Птичье молоко

      Сопротивляться было бесполезно, но ради приличия и успокоения своей совести Бутхилл все равно попытался вырваться. Едва ли ему причинили бы вред шокеры местной охраны, но удар по его гордости был все же болезненным.       — Т-с-с, — прошипел он, — Я же уже вам говорил, это не оружие, а часть моего тела. Не могу я, милые вы люди, снять это. Не-мо-гу!       На первой линии контроля он итак сдал все, что у него при себе было. Не так много, как он привык, всего-то штук пять пушек. В конце концов, на этот раз на Пенаконию он прибыл не по работе, а чтобы немного отдохнуть. Риск встретить тут кого-то знакомого был невелик, отель располагал к праздности, а перекинуться парой фраз с кем-то, кого он видел первый и последний раз в жизни, было даже приятно. Но все его мечты о парочке спокойных дней разбились о столкновение с еще одним уровнем контроля, который не хотел допускать его никак.       — Дорогие друзья, — от этой фразочки, сказанной его собственным ртом, Бутхилл поморщился, — Прошу, доложите вашему начальству, кто я такой. Я не первый раз в вашем чудном отеле.       Сотрудники охраны перекинулись взглядами и посовещались между собой. Перешептываясь заговорщицки, думая, что рейнджер не услышит их. Но он, конечно, слышал каждое слово. И как они назвали его «гребаным роботом», и как обсуждали, что хорошо бы выставить его в открытый космос. К счастью, оценив реальную опасность, они все же приняли верное решение — доложить господину Воскресенью.       В этом кабинете Бутхилл уже был. И сидел на этом же самом диване. Освещение в тот раз было другим. Тогда лампы, имитирующие дневной свет, горели ярко, почти заставляя забыть о том, что в этом месте мало чего есть настоящего. Сейчас же мрак был разбавлен лишь фиолетовой подсветкой по периметру комнаты и тускло светящимся монитором в режиме ожидания на рабочем столе.       Воскресенье был сонным. Его обычно идеальная прическа выглядела растрепано и даже одно крыло как будто бы помялось. Его домашняя одежда мало отличалась в своей целомудренности от парадного костюма. Разве что слоев меньше, ткань тоньше — сейчас на нем была темная атласная пижама из длинных брюк и рубашки с неглубоким вырезом. На лице даже остался след от подушки, но потешаться над этим стал бы только самоубийца, потому как галовианец явно был недоволен поводом, по которому его выдернули из теплой кровати.       — Можете идти, — обратился он к подчиненным. Те кивнули в ответ и удалились поскорее, только бы не попасть самим под горячую руку.       — А ты, — Воскресенье подошел ближе к гостю и взял того пальцами за подбородок, заглядывая в глаза, — Будь добр объяснить, почему меня беспокоят в личное время именно из-за твоего появления?       Бутхилл улыбнулся в своей привычной акульей манере и снял шляпу, откидывая её в сторону. Его механическое тело, которым он обычно гордо светил, было непривычно скрыто под одеждой.       — Я всего-лишь хотел отдохнуть, как обычный гость. А твои милые песики накинулись на меня. Но я вот такой вот, — необычные для него бомбер и футболка полетели на пол, — Это мое тело. Я не могу «снять» оружие. Разобрать это не так-то просто.       — Почему я не верю тебе? Ах да, ты же убийца. Работаешь на тех, кто больше заплатит. Как я могу быть уверен в том, что ты не устроил охоту в моих владениях?       Несмотря на разницу в росте, весьма значительную, Воскресенье сейчас смотрел на рейнджера сверху вниз. Бутхилл снова уселся на безупречно белом диванчике, смотрясь на на нем так же уместно, как гвоздь, торчащий из нежной пироженки макарон.       — Не верь. Но я так-то тоже живой. Пусть и не совсем человек. Я хотел отдохнуть. Просто отдохнуть.       