Какая из версий тебя?

      Покои Хюррем Султан, что она отвоевала после смерти Валиде Султан, олицетворяли собой великолепие и роскошь своей хозяйки. Золотые изделия, мебель, вышедшая из-под рук самых известных в Стамбуле мастеров, повсюду шелковая ткань, что была украшена золотыми нитями, свежие цветы, расставленные в разных частях большой комнаты — все говорило о том, что здесь живет почти что самая настоящая королева. Раньше это вызывал радость в душе законной жены Султана Сулеймана, но не теперь.       Сжимая в своих ладонях полы бордового платья, что сверкало благодаря россыпи драгоценных камней, коих своим вниманием не обделяли зажжённые в покоях свечи, славянка безразлично рассматривала свое отражение в зеркале, пока в груди горел самый настоящий огонь.       Сюмбюль, ее верный друг и помощник, что не задавал лишних вопросов, лишь сострадательно глядел на сгорбившуюся спину своей Госпожи, не мешая ей обдумать дальнейший ход. К тому же, принеся весть о том, что в священный четверг Повелитель пожелал провести ночь не со своей супругой, а с Фирузе Хатун, непроизвольно евнух чувствовал свою вину за то, в каком состоянии сейчас прибывала Хюррем. — Много лет назад, когда Валиде была жива, — вдруг подала голос женщина, все еще не отводя взгляд от зеркала. — Мне все твердили о традициях и правилах, я каждый раз жертвовала, рисковала своей жизнью, лишь бы добиться того положения, что имею сейчас, дабы мои дети были в относительной безопасности. Этой змее же все досталось за так…       Евнух сочувственно вздохнул, кивая. — Я столько раз умирала, чтобы что, Сюмбюль? — через отражение она, наконец, взглянула на слугу. — Потерять все из-за какой-то костлявой выскочки? Не бывать этому.       Резко поднявшись с тахты, Хюррем не заметила, как дернулся главный Ага гарема, а глаза его увеличились в несколько раз. — Если дети спросят, то я нехорошо себя чувствую. — Выуживая из сундука теплую накидку, дала указание Хасеки. — Н-но куда вы, Госпожа? — Я поеду к Хатидже, спрошу у нее за все, что она сделала мне, припомню все, что я сделала для нее хорошего. — завязывая узелок, отчеканила Султанша. — Пора решать этот вопрос более активно, я не буду сидеть здесь и глотать слезы, пока мои враги наслаждаются своими победами. — Госпожа моя, на дорогах сейчас небезопасно, может стоит подождать до утра?       Надевая дорожные сапоги, Хюррем устало взглянула на евнуха. — Как показала практика, до утра можно и не дожить, Сюмбюль. Жди меня у моих покоев, никого не пускай. Джихангир ночует у Михримах, поэтому проблем быть не должно. До встречи.       И, оставив за собой лишь мелкий порыв ветра, Хюррем скрылась за дверью.

