Мёртвая тишина

Он просыпается от лязганья зубов у самого уха. Пауза. Лязг. Пауза. Лязг. Безупречно точные, как у метронома, промежутки между звуками. Восхитительно, конечно, но спать под такое — только мигрень наживать. — И тебе доброе утро, Лань Чжань, — бормочет Вэй Ин, широко зевая. Странно, прошла целая ночь, а он будто вовсе не спал. Сколько же времени? Взгляд сам собой мажет по циферблату наручных часов, и с губ срывается болезненный вздох. Пять утра. Удружил так удружил. Лань Чжань реагирует моментально — подается вперед, пытаясь достать ртом до его запястья, но лишь заставляет наручи вгрызться в свои собственные. Цепь скрипит, железо жалобно стонет, но стойко выдерживает каждый рывок. — Никак меня спящего поцеловать вздумал? Экий бесстыдник! Вэй Ин всматривается в запавшие, ничего не выражающие глаза цвета леденелого мёда и отстраненно думает, что стоило проверить карабин на прочность перед сном. В последнее время он настолько расслабился, что то и дело забывал о мерах предосторожности. За месяц они не повстречали ни одного живого человека, а неживые теперь обходили их стороной. Удивительно, но, похоже, даже после обращения Лань Чжань оказался способен внушать ужас. Если он рядом — ни одна падаль не осмелится подойти. Мертвецы расходились перед ним как волны, огибающие скалу, и даже возможность полакомиться свежатинкой в лице самого Вэй Ина их не привлекала. Кроме ходячих, опасаться в этом городе было некого, поэтому Вэй Ин не спешил его покидать, с упорством хомяка таща в свою нору всё мало-мальски полезное. За последнюю неделю он сделал почти десять ходок — настоящий рекорд, если сравнивать с тремя прошедшими месяцами. На самом деле, Вэй Ин с неохотой признавал, что передых требовался не только его телу, но и уму. Разум нуждался в отдыхе, в возможности привести мысли в порядок и хоть немного прийти в себя после бесконечной гонки на выживание. Вэй Ин знает, что жив, пока движется и видит цель. Но, честно говоря, в последнее время с целью у него как раз неважно. Он слабо улыбается, массируя затекшее плечо. Лань Чжань, осознав — почувствовав? — что добычу не достать, затих, впрочем, продолжая сверлить его взглядом. Поначалу неусыпно следящие за ним глаза напрягали, а затем Вэй Ин как-то привык. Привык не обращать внимания на взор, ввинчивающийся в череп, словно шуруп, на клацанье зубов, на хриплые, болезненные звуки, издаваемые одеревеневшим горлом. Маркеры «опасность» стали потихоньку стираться и в конечном счете превратились во что-то вроде изюминки. Иногда Вэй Ину казалось, что даже сипит Лань Чжань по-разному, в зависимости от настроения. Это мог быть сип укоряющий, усталый или недовольный. Но укоряющий все же чаще. Вэй Ину порой нравилось думать, что Лань Чжань действует осознанно, просто не может это выразить. Заражен — значит мертв, говорите? Чушь. Кто угодно, только не Лань Чжань. Само слово «смерть» рядом с его именем смотрелось чужеродно, нелепо и вызывало стойкий диссонанс. Лань Чжань не умер. Лань Чжань болен. Как минимум — он не гнил. За все время заражения на его теле не появилось ни одного трупного пятна. Он совсем не походил на мертвеца и напоминал скорее ростовую шарнирную куклу из белого фарфора. Даже в самую ненастную жару его тело было прохладным и твердым. Еще он реагировал на речь. Точнее, на свое имя. И пусть это было лишь один раз — тенденция намечалась положительная. К тому же, в отличие от прочих ходячих, у Лань Чжаня бывали часы тишины, которые иногда разрастались до целых суток. В такие моменты он никак не реагировал на близость живого человека, не пытался убить, укусить или поранить, словно инстинкт пожирать все, что движется, впаянный прочим ходячим в подкорку, исчезал без следа. Возможно, он умудрился поймать мутировавший штамм. Или у Лань Чжаня был сильный иммунитет. Почему нет, в конце концов? Что они вообще знают об