувствовать его целиком и полностью, что пугался до головокружения.       Вдруг это снова сон?       Не в силах противиться магнетизму и из страха, что Феликс растворится как видение, Хёнджин развернулся и стал впитывать глазами каждое его движение. Он безмолвно следил, как юноша натягивает на стройные ноги белую ткань, как затем облачает плечи в струящийся шёлк, как пробегает пальцами по маленьким пуговицам и наконец одёргивает одежду, проходясь по ней ладонями, чтобы расправить возможные складки. Хёнджин не заметил, как подплыл ближе. Он был зачарован настолько, что вообще не дышал.       — Я закончил, — проговорил Феликс, неловко обняв собственные плечи, а принц бездумно кивнул и так и остался беззвучно стоять рядом. Не услышав ответа, юноша обеспокоенно и тихо позвал: — Хёнджин, что ты…?       — Хочу поцеловать тебя, — раздался совсем близко шёпот, снова заставивший Феликса вздрогнуть.       Принц заковал его в объятья и прижал к себе. Теперь от него пахло зубным порошком и совсем немного — цветочным мылом. Феликс совершенно не понимал, что между ними происходит и как вести себя после града поцелуев и признаний, которыми они обменялись всего несколько минут назад. Кажется, они уже смыли границы дозволенного и теперь могли целоваться без ограничений, но что если всё это было лишь порывом после долгого расставания? Что если теперь эти сладкие касания стоило заслужить или вымолить? Иначе отчего Хёнджин медлил? Отчего мучил бездействием? Пусть для Феликса их поцелуи до сих пор казались почти грешными, как бы стыдно за них ни было, их хотелось повторить. Горячее и глубже. Сейчас и каждую новую минуту своей жизни.       — Ты чего-то ждёшь? — робко спросил Феликс. Хëнджин помедлил, а затем, наглядевшись, прошептал прямо в губы:       — Жду твоего разрешения. Можно?       Вместо ответа Феликс жадно подался вперëд. Мысль о том, что это неправильно и грешно, отошла куда-то далеко. Это было прекрасно. Сладко. Сказочно. Очень правильно и очень хорошо. Тёплые руки мягко гладили спину. Горячее дыхание оседало на лице. Влажные волосы принца задевали раскрасневшееся лицо юноши, и эти прохладные касания делали их поцелуи ещё более чувственными и нереальными. Они касались друг друга осторожно, едва размыкая губы, но в то же время проваливались куда-то глубоко и не желали возвращаться в реальность, где хотя бы изредка нужно было дышать. Хëнджин отстранился первым и жадно втянул воздух ртом. Феликс гортанно и недовольно промычал, хотя его лёгкие тоже горели от дефицита кислорода. Они вдруг нашли себя снова осевшими на пол у кровати, хватающимися за чужую одежду, вплетающими руки в волосы и жмущимися тело к телу близко-близко.       — Ещё, — попросил Феликс, чуть отдышавшись.       Он комкал зачем-то надетую Хëнджином одежду и тянул его к себе. Принц слегка нависал сверху, одной рукой поддерживая голову Феликса, другой — прижимал к сердцу. Он с трудом отстранился и встал с колен, только чтобы поднять юношу и утянуть за собой на мягкую постель. Они легли на прохладные простыни и не сговариваясь продолжили целоваться. Мягко, очень нежно, почти благочестиво. С каждым таким прикосновением с губ их срывались тихие фразы. Обоим хотелось сказать столь многое, но их касания, кажется, говорили больше слов.       Они исповедовали.       — Ты так нужен мне.       — Ты… Мне…       — Всегда…       — Прости, что ушёл тогда.       — Я должен был признаться раньше.       — Я не должен был отталкивать.       — Я не могу без тебя.       — Я сходил с ума всё это время.       — Больше не оставлю…       — Никогда. Не отпущу.       — Ты моё всё.       — Только твой.       — А я твой.       — Мой навсегда…       Они жались друг к другу, гладили друг друга ладонями и грелись в объятиях, но в один миг стихли, давая себе время отдышаться от накативших, распирающих чувств и наконец поговорить. Феликс совладал с голосом первым.       — Ты и правда невероятно красив, — прошептал он, едва касаясь чужих скул, а Хёнджин недоумевал:       — Ты что, чувствуешь это кончиками пальцев?       — Нет. Я чувствую это вот здесь.       Феликс коснулся рукой места, где под рёбрами трепетало его сердце. Ему так хотелось ощущать ещё больше всего, что он зажмурился, и под веками вдруг забегали искры. Юноша мотнул головой, отгоняя желание попросить о чём-то непотребном, а затем переложил свою ладонь к груди Хёнджина и медленно повёл её выше, слегка сжимая ткань его сорочки.       — Я думал, у тебя не такие широкие плечи, — сказал он, а затем с блаженным наслаждением стал перебирать ещё влажные пряди. — И волосы намного короче.       — Уже и не помню себя с короткой стрижкой, — ответил Хёнджин, медленно повернув голову, чтобы оставить поцелуй на тыльной стороне ладони, и потянулся к Феликсу. — Мы так долго были в разлуке. У тебя тоже отросли волосы. Но мне нравится.       — Ах, это… Меня просто некому было стричь. А ещё я подумал… Подумал, что ты мог бы посоветовать мне что-нибудь по своему вкусу. Самому мне всё равно, но раз уж ты собираешься смотреть на меня всю оставшуюся жизнь, тебе должно быть приятно.       — Ты во всём приятен мне, — Хёнджин осторожно заправил прядь за ухо и продолжил касаться спадающих на шею волос Феликса, вызывая щекоту. — С любой стрижкой. В любой одежде. Даже если ты оденешься в лохмотья, я буду рад видеть тебя, потому что это ты.       — Зачем тогда мне твои шёлковые рубашки? — юноша поёжился от мурашек. — И стёганый фрак. И все те наряды…       — Я просто хочу, чтобы тебе было приятно. И тепло. Но если тебе милее твоя старая одежда, я и слова не скажу. Мне просто хочется самого лучшего для тебя, ангел мой, но ты волен носить что угодно, и делать тоже.       Феликс уже не в первый раз слышал это обращение, но лишь теперь зарделся от такого сравнения, а затем стеснительно улыбнулся.       — Брось. Моё лицо, каким я его помню, было далеко от идеала. Да и где ты встречал темноволосых ангелов?       — Здесь. В моей постели, — Хёнджин приблизился, коснулся губами его щеки и мягко огладил плечо. — И ты так прекрасен для меня, что я не могу подобрать других слов. А если бы у тебя были белые пряди, я бы, наверное, и вовсе стал молиться на тебя.       — Так бы и стал?       Теперь Феликс улыбался так солнечно, словно тоски никогда не существовало в его жизни, и от улыбки его Хёнджин плавился и снова еле шептал:       — Не сомневайся. Я готов начать уже сейчас.       — Я слышал, что где-то на континенте придумали такой состав, что меняет цвет волос или вообще убирает его, — беззаботно проговорил юноша, а его принц тут же ответил не своим голосом:       — Тебе совершенно не обязательно краситься. Если хочешь, чтобы я встал перед тобой на колени, можешь просто попросить.       От этих странных слов или, быть может, тона, которым они были сказаны, в животе Феликса что-то сжалось. Улыбка сбежала с лица. Стало жарко и тяжело. А ещё очень стыдно. Юноша встрепенулся и неловко перевернулся на постели, поворачиваясь к Хёнджину спиной, чтобы скрыть предательски подступившее возбуждение, из-за чего принц непонимающе, но так же проникновенно спросил:       — Я что-то не то сказал? — и Феликс попытался отговориться, ёрзая от неудобства:       — Нет. Извини, я просто полежу так. У меня… рука затекла.       — Так сильно, что от этого горят даже уши? — уточнил Хёнджин, то ли издеваясь, то ли действительно не понимая.       Феликсу стало ещё хуже. Он не отвечал, зато тело говорило без слов. Оно тлело, бельё бугрилось, образ Хёнджина, стоящего перед ним на коленях представлялся почти ясно, и одна лишь мысль, что сам принц может опустить лицо к его чреслам, делала очень плохо. Феликс никак не мог собраться, а Хёнджин наверняка заметил его проблему, но не отталкивал, не ругал, не говорил о том, что такая реакция неправильна. Наоборот, он, придвинув грудь ближе к спине юноши, обнял его и коротко поцеловал сгиб плеча, ничего больше не говоря. Его дыхание согрело затылок. Сделало хуже в разы. Феликсу нужно было отвлечься, оттого он нащупал ладонь Хёнджина, переплетая пальцы, и заговорил, озвучивая обрывки отвлечённых мыслей.       — Расскажи, как ты вынес все эти дни? Чем занимался? Я так переживал… Расскажи мне всё. В лагере, должно быть, было нелегко. Погода весь месяц была ужасной. Ты не болел? Хорошо питался? И правда, что ты сам вёл отряд в бой? И никто не погиб?       — Я плохо помню дни в разлуке, если честно, — проговорил принц, сжимая пальцы на чужой ладони. — Мне было плохо без тебя, это всё, что я знаю. Было всё равно какая погода, неважно что есть и где спать. Даже если бы там у меня была кровать вместо спального мешка, я всё равно не высыпался бы, потому что думал о тебе каждую минуту.       — Но ты… — сказанное одновременно грело и заставляло тосковать. — Ты участвовал в боях? Рики читал мне послания, в которых люди называли тебя героем.       — Кхм. Нет, я не герой. Более того, я не сделал ни одного выстрела. Хотя, наверное, в отсутствии крови на моих руках и была моя самая большая победа.       — Но как же… Зачем тогда тебя вообще забрали к границе?       — Чтобы я руководил одной из групп войск и поддерживал моральный дух солдат. А ещё потому, что это обязанность принца. Там не было ничего сложного, всё как по учебнику: мы прибыли заранее, засели в зарослях на берегу и просто укрепляли позиции, ожидая прибывающие шлюпки. Я почти постоянно был в палатке в лагере, но с нашего с тобой расставания меня мучила бессонница, я решил пройтись ночью и просто оказался в нужном месте в нужное время, заметил врагов раньше всех. В общем-то, и всё. До берега никто из захватчиков так и не добрался.       Хёнджин сжал объятия и уткнулся носом в затылок Феликса, предлагая:       — Давай не будем о войне? Я не хочу вспоминать дни без тебя. Лучше расскажи, как ты проводил своё время.       — Я… Тоже не хочу вспоминать дни без тебя, — Феликс приблизил ладонь Хёнджина к своему лицу, словно хотел спрятаться, и поцеловал. Зашептал: — Это было ужасно. Я чуть не сошёл с ума. Твои цветы поддерживали во мне хоть какую-то надежду, но после того как они завяли… я почти постоянно сидел в комнате. Иногда готовил десерты для твоей мамы. Но больше никуда не выходил и ничем не занимался. Теперь мне кажется, я только и делал, что скучал.       — Но как же так. Я просил Рики гулять с тобой. Он что, позабыл?       — Нет, он спрашивал меня каждый свой визит. Но я отказывался. Мне не хотелось двигаться. Я вообще ни в чём не видел смысла, и, конечно, в приглашениях на прогулки тоже. Так что Рики совсем не виноват. Он хороший парень. Читал мне письма отца. Приносил вкусную еду. И вообще разговаривал.       — Это он привёл тебя сюда?       От этого простого вопроса Феликс завис. По спине пробежали мурашки. По телу разлилось волнение. Он тихо ответил:       — Нет, — и принц с удивлением поинтересовался:       — А кто же тогда?       — Никто не приводил. Я… Я сам пришёл… Случайно. Точнее, намеренно пробрался. Чтобы… — паника захлестнула, юноша внезапно всхлипнул, зажмурился и затих, дрожа от безмолвного плача.       — Феликс, ты чего?       — Ты простишь меня? Это глупо, но… Ох. Даже не знаю, с чего начать.       