***

— Я сказал, пошли все прочь отсюда!       Яростный голос Великого Визиря заставил сжаться рабынь, что поспешили покинуть главный зал, в котором царил самый настоящий погром. Стол, который когда-то стал подарком на свадьбу, сейчас был перевернут, от чего ковры покрылись остатками ужина. Повсюду было побитое стекло — последствие гнева Хатидже Султан, что вновь устроила скандал из-за того, что Ибрагим позволил Нигяр изредка видеть свою дочь.       Султанша обезумела, мигом собрала детей и покинула дворец у Ипподрома, послав в Ибрагима добротную порцию проклятий.       Наконец, оставшись в одиночестве, не обращая на разруху вокруг себя никакого внимания, Паргалы присел возле камина, держа в своих руках уже початый кувшин с вином. Хотелось напиться и уснуть до тех пор, пока это все не закончится, пока его не оставят в покое.       Он едва вздрогнул, когда дверь с грохотом отворилась. — Что, уже вернулись, Госпожа моя? Рановато, ваши проклятия на меня еще не подействовали. — хмыкнул Великий Визирь, пряча ухмылку за глотком вина. — Где твоя жена, Ибрагим?       Терпкий напиток вдруг встал посреди горла, мешая вздохнуть. Закашлявшись, Паша немного облился вином, но его это мало волновало. Поднявшись, он удивленно взглянул в сторону входа.       Хюррем, скрестив руки на груди, брезгливо осматривала обстановку в зале, от чего ее нос немного сморщился. — Прямо таки достойное пристанище для тебя, Паша. — кивнула сама себе Хасеки, проходя вперед. — Так где Хатидже Султан? — Тебе что надо здесь в такое время? Как посмела ты так бесцеремонно врываться в мой дом? — тяжело дыша, греку казалось, что славянка прибыла даже вовремя, так уж хотелось на кого-нибудь сорваться. — Я сейчас же сообщу Повелителю о твоих ночных вылазках.       Приложив ладонь к сердцу, Хюррем сделала испуганный взгляд, но тут же расхохоталась, видя как вытягивается лицо давнего врага. — Брось, Паша. Не стоит отвлекать Падишаха такой незначительной вещью, ибо он занят своей любимицей, до меня ему дела нет.       Немного помолчав, Визирь вдруг понял, что заставило жену Султана приехать сюда в такой час. — Сегодня же четверг… — на его устах расцветала ядовитая улыбка, пока он потирал одну ладонь о другую. — Что ж, сожалею, Госпожа, значит, вы проиграли, свалились-таки со своей воображаемого трона. — Смотри ты откуда-нибудь не свались. — женщина обвела рукой хаос, оставленный здесь Хатидже. — У тебя, смотрю, тоже все не лучшим образом идет.       Паша хотел возразить, но аргументов не было, ведь Хюррем и впрямь застала его не в самый лучший момент, который хорошо показывал то, во что превратился их брак с сестрой Султана. — Хатидже здесь нет. Она забрала детей и умчалась в Топкапы, так что вы разминулись, увы. Теперь будь добра, оставь меня одного.       Вернувшись к своему месту напротив камина, Паргалы налил себе новую порцию вина, не показывая того, как он жаждет услышать хлопок двери.       Но Хюррем умела удивлять.       Ступая бесшумно, подняв полы платья, дабы не испачкать их остатках пищи, Хасеки довольно быстро и неожиданно оказалась рядом с Пашой, оглядывая его сверху вниз. Оглядев его, Хюррем вдруг довольно ухмыльнулась, а затем выхватила из его рук стакан с напитком, воспользовавшись эффектом неожиданности. — Надеюсь, я не превращусь после в мерзкую, скользкую змею. — и осушила весь стакан целиком.       Ибрагим лишь присвистнул, уже поднимаясь. — Видел бы тебя сейчас Султан. — помотав головой, он все-таки позволил себе улыбнуться. — Все бы отдал за такое представление. — Иди к черту.       И Паша пошел, только не к черту, а за вторым стаканом.

