Заглуши мою боль

С тех пор, как Му Цину исполнилось десять лет, он абсолютно точно может сказать, что уверен в каждом своем принятом решении. Он может дать обоснование всем совершенным поступкам, если это потребуется. Однако то, что происходит с ним в последнее время, становится все сложнее и сложнее расшифровать. Еще сложнее – объясниться с самим собой.   Возможно, честность – это не самая коронная черта Генерала Сюаньчжэня. Все же являясь выходцем с низов и будучи на вершине, ему приходится извиваться, пытаться выжить в мире лживых и гнусных подлецов, пытающихся отобрать у него все, над чем ты так долго работал. И все же, одно дело изворачиваться, ведя политические игры при небесном дворе, а другое – быть не до конца откровенным с самим собой.   Му Цин запутался. Закопался в собственные чувства по самое горло и теперь не может разделить жгучую ненависть, что кипит в груди многие годы, от зарождающегося и такого чуждого ему чувства.   Он проводит целые месяцы в размышлениях только чтобы столкнуться с неприглядной правдой, которую он не намерен принимать. Гордость Му Цина трещит по швам, а его упрямство и упорство являются отличным двигателем для врожденной глупости. Генерал Сюаньчжэнь ведет внутреннюю игру с самим собой, пытается выбрать наилучшую стратегию и тактику, но из раза в раз оказывается в дураках. Потому что, откровенно говоря, споря и играя с самим собой, ты всегда немного победитель и немного проигравший. Невозможно перехитрить самого себя, хотя Му Цин отчаянно пытается.   После легендарной драки на публику и разразившегося после этого грандиозного скандала, ни один взгляд небесных светил не проходит мимо южных генералов. Сплетники-божки гадают за чарками вина, тихо перешептываясь, что же творится между двумя бывшими товарищами. Почему желающий убить Наньяна Сюаньчжэнь в итоге прорвался сквозь толпу чиновников в чужой дворец? Что произошло за закрытыми дверями? Очередная драка? Эти вопросы витают в столице и распространяются быстрее, чем дым от сгорающих палочек благовоний. Пустые рассуждения просачиваются во все дворцы, гуляют по роскошным залам и звучат за закрытыми дверями.   Только вот загвоздка всех этих праздных бесед заключается в том, что, сколько бы вопросов коллеги по небесной канцелярии не задавали, на них никто не ответит. Потому что Му Цин не имеет представления, зачем он делает то, что делает.   В его сердце живет ненависть. Он выбрал это чувство вполне осознанно в тот момент, когда осознал, что не сможет добиться расположения своего нового товарища. Когда пустые попытки сблизиться приводят только к скандалам и дракам, Му Цин заполняет всего себя простым и неказистым ощущением отвращения по отношению к Фэн Синю. Потому что это безопасно. Так он уже на протяжении многих десятилетий отгораживает себя от недоразумения с титулом Наньян. От его резких выпадов и тяжелого кулака. Это ледяная корочка на душе сносно оберегает от переживаний. Ведь, если между вами только лишь вражда, то о чем вообще может идти речь?   Но загвоздка в том, что всегда есть что-то большее.   Есть совершенно глупое воспоминание о давнем подслушанном разговоре Его Высочества с личным охранником. Му Цин тогда зацепился за свое имя в чужой беседе и, словно маленький воришка, притаился за приоткрытой дверью, впитывая каждое слово.   – Ты слишком строг к Му Цину, Фэн Синь, – сказал тогда мягко принц, обращаясь к своему слуге. – Не стоило с ним драться.   – Его техника ужасает, Ваше Высочество. Если не я научу его держать меч в битве, то кто? Если он не научится сражаться, то умрет быстрее, чем у него появиться шанс себя проявить.   Всегда есть что-то большее. Что-то, что шипом острым вспарывает разум, совершенно не давая себя забыть.   Посреди поля сражения, во время диверсии юнаньцев у южных стен столицы, Му Цин держал оборону один на протяжении нескольких часов с отрядом, состоявшим из новобранцев. Он отбивал атаки яростно и стоял на защите своих родных земель столько, сколько мог. Даже будучи сильнее любого простого смертного, чиновники средних небес все же не всесильны, как их господа Боги. Молодой Му Цин держался, пока ноги не прошибло судорогой. Пока руки не начали дрожать так, что каждый второй удар врага достигал цели. Он держался даже тогда, когда упал на колени, отбиваясь в таком положении. Му Цин был яростен и непоколебим в своем стремлении умереть, но не сдаться. И смерть была близко, дышала в загривок и тянула когти, пока перед ней не встал широкоплечий и загорелый Фэн Синь, врываясь в гущу боя со своими золотыми стрелами и подкреплением. Фэн Синь не дал больше никому притронуться к Му Цину, не подпустил даже товарищей, хотевших помочь. Вместо этого подхватил его на руки, как несчастную девицу, и сам отнес в лагерь к лекарям. Сам делал перевязки и сам чистил чужую броню от крови.   