Мой милый Нигель

Всё-таки, он был необычным. Нет, правда, нигде Вы не найдете человека, который произвел бы на Вас такое же впечатление, как Нигель. Те, кто хоть раз общался с ним, долго хранил в своей памяти его образ. Бывают же поистине яркие люди. Люди, про которых можно писать романы с яркими обложками, сочинять оды... Не всегда положительные, безусловно, но ужасно яркие и будоражащие сердце. Саки давно подозревал, что засматривается на этого мальчика не просто так — буквально всё в Нигеле кричало про его неповторимое превосходство. Вот, к примеру, даже манера речи — прокуренный, но вместе с тем мальчишеский, в силу возраста, голос замечательно сочетался с активной жестикуляцией и его трогательной, почти что кукольной, мимикой лица. Стоит ли говорит об акценте, пришедшим, как и сам Нигель, из самой душевной и веселой страны Восточной Европы? Прекрасная Украина, с её широкими полями, косогорами, холмами и степными речками, чьё журчание вклинивалось в душу каждого человека, всегда проявляла очевидный эффект на своих уроженцев. Так и Нигель, который невольно нёс в себе олицетворение силы духа украинского народа, был по-своему прекрасен. Красотой славянская природа мальчика не обделила. Саки, который был бы готов доказывать в Оксфорде теорему, гласящую о красоте его милого друга, не раз разглядывал каждую, пусть даже самую невзрачную, черту его лица. Лицо у Нигеля круглое, с тонким аккуратненьким носиком (безусловно, отличающимся от носа Саки, который в народе было принято называть ястребиным), глаза голубые, как небосвод, и глубокие, как раздольная река Дунай. К слову, о глазах. Саки никогда не видел у кого-либо еще такие глаза. Ему самому было стыдно признать, но он бы хотел сто раз утонуть в их синеве. Ресницы у Нигеля длинные, абсолютно девчачьи (чего бы Саки никогда не сказал в слух — себе дороже), они прикрывали глаза, делая взгляд пронзительнее и откровеннее. Изящный изгиб бровей добавлял лицу детской игривости и одновременно наивности, в чём так же активно принимали участие его маленькие, немного пухлые губы. Весной, по наблюдениям Саки, у Нигеля появлялись веснушки, правда, только на переносице, но в этом тоже определённо был свой шарм. Кожа его была тонкой, очень чувствительной и ранимой. Это Саки усвоил еще с самого детства, когда маленький Нигель, попадая в очередную передрягу, ломал себе какую-то часть тела или зарабатывал порезы, ожоги, ссадины и синяки буквально на пустом месте, однако, из-за "солдатского" характера он даже не хныкал — поднимался и шел играть дальше, полностью игнорируя боль. Волосы Нигеля — пшеница, чьи колоски отдавали солнечным теплом и блеском. Блондинистость была вишенкой на торте в его внешности. Волосы его переливались золотом, стоило попасть туда солнечным лучам. Да даже сам ветер будто бы тоже любил волосы мальчика. В ненастную погоду он тихо играл в его причёске, ни сколько не портя ее. Общая худощавость и низковатость не портило Нигеля, напротив, Саки любил в нем эту особенность. А только ли Саки? Честно говоря, вряд ли бы кто ответил Вам на этот вопрос. Внешность, пусть и ангельская, никогда не смогла бы оттенить характер Нигеля. Его бабуля нередко назвала характер внука "боевым". Нигель был проворным, ловким, целеустремлённым и действительно невыносимым. "Взрывные" замашки мало кто мог терпеть. Будучи любимым ребенком в семье, он не знал слов "нет", "нельзя", "плохо", "больно", "хватит" — в его голове были место только для "да", "можно", "еще", "весело". Был ли Нигель садистом? Спросите лучше у его друга — того, кто видел всё то, что никогда бы не увидел ни под каким предлогом кто-нибудь другой. Саки видел рыдающего Нигеля, захлебывающегося в своих слезах от "очевидной несправедливости этого мира". Саки видел воодушевлённого Нигеля, который после просмотра фильма о ковбоях внезапно решал немедленно собирать вещи и лететь в Америку — вперед к великим открытиям. Саки видел душевного, доброго Нигеля, пересматривающего старые фотографии их дома, который, с его слов, находился где-то во Львове. Саки видел любого Нигеля, но почему-то только на шестнадцатом году своей жизни он смог признаться сам себе в том, что бесповоротно влюблен.