Юра бежит

Юра бежит. В голове всё ещё не укладывается, руки трясутся — он не понимает самого себя. Перед глазами стоят образы спальни в полумраке, подсохших слёз на письме для дедушки, — «Я люблю тебя, но не могу, не могу, я не вынесу… Прости меня, пожалуйста» — разбросанных в попытке собраться вещей. Телефон с новой сим-картой и сохранёнными старыми контактами в заметках — «На всякий случай» — оттягивает карман — Юра так и не решился зайти в социальные сети. Не смог написать Никифорову, Кацудону, да даже Якову. Не смог позвонить Отабеку — возможных презрения и ненависти в его голосе Юра бы точно не вынес. Не смог. Он рад, что поддался уговорам дедушки и съездил-таки с матерью на совместный отдых — у него всё ещё есть виза, действующая целых пятнадцать дней. Что потом?.. Юра просто надеется на свои документы, сбережения, обаяние и неплохое знание хорватского языка. И на удачу. Совсем чуть-чуть. Он покупает билеты почти не глядя — прямые рейсы есть, это уже хорошо, но вряд ли продлится слишком долго. Юра знает, что нужно действовать быстро. Меньше мыслей и загонов, больше дела. Он запихивает шмотки, зубную щётку с пастой, фотоальбом, технику и несколько мелочей вроде милых подарков от Отабека или дедушки. Возится с коньками и музыкальными пластинками. Складывает деньги и важные бумажки в отдельную сумку. Гладит Багиру и плачет, зарываясь носом в пушистый мех. Юра понимает, что не сможет взять её с собой. Впрочем, возможно, так даже лучше — было бы крайне паршиво, оставь он дедушку совсем одного. Самолёт отправляется почти в полночь — и Юра бежит, бежит по полупустым станциям метро, натянув маску и капюшон, то и дело поправляя очки, тащит велосипедку, почтальонку и любимый рюкзак, зажимает уши руками до звона, болезненно отдающегося в висках, мотает головой — он не хочет видеть настоящего, не хочет вспоминать прошлое. Пытается прогнать вспыхивающие в сознании видения о будущем. Трамвай, автобус. Аэропорт. Он не замечает, сколько там людей. Ему кажется, что все его узнают, что секунда — и кто-то закричит, остановит, заставит вернуться. И Юра даже не будет уверен, радоваться ли или грустить. Но ему везёт — или нет. Проверяющие явно вымотаны, пограничники полусонные — Юре кажется, что они даже не смотрят на срок документов, так, ставят штамп и отправляют восвояси. Почему-то закрадывается неприятное подозрение, что, возможно, такое происходит в последний раз — словно он бежит в затишье перед бурей, как в деревне лет десять назад: босые пятки стучат по слегка влажной земле, кончики шорт собирают капли росы; воздух густой и тяжёлый, душащий — а небо нависает слишком близко, наливаясь ярко-синим. Юра считает секунды до грозы. Он плюхается на кресло в зале ожидания, буравя чуть покрасневшими глазами табло. Рука тянется к телефону — и Юра тотчас отдёргивает её, как ошпаренный. На лежащую неподалёку газету, которую в другой раз он непременно почитал бы, смотреть сил совершенно нет. Юре кажется, что его сейчас просто стошнит. Он отмеряет минуты, сжимает кулаки, дышит громко и сорванно — кажется, мамочка с ребёнком, сидевшая до этого рядом, слегка напряглась и отсела. Юра очень старается не думать. Когда садится в самолёт, когда отрубается после двух бокалов шампанского, когда в мандраже вновь протягивает свои документы пограничнику — и его каким-то чудом — Юре действительно так кажется — пропускают. Когда забирает багаж, когда отдаёт деньги первому попавшемуся таксисту, когда ест в придорожном кафе и щурится из-за постепенно встающего солнца. Должно быть, выглядит он просто отвратительно — ну, или подозрительно. Иначе Юра не может объяснить, на кой чёрт улыбающемуся молодому парню вроде Йошко с сияющими чёрными глазами, немного взлохмаченными вихрами и смешным загаром заводить с ним диалог, терпеливо