В каждом их действии по отношению друг к другу, есть что-то большее.   Невысказанность.   Фэн Синь одним своим присутствием никогда не позволяет Му Цину забыть, что между ними есть не только куча дерьмовых претензий и глупых юношеских обид. Между ними – серьезное соперничество, когда двое идут по жизни нога в ногу и ни один не может вырваться вперед, как бы ни пытался. Какие бы усилия не прилагались, они всегда друг друга нагоняют. Будь это навыки, богатство или количество верующих. Они не отделимы друг от друга, сплетены в единый кокон воспоминаний, разделяют совместное прошлое и широкими шагами движутся в единое для них будущее. Их земли граничат, их дворцы смотрят друг на друга, разделенные лишь одним широким проспектом. У них нет не единого шанса разойтись.   Но все это ничего не значит. Общее прошлое не способно заставить чувствовать что-то. А Му Цин прямо сейчас определенно испытывает полный спектр эмоций, которым не хочется присваивать имена.   Тяжелая рука проскальзывает слишком близко к лицу, но Му Цин уворачивается одним изящным движением, напоминающим танцевальный пируэт. Любое сражение в рукопашную выглядит как элегантное выступление на сцене. От природы стройный и тонкий, мечник дерется с такой грацией, что могла бы позавидовать любая женщина. Впрочем, легкость движений вовсе не означает отсутствие боевых навыков.   – Дерешься, как девчонка.   Попытка Фэн Синя вывести противника из душевного равновесия и вырвать у него преимущество в бою не венчается успехом. Му Цин лишь хмыкает в ответ, ударяя локтем под дых лучнику. Тот в ответ на удар хрипит и идет в наступление, достигая своей цели и оставляя удар на левом боку Му Цина.   Они перекидываются выпадами вот уже некоторое время, не желая уступать друг другу из чистого и неподдельного упрямства.   Южные боги после последней стычки заводят хорошую традицию, которая вполне вписывается в их взаимоотношения и позволяет минимизировать скандалы на публике, порочащие репутацию: они дерутся на тренировочном полигоне до потери сознания и полного опустошения, но делают это молча, не используя оскорбления и духовные силы. Простая и примитивная схватка, спарринг между двумя мужчинами, не умеющими разговаривать, но очень хорошо владеющими своими телами.   Впрочем, в этот раз они тренируются просто от скуки, потому что вот уже пару дней не имеют активных миссий и даже все многочисленные отчеты написаны и сданы Линьвэнь.   На улице стоит сжигающая всё жара. Удушливый влажных воздух не дает спокойно вздохнуть, а солнце палит высоко над горизонтом, не скрытое ни единым облаком. Тренировочное поле укрывает мягкая тень от многочисленных деревьев в саду Сюаньчжэня, но это не делает ситуацию лучше, поэтому мужчины, сцепившиеся друг с другом, оба обнажены по пояс, демонстрируя все свою божественную красу. Насколько тело Му Цина бледно и изящно, настолько же загорелым и крепким является торс Фэн Синя. У Му Цина длинные волосы цвета воронова крыла, совершенно не меняющие оттенок, даже на таком солнцепеке. Шевелюра Фэн Синя отливает золотом и сияет бронзой под яркими лучами. Они непохожи настолько, насколько вообще могут быть люди, разве что роста примерно одинакового.   Однако то, как они двигаются, заставило бы любого затаить дыхание, если бы только эта картина была кому-то доступна.   – Ты повторяешься, Фэн Синь, – Му Цин отбивает очередную попытку достать до своего лица и оставить парочку синяков. – Это уже третья похожая атака.   – Нет ничего плохого в упорстве, – легко отвечает лучник, скидывая левую руку в отвлекающем маневре, а правой нанося удар в обнаженную бледную грудь. Му Цин отбивается, даже бровью не ведет в этот момент. – Рано или поздно, ты пропустишь удар.   – Еще чего. Не быстрее, чем ты.   – Наш счет три два, если ты вдруг забыл. В мою пользу.   О, Му Цин не забыл. Этот глупый счет горит перед глазами, выжигая сетчатку и раздражая до приступов бешенства, когда хочется крушить все вокруг. Дело в том, что невозможно точно определить, кто из них сильнее. Их навыки настолько схожи, что поставить одного из них на пьедестал, а другому присудить второе место – кощунство. Однако Сюаньчжэнь проигрывает своему сопернику. Он облажался ровно три раза, дав Наньяну вырвать победу в их глупом шуточном бою. И это отнюдь не из-за недостатка опыта или сил. Нет, просто Му Цин слишком часто проваливается в собственные мысли, когда ведет бой с Фэн Синем.   