Час спустя

— Я уже давно понял, что в этой семье не ценится искренность! — уверенно тряся указательным пальцем, под соглашающиеся кивания Хюррем, заявил Великий Визирь. — Она меня сама довела, а теперь еще и удивляется! — Так и Сулейман такой же! Меня травили, били, поджигали, а я все равно сидела преданно у его ног, а взамен что? Ты вообще видел эту Фирузе? — Даже не говори об этом. — пьяно ухмыльнулся Ибрагим. — Я, конечно, не твой поклонник, сама понимаешь, но внешне и умственно она и рядом с тобой не стояла!       Хюррем спрятала улыбку в стакане, а после ответила. — Так и ты, извините, сколько раз спасал жизнь Сулейману? А в любимчиках вдруг Бали Бей ходит, который только и умеет, что привлекать внимание младших Госпожей. — рассуждала женщина. — Ты спиной своей его прикрывал, а он вечно чем-то недоволен.       И, пока Хюррем продолжала рассуждать, Паша, наверное, впервые в жизни заметил, как красиво отливают ее рыжие волосы в свете пламени, что согревало двух внезапных собеседников. Внутри же разлилось другое тепло, что стремилось куда-то вниз к животу, но мужчина списал это на очередной глоток алкоголя. — Я вот считаю, что Нигяр в твоей жизни появилась не просто так. — продолжала Хасеки, подмечая какой-то новый взгляд напротив. — Я лучше всех понимаю, когда тебе постоянно тычут тем, что ты раб. — Ну, тебе это удалось изменить, а меня до сих пор держат у своей ноги, будто собаку. — пожал плечами Ибрагим, заметив какая же все-таки тонкая шея у Хасеки Султана. — Знаешь, если бы ты не был настроен ко мне агрессивно с самого начала, то я бы давно изменила это, однако… — развела руками рыжеволосая. — Нам друзьями быть не суждено. — Боюсь, если бы мы объединили бы силы, — Паша неуверенно провел по затылку, пытаясь перевести свой взгляд куда угодно от выреза на ее платье, что слишком удачно подчеркивал грудь. — То уже и врагов бы не осталось. Невозможно отрицать тот факт, что ты намного умнее той же Махидевран, а я твоего пса Рустема.       Хюррем хохотнула, но тут же поперхнулась, когда Ибрагим расстегнул сразу три пуговица на своей рубахе. — К-кажется жарковато, — заметил он ее взгляд. — Вино и камин делают свое дело. — Д-да… — женщина сглотнула, откинув прядь волос, обнажая свою шею пуще прежнего. — Есть такое.       Великий Визирь продолжил о чем-то вещать, сопровождая свой монолог эмоциональным взмахиванием рук, только вот Хюррем мало что могла разобрать. Они уже допивали второй кувшин с вином, что было для нее совсем уж непривычным делом, как и тот факт, что они могли вот так вот общаться, понимая друг друга, будто деля одну судьбу на двоих. От этих мыслей расцветало давно забытое чувство, будто ниже живота что-то завязывается в узел, даря болезненное удовольствие. Он все говорил и говорил, облизывал пересохшие губы, на которых уже отпечаталось вино, то и дело закатывал спадающие рукава, обнажая сильные руки, что были покрыты шрамами, запрокидывал голову, улыбаясь своим же словам… — Хюррем, с тобой все хорошо? — вздернул он бровью, что стало последней каплей. — Д-да, но мне, наверное, пора… — стала подниматься она со своего места.       Но не успела сделать и шага, наступила на полы своего же платья, от чего тут же полетела вперед, зажмурившись. Боли не последовало.       Ибрагим уверенно держал ее талию в своих руках, сильнее нужного сжимая, а взгляд стал томным. Хасеки хотелось верить, что дело в вине, однако…       Прижав ее к своему телу, Паша осторожно перекатился, оказываясь сверху, а затем взглянул прямо в ее небесные глаза.       