Планшет на столе засветился ярче от прикосновения. Нахмурившись, Воскресенье пробивал информацию. Смотрел записи с камер. Пробежался глазами по документам. Со сном у него итак нередко были проблемы. Спать для отдыха на Пенаконии гораздо труднее, чем погружаться в увлекательные грезы. Свет снизу искажал его черты, делая их почти зловещими.       — Я забронировал номер люкс для тебя. И любые развлечение на ближайшие двое суток за счет отеля. В качестве извинений. Так пойдет?       Бутхилл уже закинул свои длинные ноги на низкую спинку диванчика, разваливались по-хозяйски и наблюдая за Воскресеньем. Уходить в номер, пусть и люкс, ему не хотелось совсем.       — Или можешь остаться.       Воскресенье будто читал мысли. Нет. Он действительно был на это способен, но собственные моральные принципы не позволяли пользоваться этим слишком часто. К тому же, от телепатии болела голова. Но в разуме Бутхилла он не увидел ничего опасного, хотя мысли того были хаотичными. Но помимо последних событий, Воскресенье увидел яркую вспышку, картинку, которая горячей волной прокатилась по телу до самого паха. В глубине души ему самому хотелось чего-то такого. Еще с той, первой встречи. Но признать в этом самому себе до этого момента казалось невозможным.       — Ч-что? — Бутхилл подскочил на ноги и посмотрел на галовианца, ища подвох, — В смысле остаться? Прямо тут?!       Воскресенье кивнул и сделал уверенный шаг навстречу. Его ладони легли на холодные металлические плечи. Что-то Бутхиллу в этом казалось совсем уж странным. Только что ангелочек чуть не выпроводил его куда подальше, а тут такие изменения?       — Погоди, стой. Что происходит?       Рейнджер осторожно обхватил руками узкую талию, жалея, что все же не поставил тот модуль, чтобы почувствовать тепло живого тела. Но в голове непривычно мутилось от спешно развивающегося происходящего. Обычно Бутхилл только флиртовал и отпускал сальные шуточки, вроде той, с конфетами, но до дела не доходило. Сколько бы ни было у него пошлых мыслей, физического возбуждения почувствовать он не мог.       — Они правда назвали тебя гребаным роботом?       Убирая черно-белую лохматую челку, Воскресенье коснулся пальцами бледной щеки. Покраснеть Бутхилл тоже не мог, в его теле все регулировалось, но в голове почти что взрывались фейерверки. Он подумал вдруг, что даже если Воскресенье убьет его, это того точно стоило.       — Ага. Да меня как только не называют, — Бутхилл грустно усмехнулся, — Я привык.       — Мне очень жаль.       Искренне Воскресенье говорил редко, но сейчас был как раз такой случай. Касание только усилило эмпатическую связь. Обычно ему не нравилось проживать чужие эмоции, но сейчас и боль, и та вспышка желания вызвали в нем такой отклик, что сопротивляться не то чтобы было трудно, но в этом попросту не было смысла. Воскресенье вдруг осознал, что все его раздражение до того было лишь потому, что Бутхилл со своей непосредственностью имел то, чего у галовианца не было. Дух свободы. Совершенно удивительный для человека, запертого в искусственном теле.       — Фу, — вдруг скривился Бутхилл, — Не хочу, чтобы ты меня жалел. Это не делаем меня слабее. Лучше уж поцелуй.       Он сказал это в шутку, но вот Воскресенье воспринял все всерьез. Ему пришлось встать на носочки, чтобы нормально дотянуться до губ Бутхилла. Они тоже были непривычно холодными, но мягкими, с привкусом сладкой жвачки. От тепла Воскресенья рейнджер совсем начал плавиться. Так легко забыть, как это бывает, когда кто-то целует вот так. Сначала просто прижимаясь губами к губами, а потом, почувствовав ответ, углубляя поцелуй, лаская языком и даже прикусывая зубами.       — Твою милашку, ангелочек, никогда бы не поверил, что ты так целуешься.       