Как и сейчас, он едва не пропускает вероятно довольно болезненный удар в челюсть, дергая головой за мгновение до того, как кулак Фэн Синя встретился бы с его лицом.   Фэн Синь отвлекающий. Мельтешит и кричит так близко, что совершенно невозможно сосредоточиться ни на чем, кроме его лица, озаренного улыбкой. Это сияние, идущее изнутри, притягивает взгляд, заставляет терять всякий контроль. Это даже слегка несправедливо, то, каким Фэн Синь может быть очаровательным с этими ямочками на щеках и веснушками на носу и лбу.   Это несправедливо, что Му Цин оказывается прижатым к земле, потому что опять засмотрелся.   – Ты теряешь хватку, Му Цин. Мне кажется, ты не проигрывал так часто, даже когда был послушником, – задумчиво тянет Фэн Синь, удерживая мечника локтем, выставленным вперед. – Что с тобой сегодня такое? Солнышко напекло?   Му Цин злится так, что глаза застилает красным, а попытка подняться оказывается довольно грубой. Он отталкивает от себя Фэн Синя, вскакивая на ноги и кидаясь вперед с криком. Череда ударов точна и неумолима, не оставляет шансов Наньяну на оборону или выигрыш. Он держится пару минут, прежде чем начинает сдавать позиции под натиском Му Цина. Удар в плечо, болезненный выпад в правый бок, где все еще виднеется синяк, не заживший с их прошлого спарринга. Фэн Синь сдается сам, хлопая несколько раз по руке Му Цина, когда тот с разбегу валит его с ног.   – Ну все, я понял, – запыхавшись пытается выговорить Фэн Синь. – Три… Три.   – То-то же.   Му Цин валится на мягкую траву рядом со своим соперником, тяжело дыша. Он дышит загнанно, так, будто борется за каждый вздох. Грудь часто и высоко вздымается, а руки подрагивают от напряжения. Он снова потерял контроль и позволил своей ярости захватить холодный рассудок. Типичное его состояние рядом с Фэн Синем. Рядом с обнаженным и таким разгоряченным Фэн Синем.   Лучник немного смещается, поворачивая голову так, чтобы видеть собеседника и говорит:   – Ты умеешь удивлять. Откуда только взялись силы под конец?   – Это всё твое раздражающее присутствие. Дает мне энергию, чтобы надрать тебе зад.   – Не думай, что равный счет у нас будет долго.   Му Цин вздыхает.   – Сегодня уж точно счет останется таким. Я усну тут прямо сейчас.   Фэн Синь неопределенно кивает, прикрывая глаза в ту же секунду.   Они остаются лежать под огромной тенью каштана, что укрывает их от палящего солнца и от любопытных глаз. В саду Сюаньчжэня уютно и спокойно, так, будто тут ему удалось сохранить атмосферу и внешний облик каких-то мест из его детства.   Занимательный факт, о котором не знает никто на небесах, потому что никому не удавалось побывать во дворцах Наньяна и Сюаньчжэня достаточно долго, чтобы заметить, но убранство их территорий было очень и очень похожим. Те же рощи, засаженные плодовыми деревьями и буйно цветущие весной. Вишневые аллеи простираются на большие расстояния, куда ни брось взгляд – везде увидишь сочные алые плоды. Дорожки меж деревьев петляют и виляют, словно хотят запутать и завести в самые дебри, но каждый камень тут имеет свое место и предназначение. Даже тренировочные площадки – словно бы зеркальное отражение друг друга. Все вплоть до расположения манекенов для стрельбы и отработки ударов мечом – такое же. Это забавно, учитывая, что Сюаньчжэнь возносится на пару лет раньше и к моменту, как Наньян вступает на небеса в качестве Бога, дворец его соперника уже возведен.   Эта их странная особенность – ничто иное, как отражение неутихающей тоски по сгоревшему Дому. По падшему королевству, которое обернулось прахом и рассеялось по ветру. По полям и лугам, где в детстве они играли со сверстниками. По храму, где они выросли и тренировались. По столичным улочкам и дворцовому комплексу, где южные Боги служили всю земную жизнь. Несмотря на разность происхождения, они с самого детства смотрели одними глазами на этот мир. Видели одни пейзажи, наблюдали одни закаты и рассветы с улиц столицы, пусть и с разных. Оттого и Сюаньчжэнь, и Наньян воссоздали в своих дворцах с трепетом и нежностью множество деталей о своей ушедшей жизни.   Это причиняет Му Цину боль. Ему нравится думать о Фэн Сине как о бесчувственном и каком-то каменное создании, не способном испытывать ничего, кроме грубых и неотёсанных чувств. Возможно, в этом есть доля истины. Ему и впрямь сложно чувствовать что бы то ни было, но он определенно таит в себе и тоску, и горечь, и огромный ворох сожалений. Если присмотреться чуть лучше, то все это легко можно прочитать на загорелом лице.   