Он так желал увидеть в них протест, ведь не смог бы остановиться, по какой причине, он сам не знал, потому пусть славянка сама его остановит, накричит, ударит и проклянет, уедет и заставит пожалеть…       Его напряженное дыхание коснулось ее губ, когда мужчина был уже не в силах держать свое тело так долго навесу, от чего по всему телу Хюррем пробежались мурашки. — Я не сделаю ничего, пока ты сама не попросишь… — сквозь зубы процедил Ибрагим, позволяя себе лишь немного коснутся кончиком своего носа ее щеки.       Такое маленькое, но столь нежное движение привело ее к точке невозврата. — Поцелуй меня, Ибрагим Паша.       И ему не нужно было повторных приглашений, мужские губы, словно по наитию, нашли розовые уста Султанши, припадая к ним. Проведя языком по верхней губе, Ибрагим почувствовал, как женское тело под ним задрожало, но он точно знал, что это не страх. — Мы так рискуем, Хюррем… — выдохнул он в ее губы, изучая взглядом затуманенные голубые глаза напротив. — Но сейчас мне так все равно…       Согласием с его мнение стал для него грудной выдох, что Хасеки издала, стоило ему прикусить кожу на ее скуле. Не выдержав более, Паша собрал ее волосы на затылке, а затем притянул к себе еще ближе, углубляя их новый поцелуй. Плечики платья треснули, стоило мужчине приложить лишь немного усилий и сдернуть их вниз, помогая высвободить Хюррем руки. Острые плечи вздымались вместе с все еще закрытой от его взора грудью.       Проложив дорожку поцелуев на ее шее, Ибрагим тут же оказал свое внимание и плечам, пока ее руки, дрожа, срывали с его рубашки пуговицы. Приподнявшись над расслабленным телом, Визирь быстро избавился от этой части одежды, позволив ее ладоням наконец коснуться его торса, провести по нему, немного задевая ногтями, от чего в его паху тут же усилилось напряжение.       Данный факт не ускользнул от Хюррем, от чего она закусила нижнюю губу, разглядывая мужчину, которого столько лет ненавидела. Стало еще жарче, от чего Хасеки схватилась за корсет платья, оттягивая его, но руки совсем ослабли. — Тебе нужно всего лишь попросить… — Сними это с меня… — захныкала женщина. — Прошу…       Приложив немного усилий, Паша исполнил ее просьбу, но тут же заплатил за это. У него перехватило дыхание, когда взгляд коснулся женского тела, что так красиво выглядело в свете пламени. Очертив указательным пальцем ее грудь, не касаясь чувствительных точек, Ибрагим вновь услышать всхлип, от чего довольно ухмыльнулся и резко припал горячими губами к возбужденным соскам, то прикусывая их, то зализывая приятную боль. Стоны Хюррем и Паши уже заполнили комнату, сливаясь воедино.       Не имея сил контролировать себя, Визирь через чур сильно сжал ее талию, точно появятся синяки, но, к его удивлению, женщина лишь довольно выдохнула, запрокинув голову. — Так значит Хюррем Султан не только в жизни не является хрупким цветком, а настоящей львицей.       Хюррем хмыкнула, приподнимаясь. Ладошка с длинными пальчиками легла на грудь Паши почти невесомо, но уже через секунду со всей силы оттолкнула расслабленного мужчину, заставляя того занять ее прежнее положение. — Ты так и не понял, Ибрагим, — усевшись рядом с ним на колени, Хасеки провела ногтями по его подбородку. — Сначала я лишь делаю вид, что все в твоей власти, а потом разношу всю твою уверенность в пух и прах.       И снова их губы и языки сплелись между собой, только этот поцелуй уже вела Хюррем, то и дело ускоряя его, покусывая губы Визиря, вбирая в свои уста его язык с характерными движениями.       Наконец, оторвавшись от столь сладкого поцелуя, славянка повторила его путь, оставляя по телу грека влажные следы. Кажется, Паргалы даже не заметил, как рыжеволосая стянула с него штаны, открывая себе полный доступ к желанному телу.       