То, что Феликс собирался рассказать, было столь же постыдным для него, как былое неуместное возбуждение, только вот юноша не мог сдержать откровений и собирался признаться своему принцу, кажется, разом во всех своих грехах. Он развернулся боком к Хёнджину и снова нащупал его руку, а затем набрал больше воздуха в лёгкие и заговорил. Виновато, но уверенно.       — Наверное, я правда помешался. Настолько отчаялся, что не хотел жить. Я сам пришёл сюда сегодня, потому что подумал… Подумал, что охранники найдут меня здесь и прекратят мои мучения.       — Какие ещё мучения? Ты о чём? Тебе плохо? Ты чем-то болен? — принц обеспокоенно возвысился над огорчённым лицом. Феликс сбито, тоскливо прошептал:       — Нет. Я… Разве что душевно. Дай мне минуту собраться с мыслями. Я должен рассказать тебе всё. С самого начала.       Хёнджин беспокойно вглядывался в серебристые глаза, где снова стояли слёзы, но ничего не говорил, выжидая. Феликс несколько раз глубоко вдохнул, сжал пальцы на ладони принца, второй рукой стёр влагу с век и наконец заговорил.       — Я солгал тебе тогда. Нет. Не так. Это была не ложь, но наша дружба… Она ведь — чистая случайность. Что-то невозможное и невероятное. Я ведь, после смерти мамы, не видел смысла существования и в оранжерею тогда впервые я пришёл намеренно. Надеясь… Надеясь на казнь. Потому что жить мне было незачем. Я был бесполезен для общества, не сильно нужен отцу, но более всего — противен самому себе. Я ни о чём не мечтал, я потерял всякую надежду выбраться из этой беспросветной темноты и одиночества. А на том балу я окончательно убедился в своей ненужности. Отец унёсся к телескопу, ничего мне не сказав, а я окликал его, пока кто-то из слуг не сжалился сказать мне об этом. Это было так больно и унизительно, что сразу все дурные мысли закрутились вихрем в моей голове. Я не решился бы сделать с собой что-то сам, но мне подумалось… Я слышал, как устало и вымученно ты общаешься с теми, кто расплывается в комплиментах и лести, и мне показалось, что ты… Надменный и гордый. Я вспомнил, каким видел тебя в детстве, и подумал, что за нарушение священных границ ты непременно распорядишься наказать меня по всей строгости. В тот вечер люди веселились, по обыкновению не обращая на меня внимания, а ваша оранжерея благоухала так, что мне не составило труда добраться до неё по запаху. Охранники тогда отчего-то не попались мне на пути, но я был даже рад тому, что мне выдалось ещё несколько минут, чтобы просто побыть в Королевском саду, а потом ты… Ты просто выгнал меня. И конфеты… Я сделал их не чтобы извиниться. На самом деле я хотел напомнить тебе о себе и гордо написал, что они самые вкусные на свете, чтобы ты наверняка нашёл меня и вспомнил о наказании. Но ты оказался совсем другим. Настолько различающимся с моими представлениями, что я долгое время не мог поверить тебе и довериться. А теперь я не могу поверить, что это всё происходит со мной наяву. Что вместо погибели я, кажется, обрёл с тобою настоящую жизнь. И это чувство во мне такое неописуемое. И мне так странно. И… — Феликс вдруг сжал неподвижную ладонь Хёнджина. — Скажи что-нибудь. Пожалуйста.       — Мне горько, — запнулся принц, обдумывая чужое откровение, — слышать всё это. Я даже представить себе не мог… Такого.       — Ты злишься? — со страхом спросил Феликс, и Хёнджин ответил честно:       — Злюсь. Хотя я скорее расстроен и растерян. Никогда, слышишь, никогда больше не помышляй о подобном! Я готов убить любого, кто хоть пальцем тебя тронет, но если ты сам… Я не смог бы простить тебя за такое. Я же не смогу без тебя. Я просто… Если тебя когда-нибудь не станет на этом свете, я отправлюсь следом за тобой в любой другой.       — Прости мою глупость, — Феликс на ощупь притянул к себе лицо Хёнджина. Глаза его не могли увидеть чужих, но могли показать собственное раскаяние. — Теперь, когда ты рядом, я буду беречься каждую секунду, чтобы провести с тобой как можно больше времени и… Ты плачешь?       Феликс и ощутил губами солёную влагу. Принц ничего не ответил, ком в горле мешал говорить. Едкие мысли спускались из головы к сердцу, сбивая дыхание. Феликс нежно стёр слёзы с чужих щёк и подбородка и заключил лицо принца в свои дрожащие ладони, прижимая ближе.       — Хёнджин. Пожалуйста, прости меня. Теперь я рядом, с тобой, и пока мы есть друг у друга, ни о чём подобном не задумаюсь, клянусь.       — Но я мог потерять тебя столько раз, — отозвался принц сдавленно. — Мог вообще не узнать тебя. Из-за сущей глупости.       — Из-за этой глупости мы сейчас вместе. И я совсем не хотел расстраивать тебя, просто хотел раскаяться. Сказать, что ты для меня тоже смысл абсолютного всего. Я лишь честно признался, как оказался здесь, потому что не могу, не хочу лгать тебе ни в чём. Ведь ты так много для меня значишь.       — Тогда я тем более не понимаю, — теперь уже Хёнджин положил ладонь на лицо Феликса, нависнув сверху, — отчего же ты пришёл сюда в эту ночь, чтобы умереть, если я для тебя так важен?       — Потому что я терял тебя. И не мог… И не… Я заревновал, — выдохнул Феликс. — Знаешь, тогда в оранжерее я ведь правда хотел, чтобы меня поцеловали. Ты поцеловал. Но это было слишком неожиданно. Как сокровенное желание, которое ты ещё не успел сформулировать, а оно уже стало исполняться. Я растерялся. Я подумал, что это всё испортит. Что ты разочаруешься во мне. Или что просто шутишь. Ведь есть законы, и у тебя могли быть проблемы из-за этого, а я не хотел, чтобы у кого-то был повод обвинять тебя хоть в чём-нибудь. Я сам перед собой не мог признать своих чувств, но сразу решил, что нам лучше остаться просто друзьями. Чтобы хотя бы так быть рядом… Но я… Ты уехал, и я совсем потерялся. Мне было так больно от того, что я чувствовал. И так стыдно от того, что я сделал. Я снова глупо подумал, что мне не стоит жить вовсе.       — Феликс. Что бы ты ни сделал, я всегда на твоей стороне, — вздохнул Хёнджин, сжимая руки уже на плечах юноши. — Даже сейчас на твоей стороне, хотя от твоих слов мне очень больно. Твоя жизнь бесценна. И я не понимаю, как мог ты думать о таком поступке не из ненависти ко мне, а, наоборот, чувствуя и зная, что я тебе дорог?       — Ты не осознаёшь, как это тяжело. Ощущать своё бессилие. Я же не знал, до сегодняшней ночи сомневался в твоих чувствах, как в цвете собственных одежд. А как только узнал, что ты можешь вернуться во дворец с невестой, то страшно рассердился и расстроился. Эгоистично, но это правда. Я не мог надеяться на большее, зло завидовал судьбе того, кто мог бы касаться тебя вот так и всегда быть рядом… А мне так хотелось твоей любви, я так запутался, что поверил своим снам. И совершил непоправимое…       — Что ты сделал?       Феликс сглотнул. Лицо его пылало. Грудь рвалась на части от переполняющих эмоций. Хотелось обнажить душу, раскаяться даже в собственном рукоблудии, чтобы показать себя без прикрас, дать принцу возможность осудить и отречься или понять и принять. Феликс надеялся, что даже после этого Хёнджин не оттолкнёт его, однако признать собственную порочность было всё равно страшно. Он боялся, что принц всё-таки не поймет такого. И ещё сильнее пугался вероятности того, что Хёнджин стерпит даже это. И тогда… Что тогда?       Юноша снова вдохнул и, набравшись смелости, тихо проговорил:       — Я думал о тебе всякое. И о нас. Вместе. И о нашей близости. И я даже…       — Ласкал себя? — догадался Хёнджин, и Феликс кивнул, утыкаясь в его ключицы и шепча:       — Прости, что осквернил наше чувство этим. Я больше не…       — Ты думаешь, это ненормально? — перебил принц. Феликс поднял на него мутный, загнанный взгляд.       — А ты?       Так просто, сами того не осознавая, они подошли к границе. Изнывая от жара в душе многие дни, терзаясь муками совести, боясь собственных желаний и чужого непонимания, они так и не смогли найти ответы на свои вопросы поодиночке. Но теперь они были вместе, и, наверное, было самое время спросить себя ещё раз, как далеко они готовы зайти в своих чувствах. Принц глядел на своего возлюбленного, ожидающего ответ то ли со страхом, то ли с надеждой, и никак не мог налюбоваться. Его приоткрытые губы. Дрожащие ресницы. Острый кадык. Мягкие пальцы. Вздымающаяся от сбитого дыхания грудь. Хёнджин любил его всего. Хотел любить ещё больше. До стонов и умопомрачения. До закатывающихся глаз. До дрожи в коленях. До остановки сердца…       Хёнджин резко выдохнул. Многие мысли кружили в его голове, но отчего-то вмиг рассыпались. Опустились в низ живота. Вскипели. В конце концов он провёл костяшками пальцев по щеке Феликса и отозвался каким-то другим, очень проникновенным голосом.       — Раз уж ты был честен, то и я буду. Я думаю, что слишком хочу тебя. Хочу и представляю уже много ночей. Нас вместе. Совсем не как любящих друзей — хотя с тобой я готов быть кем угодно. Я знаю о законах и том, что такие отношения порицаются в обществе, но теперь мне всё равно, нормально это или неправильно. То, что есть в моём сердце к тебе — оно намного больше низменной похоти, оно кажется мне судьбой и подарком свыше, и я не хочу терять ни единой возможности быть ближе. Я хочу подарить свою страсть не только твоей душе, но и твоему телу тоже. Для меня близость — неотделимая часть любви. Но если она кажется тебе чем-то слишком неестественным между нами, то мы можем никогда не переходить эту черту. Я всё равно буду счастлив от одних лишь твоих поцелуев. И даже без них, наверное. В конце концов, я просто хочу быть с тобой.       Феликс раскрыл рот ещё шире. Глотнул воздуха, словно собираясь что-то сказать, а затем отвёл взгляд и заморгал. Хёнджин не понимал его реакции и лишь терпеливо ждал, хотя собственное сердце волнительно стучало в ушах. В голове Феликса, как и в сердце, металось, разрушалось и трансформировалось всё, что он считал правильным и неправильным. Тело и душа будто сговорились против разума, и последний явно проигрывал, сдавался, принимал необходимость, потребность в единении с тем, кто и так был ближе всех. В конце концов юноша облизнул пересохшие губы и прошептал совсем не то, что принц ожидал услышать.       — Даже с таким глупым и грешным?       — Что?       — Хочешь быть со мной даже с таким глупым и грешным?       — С любым, Феликс, — Хёнджин не удержался и подался к его влажным устам, настойчиво сминая губы и выдыхая слова прямо в рот. — Хочу, чтобы ты был счастлив. И хочу делать тебя счастливым всеми способами, которые мне доступны.       — Ты уже… и я тоже хочу делать счастливым тебя, — юноша вдруг отстранился и уселся поодаль на кровати. — Но я совсем неопытный. Я не знаю, как…       — Мы научимся всему вместе, — Хёнджин тоже поднялся. — Просто останься в моих руках. Не стыдись своих желаний и того, что сделал. Позволь мне целовать тебя иначе. Глубоко и долго. И везде.       Их голоса опустились и стали совсем трепетными, низкими. Живот от одних только слов тянуло, возбуждение поджигало и заставляло не быть собой, Феликс не мог совладать с дрожью, ему хотелось то спрятаться, то переступить наконец границы клетки, в которой он постоянно находился.       — Как любовника? — прошептал он с сомнением и страхом, а Хёнджин ответил слишком твёрдо:       — Да. Как любовника. Как моего единственного возлюбленного. Как мужа.       — Тебе совсем не противно от этих мыслей?       — Нет, Феликс. От этих мыслей мне очень… — Хёнджин набрал воздуха в лёгкие, потому что честность выжигала в нём весь кислород. — Плохо, но хорошо. Я не знаю, как описать все эти тугие силы, что раздирают моё нутро от чувств к тебе, но я хотел бы… Если, конечно, тебе этого захочется. Я хотел бы подарить тебе свою страсть. Однажды.       — Боюсь, мне хочется уже сейчас… Давно хочется. Будто это естественно. Но я не знаю, как… И мне страшно. Но я чувствую это как нужду и потребность. И не понимаю, что теперь с этим делать. И нужно ли…       Голос Феликса перестал быть различимым. Юноша несмело кивнул вниз, указывая направление, и принц проскользил взглядом от его лица до груди, пояса и паха. Чужое возбуждение, скрытое тонкой одеждой, лишь теперь приковало взгляд. Хëнджин проморгался, стараясь отвести глаза, но у него плохо получалось совладать с собой. Собственные брюки давно жали, но он старался игнорировать эрекцию и даже не прижимался тазом, пока они лежали рядом, а теперь и Феликс, исцелованный, распалённый, но такой наивный и растерянный, не помогал — лишь закапывал его ещё глубже.       — Хëнджин? — тоскливо и виновато окликнул он. И принц сжал кулаки, чтобы не сорваться.       — Ты никогда ни с кем не был? — хрипло спросил он, усаживаясь ближе.       Феликс понуро вздохнул и махнул головой как-то неопределённо.       — Я ослеп раньше, чем вообще стал задумываться о таком. А после — и поводов не возникало. Похоть, она ведь во многом зависит от зрения.       — Но ты уже трогал себя, — Хёнджин слегка придвинулся и коснулся чужой ладони, тонущей в покрывалах. — Тебе было приятно? Как это было?       — Странно. И страшно. И липко, — пробормотал юноша, заливаясь краской. — Но вроде бы неплохо для первого раза.       — Первого? Подожди. Не может такого быть. Как это первого? Я думал… Ты делал это только раз?       — Да.       — За всю жизнь?!       — Да, Хëнджин. Это плохо?       — Скорее невероятно, — рука принца на ладони Феликса непроизвольно сжалась. — И в тот единственный раз ты думал обо мне?       Феликс стыдливо опустил ресницы. Он снова краснел и нервно перебирал пальцы. Хёнджина будто ледяной водой окатили. Сперва по телу пробежала волна холода, а затем оно разгорелось с неистовой силой. Очередное открытие не укладывалось в голове. В мозгу крутилось так много вопросов, но все их заглушала непередаваемая нежность. Феликс был почти безгрешным, и знание, что он трогал себя лишь единожды и с мыслями о нём самом, кружило принцу голову. Хёнджин притянул юношу к себе, заставив перекинуть ноги и сесть на свои колени лицом к лицу, провёл рукой по его волосам, увлекая в долгий и медленный поцелуй, и наконец легонько сжал ладонями его узкую талию.       — Тогда почему в ту ночь, когда я вернулся из Коллегии, ты не пускал меня к себе? — спросил Хёнджин, едва они отстранились. — И вообще почему перестал пускать?       — Потому что тебя и так было слишком много в моей комнате. А от того, что мои подушки пахли тобой, я сходил с ума. Тогда я не осознавал своих чувств, но уже ощущал, что куда-то проваливаюсь. Я не мог нормально спать, от твоего запаха мне снилось что-то, чего я не могу вспомнить, но точно знаю, что это было что-то такое, из-за чего я просыпался возбуждённым. И я писал стихи. Рассказы. Даже пытался рисовать то, каким я тебя представляю сейчас. Но я стеснялся того, что ты узнаешь. Боялся, что случайно увидишь моë сумасшествие и подумаешь, что я не в себе. А я просто не хотел терять. Тебя. Но не понимал этого тогда. Не осознавал, что все мои мысли о тебе, они не просто так. И в ту ночь я, кажется, рисовал или писал, думая о тебе. И когда ты пришёл среди ночи, я не ожидал. Мне так хотелось услышать тебя, что когда твой голос раздался за дверью, я подумал, что сошёл с ума. Я дёрнулся от неожиданности, все мои записи разлетелись, трость упала, в общем, всё было в беспорядке, я не мог тебе открыть…       — Ты удивительный, — прошептал Хёнджин, целуя румянец на щеках. — Хочу увидеть всё, что ты создал для меня и про меня.       — Но я, прости, я всё уничтожил. Бросил в печь, прежде чем прийти сюда. Чтобы никто не узнал. Чтобы у тебя не было проблем…       Хёнджин лишь вздохнул и снова обвил руками, мягко огладил спину и положил свой лоб юноше на плечо. Руки Феликса легли на его плечи. Он слегка покачнулся, удобнее усаживаясь на чужих коленях, и снова вернул разговор к той теме, от которой они отклонились, стесняясь с каждым словом.       — Скажи, ты ведь тоже делал это… один?       — Делал. И не раз.       — А ты тоже представлял… Меня?       Вместо ответа Хёнджин шумно вдохнул и поднял взгляд. Феликс выглядел таким безгрешным и одновременно нуждающимся, что он не выдержал. Приблизился к тонкой шее юноши. Начал целовать и шептать, что после той странной ночи только о нём и думал. И одни эти мысли, одно лишь его имя на устах делали ему так приятно, что….       — Этого не передать словами. Мне было райски думать о… — говорил принц, влажно проходясь губами. — О тебе. И о нас. Очень хорошо. Непередаваемо. Прекрасно.       — А-ах…       Юноша выгибался от оседающих на чувствительной коже слов и открывал шею для ласк, а Хёнджин беззастенчиво вылизывал чужой кадык, мечтая оставлять на нём следы укусов. Феликс откидывал голову и молил, растягивая слова из-за сбитого дыхания:       — Прошу… Умоляю, расскажи. Только ч… честно… Что ты… представлял…       — Представлял, что… — Хёнджин тоже брал долгие паузы для поцелуев. — Делаю тебе… Приятно.       — Как?       Прямые вопросы заставляли прерывисто дышать. Хёнджин мог запросто воскресить в памяти и представить свои действия, но озвучивать их, признавать… Голову кружило. Ладони кололо. Возбуждение становилось болезненным. Феликс своим томным шёпотом и необузданной жаждой знаний, сам того не зная, толкал принца куда-то за чёрту невозврата, и если до сего момента Хëнджин думал, что они просто проведут вместе время после долгой томительной разлуки, то теперь то, о чëм он думал, представлялось ему планом действий.       Становилось негласным обещанием.       — Как, Хёнджин? — простонал Феликс, скользнув пальцами от плечей принца к взмокшей шее.       И Хёнджина почти не стало. От этого нуждающегося, потерянного голоса он весь вскипел и расплавился. Он несдержанно притянул юношу ближе, запустил пальцы в его волосы и прижал растерянное лицо к своему, после первого мягкого тёплого касания губ вдруг протолкнул свой язык в его горячий рот. Феликс всхлипнул и застонал от волны жара, прокатившейся по телу, а когда его язык коснулся Хёнджина, то и вовсе поплыл. Влажные звуки, острота твёрдых клыков и медленное мягкое скольжение, вкус чужой слюны на чувствительных рецепторах — всё это сводило с ума. Принц по-настоящему делал приятно, он заставлял трепетать, он заводил, он натягивал и без того тугое напряжение внутри тела. Феликс разбивался на части, и Хёнджин не жалел его, тоже добивал. Жадными касаниями и откровенными словами.       — Вот так, — шептал он жарко, отстраняясь лишь ненадолго, чтобы сделать вдох и снова вернуться к влажным устам юноши. — Руками. Губами. Языком. И…       Хёнджин опустил руки, с силой сжал чужие ягодицы, подвигая разнеженное тело вплотную к себе. Он толкнулся бедрами и собственным возбуждением прошелся по чужой твёрдости. Ткани их одежд будто и не существовали вовсе. Касание было таким ощутимым, что Феликса выгнуло, ноги свело, казалось, что ниже груди он весь горит. Сердце зашлось.       — Подо-жди… П-пожалуйста, — попросил он и со всхлипом, будто обжегшись, отстранился, выставляя руки назад, чтобы упереться в постель и не упасть на спину.       Хёнджин завис, сфокусировался на вздымающейся груди, на белой сорочке, в разрезе которой розовела манящая кожа, на блестящих в свечном пламени губах. Взять и отдать Феликсу всё — вдруг стало смыслом жизни, но его напряжённые брови, дрожащие плечи и непередаваемые эмоции на лице доводили до отчаяния.       — Тебе не понравилось…?       — Я просто… Слишком много… Всего, — загнанно дышал юноша. Феликсу было хорошо, но слишком мучительно, томно и страшно. Голова его шла кругом от обилия ощущений. Он плавился и задыхался, хотел этого, но боялся не пережить избытка чувств. — Мне нужно привыкнуть. Время. Время, чтобы привыкнуть. Прости. Я, кажется, не готов. Можно я… Не в этот раз?       Принц сделал глубокий вдох и проглотил слюну. Убрал руки от чужих бёдер, так удобно сидящих на своих, и закрыл глаза, заваливаясь обратно на подушки. Он тоже горел и плавился, но ощущение полной ответственности за Феликса слегка трезвило его.       — Конечно. Не извиняйся. Всё хорошо. Я подожду. Я не хотел давить, просто не могу соображать сейчас. Я сильно скучал, и эти разговоры… Из-за них я будто сам себе не принадлежу. Не контролирую тело. Но хочу быть так близко, как это возможно. Прости, что перегнул. Только не уходи.       — Нет, это ты прости. Я не должен был даже начинать этот разговор. И я не уйду. Никуда не уйду.       Феликс выдохнул и неловко сполз на кровать, снова укладываясь сбоку от Хёнджина. Было жарко, но он не хотел размыкать касания и наоборот прижимался так близко, как мог. Феликс положил голову на плечо Хёнджина и обхватил его грудь рукою. Под ней отчётливо сильно билось загнанное сердце, и юноше стало совестно, что из-за собственного страха он оборвал столь желанную близость.       — Прости, — прошептал он снова.       И Хёнджин вместо ответа поцеловал его макушку. Феликс поднял на него туманный взгляд.       — Почему так тяжело? — не понимал он. — У меня все мышцы сводит, и, кажется, сердце сейчас выпрыгнет из груди. Разве так должно быть?       — Я не знаю, Феликс. Ничего подобного я никогда ещё ни к кому не испытывал, — принц чуть склонил голову и поцеловал юношу уже в лоб. — Сейчас мне кажется, что до тебя и до этой ночи я и не жил вовсе.       — А это… Это… Тебе не больно там? — Феликс скользнул рукой к низу живота и добавил еле слышно: — Ты был такой твёрдый.       — Не больно, — соврал Хёнджин. — Всё нормально. Не думай об этом. Давай просто полежим. Нам обоим нужно успокоиться, и если отвлечёмся, это пройдёт. Давай поговорим о чём-нибудь?       — Мне сейчас ничего, кроме сожаления, не лезет в голову. Извини, что все испортил.       — Перестань. Я же сказал, что это не проблема. Мы обязательно попробуем снова, когда ты будешь готов, обещаю. А теперь прекрати терзаться из-за ерунды.       — Я просто не хотел тебя разочаровывать.       — Даже если бы ты постарался, у тебя вряд ли вышло бы. Когда ты наконец поймёшь, я не разочаруюсь из-за такой ерунды, потому что слишком сильно люблю тебя.       Феликс запоздало прикрыл его губы похолодевшими пальцами и зажмурился. Из-за шума в ушах он почти перестал слышать. Сердце и так билось бесновато, а теперь окончательно сошло с ума. Хотя Феликс ясно понимал, что Хëнджин чувствует, он слишком долго не признавал очевидное перед самим собой. Его любовь была в каждом слове, каждом действии, каждом молчаливом осязаемом взгляде. И всё же услышать прямое признание было чем-то… другим. Сокровенным и трепетным, очень нужным, но очень страшным. Феликс прижался ещё ближе, пытаясь выразить взаимность собственным телом. Дрожащие пальцы его скользнули по лицу Хëнджина, и тот закрыл глаза, позволяя рассматривать себя прикосновениями. От нежности рвало на кусочки, Феликса нестерпимо хотелось вжать в себя, и принц снова позволил себе собственнически обхватить его и прижать к рёбрам. Феликс не сопротивлялся, лишь поднял голову, потираясь кончиком носа о нос Хëнджина, и продолжил гладить его лицо, выдыхая с горечью:       — Как же я мечтаю тебя увидеть. Быть нормальным. И не быть собой. Встретить тебя раньше. Или даже родиться глупой девчонкой. Тогда бы мы могли хоть как-то… Тогда я хоть как-то подходил бы тебе.       — Перестань, пожалуйста. Я благодарен судьбе, что ты именно такой как есть, и никого другого мне не нужно. Ты самый замечательный. Самый лучший. И только мой, — шептал Хëнджин в чужие пальцы.       — А я всё никак не могу поверить в это, хотя ты здесь, в моих руках. Никак не пойму, зачем тебе я, когда в мире полно завидных невест, способных оценить твою красоту?       — Плевать мне на всех тех, кому моя красота интересна. Ты мой самый близкий человек. Ты моё всё.       — Но я не могу дать тебе всего, чего ты достоин.       — Чего же я достоин, по-твоему?       — Намного большего, чем то, что я когда-нибудь смогу дать тебе.       — Так, хватит! — Хëнджин вдруг вспылил, сжал запястье юноши и уставился во влажные серебристые глаза. — У меня с рождения есть абсолютно всё, но без тебя это «всё» ничего не стоит. Ясно тебе?       — Но… Ты хотел наследников.       — Пожалуйста, остановись, Феликс, хватит. Я говорил это до того, как понял, что люблю тебя. Теперь многие из моих слов вообще утратили смысл. Теперь я мечтаю совсем о другом, и в этих мечтах я честен с собой. И в этих мечтах я с тобой. Потому что только ты меня видишь, — прошептал Хëнджин куда-то в запястье юноши, прижимая к своему лицу его ладонь. — Никто не знает меня. И никто другой уже не увидит меня настоящего. Только ты. Так что не делай мне больно такими размышлениями, ведь я люблю тебя так, что не могу передать словами, и одни твои мысли, что ты для меня нехорош… Они ранят. Я не хочу слышать их когда-нибудь ещё, потому что ты лучшее, что случалось в моей жизни.       Принц снова обхватил ладонью шею и прижал лицо юноши к своим губам. Он признавался в любви, потому что не мог удержать этих слов. Он не мог сдержать собственных неуместных слëз, как не мог перестать целовать руки Феликса и его мокрое, раскрасневшееся лицо. Слова растворились где-то между их губ. Они разрывали объятия лишь чтобы отдышаться и продолжить целоваться вновь. Прохладный воздух комнаты давно был влажным и душным. Минуты текли. Возбуждение отпустило, уступив место тихой, спокойной близости и невысказанной грусти. В конце концов Хёнджин ненадолго отстранился, отошёл приоткрыть окно, после чего они легли на бок, и принц снова обхватил юношу со спины, зарываясь носом в тёмные волосы.       — Что же мы будем делать теперь? — подал голос Феликс, и Хёнджин усилил хватку.       — Теперь мы будем вместе.       — А потом?       — И потом тоже. Всегда будем. Почему ты спрашиваешь?       — Потому что мы не можем. Быть вместе так. Ведь это всё-таки неправильно.       — Для тебя? — не понял Хёнджин, а Феликс слегка покачал головой, щекоча его нос.       — Для всех остальных.       — Какая разница, что остальные думают? Для меня это самое правильное из всего, что я делал. А для тебя?       Юноша промолчал, вновь терзаясь сомнениями и страхами.       — Феликс, скажи честно, что ты чувствуешь ко мне? — позвал принц, и юноша тихо откликнулся:       — Разве ты не знаешь?       — Может, и догадываюсь, но хочу услышать это из твоих уст. Ты сам говорил, что если кажется, то лучше просто спросить. Так ответь мне, что я для тебя значу?       — Всё, Хёнджин, — Феликс слегка развернулся, чтобы стало видно его лицо, и попытался слепо найти глаза Хёнджина. — Я люблю тебя. Так сильно, что словами не передать. Не мог не полюбить. Ведь ты самый чудесный. Лучший из всех, кого я когда-либо встречал. Но мы никогда и никому не сможем признаться в этом. Именно поэтому я хочу понимать, что всё-таки мы будем делать?       Принц глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Чужое признание ощущалось странным. Будто ненастоящим. А необходимость возвращаться к реальности и вовсе пугала. Хëнджин не хотел, чтобы эта ночь заканчивалась, как не хотел что-либо решать, но так или иначе ему пришлось бы что-нибудь придумать, потому что мир за пределами его спальни не был сказкой, как бы ему ни хотелось представлять себе иное.       — Я не знаю, — заговорил Хëнджин честно, — но что-нибудь придумаю. Пока на нас не обращают особого внимания, мы ничего никому не расскажем. И продолжим на виду вести себя как друзья. У нас будет несколько лет прежде чем родители начнут настаивать на моём браке. Думаю, за это время мы сможем составить план. Найдём какую-нибудь непритязательную девчонку, которой можно будет приплачивать за роль фиктивной жены. Или, быть может, если я стану королём раньше, то смогу поменять законы, и тогда уже никто не сможет осудить нас. Но если ничего не выйдет, если нас не примут, то я готов отречься от престола и уехать куда-то, где наши чувства не сочли бы неправильными. А если нет такой страны, мы могли бы сбежать куда-нибудь в глушь, отдалённую деревню в горах или прибрежный посёлок, где никто не знает, как выглядит их принц. Представимся братьями, построим небольшой домик и будем жить в нём на мои сбережения или займёмся каким-нибудь ремеслом по душе.       — Мой принц, ты говоришь об этом так легко, словно планируешь прогулку в парке. Но ведь ты единственный наследник королевства. И я не хочу тебя расстраивать, но ты забываешь, что у меня нет глаз, и сам ты вряд ли представляешь, как жить за стенами дворца.       — Я не представляю, как жить без тебя, Феликс. А всё остальное… возможно. Почти два месяца я варил похлебку, рубил дрова и разводил костры в лагере, а до этого стирал свои простыни и прибирался в комнате. Не думай, что я неженка. Если нужно, я многое смогу стерпеть и освоить. А ради тебя так вообще готов на всё. Но у меня нет готового решения сейчас, если это то, что ты хотел услышать. Прости.       Феликс недолго помолчал, а затем еле слышно откликнулся:       — Сейчас этого вполне достаточно.       — А что делать дальше, мы придумаем вместе. Ты же чертовски умный, так что я уверен, мы со всем справимся.       — Опять меня переоцениваешь, — юноша снова будто стеснительно развернулся. — Я обычный.       — Я сейчас тебя укушу! — предупредил Хёнджин.       И действительно укусил, вызвав несдержанно-удивлëнный вскрик. А затем поцеловал. И потом снова сжал в объятьях. И защекотал. И поцеловал вновь. Чувств было так много, что они сплетались конечностями, дурачились, целовались, смеялись, метались по кровати, пока наконец не стихли и не улеглись, снова слипшись.       — Как хорошо, — шептал Феликс, поглаживая руку принца на своей груди. — Хочу всегда засыпать вот так, рядом с тобой.       — Я попрошу отца сделать тебя своим первым советником, — бормотал Хёнджин на ухо. — Тогда тебе придётся сдавать экзамены, но мы сможем ездить в Коллегию вместе. И нам не нужно будет расставаться на целые недели. В замке это будет сложно провернуть, но там мы сможем поселиться в соседних комнатах, а значит, пробираться друг к другу и засыпать вместе.       — Звучит волшебно. Но, может, ты сможешь иногда оставаться на ночь и в моей комнате? Иначе, боюсь, теперь без твоих объятий я впаду в бессонницу.       — Может, и смогу. Но нам нужно будет проверить все варианты и всё равно быть осторожными. Скажи, а ты ведь никуда не переезжал?       — Нет. У меня всё та же каморка на предпоследнем уровне в башне астрономии. А почему ты спрашиваешь?       — За время моего отсутствия она так поменялась, что я испугался, что ты больше там не живёшь. Зачем тебе книжный шкаф? И подсвечник? И куда подевался наш граммофон?       — Хм. Подсвечник, должно быть, оставил Рики, когда приносил еду. Граммофон я сам переставил под стол из-за цветов. И шкаф появился из-за них же. И книги. Я сделал из твоих цветов гербарий, но их было так много, что пришлось вынести все самые старые и ненужные фолианты из библиотеки.       — Ты удивительный.       — Я самый об… — начал было Феликс, но к шее его снова опасно приблизились чужие зубы.       — Снова напрашиваешься? — прорычал Хёнджин, и Феликс игриво подался назад, намеренно впечатываясь в его рот.       — М-м… Что если да?       Принц прикусил кожу на тыльной стороне его шеи, а затем впился несдержанным поцелуем, оставляя заметный бордовый след. А после прошёлся по тому же месту языком. Феликса выгибало от таких нежно-болезненных контрастов, он дышал слишком тяжело и губы закусывал, лишь бы не выпустить изо рта провоцирующих стонов, да только они всё равно вырывались и забирались Хенджину под кожу. Когда юноша потянул его ладонь к своей груди, принц почувствовал, как снова начинает твердеть, и намеренно отстранился, говоря с дрожью в голосе:       — Нам стоит остановиться. Мне уже плохо от ощущений.       — Прости. Да. Да-а, — выдыхал Феликс. — Надо отвлечься.       — Можешь рассказать мне что-нибудь из тех историй, что ты придумывал о нас? Ты же помнишь их?       — Хм, я… попробую, — отозвался юноша, тяжело дыша.       Хёнджин ещё несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул, успокаиваясь, а после положил свою руку, приобнимая Феликса за талию. Тот начал вслух вспоминать сюжеты придуманных историй, и принц снова прижался своим лбом к его затылку. Говорить не хотелось. Не хотелось вообще ничего, кроме как остаться в этом моменте навсегда. Хёнджин никак не мог поверить своему счастью, и эта странная эйфория близости пьянила его, заставляя глупо улыбаться.       Теплота чужого тела и тембр любимого голоса убаюкивали. Усталость, физическая и моральная, давала о себе знать. Очень скоро под тихий рассказ принц стал проваливаться в сон, дыхание его становилось более размеренным и тихим, под веками рисовались яркие картины озвученных сюжетов, и вскоре ладонь его безвольно соскользнула с талии Феликса на кровать.       Несмотря на теплое дыхание, щекочущее затылок, Феликс вдруг почувствовал себя брошенным и сразу же замолчал. Стоило перестать озвучивать свои истории, и в мысли бушующим потоком хлынули желания. Юноша мгновенно соскучился. Ему хотелось больше жара. Больше касаний. Больше любимого голоса. Хотелось того, что Хёнджин ему пообещал. Того, от чего он сам, испугавшись, так поспешно отказался.       Сон совершенно не шёл. Феликс пролежал на кровати больше получаса. В голову лезли лишь пошлые фантазии, и фантомные поцелуи на шее никак не помогали успокоиться. Нужда в прикосновениях после многих лет отсутствия тактильного контакта делала его голодным. Юноша понимал, что это эгоистично, знал, что его принц устал после долгой дороги, но ему было так маетно, так нехорошо, что он всё-таки решился обхватить своей ладонью чужие пальцы, а другой рукой слегка задрал свою сорочку. Чуть повернувшись, он приложил руку Хёнджина к своему разгорячённому животу и медленно вдохнул. Чужие пальцы на собственной оголённой коже ощущались волшебством. Хотелось, чтобы принц продолжил касаться, чтобы он с силой сжимал, чтобы как тогда двигал языком во рту, чтобы гладил тело, чтобы потирался там внизу.       Хотелось, чтобы Хёнджин взял.       