Му Цин поворачивает голову, чтобы внимательно взглянуть на Фэн Синя. Он уже спит, глубоко и размеренно дыша. Лежит в грязных от валяния по земле штанах, босой и с нагим торсом. Волосы торчат из пучка во все стороны, а золотая заколка опасно кренится на бок, готовая выпасть с минуты на минуту. Му Цин тянет пальцами за крепление и убирает гуань в сторону. Золотистые локоны рассыпаются по яркой зеленой траве, обрамляя расслабленное лицо Фэн Синя. Он выглядит в этот момент слишком юным и беззащитным, и в груди Му Цина что-то предательски сжимается. Он так и не отпускает руку, осторожно проводя по чужому лбу и щеке. Он убеждает себя, что делает это чтобы проверить, не нарушенна ли циркуляция духовной энергии, не испытывает ли Фэн Синь боли.   Но на самом деле Му Цин такой лгун.   Он касается пальцами последний раз ямочки на щеке и отстраняется.   Очень тяжело лгать самому себе. Убеждать, что каждое действие продиктовано ненавистью. Соперничеством. Тогда как в реальности все движения и жесты Му Цина подчиняются только лишь его эгоистичным желаниям и ничему другому. Он хочет защищать Фэн Синя. Он хочет оградить его от боли, как только может. Он хочет драться с ним и проигрывать, только чтобы видеть улыбку на его глупом лице.   Он хочет поцеловать Фэн Синя прямо сейчас, когда его лицо так близко и он так открыт перед ним.   Му Цина передергивает. Это не первый раз, когда он ловит себя на подобной мысли, но первый, когда противостоять этому желанию так чертовски сложно.   Это невозможно объяснить ненавистью. Враги ведь не чувствуют потребности быть рядом. Не должны ее чувствовать, однако Му Цин ощущает глубокое желание, даже нужду быть рядом с Фэн Синем так часто, как только может. Его успокаивает присутствие Наньяна даже когда тот спит без сил у него на коленях или просто отдыхает где-то поблизости. И это эгоистичное желание приводит Му Цина в кабинет Наньяна слишком часто. Буквально каждый свободный вечер они проводят в компании друг друга, разделяя партию в го , несколько пиал чая и медленную, тягучую беседу, которая, на удивление, не приводит к скандалу или драке. Фэн Синь всегда в конце дня измотан и истощен настолько, что его головная боль ощущается на несколько ли вокруг, так что он никогда не отказывается от предложенной помощи. Или сам отчаянно ее просит.   Это причиняет Му Цину боль – то, какой Фэн Синь доверчивый и покладистый. То, как он осторожно кладет голову ему на плечо, подставляя виски под нежные касания. Как засыпает в таком положении, обвивая во сне талию Му Цина руками и прижимаясь накрепко к нему.   Фэн Синь… Не должен быть таким. А Му Цин не должен хотеть его целовать.   Веки закрываются сами по себе. Знойная жара, ветер, гоняющий яркую листву, мягкая трава. Его нещадно клонит в сон и, хоть Му Цин и понимает краем сознания, что оставаться в таком положении – ошибка, он ничего не может с собой поделать. Тело расслабляется против воли, а разум потихоньку ускользает, уступая место блаженному отдыху.   Они могли бы проспать в таком положении сотню лет. Примерно столько же, сколько они собачились друг с другом по каким-то ничего не значащим причинам. Они могли бы потратить это время на совместный досуг. На разговоры. На дружбу.   Пробуждение выходит странным. Му Цин ощущает незнакомую тяжесть на плече и жар в районе груди, от которого нестерпимо хочется избавиться. Жара на улице не делает ситуацию легче и глаза удается раскрыть не с первого раза. Впрочем, всю сонливость как рукой снимает, стоит ощутить нечто… необычное. Волны дрожи пробегают по позвоночнику и Му Цин резко поворачивает голову влево, чтобы наткнуться взглядом на Фэн Синя. Тот прижимается к его боку так близко, что между ними ни цуня свободного пространства. Обе его сильные руки неуклюже обнимают Му Цина за талию, пытаясь зацепиться за его тело, как за якорь. Голова покоится на плече, а лицо уткнулось аккурат в изгиб шеи.   Фэн Синь совершенно точно спит. Дыхание его ровное и редкое, спокойное, как бывает у людей, погруженных в глубокий крепкий сон. Он опаляет каждым выдохом нежную кожу Му Цина, оставляя мурашки бежать в разные стороны. Лучник что-то активно бормочет, но Му Цин не может расслышать: настолько поражен ситуацией, что в ушах стучит кровь, заглушая все звуки извне.   Это странно… Совершенно не ново, что Фэн Синь пытается прижаться к нему, когда засыпает, будто маленький ребенок ищет укрытия в руках матери. В это время он абсолютно уязвим, настолько, что с ним можно творить все, что душе угодно. Однажды Му Цин перенес его прямо на руках из рабочего кабинета в кровать, когда Фэн Синь отрубился за своим столом от колоссальной усталости. Тот даже не заметил и никак не прокомментировал свой подъем утром в другом месте.   