этом вирусе? Вэй Ин со вздохом упирается спиной в старые полки и тянется к открытой банке с консервированной локвой — настоящее сокровище, по счастливой случайности добытое им в продуктовом отделе. — Ах, Лань Чжань, Лань Чжань, как жаль, что ты не можешь насладиться ее вкусом. Я бы поделился, если бы ты попросил, но увы, это невозможно. — Он с игривой печалью качает головой, цепляя сладкие ягоды пальцами, и, шутки ради, протягивает их к Лань Чжаню, но тот вдруг клацает зубами, задевая прутьями намордника перепачканную в соке ладонь. Вэй Ин вздрагивает от неожиданности и тут же с укором вздыхает. — Ай-яй, какой нетерпеливый! Я имел в виду попросить словами, как человек. Он беззлобно смеется, но умолкает, едва зацепив взглядом клеймо зараженного. Темно-лиловый след укуса виднеется и сейчас. На излучине плеча, у воротника некогда белой, но сейчас посеревшей от грязи и пыли рубашки. Опутанный паутиной тоненьких вен, он выглядит удивительно чужеродно на нефритовой коже. Его хочется смыть, стереть пальцами или хотя бы прикрыть, но Вэй Ин оставляет все на виду, как напоминание собственной безмерной вины. Они не то чтобы были друзьями. Разве что по несчастью, да и то с натяжкой. Разные как день и ночь, без точек соприкосновения — любой, кто знал их, вам подтвердит. Будь это их обыденный мир, они бы удостоили друг друга разве что взглядом, но привычные устои рушились, и мир умирал, поэтому людям, сколь бы разными они ни были, приходилось держаться вместе, чтобы не сгинуть вслед за ним. Они были разными — безрассудный Вэй Ин и слишком рассудительный Лань Чжань, но почему-то именно их союз оказался на удивление крепким. Каждая их вылазка заканчивалась успехом, над ними даже стали подтрунивать. Подобные обстоятельства располагают к сближению. Когда каждый день может стать последним, когда на счету любая минута, а рядом с тобой тот, на кого всегда можно опереться, ты волей-неволей начнешь чувствовать к нему симпатию. Вот и Вэй Ин ее ощущал. На самом деле, первое время он был уверен, что Лань Чжань его ненавидит. Искренне, всеми фибрами души. Вэй Ин первый раз столкнулся с такой откровенной неприязнью, но отчего-то это его не злило, а веселило. Дразнить сдержанного и молчаливого Лань Чжаня, отчаянно пытавшегося испепелить его взглядом, было уморительно. Взять хотя бы тот случай, когда его, бедного, развезло от банки выдохшегося пива и он отключился прямо на коленях у Вэй Ина? Ну кто мог подумать, что тот перепутает его впотьмах с водой! Пьяным он очаровательно краснел и был на удивление энергичен. Вэй Ин с улыбкой вспоминал, как Лань Чжань решил зачем-то разыскать петуха. Среди ночи! В разгар апокалипсиса! Они едва не перебудили своей возней весь лагерь, но на утро Лань Чжань ни секунды своего буйства не помнил. А еще Лань Чжань умел слушать лучше многих. С ним было легко говорить. И молчать тоже легко. В этом Лань Чжань по-прежнему хорош. Он прекрасный слушатель. Когда на душе становится совсем гадко и невыносимо, Вэй Ин говорит. О своей погибшей маме, о голодном детстве, о том, как страшны и черны собачьи пасти. Лань Чжань всегда слушает. Ей-богу, каждому слову внимает. Лань Чжань знает о Вэй Ине почти все. О Лань Чжане Вэй Ин знает лишь то, что у него есть дядя и старший брат. И ради того, чтобы добраться до своей семьи, он готов пройти через сущий ад. Будь он в порядке, они давно оказались бы далеко за пределами этой разнесчастной провинции. Если бы только Вэй Ин был менее настойчив. Если бы только Лань Чжань был более упрям. Если бы он не поддержал Вэй Ина, решившегося на отчаянную вылазку за лекарствами для малыша, ничего этого бы не случилось. Пусть Вэй Ин сгинул бы сам среди мертвецов — невелика потеря. Но он. Взял. Лань Чжаня. С собой. Перед «смертью» Лань Чжань просил лишь о двух вещах. Первая — взять себе его фамильный охотничий нож. Вторая — выстрелить ему в