слушать и не осуждать ни на мгновение. Пытаться помочь. Юра шумно сглатывает, старательно пытаясь выкинуть к чёртовой матери все ассоциации с Отабеком, послушно позволяет отвести себя в полицию, где Йошко долго что-то объясняет, размахивая руками, после чего торчит в самых разных холлах и кабинетах следующие несколько дней — или недель? Юра не уверен. Он помнит хмурые лица госслужащих, много-много документов, сухость во рту и горький кофе из автомата. И тёплую горячую ладонь Йошко — единственное приятное, яркое — в этим может сравниться лишь тот момент, когда Йошко хлопает его по плечу и на ломаном английском говорит что-то про новую визу и языковые курсы. А Юра снова не знает, радоваться или грустить — он вообще в последнее время плохо понимает, что должен чувствовать. Только внезапно спрашивает охрипшим голосом, есть ли в городе каток. Йошко охотно кивает, обещая показать, — и на мгновение Юра действительно успокаивается. От Йошко пахнет морем и нагретым на солнце камнем. Он рассказывает про деревню неподалёку, куда можно добраться на пароме и где сейчас живёт, помогая одной старушке управляться с рестораном. Там яркое солнце, узкие каменистые дорожки, красивый спуск к морю, дикие пляжи, морские ежи, острые, отвесные склоны и отличные места для ныряния — Йошко обещает показать ему всё, попутно смущённо признаваясь, что ещё никогда так близко не общался с иностранцем. Юра слабо улыбается. Ему очень хочется спросить, какого чёрта тот до сих пор с ним возится, но, должно быть, Йошко просто относится к тому типу людей, которые не могут бросить кого-то в беде. Их желание проявляется внезапно и случайно — а Юре просто снова повезло, что он попал под эту жаркую волну альтруизма. Удача в последнее время улыбается ему слишком часто — может, это тоже затишье перед бурей? Юра знает, что сможет дать ответ лишь со временем. А пока он пытается жить: ездит на курсы, помогает в ресторане и общается с Йошко, катается каждый день так, словно надеется, что однажды вернётся к прежней жизни. Плавает в заливах, выходит на рассвете половить рыбу, осваивает мопед и парус. На удивление быстро привыкает к местной водке и крафтовым сигаретам. Юра приноравливается — носит выцветшие рубашку в клетку и хлопковые бежевые шорты, старые шлёпанцы и соломенную шляпу. Его волосы выгорают добела, он привыкает к местному говору, вечно солёному привкусу на языке и теперь умеет почти безошибочно определять направление ветра, немного — предсказывать погоду. Время течёт поразительно быстро, но Юра давно потерялся в нём — живя теперь в совершенно другом мире, он всё ещё не может избавиться от ощущения странного, малость безумного сна. Кажется, что просто-напросто закрыл глаза, растворился в собственных грёзах, где тепло, море, спокойствие, практически полное отсутствие выводящих из себя новостей. А из реальности только памятные вещи и старые коньки — Юра просто не может перестать надевать их. Он спит и он живёт — и, пожалуй, единственный миг, когда морок отступает, — это за несколько минут перед закатом. Юра любит спускаться по одной из лесенок, ведущей к скалистым берегам, и всякий раз задерживает взгляд на алеющей полоске горизонта, выделяющейся на фоне неба. Она сияет величественно и слепяще, настолько, что на пару мгновений Юра даже открывает глаза чуть шире, застывая неподвижно, позволяя свежему бризу трепать волосы, выбивающиеся из хвостика. Он жадно вглядывается в неё, словно пытаясь найти ответы на мутные, эфемерные вопросы, но полоска исчезает, потухая в бесконечном темнеющем море. И Юра просто моргает, прежде чем усмехнуться самому себе, этому внезапному наваждению, и спуститься вниз, чувствуя, как теплеет в груди от голоса зовущего его Йошко. «…Я в порядке, дедушка. Я в порядке. В порядке. …Я правда хочу в это поверить ».