Но сегодня что-то явно идет не по плану, за границами того сценария, к которому они привыкли. Безопасная зона их взаимоотношений больше не кажется безопасной, когда Фэн Синь скользит губами по бледной разгоряченной коже Му Цина в неком подобии поцелуя. Это заставляет мечника дернуться от шока и вскинуть свободную руку ко рту, чтобы заглушить все звуки, способные разрушить тишину его тренировочной площадки. Фэн Синь же, впрочем, не сдерживается, и только сейчас до Му Цина доходит что он бормочет все это время:   – Му Цин…   Это оказывается его собственное имя и у Сюаньчжэня совершенно нет сил понять, что шокирует его больше: слова или действия Фэн Синя.   Очередное прикосновение губами уже действительно похоже на самый, черт возьми, настоящий поцелуй, оставляющий влажный след на коже, и Му Цин действительно дергается чуть сильнее, чем должен был. Он едва не вскрикивает от этого ощущения, но вовремя прикусывает губу. Впрочем, всех его действий уже достаточно, чтобы мужчина, лежащий на нем, проснулся.   Фэн Синь приходит в себя привычно медленно. Слегка тянет конечности, попутно крепче сжимая в тиски чужое тело руками. Медленно открывает веки и после этого еще пару секунд пытается сфокусировать на чем-то одном взгляд. Только у лучника ничего не выходит. Он смотрит аккурат в шею Му Цина, прижатый к нему намертво.   Все еще усталое после спарринга тело Наньяна каменеет. Он застывает в напряжении так, что каждая мышца становится очерченной и осязаемой. Мягкий и такой расслабленный во сне, в мгновение ока он превращается в статую: твердую и крепкую. Ему требуется до смешного много времени, чтобы прийти в себя и, наконец, понять, кто он и что делает. И тогда Фэн Синь переходит к своей привычной тактике поведения.   Безмятежность тренировочного поля разрезает пронзительный вопль, который издает генерал Наньян, отскакивая от своего соперника. Он неуклюже становится на колени перед Му Цином, избегая смотреть тому в глаза и тупо открывает и закрывает рот в попытке подобрать хоть какие-то слова, уместные в подобной ситуации.   Сам Му Цин тоже почти не двигается. Приподнимается на локтях и лишь едва заметно поднимает руку одним скупым движением, чтобы провести кончиками пальцев по тому месту, которого касались губы Фэн Синя.   Все еще влажно.   – Я… Я… – пытается Фэн Синь, но попытка совладать с собственным голосом выходит провальной.   Он краснеет. Алые пятна, напоминающие цветом спелую вишню, стремительно расплываются по щекам, спускаясь к шее и заканчиваясь где-то на груди, смотреть на которую у Му Цина совершенно нет сил.   Одним резким движением Фэн Синь вскидывает руки, складывает их перед собой в почтительном жесте и понуро опускает голову, будто ожидает удара хлыстом, не меньше, за то, что сделал.   – Я приношу свои извинения, Владыка Сюаньчжэнь! – Восклицает пристыженный Наньян. – Я дурак. Я полный идиот. Я..   – Фэн Синь, – пытается прервать его мечник, но безуспешно.   – Мои сны полны бесстыдств! Я полный идиот и… – его речь больше походит на бессвязный бред, но он решительно не может связать слова между собой. – Блять!   Ругань рвется с языка, вызывая смешок у Му Цина. Ему картина кажется очаровательной, но он ждет, чем еще сможет его поразвлечь смущенный Фэн Синь.   – Блять, как я могу загладить свою вину? – Мольба в голосе становится чуть более явной и Фэн Синя было бы жаль, если все это не было так смешно. – Я клянусь своей честью, что больше не буду видеть такие сны! Только скажи, что сможешь меня простить.   Это становится последней каплей и Му Цин перестает сдерживаться. Звонкий, переливистый смех так и рвется наружу, и мужчина даже падает обратно на землю, откидывая голову и хохоча во весь голос, держась рукой за живот, ровно в том месте, где еще недавно его обнимал Фэн Синь.   Вся ситуация кажется уморительной. То, как Наньян извиняется и краснеет, как юная девица. То, что Сюаньчжэнь не чувствует по этому поводу ничего, кроме веселья.   Му Цин не может успокоиться какое-то время, смеясь и дыша загнанно, будто пробежал несколько сотен кругов по тренировочному полю. За этим смехом он прячет попытку осознать все произошедшее.   С тех самых пор, как Му Цин впервые применяет свои духовные силы для того, чтобы облегчить головную боль Фэн Синя, он начинает смотреть на своего извечного врага немного другими глазами. Подмечает чуть больше, чем делал раньше, улавливая малейшие колебания чужого настроения. Му Цин, кажется, впервые не просто смотрит на Фэн Синя сквозь призму своих обид и разочарований, он видит Фэн Синя таким, каким он, вероятно, был всегда. Упорным и излишне милосердным по отношению ко всем, с кем имеет дело. Сильным и волевым, готовым решительно сражаться до самого последнего вздоха. Открытым и веселым, способным шутить и смеяться так, что невозможно остаться равнодушным. Фэн Синь – это солнечный свет, озаряющий все вокруг, а Му Цин ощущает себя так, будто провел сотню лет в тени, не в силах разглядеть его.   