И отдал всего себя тоже. И эта мысль осела в голове так ясно, что Феликс почти простонал. Сердце снова отбивало рваный ритм и грозило пробить грудную клетку. Исподнее натянулось на вздувшейся плоти. Внизу живота было тяжело, а во рту — сухо.       — Хëнджин… — выдохнул вдруг Феликс, — можем мы всё-таки попробовать? То, о чём ты говорил…       Принц дремал, потому отозвался не сразу. Феликс нервно приблизил его пальцы к своему лицу и поцеловал, окликая вновь:       — Пожалуйста… Хёнджин.       — М?       — Можем мы попробовать?       — Что именно? — сонно спросил принц.       Феликс колебался, но после небольшой паузы медленно сдвинул его горячую руку к низу своего живота. Хëнджин мигом очнулся ото сна и шумно вдохнул. Эта просьба, этот шёпот в мгновение сделали из него кого-то хрупкого, крошащегося на части.       — Ты хочешь этого сейчас? — выдохнул он в шею фальшиво спокойно, а Феликс прошептал:       — Боюсь, на следующий день вся моя решимость испарится, а когда я снова наберусь смелости, дворец будет полон людей и подходящей возможности не представится.       — Подумай ещё немного, — ласково просил Хёнджин, мягко поглаживая его пресс. — Я готов ждать сколько угодно. А если ты станешь пускать меня в свою комнату, то возможностей у нас будет целое множество. Не нужно спешить. Ты должен не только хотеть, но и быть готовым к…       — Я готов. Я хочу, — юноша развернулся через плечо, сверкнув серебром зрачков, и уверенно кивнул. — Сейчас. Просто… Не торопись, чтобы я постепенно привыкал к ощущениям.       Хёнджин вновь шумно выдохнул. С силой зажмурился, чтобы окончательно прогнать сон. Он обронил «дай мне пару минут», разомкнул объятия и спешно слез с постели. Из ванной раздался звук бегущей воды. Кажется, принц снова охлаждал раскрасневшееся лицо или мыл руки. Оставшись без его тепла в огромной постели, Феликс снова ощутил сомнение: ему действительно хотелось ласк, но был ли он к ним готов?       Вопреки собственным уверениям, юноша почти не двигался из-за сковывающего тело страха. Он снова допустил крамольную мысль, что всё происходящее — лишь затянувшийся жестокий розыгрыш: Хëнджин просто посмеётся над ним, ещё немного — и он позовёт в комнату зрителей и выставит его, обнаженного и жалкого, на посмешище перед всей прислугой, королевской семьёй, министрами и графами… Не может же это всё происходить взаправду? Не может принц взять и влюбиться в неполноценного. Не может мечтать провести всю жизнь вместе. Не может желать юношу…       От неприятного ожидания сердце Феликса пропускало тяжёлые удары, а возбуждение спало, и он почти уже смирился с грядущим позором и насмешками, но совсем близко что-то негромко звякнуло, постель сбоку прогнулась, а к носу подобрался аромат магнолии и вишни.       — Много дней назад я попросил замешать это, чтобы вспоминать тот день, когда мы впервые встретились. Тебе нравится запах? — тихо спросил Хëнджин, нежно касаясь его щеки. Феликс нервно кивнул и прошептал «да», не понимая, к чему Хёнджин клонит, а тот продолжил с беспокойством: — Тебе холодно?       — Нет.       — Но ты дрожишь…       Феликс снова кивнул, не зная, что ответить. Его трусило от обилия ощущений и их одновременного отсутствия. Делиться страхами было глупо, но он всё же спросил:       — Мы ведь одни здесь?       — Что? — не понял Хëнджин и заозирался, оглядывая свои покои. — Ты услышал, что кто-то идёт?       — Нет. Я просто подумал… Мне страшно, — признался юноша.       — Тогда остановимся?       — Нет. Этот страх никуда не исчезнет. Нужно просто пережить его. Наверное.       — Тогда, прошу, не бойся. Дверь заперта. Я рядом. И эта ночь только наша, — уверенно произнёс Хëнджин, оказываясь рядом и склоняясь к дрожащим губам, шепча перед поцелуем. — Обещаю, будет хорошо. Я буду очень стараться.       Феликс уселся, подался вперёд к теплу чужого дыхания. Он слегка промахнулся и уткнулся в уголок губ, почувствовал, как Хенджин сперва приоткрыл рот от неожиданности, а затем улыбнулся и обхватил руками его лицо. Принц целовал его медленно и осторожно. Нежно водил по губам своими, большими пальцами оглаживал скулы, но всё никак не углублял поцелуй. Феликс сам сделал его влажным: голодно простонал, слегка склонил голову и толкнулся языком в жаркий рот. Вкус чужой слюны смешался со своим собственным, закрутился между их языков, взвинтил чувствительность. Юноше казалось, что он рассыпается на части от одного лишь этого влажного трения. Чего же стоило ожидать от более откровенных прикосновений? Быть может, сегодня он умрёт?       — Пос-стой, — отстранившись с влажным всхлипом, дрожащим голосом просил Феликс, — прежде чем мы начали… Можно попросить тебя кое о чëм?       — Что угодно, мой ангел.       Хёнджин успокаивающе гладил его волосы, но Феликса всё равно трусило. Он нервно выдохнул и заговорил сдавленно:       — Когда мы закончим… Если после всего этого я не смогу дойти сам, т-ты проводишь меня?       — Куда?       — До моей комнаты.       — Нет, Феликс. Этого не будет, — выдохнул Хёнджин как-то слишком резко, и Феликсу стало ещё страшнее. — Сегодня ты останешься со мной. И мы встретим новое утро вместе. Здесь, на нашей постели.       — Не говори так… Наша… М-мы… Мы ведь всё равно не сможем… Это ведь кончится однажды… Когда тебе придётся делить постель с будущей женой… А ты говоришь так, словно…       — Не кончится. Эта постель навсегда останется нашей, — Хёнджин говорил тоном, не терпящим споров, но ужас и растерянность на лице Феликса заставили его смягчиться, выдохнуть злобу и зашептать: — Что бы ни случилось завтра или много лет спустя. Я… Кхм. Послушай, возможно, мы с тобой никогда не будем венчаны по канону, не сможем открыться, не обменяемся фамильными кольцами, но я обещаю тебе, что не разделю ложа ни с кем другим.       — Не обещай такого.       — Я не обещаю. Я клянусь своей душой. Я только твой. А ты мой, если позволишь.       — Хёнджин…       Непрошенные слёзы снова подступали. Эмоции переполняли. Феликс хотел рассказать слишком многое, хотел поделиться всеми своими страхами, но слова в голове сливались в один неразличимый ком. Прошло довольно много времени, прежде чем юноша снова открыл рот. Всё это время Хёнджин тихонько гладил его грудь, спину и плечи, он не давил, не торопил, но оставлял невесомые поцелуи на щеках и выжидал, пока Феликс наконец не попросил:       — Закрой глаза, пожалуйста.       Хёнджин послушался в ту же секунду и перестал двигаться. Вокруг разрослась темнота. Голос Феликса в ней стал маяком:       — Я привык жить среди неясных фигур, — шептал юноша, положив свою ладонь на руку Хёнджина. — ориентироваться по запахам, слушать, как воздух резонирует от стен и предметов мебели. Я чутко слышал оттенки звуков и почти всегда по интонации голоса мог понять эмоции и даже то, чего человек не сказал вслух. Обычно я кожей чувствовал, как всё вокруг движется и живёт, даже ослепнув, я почти видел мир или представлял его, но всё это было до тебя. А теперь… Когда я с тобой, мое сердце звучит слишком громко. Только сейчас я понял, что не могу прочесть тебя, как остальных. И пусть я не слышу в твоём голосе обмана, я боюсь верить, потому что это всё звучит и ощущается слишком хорошо. Твой голос и запах, они стирают весь окружающий мир, и мне страшно, потому что я становлюсь по-настоящему слепым. Сейчас ты видишь темноту, но она не пугает тебя, ведь ты в любой момент можешь открыть глаза, а я не могу и боюсь, что перестану чувствовать вообще.       Хёнджин слушал, до боли закусив губы. Феликс — снова, всегда — вызывал слишком много чувств. Принц открыл свои глаза и вгляделся в его серебро.       Феликс сам по себе был воплощением его чувства.       — Если это когда-нибудь случится, — прохрипел Хёнджин, — я подарю тебе все чувства, что есть у меня. Я отдам всё, что у меня есть и будет. Я до последнего своего дня, до последнего вздоха буду описывать тебе этот мир, окружу запахами, проведу за руку и постараюсь раскрасить твою темноту самыми яркими красками. Пожалуйста, Феликс, не сомневайся в моих словах и обещаниях. Я постараюсь исполнить их все, только позволь мне тебя… Пожалуйста. Позволь тебя любить.       Феликс молчал целую вечность, а затем наконец прошептал:       — Я позволяю.       Что-то всхолыхнулось сбоку, и Феликс ощутил, что Хëнджин задул свечи. Он мягко надавил на грудь, заставляя лечь на спину, а затем стал медленно расстегивать пуговицы на его сорочке. Очень скоро шёлковая ткань стекла по рёбрам и обнажила тело от ключиц до пояса. Подушка по бокам от головы Феликса прогнулась, на кожу лица легло тепло, а затем его начали касаться губы. Феликс не мог сдержаться и протянул руки, на ощупь охватывая чужое горячее тело. Хëнджин уже был без рубашки, он нависал сверху, упираясь в кровать по бокам от юноши локтями и коленями, и невесомо ласкал поцелуями, а Феликс впивался в него пальцами, тянул его к себе, просил опуститься и прижаться, чтобы ощущать его вес всем телом и каждой его клеточкой.       — Не тяни так, я же тебя раздавлю, — фыркал Хёнджин, а Феликс продолжал тянуть.       — Не раздавишь. Я же не одна из твоих кандидаток. Я парень, такой же как ты.       — Но я хочу тебя беречь.       — А я хочу разглядеть тебя. Дай мне почувствовать. Хотя бы так. Прижмись ко мне. Прошу.       Ответное «хорошо» потонуло в долгом глубоком поцелуе. «Хорошо» потекло от языка к самому сердцу. «Хорошо» стало новой реальностью. Было райски приятно от одних только касаний губ и языков, а затем Хёнджин опустился, слегка подвинулся и своим возбуждением задел Феликса там. Звук, сорвавшийся с уст юноши, оттолкнулся от стен и зарезонировал во всём теле Хёнджина. Его переполнило страстью и желанием. Его опьянило от сладости ощущений. Потерявший голову, он скоро почти улёгся на Феликса и стал покачиваться, потираясь о его эрекцию своей. Феликс раскрыл рот шире, невольно повёл ладони ниже по спине Хёнджина и с удивлением обнаружил, что тот был полностью обнажён. Пальцы сами впились в его ягодицы, а медленное трение стало ощущаться совсем иначе. Теперь их разделяла лишь ткань одежд Феликса, и юноша всхлипнул от этого осознания.       — Боже, Хёнджин. Я сейчас на части развалюсь.       — Что мне сделать? — Хёнджин отстранился от его губ и попытался всмотреться в лицо. Глаза ещё не привыкли к темноте, но Хёнджину всё равно казалось, что Феликс выглядел так, словно ему было невыразимо больно. Юноша томно шептал:       — Не знаю. Возьми меня. Сделай что-нибудь. Мне так жарко, так плохо. Притронься там. Я не понимаю… Ты обещал, что будет хорошо, но я, кажется, умираю…       — Ангел мой…       Принц слабо соображал. Медленные глубокие поцелуи затуманили его голову. Голову туманил сам Феликс, такой податливый, горячий, жаждущий, невообразимый. Хёнджин и сам ощущал, что ещё немного — и расплавится, но большое, жаркое и яркое чувство распирало его грудь и заставляло действовать. Он переместился ниже и аккуратно потянул ткань штанов, а затем стянул и исподнее Феликса. Очертания его плоти были почти неразличимы во мраке комнаты, освещённой лишь далёким светом города за окном, но они были так красивы, что только теперь Хёнджин осознал, сколь многого Феликс был лишён из-за своего недуга. Оттого захотелось любить его особенно нежно и страстно.       