Оставив последний укус в самом низу живота, Хюррем скользнула языком прямо к основанию члена, что уже был в крайне возбуждённом состоянии. Ибрагим удивленно расширил глаза, от чего женщина не сдержала усмешки. — Что, сразу две женщины в твоей жизни не радовали тебя ни чем подобным? — Хюррем… — сильно сжал он рыжие волосы, намотанные на кулак, когда она резко провела языком по головке члена, слизывая естественную смазку. — Божее…       Паша закрыл глаза, погружаясь в этот момент полного блаженства, пока рыжеволосая неспеша опускалась ниже, практически полностью вбирая влажный орган в свой рот, возмещая ласку непокрытому пространству рукой. С каждым стоном мужчины, Хюррем чувствовала, как все больше кружится голова, а ее тело просит ответных действий.       Будто почувствовав ее призыв, Паша провел ладонями по ее ягодицам, после чего крепко сжал их. Его пальцы продвинулись дальше находя ее сокровенное место, что уже было до невозможности влажным. Любуясь тем, как Султанша ласкает его член, он коснулся ее, растерев ее соки, чувствуя, как задрожали ее ноги, а действия стали не такими уверенными. — Ты же знаешь, я всегда найду, как нарушить твое равновесие, Хюррем…       Скользнув в нее двумя пальцами, Ибрагим вдруг осознал, что сделал хуже лишь себе, ведь теперь, покачивая бедрами, она сама насаживалась на них, все еще продолжая одаривать его самого вниманием, ускорясь в своих действиях, все быстрее двигая языком, пока пухлые губы скользят по всему мужскому органу.       Не выдержав более этой пытки, Паша резко поднялся, от чего в его глазах все смазалось, но он взял себя в руки, а затем и Хюррем, что явно была довольна собой. Притянув ее к себе, он яростно припал к ее груди, пока женская ножка ловко пересекла нужное расстояние, и Хасеки вновь смогла смотреть на него сверху вниз. — Проси. — усевшись на его животе, Хюррем отвела ладонь назад, продолжая дразнить его за своей спиной. — Что? — охрипшим голосом спросил он ее, едва ли не запрокидывая голову. — Проси меня. — Приподнявшись, женщина приставила его головку к своему входу, жаждая продолжения, но и не желая казаться слабее.       Приподняв грудную клетку, Визирь оперся на локти, рассматривая Султаншу хищным взглядом, оценивая, стоит ли. Конечно же… — Прошу тебя, Госпожа моя, прошу…       Резко опустившись, Хюррем практически взвыла от того, как тепло разошлось по ее телу от его слов и собственного действия.       Жизнь вдруг перестала казаться такой серой, коей была до этой ночи. Никаких правил, традиций и обязанности удовлетворить человека напротив, независимо от собственного состояния. Лишь сжигающая их тела страсть, агония разума, что пытался до них достучаться, но проще было свалить все на вино, что давно прервало свое действие, стоило им перейти к активным действиям. Ибрагим одаривал ее таким взглядом, будто она была его божеством, его религией, а сама же Хюррем казалась ему такой властной ранее, но почему-то во всем этом он увидел простую женщину, что хотела оказаться в сильных руках, почувствовать себя маленькой, беззащитной, желанной.       Капельки пота, что стекали по их телам, будто драгоценные камни, блестели в свете огня, пока внутри каждого уже пылал самый настоящий пожар, что был неукротим. Выгнув спину, Хасеки стала делать вращающие движения бедрами, от чего Ибрагим почувствовал, как он движется к логическому завершению, но ему этого так не хотелось…       Поэтому, когда они одновременно получили столь необходимую разрядку, Паша не отпустил ее далеко от себя, а лишь вновь припал к ее телу губами, постепенно двигаясь вниз, дабы отплатить ей за невероятнейшую ласку.       Только лишь под утро, когда небо уже окрасилось в привычный цвет, что оказался так схож с глазами Хюррем Султан, Ибрагим отпустил ее, не зная, что их ждет дальше.