Смех сходит на нет сам собой, но Му Цин так и продолжает лежать на спине, глядя на голубое чистое небо. Внутри него самого – тьма. Беспросветная яма, заполненная горечью прожитых лет. На самом дне – прячется желание. Оно зудит где-то внутри, скребется острыми когтями и пытается всеми силами вырваться наружу. Му Цин позволяет этому случиться всего несколько раз, как бы невзначай. Когда он чуть крепче обнимает Фэн Синя, погруженного в глубокий сон. Или когда он целует в едва ощутимом движении, просто касается губами макушки, пропуская большое количество духовных сил, чтобы исцелить.   Он не меняет позы, когда спрашивает:   – Что тебе снилось?   Фэн Синя не видно, но Му Цин думает, что тот вздрагивает и начинает ерзать на месте от смущения и непонимания.   – Я не произнесу этого вслух.   Му Цин садится резким движением и хватает за руку Фэн Синя, пытающегося отстраниться как можно дальше, уйти на безопасное расстояние.   – Брось, вряд ли в твоем сне было что-то, что меня удивит.   Ответом служит красноречивое молчание. Лучник машет головой, от чего его распущенные, растрепанные ото сна волосы смешно хлещут его по загорелым щекам. Наньян выглядит так очаровательно в эту секунду, что становится больно. Его кожа уже больше алая, чем бронзовая, а руки рефлекторно пытаются прикрыть наготу торса в каком-то неконтролируем жесте.   – Ты бы удивился, – признается Фэн Синь, отводя взгляд.   – Так удиви меня.   В глазах Му Цина – яростный вызов мешается с любопытством и это легко считывается. Однако Фэн Синь не замечает и, даже если бы смотрел в упор, вряд ли бы что-то понял. Такие откровения – не его конек. Он сторонится женщин и всего, что с ними связано. Всегда чувствует себя лишним, когда на пирушках речь заходит о том, кто кого и в каких позах имеет. Ему все это словно бы чуждо, однако его сны говорят об обратном. И они оба это знают.   – Что ты хочешь, блять, услышать? – Нервно говорит лучник. – Это… Личное.   – Если ты звал меня во сне, это перестает быть личным.   Глаза Фэн Синя расширяются от удивления, когда он вскидывает голову. Это, вероятно, звучит довольно унизительно, поэтому мужчина пытается вырваться из захвата Му Цина, который все еще держит его крепко за предплечье.   – Я уже извинился.   – Я знаю. И я не держу зла, поэтому в этом не было необходимости, – просто парирует Му Цин. – Но я хочу знать.   Ох, это желание так велико и пропитано таким количеством надежды, что руки вот-вот начнут дрожать от нетерпения.   – Ты правда заставишь меня сказать это вслух? – Страдальческий тон звучит притянутым за уши. – Ты знаешь, что мне снилось. Я показал это.   Фэн Синь остается неподвижным, когда Му Цин подается вперед, мягко нарушая его личное пространство. Они так близко, что Му Цин может видеть, как лучник взволнованно сглатывает, уходя от любых прикосновений.   – Знаешь, – от мягкого тона по коже Фэн Синя бегут мурашки и это видно невооруженным взглядом. – Я буду последним лгуном, если скажу, что мне не понравилось. Или что мне не снилось что-то подобное.   Му Цин прерывает любые попытки ответить, подаваясь вперед. Он выпускает чужую руку только чтобы устремиться ладонями к лицу, нежно очерчивая пальцами линию челюсти и скулы. Касание выходит трепетным, едва ощутимым, таким, что мурашки бегут по коже табунами. Фэн Синь сидит в ответ совершенно неподвижно, забывая, что нужно дышать и как это вообще делать. Едва уловимый возглас удивления тонет в поцелуе, когда Му Цин прижимает их губы друг к другу, дразняще проводя по ним языком.   Этот поцелуй мягкий. Робкий и неуклюжий, такой, каким целуют первую любовь лет в тринадцать. Они будто ненавязчиво изучают друг друга, почти пугливо. Фэн Синь ерзает, не зная куда деть свои руки, кладя их в конце концов на предплечья Му Цина и стискивая бледную кожу до ярких отметин. Он не пытается отстраниться, нет. Напротив, удерживает мечника на месте, тянет на себя, чтобы тот через мгновение оказался у него на коленях, сидящий верхом.   Фэн Синь все еще напряжен. Так сильно, что скоро судороги пойдут по усталым мышцам. Он не может пошевелиться, припечатанный новыми ощущениями, не может вздохнуть, не может оторваться. Он, наверное, и не знает, что вообще творит, пытаясь повторять движения губ Му Цина, хаотично целующего его.   В конце концов, им приходится оторваться друг от друга, чтобы вздохнуть. Это тяжелее, чем кажется – вновь создавать безопасное пространство между ними. Му Цину хочется прижаться плотнее, хочется ощутить мягкость кожи под пальцами, провести ладонями по мышцам груди, обнять так крепко, чтобы кости под натиском треснули с хрустом.   – Что ты… Зачем ты… мы…   Фэн Синь бессвязно мямлит, пряча лицо за копной волос, спадающих вперед. Если можно было бы сгореть со стыда, то лучник уже давно полыхал бы ярким кострищем посреди этой безмятежной полянки.   – Прости, если ты этого не хотел, но стоило остановить меня, – просто произносит Му Цин, открыто глядя на своего соперника, не пытаясь даже пошевелиться или сменить позицию. Ему нравится вот так вот сидеть на нем верхом, удерживая лицо в своих руках.   – Зачем ты это сделал?   – Поцеловал тебя? – Му Цин заинтересованно склоняет голову вбок. – Очевидно, по-моему. Потому что хотел.   Это заставляет, наконец, вылезти Фэн Синя из той задницы, в которой он прячется, и прямо посмотреть Му Цину в глаза. На его загорелом лице застывает выражение полного недоверия и неверия в происходящее. Будто мечник сказал что-то невероятное или совсем уж нереалистичное.   – Меня? Хотел?     С уст Сюаньчжэня срывается усталый вздох. Да, он знает о том, какого сам Фэн Синь о себе мнения. Знает, какое дерьмо плещется у того в голове, какими словами тот себя обычно называет и как наказывает себя головными болями, считая, что заслуживает каждую чертову секунду страданий. Это дико, как такой человек, который, по мнению самого Му Цина, превосходит его сотню раз, так отвратительно к себе относится. Ему не нравится тенденция Фэн Синя к саморазрушению и он борется с ней так упорно, как только может. Му Цин делает это вот уже некоторое время, ведомый слепой потребностью в Наньяне и его раздражающем присутствии. Словно, когда он рядом, становится гораздо проще ощущать себя цельным. Таким, каким он был еще до того, как вознесся и обрел божественную мощь.   Бытие Богом очень быстро тебя обезличивает. Ты становишься тем, кем тебя видят твои верные последователи. Ты играешь в героя, следуя прихотям тех, кто приносит больше подношений, потому что это единственный способ удержаться на небесах и стать достаточно влиятельным. И вот проходят годы и внутри Генерала Сюаньчжэня не остается ничего, кроме вымышленного образа кого-то, кто всегда придет и спасет. Кто подарит урожай и спасет от шайки бродячих духов. Это новая личность – идеальная, но чуждая. В ней нет ничего человеческого, нет места мыслям и чувствам. Только долг перед теми, кто делает тебя всесильным. Поэтому владыка юго-запада так цепляется за свой образ. Уделяет столько времени своим статуям не из тщеславия, но в бесполезной попытке сохранить самого себя. Оставаться таким, каким он был. Таким, каким он хочет себя видеть.   И в целом мире есть только один человек, который знает не Генерала Сюаньчжэня, а помнит Му Цина. Му Цина с пороками и слабостями. Жалкого, нищего и босого. Слабого, униженного, но всегда гордого и трудолюбивого. И этот человек сейчас смотрит Му Цину в глаза с таким недоверием, что это ранит.   – Ты такой дурак, Фэн Синь, – шепчет мечник тихо и устало. – Если бы я не хотел, как ты думаешь, стал бы целовать, зная о последствиях для самого себя?   Честно говоря, Му Цин и не думает о том, что станет с его духовными силами из-за нарушения обета, данного когда-то давно. Его желание попробовать поцеловать Фэн Синя в момент перевесило абсолютно всё. Этот отчасти глупо и несуразно, но Му Цин потакает себе в этой прихоти, потому что ощущает, что это именно то, что ему нужно.   Му Цин так и не дожидается ответа от Фэн Синя, вместо этого он тяжко вздыхает и опускает его лицо, перемещая руки на чужую шею, притягивая мужчину в свои объятья. Ему чертовски жарко, хоть солнце уже и уходит на запад. Жара все еще слишком ощутима, чтобы вот так вот прижиматься друг к другу, но ощущение раскалённой до бела кожи к собственной груди такое сладкое и мучительно приятное.   Губы Му Цина нежно касаются чужого виска, оставляя невесомый, невинный поцелуй. В этом касании таится большое послание и мечнику лишь остается надеяться, что Фэн Синь в силах его разгадать.   – Ты ненавидишь меня, – просто констатирует Фэн Синь, будто заводит разговоры о погоде.   Его руки, тем не менее, обхватывают Му Цина за талию, оглаживая пальцами выступающие позвонки.   – Идиот, вот ты кто. Непроходимый.   – Но это правда. Мы никогда не были даже друзьями.   – Может быть, – легко отвечает Му Цин где-то над самым ухом Фэн Синя, – это даже к лучшему. Может быть, нам никогда и не суждено было стать друзьями.   Возможно, между ними никогда не было место дружбе. Их отношения колеблются между совершенно отвратительными и до одури прекрасными. Они либо убивают друг друга, либо спасают жизни, рискуя собой. Но в последнее время все неуловимо меняется и их контакты начинают походить на человеческие. И это… приятно. Это доставляет удовольствие, просто сидеть рядом, не ругаясь и даже вообще не разговаривая.   