Сову на глобус

Когда-то давно маменька — единственная из всей семьи, с кем у Столаса были близкие отношения, — называла умение смешить — главным, что позволяет определить “того самого”. Столас маменьку слушал вполуха. Он был еще слишком юн, куда больше интересовался книгами, в целом мало что понимал в концепции отношений.  Став взрослее, Столас слушал маменьку вполуха уже по другой причине. Ее брак с отцом напоминал что угодно, но не союз с “тем самым”… *** Первый шарик проскользнул внутрь легко. Столас шумно выдохнул, комкая в пальцах простынь. Ощущение было приятным, но необычным. Он давно привык к пальцам Блица в себе, к его большому горячему члену, мокрому языку. Шарик же был прохладным, твердым и немного ребристым. Он лишь слегка растягивал, поддразнивая и заставляя желать большего.  — Еще… — прошептал Столас, — пожалуйста, еще… Блиц толкнул в него второй шарик, который, казалось, был даже меньше первого.  Столас чуть слышно заворчал — этого было недостаточно. — Ненасытная блядь! — усмехнулся Блиц, практически сразу загоняя следующий шарик.  На этот раз Столас не удержал стона. Новый шарик ощущался значительно крупнее предыдущих. Вокруг самой широкой его части было что-то вроде кольца, так приятно надавливавшего на самые чувствительные точки.  — Нравится? — Столас кивнул. — Тебе хватит или продолжим?  — А… а сколько там осталось? — Пять, — Блиц приласкал влажный чувствительный вход. — Но следующий самый крупный. Столас предвкушающе затаил дыхание. Чуть сжался, стремясь лучше почувствовать шарики внутри, и тут же расслабился, чтобы принять еще один. — Я так понимаю, молчание — знак согласия, — Блиц усмехнулся. — И почему я в тебе не сомневался? Столас хотел пожать плечами, но вместо этого обессиленно откинулся на подушки — к его разнеженному входу прижался новый шарик. Входил он с трудом. Блиц не соврал, тот оказался довольно крупным. — Ну же, расслабься. — Блиц успокаивающе провел кончиками пальцев по внутренней стороне бедра Столаса, коснулся губами выпирающей косточки, коротко поцеловал в живот. — Он лишь чуточку больше моего монументального хера. — Н… не думал, что это возможно, ведь твой хер а-а-ах, —  Столас попытался пошутить, но шутка не удалась. Панчлайн растворился в громком стоне.  — Вот так. Молодец. Хороший блядский мальчик. — Блиц протолкнул шарик до конца. Его свободная рука вновь погладила мягкие перья на бедрах Столаса. — Я думаю, после такого мой хороший блядский мальчик заслужил, чтобы ему отсосали.  — О да, дьявол, да! — вскрикнул Столас. Его истекающий член уже давно жаждал ласки.  Блиц сверкнул острыми зубами в самодовольной улыбке, а затем одним слитным движением насадился на член ртом.  Столас задрожал. Блиц принял глубже, чуть отстранился, снова заглотил. Пальцы его руки протолкнули еще один шарик, еще один и еще. То ли они действительно оказались меньше предыдущего, то ли предыдущий слишком хорошо Столаса растянул, но их проникновение было очень легким. Столас, не сдерживаясь, стонал, срывался на умоляющий скулеж, хватал Блица за рога, неосознанно побуждая брать до конца. Блиц протолкнул в него последний шарик.  Столас заметался на постели, теряясь в нахлынувших ощущениях: тепло тесного рта на члене, шарики внутри, ласкающие самые чувствительные места, близость Блица, жар Блица, бесконечная сумасшедшая фантазия Блица. Блиц, Блиц… — Блици! — Столас кончил, выстанывая вслух имя, стучащее на все лады в голове.  — Бля-а-а-а. Ты б хоть предупредил, что близок. — Блиц утер тыльной стороной ладони рот, аккуратно вытянул наружу шарики и, возможно из мести, тут же полез целоваться.  Столас на поцелуй ответил. Посткоитальные обнимашки он обожал куда сильнее, чем не любил вкус спермы. Даже если Блиц расщедрился на них не из нежности, а по велению вредного характера, Столас не хотел от обнимашек отказываться.  На соседнюю подушку плюхнулись анальные шарики. Столас скосил на них взгляд. Странно, но те казались смутно знакомыми. Не том в плане, что Столас их однажды уже видел, нет. Просто шарики напоминали ему нечто другое. Связанное с его увлечением, работой, небом. Звездами… — Это что? — Он навис над шариками, рассматривая их внимательнее. — Модель Солнечной системы? — Заметил, наконец. — Где ты ее достал? — У Оззи, конечно! Это, кстати, особый заказ! Других таких во всем аду нет! Столас по-совиному ухнул. Он провел пальцем по мокрому от смазки Нептуну, огладил Сатурн, приласкал Юпитер, который было так сложно принять. Его рот сам собой растянулся в улыбке.  — О, Блици, это самый необычный подарок, что мне только делали! Ты не забыл о моей любви к звездам и планетам! Это так романтично! Это так много для меня значит… — И вовсе тут нет никакой романтики!  Я и не думал, что ты по звездам угораешь. А ты вообще угораешь? В первый раз слышу. Я это… это…  — Блиц натянул одеяло до самых глаз, безуспешно пытаясь скрыть порозовевшие щеки. — Просто хотел тебя на глобус натянуть, вот. — Чего? — Столас в недоумении хлопнул глазами. — Ну ты сова, а это — глобусы. Натянуть сову на глобус. Не тупи, не знаешь, что ли, прикола такого? Столас замер, стараясь переварить странную речь, а затем расхохотался. И пусть Блиц еще не был готов признать, что совершает ради Столаса романтичные жесты, пусть отрицал собственную нежность, пусть переводил все в шутку. Главное, он всегда мог Столаса рассмешить, а это, как говаривала маменька, — то, что определяет “того самого”.