***

Три дня спустя

      Паргалы лежал в постели, закрыв глаза, но мысли его все время возвращались к Хюррем Султан. Он не мог успокоиться и заснуть, потому что в его голове крутились воспоминания о ней. Всплывали их общие моменты, годы вражды, страстные прикосновения. Он вспоминал ее глаза, которые сверкали, когда Ибрагим овладевал ей, женские стоны и ее улыбку, коей она наградила его на прощание.       Минуло три дня, но он не мог забыть о той ночи, снова и снова возвращаясь к воспоминаниям. Каждый раз, когда он закрывал глаза, представлял ее лицо, слышал ее голос. Визирь неоднократно просил Сюмбюля позвать ее в его кабинет, но тот всегда возвращался с отрицательным ответом и убирался прочь, не дожидаясь следующих приказов. Были и попытки встретить её у покоев Султана, но дни и ночи теперь там проводила Фирузе, потому Хасеки не было видно поблизости.       Мужчина даже принял решение, что теперь, какие бы отношения их в дальнейшем не связывали, он не станет враждовать против нее, ибо узнал ее совсем другую сторону, какой она может быть, когда им не надо прятаться за своими титулами.       Казалось, что он помешался. Дела государства ушли на второй план, ведь каждый раз, когда он пытался погрузиться в работу, в ушах звенел ее голос, а перед глазами то и дело всплывал лазоревый взгляд.       Утром, стоило ему открыть глаза, ему передали записку от Нигяр.

«Паша, вы в опасности. Отправляйтесь в Мраморный павильон после утренней трапезы»

      Взяв с собой небольшой отряд охраны, Ибрагим отправился прямиком туда, желая узнать, какие сети снова плетут ему его враги.

***

      Нетерпеливо заламывая пальцы, Хюррем начинала нервничать, ибо Айяс Паша, которому она готовила место на посту Великого Визиря, явно задерживался, а Султанше не нравилось, когда опаздывают.       Как опоздал и Ибрагим с тем, чтобы показать свою настоящую сторону…       Вновь подумав о греке, Хасеки тяжело вздохнула, подошла к небольшому оконцу и как-то печально взглянула на ослепительное солнце, что порадовало собой жителей Стамбула в конце зимы. Точно так же, как и Ибрагим согрел ее, когда в жизни были самые суровые морозы. Её даже не мучала совесть, ведь за многие годы она позволила себе выплеснуть всю боль, а каким способом уже не так важно.       Ее мучило лишь то, как правильно поступить теперь, когда они переступили черту, но она уже так близка к победе. — Госпожа, простите, задержался на Совете. — запыхавшись, отчитался Визирь, выуживая что-то из-под кафтана. — Я, наконец, нашел то, что поможет вам в устранении Ибрагима Паши. Хюррем хмыкнула, хоть уголки губ на мгновение и скользнули вниз. Подойдя ближе к Паше, с которым ее разделяла деревянная ширма, женщина прищурилась. — Что это? Почему ты так уверен? — Прочтите, Госпожа.

Самым хищным из зверей является лев. Его приручают — не силой, а умом.

Льва укрощают, соблазняя любимой едой. Потом это становится для зверя привычкой. Его господин держит палку — не только для того, чтобы хищник боялся, но и чтобы защититься самому, если возникнет какая-нибудь опасность.

Никто другой не посмеет кормить этого льва. Давать хищнику пищу может лишь тот, к кому зверь привык.

Львы — это Повелители, месье, а укротители — великие визири, понимаете?

Правитель Османской империи — это лев, и моя задача — воспитывать великого Падишаха, моего Повелителя, воздействуя жезлом истины и правосудия.

Я управляю этой великой империей. Все здесь зависит от моего решения. Даже те приказы, что отдает Великий Повелитель, никогда не будут исполнены без моего одобрения.