Отбросив чужую одежду, принц прилёг сбоку и медленно огладил напряжённый живот, шепча в шею и скулы юноши слишком нежно:       — Я буду трогать тебя, как обычно трогаю себя. Ладно?       — Х-хорошо.       — Но если тебе не понравится, останови меня и скажи, как хочешь.       — Я же не знаю, как… — начал было Феликс, а затем смиренно кивнул: — Л-ладно.       — Теперь, кхм, положи на меня эту ногу, — попросил Хёнджин и слегка потянул правое бедро на себя. Феликс покраснел, кажется, до кончиков пальцев ног, так жарко ему стало от прилившей крови.       — Боги, как же это стыдно.       Он зажмурился, но всё же послушался, раскрываясь. Хёнджин ещё несколько раз огладил его от низа живота до колена, затем ненадолго отстранился, а после — на пах Феликса что-то пролилось и потекло, запах магнолии снова наполнил комнату.       — Что это?! — встрепенулся юноша. Принц поспешил успокоить:       — Масло для облегчения трения. Не бойся. С ним будет приятнее.       — Но ты запачкаешь постель…       — В этом и смысл, — Хёнджин опирался на локоть и дышал ему в шею, слепо отставляя пузырёк на другой край кровати. — Я намереваюсь запачкать её тобой.       Член Феликса от этих пошлых слов качнулся, а сам юноша слишком болезненно простонал. А затем — ещё раз, намного громче, потому что Хёнджин положил на его грудь горящую ладонь и одновременно лизнул сосок.       — Боже… Это… Мх… Пожалуйста, не и… не… издевайся.       — Я и не думал…       Феликс часто дышал и впивался в руку Хёнджина своей, а когда тот медленно повёл свою ладонь ниже, разжал пальцы, замер и закусил губу. Принц придвинулся к его шее, где под тонкой кожей частыми толчками билась разгоряченная кровь, жадным поцелуем впился в артерию, почти царапая кожу зубами, скользнул рукой в самый низ живота, прошёлся по паховой складке и наконец обхватил его член. От этого прикосновения у Хёнджина загорелась ладонь. Иглы возбуждения разбежались от неё по телу, впились в сердце, заставили безвольно заскулить Феликсу в грудь. Он не соображал и ничего не слышал целую бесконечность. Чужой стон-вздох донёсся откуда-то будто из-под толщи воды. Затем в руке что-то скользнуло, вызвав новую волну мурашек, и Хёнджин внезапно осознал, что Феликс стал покачивать бёдрами сам.       Отстранившись, принц взглянул на юношу и позабыл, что способен говорить. Феликс кусал собственное запястье, хмурился, мычал и, чёрт возьми, вбивался в его кулак. Душистое масло позволяло трению быть приятным. А звуки, которыми наполнилась комната, были настолько пошлыми, что принц поймал первый колкий оргазм от того, что его эрекция упиралась Феликсу в бок ягодицы.       Происходящее казалось сказкой. Мгновения текли как вечность. Феликс теперь ощущался иначе: не сладким и мягко тающим, как десертный шоколад, а терпким и пьянящим, как раскрывающее свой вкус дорогое вино. Теперь его хотелось любить жарко и очень громко, и вместе с желанием этим Хёнджин вдруг сообразил, что совершенно не двигается. Он отмер, сжал пальцы сильнее, опустил лицо ниже к вздымающейся груди и оставил на ней влажный поцелуй. Затем ещё один повыше и ещё выше, ещё. Он добрался до ключиц Феликса и прошептал, как сильно, как бесконечно любит его. Он вновь заскользил языком по его шее, прикусил острый угол челюсти, а затем завис над его лицом.       Юноша продолжал кусать собственное запястье и медленно подмахивал бедрами, громко дышал. Хёнджин сжал его длину чуть крепче, а затем раскрыл ладонь и проехался ниже, огладил меж ягодиц, медленно повёл руку обратно и доскользил пальцами до крайней плоти и влажной головки, стал выводить одному ему понятные узоры. Феликс широко раскрыл глаза и перевёл слепой взгляд на Хёнджина. Прикушенная рука его метнулась к плечу принца, ногти впились в кожу, он снова чувствовал слишком многое и многое не понимал. У него перед глазами плясали белые огни. Он не принадлежал себе. Было тяжело, но настолько хорошо, что он только и мог широко раскрывать губы, глотать воздух и превращать его в бесконечные стоны.       — А-а-ах, что же ты…       Принц приник к его губам. Синхронно толкнулся языком и двинул большим пальцем по щели уретры, затем медленно провёл по головке снова и стал повторять раз за разом, пока Феликс не прогнулся в спине, прикусив его язык.       — Нечем… Дышать, — загнанно выплюнул он. И Хëнджин, которому тоже не хватало кислорода, облизнул гудящие губы и опустился к груди.       Пока он водил рукой по члену и по очереди выцеловывал напряжённые соски, Феликс то шептал что-то невнятное, то закусывал губы и мычал, то звал своего принца по имени. Тот не откликался, вместо слов разбрасывая по чужому телу поцелуи. Кожа горела, Хëнджину давно было неудобно лежать на боку, так что он оставил на ребре юноши последний поцелуй и ненадолго отлип, чтобы аккуратно перекинуть лежащую на своих бедрах ногу Феликса. Он еле-еле сполз с кровати и на нетвёрдых ногах подошёл к окну, локтем открывая его настежь и впуская больше холодного воздуха, чтобы им обоим было чем дышать.       — Хёнджин?! — позвал юноша жалобно, и принц бросился обратно к постели.       — Я здесь, счастье моё. Здесь. Сейчас станет ле…       — Не смей бросать меня! — зарычал Феликс, жадно хватая, прижимая к себе руками и обвивая ногами. — Ни когда-нибудь. Ни, тем более, сейчас.       — Прос…       Извинение прервал очередной поцелуй. Феликс, озлобленный коротким, но внезапным расставанием, теперь кусался и ощутимо вжимал в себя, а Хёнджина разрывало от его необузданной несдержанности и того, что собственный изнывающий член потирался о его влажную кожу. Он снова почти лежал на юноше, руки сжимали его рёбра, плечи, бёдра — все части тела, до которых могли дотянуться, — попеременно, а хотелось снова сжимать его член. И чтобы Феликс сжимал его тоже.       Ведомый внезапной идеей, Хёнджин попросил Феликса разжать хватку, отыскал в складках простыни бутылочку с маслом и осторожно переместился, сев между его ног. Он подхватил его бедра и развел в стороны, усаживаясь ближе и удобнее. Привыкшие к тёмноте глаза видели там внизу что-то совершенно невообразимое. От одного контура их возбуждений так близко друг с другом становилось дурно. Когда принц облил себя смазкой, стало хуже в разы.       — Что ты…       Феликс не понимал до той секунды, пока Хёнджин не обхватил оба члена одной ладонью. Ощущения были странными, он не понимал новой позы, а перевозбуждение отдавалось покалыванием в теле, но когда Хёнджин стал медленно покачиваться, Феликс ахнул. С одной стороны его член потирала влажная ладонь, с другой в неё упиралась твердость Хёнджина, и это ощущалось безвозвратным погружением куда-то в глубокую бездну. Голова кружилась. Феликс падал, но не понимал, куда и как. Он протянул свои руки, ещё обтянутые шёлком сорочки, но не дотянулся, царапнув лишь воздух, и обиженно всхлипнул. Затем жалобно позвал.       — Хёнджин. Пожалуйста… Держи меня.       Хёнджин не выдержал этого нуждающегося тона. Снова склонился — почти лёг сверху, упираясь свободной рукой над плечом — и стал целовать юношу, словно его уста были источником жизни. Он сосредоточил свои движения на его возбуждении, ритмично задвигал ладонью по его члену, и Феликс, впившийся руками в его спину, начал распадаться на части от ускоряющихся движений руки, путаться в мыслях и теряться в словах.       — Т-ты… Я… Ах!       — Тебе хорошо? — спрашивал Хенджин, отвлекшись на особо выразительный стон, юноша отвечал как в бреду.       — Да. Да. Д-да… Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я…       Мокрые поцелуи сбивали дыхание. Феликс сжимал пальцы в волосах принца, скользил ими по шее, царапал плечи, вжимал в себя. Он пропадал в небытии, а Хёнджин был совсем недалеко от него, возносясь от одних только страстных звуков, ощущений на коже и языке. Собственный член сочился и изнывал от желания излиться, но принц не отрывал руки и продолжал целовать, гладить Феликса нежно и настойчиво, а тот корчился и тихо подвывал от жарких прикосновений, но продолжал раскрываться и просил не останавливаться.       — Да… Хëнджин. Вот здесь. Вот так. Пожалуйста, сожми сильнее. М-м-м… Ещё. Д-да… Пожалуйста. Ещё. А-а-а-ах.       Между их телами было слишком горячо, и Хёнджин, почти погибающий от этого жара, прервал поцелуй и медленно отстранился, усаживаясь обратно на колени между ног Феликса. Одна рука принца теперь скользила по яичкам и давила под мошонкой, вторая двигалась по длине. Порой горячие пальцы задевали головку, иногда спускались глубоко в промежность, и от обилия стимуляции Феликса размазывало по постели. Он стонал. Он комкал простыни. Он запрокидывал голову и хмурился от сладкой боли. Он бредил, выдыхая с каждым вздохом что-то невообразимое, почти нереальное.       — Как же я… Хочу быть… В тебе… Всегда. Пожалуйста.       Хëнджин не понял его. Или понял так, как-то позволяло ему его незнание. Он протянул руку и провёл невесомое касание от шеи к груди и ниже, затем ощутимо смял бок, опустился губами к подвздошной кости, начал целовать живот, не вполне отдавая себе отчёт в том, что сделает дальше, но Феликс молил, и Хëнджин готов был весь мир положить к его ногам.       Он опускал к его бедрам свою голову.       — Хëнджин… Нет. Не надо. Я не это… Не слушай меня. Я…       Феликс взвыл, когда по паховой складке прошлись горячие губы. Он вдруг ясно осознал чужое намерение и запаниковал, ощущая, что ещё мгновение — и его принц окунётся во что-то столь пошлое и унизительное.       — Пожалуйста. Я не стою… Т-так-кого…       — Ты стоишь всего, моё счастье, — удивительно чётко произнёс Хёнджин, а затем раскрыл рот и подался вперёд.       — Нет-нет-нет. Пожалуйста, я… Ох! О-о-о… Д-да-а…       Когда Хёнджин коснулся головки, Феликса выгнуло, и его член скользнул по горячим губам. Принц жадно вобрал его в рот и окольцевал основание. Маслянистый вкус осел на языке. Хёнджин вздохнул и стал двигать головой, помогая рукой по длине. Ощущение твёрдой плоти во рту было слегка дискомфортным, но звуки, разлившиеся из уст Феликса стоили любого неудобства. Хёнджин целовал, облизывал, обсасывал, покусывал и сжимал, в своей страсти падая так низко, что от одного этого осознания юношу поднимало очень высоко. Его всхлипы и довольные вздохи ласкали слух.       — Ох… Боже… ох… Д-да. Вот так… О-о-оххххëнннни-и-и! А-а-ах… Я…       Хёнджин двигал по стволу губами медленно и размеренно и не сразу понял, почему Феликс вдруг стих, вздрогнул и весь напрягся, а на языке стало вязко и горько. Когда до него дошло, он выпустил член изо рта, отстранился, и капли спермы полетели уже на его шею, стали стекать по пальцам и подбородку. Феликс под ним беззвучно умирал. Он не существовал, и в то же время ему было сказочно хорошо. Всё собранное в низу живота напряжение нашло выход, и секунды облегчения заставили его парить. На мгновение юноше показалось, что он оглох, но прозрел: в ушах звенело, а на обратной стороне век порхали разводы ярких, искренних, позабытых фейерверков. С первым жадным вдохом после оргазма юноша обмяк и вплавился в простынь.       Лишь спустя несколько минут Феликс очнулся от забытья и почувствовал, как его заботливо касается влажная ткань. Меж разведённых ног горело тепло чужого тела. Когда Феликс наконец понял, что произошло, ему стало невообразимо стыдно за то, что он сделал. Сиплый голос его был слишком слабым, но юноша попытался извиниться.        — Хёнджин, прости. Я не смог сдержаться. Прости меня, я не хотел.       Феликс закрывал ладонями лицо и тихо скулил раскаяния. Принц мягко обтирал его промежность, ласково гладил ослабшие бёдра и не понимал:       — За что ты извиняешься?       — Я же тебя заз… запачкал.       — Боги, Феликс. Это сущая ерунда, — по обыкновению отмахнулся Хёнджин и мягко сжал его бедро. — Тебе понравилось?       Феликс всхлипнул, прошептал на грани слышимости:       — Непередаваемо. Я… я летал.       Принц широко улыбнулся, будто под опьянением стёр с себя оставшиеся подсыхающие капли краем принесённого из ванны влажного полотенца и коснулся вздрагивающего живота юноши, предлагая:       — Хочешь, сделаю так ещё раз?       У Феликса поехала крыша. В голове заплясал хоровод. Стыд. Желание. Стыд. ЖЕЛАНИЕ. Не так давно он хотел умереть от одного лишь осознания собственной грешности, а теперь хотел повторить своё грехопадение ещё, и ещё, и…       — Ещё? — хрипло спрашивал принц, вытирая свои истерзанные губы.       Язык саднил. Кожа влажных пальцев морщилась. А юноша под ним задыхался от второго оргазма.       — Я имел в виду… твоë. Твоё сердце. Когда говорил… «В тебе»… А совсем не… это, — тяжело дыша, отзывался Феликс.       — Ты уже в нём. В моём сердце. Навсегда. Сколько раз мне повторить? — обижался Хёнджин, но снова на ощупь вытирал белёсые капли с разгорячённого тела.       — Повторяй всю жизнь. Однажды я обязательно поверю… Но я рад, что ты, фуф, понял меня по-своему. Твой рот — совершенство. Так что да…       Феликс просил ещё, спустя всего пару минут после того, как снова запачкал Хёнджина следами своего удовольствия. Ему было голодно. И жарко. И непередаваемо хорошо. И невероятно плохо тоже. Он не знал, откуда в нём столько сил, столько потребностей, столько жажды. Не понимал, как мог столько лет жить без своего принца. Как мог столько дней не доверять ему. Как мог столько неисчислимых минут провести без его ласк. Как мог думать, что их любовь греховна, если она раз за разом отправляла его прямо в небеса.       Теперь, когда он понял, что никаких границ между ними нет, Феликс метался на постели, льнул к Хёнджину с поцелуями и ласками, шептал признания, гладил и потирался о него сам, не боясь осуждения за проявление любви и выражение своих желаний. А Хёнджин впивался. То губами, то зубами. То языком. Ему нравилось ощущение чужой дрожащей от удовольствия плоти в собственном рту. Нравилась уверенная хватка пальцев в волосах. Нравилось придыхание, с которым Феликс молил его ускорить движения губ. Хёнджину нравился даже терпкий вкус его семени. Он часто отстранялся только чтобы намеренно вызвать в Феликсе жажду касаний и неподдельный трепет: тихонько прикусить нежную кожу бёдер или провести языком по мошонке. Стоны и вздохи Феликса разливались в ушах негой. Хёнджин был счастлив дарить своему возлюбленному все эти ощущения, и, наверное, лишь из чистого бескорыстия он продержался так долго. Но и его выдержка не была бесконечной. Когда принц движением своего языка сорвал с чужих губ особенно несдержанный всхлип, ему пришлось отстраниться и устало завалиться сбоку от Феликса, нежно и виновато целуя юношу куда-то под рёбра.       — Феликс… — взмолился он, загнанно дыша. — Прости. Я больше не могу терпеть.       — Что? — спрашивал тот пьяно, шаря ладонью, чтобы на ощупь вплести пальцы во влажные теперь уже от пота волосы.       — Это сущая пытка. Твои стоны. Движения. Поцелуи… — мурчал Хёнджин, пока Феликс бездумно перебирал его пряди, — я умру, если не изольюсь. Пожалуйста, можешь ты тоже коснуться меня?       — Ч-что? Да. То есть. Я же не… Ох, прости меня, прости, я такой дурак, — он встрепенулся и мигом уселся на кровати. — Что мне сделать для тебя? Как?       Хёнджин устало поднялся и сел на колени совсем близко к юноше. Его до сих пор не снятая сорочка белела в сумраке комнаты и соблазнительно спадала с одного плеча. Феликс даже в темноте выглядел до ужаса виноватым и потерянным, потому принц ласково чмокнул его в нос, провел кончиками пальцев от ключицы до предплечья, а затем лизнул надутые губы, произнося:       — Просто касайся меня, как я тебя.       Он приблизил к своему лицу его руку, поцеловал пальцы, а затем опустил их на свой член. Феликс тут же огладил его и раскрыл рот, будто от удивления.       — Что-то не так? — испугался Хёнджин.       — Я… Нет. Всё так. Только…       — Тебе не нравится?       — Нет! Нет, наоборот, мне очень нравится, я просто… Твоя кожа такая мягкая. А он… Такой твëрдый. Этот контраст невероятен. А ещё я… я не могу поверить, что ты наконец в моих руках.       — Я весь твой, — прошептал Хёнджин и вымученно качнул ягодицами, выпрашивая ласки. — Пожалуйста…       Феликс моргнул и закусил губу. Он склонил голову, будто размышлял о чём-то или прислушивался, и осторожно повёл пальцами по пенису, будто исследуя его от основания до кончика. От мягких поглаживаний Хёнджину было нехорошо, давно хотелось быстрых движений, но он не давил, давал юноше время привыкнуть к ощущениям.       — Мне… Мне тоже сделать это ртом? — несмело спросил Феликс, и Хёнджин придвинулся к его губам.       — Нет. Совсем необязательно, просто сожми сильнее, я буду двигаться сам, а ты целуй меня.       — А масло?       — Думаю, того, что есть, достаточно. Я слишком возбужден, мне совсем немного нужно.       — Я хочу, чтобы тебе было так же хорошо, как мне.       — Мне очень хорошо, — заверил принц, внезапно давясь вдохом. — О-ох-чень…       Феликс нащупал пальцами чувствительную точку и стал мягко давить под головкой, пока Хёнджин утягивал его губы в новый поцелуй. Их языки скользили и тёрлись друг о друга. Дыхание слилось в один жаркий поток. Феликс медленно двигал ладонью вниз и вверх, а Хёнджин болезненно стонал ему в рот, разбитый перевозбуждением и неторопливым темпом. Он хотел попросить ускориться, но, раскрыв губы, даже не успел озвучить просьбу. Феликс прикоснулся к щели уретры, мазнув большим пальцем по капле предэякулята, и Хёнджин кончил, стиснув челюсти, скрипнув зубами и вымученно вздохнув.       Оргазм накрыл его слишком быстро — неожиданно и как-то колюче. Сперма изливалась медленными толчками, заливала нежную ладонь Феликса. Принц уронил голову на его плечо, болезненно всхлипнул, выскользнул из чужой руки. Юноша сжал испачканный кулак и завис.       — Я сделал что-то не так? — испугался Феликс.       Хёнджин приходил в себя и пытался отдышаться, будучи не в силах ответить.       — Хёнджин, — чистой рукой Феликс осторожно коснулся плеча. — Ты в порядке? Что я сделал не так?       — Всё хорошо, — принц тяжёло дышал. — Всё так.       — Но ты… так быстро.       — Я просто был перевозбуждён. Так бывает.       — Но тебе было приятно? Только не лги.       — Мне было очень хорошо. И сейчас хорошо. Пожалуйста, не волнуйся.       Хёнджин повернул голову, провёл носом по шее, поцеловал ключицу, но Феликс отчего-то не верил ни ласкам, ни словам, он почти плакал и изводил сам себя чувством вины.       — Но я не хотел так скоро. Тебе было неприятно? Давай я попробую ртом? Я постараюсь. Пожалуйста. Только скажи, чего хочешь, и я сделаю всё.       — Не надо. Успокойся. Ничего не нужно. Давай просто полежим, — предлагал Хёнджин, морщась. — Мне нужно передохнуть.       — Я же слышу, что что-то не так.       — Феликс…       Принц обнял юношу и потянул на себя. Они завалились на подушки, мигом испачкавшись в выделениях, но не обратили на это никакого внимания. Губы давно саднили от частых влажных ласк, тела были грязно-липкими, но они всё равно целовались и обнимали друг друга, будучи не в силах оторваться.       — Мне было хорошо. Очень-очень, — шептал Хёнджин, успокаивая.       Он упёрся губами в оголённое плечо и слегка прикусил кожу. А затем опустил ладони и смял ягодицы Феликса, вжимая в себя. Юноша поднялся на вытянутых руках, нависая над принцем.       — Тогда почему у меня ощущение, что я всё испортил?       — Перестань. Ты всё сделал правильно. Почему ты не веришь мне?       — Я так… я так чувствую. Ты не говоришь, потому что не хочешь меня расстраивать. Но что-то пошло не так. Я просто знаю.       Хёнджин выдохнул и протянул руки, прижимая Феликса обратно к своей груди.       — Бывает, что не всё идёт по плану. Я был перевозбуждён. Слишком долго терпел. Потому ощущения получились слегка смазанными, но это не значит, что мне было плохо или неприятно.       — Всё равно это было не так хорошо, как могло бы. Давай я попробую ещё раз? Пожалуйста. После того, что ты для меня сделал, я же не смогу спокойно жить, зная, что не постарался для тебя в наш первый раз.       Феликс топил сердце. Хёнджин смотрел на него любящим взглядом и мечтал, чтобы юноша чувствовал хоть капельку той переполняющей нежности, что он к нему испытывал. В конце концов принц вздохнул.       — Я вряд ли возбужусь снова так скоро. Дай мне немного времени. Ты сам разве совсем не устал? — спросил Хёнджин, убирая со лба юноши прилипшую прядь.       — Не знаю. Нет. В моей голове сейчас лишь одна мысль — доставить тебе удовольствие. Я ни о чём другом не могу думать, — лепетал Феликс. — Пожалуйста, позволь мне. Скажи, как сделать тебе приятно? Ты же лучше меня знаешь своё тело, расскажи, что тебе нравится. Чего ты хотел бы от меня?       — Мне понравилось всё, что ты делал, — устало оправдывался Хёнджин, не переставая целовать. — Я просто устал. И сейчас не могу вспомнить ничего такого особенного, чего мне хотелось бы, разве что…       Воспоминание мгновенной вспышкой пронеслось в памяти и снова подожгло. Хёнджин запоздало прикусил губу, но Феликс выжидающе вслушивался в тишину и, не выдержав, спросил:       — Что?       — Есть одна вещь, но я не думаю, что стоит исполнять её сегодня, — мялся принц, не зная, как продолжить или сменить тему.       — Почему нет? Чего ты хотел бы? Расскажи мне всё.       Хёнджин не мог отказать. Не потому, что ему хотелось испытать больше удовольствия, а потому, что Феликс просил, и устоять перед его просьбой принц никак не мог, не мог солгать, не мог выдумать что-то ещё. Он сомневался, стеснялся, долго решался, но всё-таки признался:       — Это не совсем просто озвучить. И, наверное, сделать тоже.       — Всё равно скажи мне, я постараюсь понять и исполнить твоё желание.       — Это не совсем желание, но… Если бы ты… Твои пальцы… — Хёнджин вдохнул побольше воздуха и проговорил с чёткими паузами. — Во мне. Там. Внизу. Внутри.       Феликс приоткрыл рот. Растерянно моргнул, сполз между ног Хёнджина, словно бежал от него, и Хёнджин подался за ним следом.       — Прости, не надо. Забудь. Я не хотел. Не слушай меня.       Феликс выставил руку, царапнул его живот и медленно повёл касание ниже, минуя опавший член, упираясь пальцами в сжавшийся сфинктер. Юноша поднял глаза и взглянул будто в самую душу принца, серьёзно спрашивая:       — Сюда?       — Д-да…       Хëнджин выдохнул ответ и замер, словно ожидая неминуемой казни за столь развратные, неправильные, грязные предложения любимому человеку, однако прошла всего пара секунд, прежде чем Феликс спросил:       — Тебе не будет больно?       — Мне… Нет, мне будет очень хорошо. Мне уже хорошо. Если это слишком для тебя, то так и скажи, я не стану заставлять.       — Я люблю тебя, — ответил Феликс, будто теперь эта фраза была ответом, пояснением, причиной всего.       Он подался вперёд и снова поцеловал наощупь. Его руки начали медленно потирать промежность, а Хëнджин весь напрягся от одного лишь понимания, что всё это действительно происходит с ним.       — Наверное, стоит добавить масла, — предложил Феликс в губы и попросил найти флакон.       Когда Хёнджин передал ему бутылочку, Феликс наконец снял с себя расстёгнутую сорочку, вытер об неё руки и попросил принца лечь. Немигающий взгляд его был серьёзным, лунные глаза будто светились в темноте, и Хёнджин не мог перестать вглядываться в них, зачарованный как мотылёк, летящий на свет. Феликс был так прекрасен в своей сосредоточенности, что принц совершенно позабыл, для чего юноша увлажняет пальцы и что совсем скоро с ним произойдет, и лишь лелеял, тешил, наслаждался мыслью о том, как сильно любит своего Феликса.       Огладив вход влажными пальцами несколько раз, юноша мягко протолкнул внутрь Хёнджина палец. Стоны их раздались синхронно. Принц зажмурился, все мысли вмиг вылетели из головы. А затем проникновенный, обескураженный голос Феликса раздался над ним, пробирая до мурашек.       — Это так… Ты такой горячий здесь. Боги. Как в тебе приятно.       Феликс недоумевал и поражался своим ощущениям, Хёнджин кусал губы и еле дышал. Он снова твердел и чувствовал дрожь во всём теле. Его вздохи и еле заметные ёрзания не укрывались от юноши, и теперь он очень сосредоточенно прислушивался к реакции чужого тела на ласки. Хёнджин не понимал как, но Феликс заводил его обессиленное тело и распалял вновь, несмотря на усталость. Юноша протолкнул внутрь ещё один палец и застыл. Не встретив возражений или сопротивления, продолжил двигать рукой. Мягко давил, скользил, потирал и чутко прислушивался к реакции на каждое своё движение. Хёнджина от этого раздирало ещё сильнее.       — Я тебя… Феликс… Невыразимо. Бесконечно люблю. Ох-х-х. М-м-м. Не останавливайся.       Жар, узость, мягкость чужого нутра иступляли. Феликс выдыхал с закрытыми глазами и толкал свои чувствительные пальцы внутрь, получая удовольствие от собственных движений. Прикрывая глаза и слушая тяжёлое дыхание, юноша растворялся во времени, пространстве. Умопомрачение его заходило слишком далеко. Он чувствовал, будто чужая душа дрожит под отпечатками его пальцев. Хёнджин вверял ему всего себя, и его доверие возносило ощущения на совершенно иной уровень. Феликс плавился и дарил своему принцу настолько нежные ласки, насколько хватало его воображения. Его свободная ладонь заскользила по вновь твёрдому члену, синхронно с ней пальцы внутри задвигались вперёд-назад, а принц стал заговариваться от накатывающих чувств:       — Как же я тебя… Умоляю… Ты мой. Навсегда… Прошу. Мой ангел. Моя душа. Моё счастье. Я так тебя… Пожалуйста, пусть это никогда не заканчивается. Прошу.       Из-за чужого трепетного шёпота Феликс весь состоял из мурашек. Он продолжал массировать, несдержанно просил Хёнджина быть громче и плакал от вибрации его голоса под кожей, от ощущений на пальцах, от переизбытка чувств в душе. Хëнджин стонал. И умирал от его медленных, чутких, нежных движений. Феликс не видел, но его принц тоже невольно плакал. Откинув голову. Прогибаясь в лопатках. Разводя бëдра в стороны и открываясь. Открывая всего себя.       «Люблю тебя» шелестело в ушах, и Феликс не понимал, говорил это Хëнджин или он сам, но любовь стала их призванием, занятием, естеством.       Она отбивала ритм сердца.       — Хёнджин? — сквозь пелену позвал вдруг голос Феликса. Принц еле вспомнил, как ворочать языком.       — Ч-что?       — Можно я… не пальцами?       — Ч-что? — Хёнджин слабо соображал, а Феликс не спешил объяснять, но клялся:       — Я буду нежен. Обещаю.       — Мгха…       Хëнджин не понял его. Или понял так, как-то позволяло ему его воображение. И его вмиг захватил такой стыд, что захотелось провалиться куда-то сквозь кровать. Сердце заходилось в груди, щёки краснели, разум метался, но принцу нечего было терять, нечем оправдываться. В конце концов, подобная мысль однажды посещала и его самого. Он, безусловно, мог воспротивиться, сказать, что не готов или не хочет иного проникновения, но реальность была такова, что с Феликсом ему хотелось всего. Потому слов для отказа у него не нашлось.       — Д-да. Ладно. Хорошо, — прошептал Хёнджин слабо, не веря в то, что собирается зайти в своих чувствах сразу так глубоко. Он вдохнул, пытаясь успокоиться, и сказал стыдливо и опасливо: — М-масло слева от тебя, у изножья.       — Не думаю, что оно понадобится, — ответил ему юноша, медленно убирая руки.       Хёнджин не был согласен, но уверенный тон Феликса заставлял его беспрекословно довериться. Юноша ощупал постель и уверенно сграбастал несколько подушек, зачем-то подкладывая Хёнджину под ягодицы. Принц всё ещё до конца не понимал, действительно ли он хочет этого, но безропотно повиновался, словно не мог, не имел права отказаться. Ему было страшно и очень стыдно, но он был готов на всё ради своего возлюбленного. Даже позволить ему войти в себя и взять так, как мужчина берёт женщину.       Феликс огладил его ноги от щиколоток до бёдер и слегка развел в стороны, пристраиваясь между ними. Принц прикрыл своё горящее лицо руками, ожидая чего-то странного и страшного, но реальность поразила его вместе с осевшим на паху чужим горячим дыханием. Вместо члена, в него толкнулся язык. Безумно горячий. Сводящий с ума. Такой нежный и скользкий, что хотелось выть. И Хёнджин вправду взвыл, а от его стона Феликс снова жарко выдохнул. На секунду отстранился, уверенно обхватывая эрекцию принца ладонью, а через миг продолжил скользить языком внутрь.       — Т-ты… Что такое… Феликс, боже, ам-м-м-м.       Происходящее было столь грязным, сколь райски прекрасным. Хёнджин окончательно потерялся во времени и пространстве. Ему хотелось неотрывно смотреть на Феликса и кричать признания в любви, но глаза предательски закатывались, зубы впивались в губы, сил хватало лишь на то, чтобы ощущать всё то, что ему безотчётно, преданно, любовно дарили, и совсем немного дышать. Хёнджин представить не мог, что ему может быть так хорошо, но Феликс доставлял удовольствие на каком-то невероятном, непередаваемом уровне. Он стирал вообще все предубеждения и заставлял нырять с головой в омут то ли святой любви, то ли проклятого порока.       Принцу было всё равно, куда и как, двигаться теперь, главное — с Феликсом. Для Феликса. Во имя Феликса.       Хёнджин больше не ощущал стыда, он подтянул к себе колени, раскрылся сильнее и стал держать собственные бедра, чтобы юноше было удобнее любить его. Феликс вылизывал, целовал, едва ощутимо покусывал вход, сжимал кольцо пальцев на длине, отдавал своей страсти всё своё жаркое дыхание. Ведомый ощущением, что вот так его принцу должно быть хорошо, он убеждался в правильности своих движений с каждым брошенным выдохом, каждым стоном удовольствия. Юноша делал всё по наитию, но его приобретённая со слепотой чувствительность позволяла улавливать малейшие реакции и давить так правильно, что Хёнджин подошёл к краю очень и очень быстро.       Феликс повёл языком выше к мошонке, снова медленно заполнил Хёнджина пальцами одной руки, другой — огладил крайнюю плоть, провёл по стволу, стал нежно целовать, двигаясь губами от основания к головке, и принц не выдержал. Напрягся всем телом и протянул руку, касаясь щеки Феликса. Тот задержал свои пальцы на комке нервов внутри, раскрыл рот и, помогая себе рукой, прошёлся по длине языком, а затем снова стал спускаться им ниже.       — Феликс, Феликс, пожалуйста, я…       Хëнджин не договорил и задохнулся. Сжал в себе пальцы, откинулся, впился в мокрые простыни. Всхлипнул и замер с открытым ртом, с зажмуренными до звëзд глазами, разведёнными в стороны ногами. Удовольствие пролилось на живот новой липкостью, оргазмические спазмы заставили дрожать, но теперь всё было правильно, мягко, умопомрачительно приятно, безгранично хорошо.       Когда губы Феликса нашли его собственные, стало ещё лучше. Юноша лёг на него сверху и заключил в объятия. Вес придавливал к кровати, позволял чувствовать реальность происходящего, доводил до эйфории.       Они были вместе. И, кажется, навсегда.       — Ты моё всё, — шептал Хёнджин, не зная, какие ещё слова подобрать для выражения чувств. — Всё.       — Ты для меня намного больше, — протестовал Феликс.       Несколько долгих минут они провели в тихой близости, прерываемой лишь вздохами и глубокими поцелуями. Нестерпимо хотелось пить. Истерзанные, саднящие от ласк губы принца всё-таки не выдержали напора и лопнули на краешке, мажа алым железом чужую скулу. Хёнджин попытался нащупать на постели полотенце, но Феликс требовательно вернул его ладонь обратно на свою спину — ему давно было всё равно, насколько грязными они были. Теперь ценность имела лишь их близость, и Феликс не хотел ни единого мига проводить без любимых рук. Хёнджину льстила такая жажда тактильности, он и сам не хотел отстраняться и за полотенцем тянулся только чтобы в очередной раз поухаживать за своим ангелом. Он усмехнулся жадным, собственническим движениям, но всё-таки просил:       — Идём отмоемся. Иначе навсегда слипнемся с простынями и друг другом.       — Я совершенно не против слипнуться с тобой навечно, — сонно отзывался Феликс в шею Хёнджина. А тот вздыхал с лёгкой улыбкой:       — Боюсь, если мы останемся такими, то кто-нибудь что-нибудь заподозрит.       Юноша ничего не ответил, лишь притёрся ближе к боку и фыркнул в ключицы. Принцу самому не хотелось двигаться, однако кожу неприятно стягивало от подсыхающей спермы, тело зудело от пота, потому он с невероятным усилием поднялся и Феликса утянул за собой в тёмную уборную. Ноги почти не держали, и они осели на край ванны, пока та наполнялась. Они не говорили, но держались за руки. Дышали в унисон. Молчали об одном. Когда воды набралось достаточно, принц помог юноше забраться и оттёр с кожи следы их любви. Омывшись, Феликс прилёг на груди Хёнджина, Хёнджин обнял Феликса, положив свой подбородок на его макушку. Пальцы их рук переплелись.       — Люблю тебя, — прошептал кто-то.       — Люблю, — отозвалось в ответ. — В этой жизни и во всех прочих.       — Ты думаешь, они существуют? Другие жизни.       — Не знаю. Но если они есть, я хотел бы верить, что в каждой из них встречу тебя.       — Пожалуй, теперь я тоже буду в это верить. И любить тебя везде — тоже.       Разморённые усталостью, убаюканные спокойствием, укрытые теплом воды, они уснули прямо так, в ванне. Они не слышали, как в широко распахнутое окно с придворцовых дорожек стали долетать обеспокоенные голоса слуг, и как чуть позднее на этаж занесли носилки, а в комнату королевы проследовала целая вереница охранников, лекарей и лакеев.       В эту ночь они были спокойны, беззаботны и непередаваемо счастливы, собираясь любить друг друга целую вечность. Их брошенная постель стыла. Ветер с улицы вылизывал покои принца, унося в октябрьскую ночь запахи страсти, пота и цветов магнолии. Вдалеке едва зачинался алый рассвет.       А дальше начиналась совсем, совсем, совсем другая история…