Воскресенье дышал тяжело и дергал крылом, прижимаясь к металлическому телу. У Бутхилла дыхание регулировалось, сердце не стучало в ушах, но он бережно обхватил галовианца руками и приподнял. Обхватив рейнджера за шею руками и за торс ногами, Воскресенье доверился, разрешая унести себя в свою же спальню. А Бутхилл подумал, что за еще одни такой поцелуй был бы готов всю жизнь носить галовианца на руках. Что за чары у этих пернатых?       Огромная круглая кровать была завалена многочисленными подушками. Одеяла находились в беспорядке. Не удивительно. Сначала Воскресенье долго пытался уснуть, после не выдержал, приняв снотворное, а потом ему пришлось вставать по срочному делу, с трудом отрывая себя от кровати. Но сейчас было уж точно не до сна. Бутхилл положил его на кровать осторожно, как большую драгоценность. От тяжести металлического тела же матрас ощутимо прогнулся.       Бутхилл, кажется, и сам не очень-то осознавал, как обращаться с телом-оружием в совсем другой обстановке. Тут следовало бы быть куда более нежным, но недостаток собственного опыта сказывался. К счастью, долго думать и тонуть в трясине неловкости ему не пришлось, потому что Воскресенье утянул его в еще один требовательный долгий поцелуй. И в какой-то момент Бутхиллу начало казаться, что он сам что-то чувствует.       — Странно, — оторвался он от горячих губ, — Будто бы какой-то сбой.       Постучав себя по голове, что, как известно, было традиционным не самым эффективным способом ремонта, но не заметив никаких изменений, он активировал мысленным импульсом внутреннюю диагностику. Она ничего не показала. Все системы в норме.       — Доверишься мне?       Воскресенье провел ладонью по бледной щеке Бутхилла и коснулся пальцем его лба.       — Это не очень то легко, но я попытаюсь передавать тебе свои ощущения. У тебя человеческий мозг, так что все должно сработать. Разумеется, если ты сам хочешь.       — Ну, давай попробуем, — привычная улыбка вернулась на лицо Бутхилла и тот приготовился к этому странному эксперименту. Риск отзывался в мозгу приятной щекоткой.       Сначала он почувствовал тепло. Обычно холод и жара мало его беспокоили, тело отлично справлялась с терморегуляцией. Но это было тепло другого рода. Человеческое живое тепло. Воскресенье убрал палец, убедившись, что установил контакт, и откинулся на подушки. Бутхилл осмотрел себя — все те же механические части. Но тут он почувствовал нечто.       — А-а-а, о! — единственный комментарий, который он смог выдать по этому поводу. Ему передалось ощущение от возбуждения Воскресенья. Это было непривычно, но будоражаще приятно. Бутхилл понимал, что это не по-настоящему для него и с собой он сделать ничего не сможет, у него даже приспособленных для этого частей-имитаций не было. Но вот мысль, что это ощущение можно усилить, лаская партнера, пришла как нельзя кстати. Может, он и не был самым сообразительным парнем на свете, но ориентироваться в необычной ситуации умел.       Пуговицы и атласная ткань выскальзывали из металлических пальцев. Не особо церемонясь, Бутхилл просто разорвал рубашку пижамы, обнажая тело Воскресенья. Даже в этом тусклом розово-фиолетовом свете оно выглядело как произведение искусства, больше напоминающее мрамор, чем горячую живую плоть. В глазах Бутхилла так точно. Мышц у Воскресенья было не очень-то много, зато талия была ненамного шире, чем у сестры. Ребра выступали ровно настолько, чтобы это не выглядело болезненно. Соски были бледными и маленькими, но Бутхилл начал изучать реакцию именно с них. От прикосновений холодных пальцев они затвердели и Воскресенье издал сдержанный стон.       — Можешь делать, что хочешь. Просто попробуй. То, что хотел бы сам, — тихо направлял Воскресенье.       “Что хотел бы сам?” Бутхилл задумался. Его собственные желания, сокровенные грязные мысли и фантазии, были довольно примитивными, выращенными на дешевом анимированном порно. Он представлял только, что одно надо вставить в другое. И потом, наверное, должно быть хорошо. Точно рейнджер уже и не помнил. Действовать он решил по наитию. Тело Воскресенья явно хорошо отзывалось на прикосновения.       — Ты такой красивый, — Бутхилл случайно сказал это вслух, хотя планировал оставить при себе. Но Воскресенье в любом случае прочитал бы сейчас его мысли. Галовианцу явно нравилось, когда им восхищались. Он улыбнулся, проводя пальцами по длинным светлым волосам рейнджера. Но это была совсем не ласка. Намотав пряди на кулак, он притянул Бутхилла к себе, впиваясь зубами в его губу.       — Ты же знаешь, что я могу залезть еще глубже к тебе в голову и убедить тебя в том, что ты будешь служить мне? — ласково проворковал Воскреснье, оторвавшись наконец от чужих губ.       Бутхилл нервно сглотнул, но системы тут же начали стабилизировать его состояние. Воскресенье был страшным и притягательным, как прыжок в пропасть. Никогда не узнаешь этих ощущений, пока не сорвешься вниз. Но пока его еще держал страховочный трос, хотя он принял решение сделать шаг. Даже если Воскресенье и блефовал, тот, кто мог читать мысли уже по умолчанию был опасным. Это и возбуждало.       — Пока я просто хочу тебя, но… я… не       Слова не хотели складываться в предложения. Выговорить такое простое “я не знаю, что делать” было слишком тяжело. Почти как признать поражение, хотя победителей и проигравших в этой постельной игре быть не должно. Воскресенье не стал хмуриться, тяжело вздыхать или закатывать глаз. Он сел на кровати и обхватил лицо Бутхилла своими горячими ладонями, заглядывая тому прямо в глаза.       — Я бы трахнул тебя, но вот проблема, твое тело для этого не предусмотрено. Включай мозги, ковбой. Рот тебе нужен не только, чтобы говорить.       Рот, конечно. Бутхилл провел языком по губе, ощущая солоноватый вкус крови от укуса. Даже органическая часть его тела работала иначе, быстро запуская процесс регенерации. От того этот вкус был странным, непривычным, но не отдавал слабостью. Воскресенье снова откинулся на подушки и сам стянул пижамные штаны, обнажая стройные бедра и возбужденный член. Капельку смазки на головке члена отчаянно хотелось попробовать на вкус. Да зачем вообще думать? Бутхилл наклонился и провел языком, слизывая все. Яркого вкуса он не ощутил, но волна непривычного физического ощущения прошлась по нему электрическим разрядом. Язык скользил по нежной коже члена Воскресенья еще и еще. Рейнджер ориентировался на собственные ощущения, выбирая силу и направление. Обхватив губами головку, Бутхилл продолжал двигать языком, выписывая круги и восьмерки. У Воскресенья не было вкуса и какого-то особого ощутимого запаха. На его коже не было изъянов. Он казался более ненастоящим, чем киборг нависающий над ним и усердно учащийся делать минет.       Выходило и правда неплохо. Воскресенье тяжело дышал, его крылья то и дело вздрагивали, а руки сжимали одеяло. Полностью отдаваться ощущениям у него не выходило, нужно было контролировать передачу ощущений. Обычно во время подобных ласк он задерживал дыхание. Так оргазм был быстрее и ярче. Не приходилось терпеть слишком долго грязную возню. Секс ему нравился, но пот, слюна и сперма — не очень. Сейчас же, не имея возможности дойти до вершины удовольствия быстро, приходилось концентрироваться лучше. Ощущения от языка, губ и рта Бутхилла отличались от того, что обычно испытывал Воскренье с другими партнерами. Где-то они были неловкими, смазанными, но температура тела, более низкая, создавала особенный эффект. Воскресенье и сам не заметил, как стал задерживать дыхание, усиливая эффект. Оргазм накрыл его быстро, резко. Едва успев, сохранить ментальную связь, галовианец зарылся пальцами в волосы Бутхилла, чтобы не потерять контроль и передать ощущения в полной мере.       