Целоваться, оказывается, тоже безумно приятно. Так, что жар изнутри становится интенсивнее, чем любое пекло снаружи.   – И все же я не понимаю, почему ты это делаешь.   Голос Фэн Синя звучит приглушенно, потому что он утыкается Му Цину куда-то в ключицы, касаясь губами оголенной кожи при каждом слове и вздохе.   – Не могу устоять перед твоим очарованием, – поддразнивает Сюаньчжэнь, вновь целуя в висок. – Ты слишком мил, когда краснеешь, слово юная девица на выданье.   Говорить серьезно – сложно. Не потому, что Му Цин не умеет вести беседы и мастерски обличать свои мысли в слова, а потому, что Фэн Синь выглядит настолько уязвимым и переполненным чувствами, что кажется, будто он не выдержит настоящего выяснения отношений между ними прямо сейчас. Потому мечник выбирает другую стратегию, увлекая соперника в еще один поцелуй.   Губы скользят по виску вниз, прямо от того места, к которому обычно Му Цин прижимается пальцами, посылая волны успокаивающих духовных сил. Он двигается ниже, опаляя кожу мягкими поцелуями, опускается к изгибу челюсти, а дальше – вниз, к шее. Фэн Синь в ответ не сдерживает тихого стона, срывающегося с губ, рефлекторно откидывая голову и давая больше доступа. Му Цин проводит языком, слегка прикусывая обнаженную кожу и сам едва сдерживается, чтобы не зарычать от накрывающего его удовольствия от того простого факта, что это происходит между ними.   – Му Цин… – на выдохе протяжно произносит лучник. – Я…   – Я понимаю.   Для них обоих, кажется, это слишком. Интенсивность ощущений кружит голову, перед глазами все плывет от простых и невинных действий. Все это может являться для большинства обыденностью, но они оба прекрасно осведомлены, что для каждого этот поцелуй – первый . И с подобной гигантской волной эмоций, вызванной близостью, совладать не так уж и просто. Поэтому Му Цин лишь мимолетно касается губ Фэн Синя, прежде чем вновь крепко прижать его к себе и повалить их обоих на землю.   – Эй! – Возмущается лучник.   – Я бы полежал еще немного, если ты не против.   Быть вот так вот рядом – уютно. Иметь возможность идти на поводу своих желаний и прижиматься губами к макушке Фэн Синя, выводя руками узоры на его крепкой спине – неподдельное блаженство. Благословение небес, лучшее, что только может происходить в жизни.   На тренировочную площадку опускается сумрак, забирая с собой ослепительную дневную жару, но удушающее тепло все еще остается. Им давно уже следовало привести себя в порядок и скрыться во дворце. Приняться за дела, уделить время настоящей тренировке, а не тому дурачеству, что они называют спаррингом. Но вместо этого Му Цин делает совершенно другой выбор, что-то внутри него ликует от того факта, что Фэн Синь тоже не спешит уходить, тихо лежа у него на груди.   – Знаешь, – начинает Му Цин, будучи уверенным, что Фэн Синь точно не спит. – Это лучше, чем ругаться и драться.   – Пытаешься заставить меня забыть о нашем равном счете? – Фыркает лучник, приподнимая голову и бросая взгляд на лицо Му Цина. – Я все равно надеру тебе зад. Я, кажется, понял, как отвлечь тебя от любого боя.   – Что, возомнил себя великим стратегом?   – Брось, я командовал армией, когда мне еще не было двадцати.   Му Цин ухмыляется, закатывая глаза в своем фирменном небрежном жесте.   – Сравниваешь меня с армией? Самонадеянно.   – Считаешь себя лучше и сильнее целой армии? – Насмешливо переспрашивает Фэн Синь, а потом добавляет, – самонадеянно.   Смех охватывает мечника, приходится прикусить губу, чтобы не расхохотаться от нелепости всего, что случилось сегодня вечером.   Веселье угасает так же быстро, как и появляется, сменяясь щемящей нежностью, когда Фэн Синь говорит:   – Но я согласен с тем, что это лучше, чем причинять тебе боль.   Лучник накрывает ладонью грудь Му Цина, прямо в том месте, где бьется гулко сердце в клетке ребер. Это совсем не удобная поза, но Фэн Синю наплевать. Он опускает голову обратно, пристраиваясь так же, как лежал парой минут ранее.   Между ними повисает тишина, пронизываемая невысказанностью. В воздухе витает ожидание разговора, который был бы чем-то большим, чем пара шуток и хохот. Они не могут вот так вот перепрыгнуть через пропасть шириной в сто лет, чтобы от заклятых врагов оказаться целующимися подростками на заднем дворе дворца Сюаньчжэня. Так не бывает, Му Цин это знает. Но прямо сейчас он не двигается и не говорит. Он смакует момент, позволяя мыслям течь бесконтрольно. Он растворяется в чужом присутствии, не в силах уйти.