голову. Он говорил об этом спокойным, будничным тоном. Снедаемый болью и лихорадкой, с покрытой испариной кожей и дрожащими в агонии руками. Его ровное, тихое «убей» звучало так страшно, что хотелось зажать уши и кричать, кричать, что есть силы, но Вэй Ин лишь сжимал его ладонь и молчал. Это — необходимость, если не хочешь пополнить ряды ходячих. Всё просто. Лань Чжань желал умереть, оставаясь человеком. Но даже в этом Вэй Ин помочь ему не смог. Он стискивал в руках глок, задерживал дыхание, наблюдая, как лихорадочно трепещут ресницы, как тяжело вздымается широкая грудь, а по коже стекают бисеринки пота, и… опускал руку. А потом стало слишком поздно. Вирусу требуется время. От двух до двадцати четырех часов для полного «обращения». Каким-то образом ходячие отличали своих от чужих, не проявляя никакого интереса к тем, кто был заражен. И этот факт натолкнул Вэй Ина на отчаянную мысль «а что, если?..» Идея «цепного мертвеца» пришла к нему спонтанно. Вырывать Лань Чжаню челюсть и отрубать руки он не стал, ограничившись намордником для особо крупных пород собак и парой крепких кандалов. В таком состоянии Лань Чжань был не опасен и позволял им беспрепятственно передвигаться мимо ходячих. План был идеален. Если бы однажды утром Вэй Ин не проснулся в полном одиночестве. Лагерь был пуст. Цзян Чэн с ребятами бросил его здесь и ушел. Уже после Вэй Ин нашел заряженный пистолет, пару бутылок с питьевой водой, анальгин, антисептик и записку. Вэй Ин так и не смог заставить себя ее прочесть. Выкинул не глядя. Мысли об этом до сих пор жгли хлеще раскаленных углей. Первое время Вэй Ин всерьез думал позволить Лань Чжаню себя убить. Делов-то. Снять с него намордник и дать жизни, все больше напоминавшей лихорадочный бред или кошмарный сон, оборваться. Но это было слишком просто. И слишком глупо. А Вэй Ин не жаловал ни простоту, ни глупость. — Я снова говорю. А ты снова молчишь. Некоторые вещи никогда не меняются, верно, Лань-гэгэ? Вэй Ин смеется, зачерпывая локву руками. Густые капли сиропа падают на заранее подстеленное полотенце, оставляя сладкие, вязкие пятна — прямо как в прошлом, таком далеком, что его будто бы не было вовсе. Словно мир всегда был таким — пыльным, мертвым, похожим на один огромный могильник. Лань Чжань внимательно наблюдает. Ну или Вэй Ину кажется, что наблюдает. Это больше не имеет значения, потому что некому сказать Вэй Ину, что он сходит с ума и своим безрассудством всех подставляет. Что стал одним из тех психопатов, которые держат мертвых родных на чердаке и кормят замороженным мясом. По правде, Вэй Ин тоже думал о том, чтобы подкормить Лань Чжаня, но в итоге решил, что рисковать не стоит. В конце концов, не похоже, чтобы Лань Чжаня голод как-то смущал, хоть и сложно судить о таких вещах, когда твой спутник — тот еще молчун. — Что ж, мне нужно выйти наружу, — говорит Вэй Ин вслух и поднимается на ноги. — В отличие от тебя, господин-нефритовый-лань, я начинаю мерзнуть. — Он хмыкает и, чуть подумав, нежно треплет Лань Чжаня по волосам. Немного пыльным, но все еще мягким. На самом деле, перемена погоды беспокоила. Вэй Ин понятия не имел, как тело Лань Чжаня воспримет холод. Будут ли мышцы реагировать на понижение температуры? И если да — то как именно? Было бы неплохо разжиться какой-нибудь колымагой, но они с Цзян Чэном слили бензин со всех машин в ближайшем радиусе. Да и важнее сейчас другое. Брать или не брать Лань Чжаня с собой? На короткую вылазку — больно много мороки. С другой стороны, с ним безопаснее. Собираясь с мыслями, Вэй Ин выглядывает в крохотное, покрытое слоем грязи окно. До магазинчика «Тысяча мелочей» рукой подать, а мертвецов в зоне видимости не наблюдалось, что изрядно обнадеживало. Вэй Ин наконец решает. — Я скоро. Не скучай. Он широко улыбается на прощание и посылает Лань Чжаню воздушный поцелуй. Лань Чжань привычно молчит в ответ.