      Теперь решение было твердым. Как бы не вырывалась из потаенных мест ее сердца жалость, собственное благополучие и жизни детей были превыше всего. — Значит, Ибрагим Паша посмел поставить себя даже выше самого Султана… — выдыхая слова, Хюррем едва ли обращалась с второму Визирю совета. — Да, Госпожа, осталось лишь найти безопасный для нас всех способ показать эти записи Повелителю, не думаю, что это сойдет ему с рук. — Забери их, — отшвырнув документы на стол, женщина резко дернула головой, будто пергамент был виновен перед ней и не хотелось даже видеть его. — Спрячь в самом безопасном месте, позже сообщишь. — Конечно, Госпожа, — поклонившись, Айяс Паша судорожно собрал пергамент и поспешил к выходу.       Стоило двери захлопнуться, Хюррем взревела, отбрасывая от себя невысокий столик. Собственные ногти впились в бархатную кожу, пока пальцы разминали шею, пытаясь помочь вдохнуть побольше воздуха.       Она дернулась, когда из затемненной ниши показалась знакомая высокая фигура, на элементах одежды которой отражались золотом пламени свечей. Медленной поступью надвигаясь на обескураженную женщину, он ухмылялся, хоть в глазах и не было радости. — Ибрагим? Что ты здесь делаешь? — скрестив руки, стараясь защитить себя, задала ему вопрос Хасеки. — Твои шпионы стали работать лучше?       Опустив взгляд к полу, грех лишь тихо рассмеялся, причесывая густую бороду пальцами. — Хюррем, Хюррем… — покачал он головой. — Я думал, что теперь мы не станем пытаться убить друг друга. — С чего бы вдруг? Для таких изменений нет причин. — гордо вздернула голову Хасеки, отчего один из локонов выпал из прически и приземлился на ее лицо. — Скажи мне, Госпожа, сколько есть версий тебя? Какая из них была со мной в ту ночь?       Расстояние между ними сократилось до невозможности, а рука Паши уже тянулась заправить непослушные волосы за ухо Хюррем, когда вскинула ладонь перед его лицом. — Есть только одна версия Хюррем Султан, других нет, Ибрагим Паша, как и у тебя. Ты зациклился на мне, естественно, ведь тебе удалось коснуться чего-то столь прекрасного, что возвращаться к отребью не охота, но это пройдет и потом ты снова захочешь получить мою голову. — Ты сама себя слышишь? — прижав большой палец руки к указательному и среднему, Паргалы застучал по своему виску. — Судишь меня по себе, не так ли? Ведь ты даже дышать рядом со мной ровно не можешь.       Карие глаза мужчины не отрывались от вздымающей груди женщины, что не могла отвести взгляд от пухлых его губ, что со страстью касались ее тела еще три дня назад. — Отойди! — набравшись сил, Хюррем все же оттолкнула его в плечи, но тут же сильные руки сжались на ее талии. — Я прожил эту жизнь глупцом, — нервно сглотнул слюну Великий Визир. — Все годы, весь опыт перечеркнула одна чертова ночь, я больше не могу причинить тебе вреда, хотя и раньше это давалось мне с трудом, делал просто потому что «надо», но если ты все решила… — Решила! — с вызовом бросила рыжеволосая, не отводя глаз от затягивающего карего омута. — Тогда, — выдохнув, Ибрагим с силой отшвырнул ее от себя. — Убирайся прочь, сделай, что задумала, но никогда, слышишь, никогда не приходи на мою могилу, не лей там слез!       Стоя у самого входа, Хюррем лишь оскалилась: — Не дождешься ни одной моей слезы!       И, кажется, каменные стены заходили ходуном, когда женская рука захлопнула широкую дверь.

***

Три месяца спустя

      Дождь надоедливо окроплял собой Стамбул, над которым нависло серое небо, хоть уже и наступило лето. Жара задерживалась как раз кстати, ведь даже в лесу, где деревья услужливо покрывали землю тенями, было сейчас все равно невыносимо, ибо черные одеяния на женщине было плотны, тянулись шлейфом за ней, пока она пробирались через заросли кустарников. — Все же, — выдохнула Хюррем, — Матракчи выбрал прекрасное место.       Сердце дрогнуло, когда взгляд упал деревянную табличку без каких либо надписей, просто дающую понять, что здесь кто-то нашел свое последнее пристанище. — Ты просил не приходить, — присаживаясь на колени, Хасеки дрожащей рукой прошлась по отсыревшему дереву, не скрывая печальной улыбки. — Я продержалась недолго, теперь готова сказать, что ты во всем был прав, Ибрагим, мы все могли изменить…

Горячая слеза стекла прямо на свежую могилу…