Система заботливо вывела на глазной чип Бутхилла предупреждение о критическом уровне стрессовой нагрузки, но его это не волновало вообще, потому что он переживал что-то, что было похоже на лучшее чувство в мире. Лучше точного выстрела в цель и хорошей оплаты за работу. Лучше красивого заката над прериями и гонками в открытом космосе. Это было все и сразу. Эта волна накрыла его с головой и утянула в открытое море.       — Мне показалось, что я умер, воскрес, снова умер, переродился, — наконец хрипло выдавил Бутхилл, придя в себя и лежа среди подушек и смятых простыней.       Совершенное тело быстро его стабилизировало, но отголоски приятной расслабленной неги, которую чувствовал Воскресенье, все еще продолжали отзываться. Металлические пальцы уже не были такими холодными. Осторожное касание, очерчивающее изгиб тела галовианца, лежащего на боку и опирающегося на руку, было приятным. Бутхилл продолжал исследовать. От прикосновения крыло дернулось. Воскресенье и без слов понял, что любовнику попросту интересно, а спросить он стесняется. и развернул его полностью, показывая чистые острые перышки. Бутхилл придвинулся ближе и уткнулся носом, потираясь, как котенок. Ему и этого то всего было уже много, но он явно хотел продолжения. Осмелел. Его руки гладили спину Воскресенья, спускаясь ниже, несильно сжимая округлые ягодицы и дразняще проводя между ними.       — Можешь сделать это, но связь придется разорвать, — шепотом сказал Воскресенье совершенно серьезным тоном.       — Ну что же, возможность любить тебя, — его синтезатор речи все еще не пропускал простое и лаконичное “трахнуть”, — стоит того.       Без этого тепла и чувствительности стало пусто, но Бутхилл собрался с мыслями. У него все еще было почти человеческое лицо. Уткнуться носом в пульсирующую вену на тонкой шее сейчас было верхом блаженства, как найти родник в пустыне. Хоть ощущать по-человечески тактильно Бутхилл прикосновения не мог, он отлично понимал, как и куда двигаются его руки, дразня внутреннюю поверхность бедер, едва задевая мошонку, оглаживая низ живота. Он привык к трению металла о металл, но теперь учился касаться совсем иначе, бережно, но возбуждающе, отслеживая реакцию — от вздрогнувших ресниц до вновь твердеющих бусин сосков.       Воскресенье вдруг резко оказался сверху, сжимая коленями металлические бока. Нимб, окрашенный потусторонним розово-фиолетовым светом, делал его похожим на зловещее божество. Бутхилл любовался, не различая, где его собственное восхищение, а где последствия вторжения в сознание. К такому он был куда более устойчив, чем люди, обычно падающие в обморок. Для него же все происходящее было прекрасным сном. И никакого мира грез не надо. Такое ему и не снилось.       Кровь снова начала приливать к члену Воскресенья. Бутхилл приподнялся, так, чтобы оба они сидели. Следы спермы все еще оставались на животе галовианца, на темным простынях, на подбородке Бутхилла. Такое хрупкое органическое тело рейнджеру одновременно хотелось закрыть собой от жестокого мира и сжимать так, чтобы оставались синяки. От некоторых его чуть более настойчивых прикосновений на безупречной коже Воскресенья уже оставались следы и это выглядело завораживающе.       — Я все еще могу убить тебя в любой момент, — глаза Воскресенья блеснули в полумраке зловеще, как у кошки, — В твоих интересах сделать мне приятно.       Пальцем Бутхилл ласкал вход, все больше дразня Воскресенье, но не давая ему насадиться. Смазки явно не хватало сейчас. Бутхилл вспомнил чертово “Птичье молоко” в самый неподходящий момент и издал хриплый смешок, который не смог сдержать.       — Что смешного? — Воскресенье взял его за горло, там, где металл соединялся с кожей.       — Подумал, что теперь знаю, как добывают молоко у птиц.       — Клянусь, если бы мы не зашли так далеко, я бы уже тебя прикончил. И все же Воскресенье улыбнулся.