***

Излишняя осторожность в пути выматывает, но упорство Вэй Ина вознаграждается парочкой свитеров, штанов и теплой курткой. Он умудряется урвать пару боксеров — на размер больше, чем нужно, но и на том спасибо, несколько разнопарых носков и, должно быть одурев от счастья, глупо попадается на звуковой ловушке, которая тут же премерзко верещит, оглашая своим воплем всю округу. Обычно такие использовались для отвлечения внимания неожиданно чутких к звукам ходячих и в целом были вещью удобной, даже полезной, но сейчас эта сверх полезная штуковина сулит Вэй Ину быструю и неприятную смерть. Он бежит в свою нору с такой скоростью, что будь у них возможность, ему бы позавидовали олимпийские чемпионы. Вэй Ин невозможно быстр, Вэй Ин успел изучить этот переулок как свои пять пальцев, но госпожа судьба решила ему не улыбаться. Он влетает в дверь и по-дурацки путается в ногах, запинаясь о высокий порожек. Заботливо вывешенное объявление «осторожно, не отступитесь» ни капли ему не помогает. Вэй Ин падает, ощущая накатившее волной зловоние, от которого живот стягивает в стальной узел, а дыхание спирает. Он успевает убить первого, всаживает нож в рыхлый череп второго, но им нет конца, а он снова падает, и встать никак не выходит. У его смерти отвратительное лицо. Она скользкая, влажная, сочащаяся черной слизью. Эта Смерть готова вырвать ему трахею через рот, и Вэй Ин смиряется, закрывая глаза. Никто ему не поможет. Никто не спасет. В его жизни больше не осталось ничего, за что стоило бы цепляться. Только пустота. И в ней смерть Вэй Ина вдруг рвут на куски. Он ощущает лишь слабое дуновение ветра, и мертвеца срывает с него прочь. Лишь тогда Вэй Ин открывает глаза, чтобы увидеть, возможно, самое прекрасное зрелище в своей жизни. Движения Лань Чжаня изящны и точны. Он распарывает связки, ломает кости, и каждое движение столь быстро, что едва успеваешь следить. Убивает, словно танцует. Вэй Ин думает: «Красивый». И еще: «Я был прав». Но головная боль становится нестерпимой, и он отключается. А когда приходит в себя, сквозь пыльное окно пробиваются рыжеватые лучи заходящего солнца. Он моргает, пытается сфокусировать поплывший взгляд и упирается им в перепачканное черной кровью лицо. Лань Чжань склонился над ним так низко, что спутанные пряди щекотно касаются лба, а за резким запахом мертвечины чудится прохлада дыхания. Красивый, — снова мелькает в мыслях. — Ах, Лань Чжань, совсем перепачкался, теперь придется искать, где тебя мыть. — с напускным укором шепчет Вэй Ин, потому что использовать голос в полную силу почему-то не получается. И расчесать надо бы. И одежду бы сменить. Вэй Ин смотрит в немигающие, потускневшие глаза. Лань Чжань сидит — не шелохнется, он не пытается ни отстраниться, ни приблизиться. Намордник валяется в углу, цепь, прикованная к сорванным наручникам, рядом с ним. Это приводит Вэй Ина в какой-то болезненный восторг. Он прав, он был прав с самого начала, пусть лишь на сотую долю — неважно. Он касается белоснежного лица, отводя прилипшую к скуле темную прядь. — Так ты все это время был со мной рядом, а? Вот ведь дурной. Вэй Ин осторожно ощупывает ушибленную голову и медленно садится. Лань Чжань не двигается, но взор безжизненных глаз следует за ним, как приклеенный. Снаружи, у распахнутой двери, растерзанных трупов с десяток, но внутри убежища ни одного. — Тебе стоило сказать раньше, — голос Вэй Ина предательски дрожит, и горячее опаляет пыльные щеки. — Дать самый маленький намек. Клянусь, я бы понял. Он еще помнит, как с упорством смертника пошел с Лань Чжанем прямо в толпу ходячих, надеясь все наконец прекратить. Ему было плевать на обращение, плевать, если его обезумевшее тело будет нести людям смерть, на все плевать. Они будут рядом в своем посмертии, возможно, хоть эта малость способна искупить его вину — так Вэй Ин думал тогда. Но посмертия не случилось. Зато случилась надежда. И теперь он беззвучно плачет, ощущая, как нечто внутри, похожее на обугленные дочерна ветви, вновь оживает. Оттирая неподвижное лицо своим рукавом, Вэй Ин не чувствует страха. Все ощущения вытесняет собой колошматящее сердце. Оно становится непомерно огромным, когда его пальцы смахивают вновь опавшую на высокий лоб темную прядь. У Лань Чжаня по-прежнему растут волосы. И ногти. Способны ли на это тела мертвецов? Ответ слишком очевиден, чтобы произносить его вслух, и Вэй Ин долго роется в своей сумке, чтобы достать пушистую щетку. Преклонивший колени Лань Чжань замирает, будто статуя, и Вэй Ин расчесывает его волосы, вспоминая, что вроде бы видел поблизости маленький пруд. Слишком холодный для него, но возможно, вполне подходящий для Лань Чжаня. — Побудем здесь еще пару дней, а потом в путь, — говорит Вэй Ин, приглаживая последнюю прядь, — Искать твоего Сичэня. Горло вновь пережимает тугой ком. На мгновение ему кажется, что в глазах Лань Чжаня мелькает осознание. Или благодарность. Или усталость от его бесконечной болтовни. Показалось или нет неважно, потому что теперь Вэй Ин абсолютно уверен. Он больше не одинок.