Предложение, от которого не отказываются

* — Неужели этот «должник» и правда так неуловим? — Ага. Очевидцы говорят, у него Анемо Глаз бога. Летать, может, не летает, но скачет, что твоя лягушка с болот. Чжунли, закончивший поливать цветы, задумчиво потер подбородок. Конец зимы, всегда дружелюбной к горожанам зимы, в Лиюэ означал теплый ветер с моря и запах йода, обуявший квартиру. То была их вторая зима вместе. Первая — в качестве возлюбленных. Это слово приятно скатывалось с языка Чжунли, и он улыбался, и весь мир впервые за долгие шесть тысячелетий бывшему Архонту напоминал книгу, распростертую перед ребенком. Ветер полоскал шепот корабельных мачт, крики рыбаков. Под окнами резвились дети, порой останавливавшиеся, чтобы поглазеть на расползающийся алым закат. Вдалеке шкворчала сковородка: аромат риса с овощами. Чайльд внезапно потряс перед ним отполированным клинком. — Сяньшен? Чжунли, ау-у! Царица милостивая, где тряпка?! Однако, как и в любой идеалистической картине мира, во всяком спектакле или цирковом выступлении, была у них, скрытая за портьерами наивной любви… проблема. Одна. «Ладно, может, не одна», — закатило глаза подсознание. По правде, он не считал, но конкретно эту игнорировать было сложно. У проблемы был голос матери Аякса, ее волосы, ее наставления и заключался он в многовековой мудрости Снежной, постигали которую тамошние крестьяне и крестьянки, солдаты, моряки, торговцы, доярки, попрошайки, политики — и даже Аякс. Не мог постичь разве что Гео Архонт. Мудрость оказалась крепче камня. Аякс сказал: «близость до свадьбы у нас… не принята» — и аккуратно отодвинул лицо Чжунли от своего. Потом, конечно, объяснил, потом — ограничился тоненьким поцелуем в уголок губы. Дыхания обоих пахли сливовым вином: они возвращались с ужина в «Синьюэ», остановились на узкой безлюдной улочке, наполовину скрывшейся в синеватом сумраке. «Быть романтичным — значит уметь правильно подобрать атмосферу», вспомнил Чжунли какую-то книгу. Кажется, Ин Эр над ней и хохотала: «что за советы для девственников?». «На это даже бордельная девица не клюнет». Там, на узкой безлюдной улочке, спустя месяц после примирения Чжунли поцеловал Тарталью. Предвестник ответил с умением никогда не целовавшегося юноши. Стоило пальцам Чжунли тронуть светлую кожу, ощупать пресс, тазовые кости, чуть погладить, а губам — найти сонную артерию, прозвучало треклятое. «Не принято». Именно там, на узкой безлюдной улочке, Гео Архонту, что метал исполинские копья с неба, впервые отказали. Чжунли отступил. Кивнул, словно понял. На самом деле — едва ли. Еще позже у них были долгие ночи в квартире Чжунли, на песчаных побережьях теплого океана, в Заоблачном пределе, на дворе «Ваншу», в мондштадтском ущелье и даже Разломе, но всякий раз Тарталья засыпал на его плече. И говорил, воспитанный принципами: — Чжунли, тебе что, голову напекло? Блин, ну куда ты еще льешь?! Лейка для цветов, свесившись с его ослабевших рук, поливала пол. Чжунли, думавший о «проблеме», нашел себя стоящим в собственной квартире. Аякс сидел перед ним на коленях, елозя тряпкой по луже. Тряпка уже потемнела, потому что проблема… требовала долгих рассуждений. «Итак», решил Чжунли, «С проблемой надо что-то делать». Тарталья уставился на него с возмущением — судя по всему, сказал он это вслух. Клинок, которым Предвестник вот уже неделю охотился на «должника», валялся на золотоузорных простынях. — А что тут сделаешь? Бери другую тряпку, помогай вытирать. На полу у нас цветы не растут, это тебе на будущее. И именно в процессе внепланового мытья полов Гео Архонт пришел к единственному возможному в этой ситуации решению. «Значит, пора жениться». * Как и многие вещи в замысловатой человеческой жизни, свадьба оказалась из категории вещей «проще сказать, чем сделать». Проблемы у Архонта возникли еще на первом этапе. Кажется, к свадьбе должно привести «предложение». Низменные, какие-то драконьи инстинкты в мозгу Чжунли закричали об агатах, изумрудах, нефрите, убитых в честь избранника разбойниках, о горах золота и крови. Вскоре пришлось отказаться. Может, Тарталья и оценил бы, но… Они же люди цивилизации? Знания собственной культуры напомнили о палочках. План созрел, как летняя пшеница на полях. Он купил их после работы: лучшие, какие только смог найти, бамбуковые, обработанные дорогим черным лаком и расписанные тончайшим слоем жидкого золота — дракон и феникс, «символы молодоженов». К ним прилагалась резная подарочная коробочка. Снаружи — цуйхуа, внутри — свадебно-алый бархат. План рассыпался, как горсть муки, когда Тарталья ничего не понял. На сей раз они ужинали в «Народном выборе». Предвестник горячо поблагодарил Чжунли за подарок, погладил костяшки сквозь перчатку, еще раз поблагодарил и отложил предложение руки и сердца вбок от тарелки. Звук разбившегося сердца Архонта услышал, кажется, сам шеф-повар Мао. Уже через минуту подскочившая с «Нефритовыми мешочками» Сянлин удивленно вытаращилась на палочки. Глянула на болтающего Тарталью, на сникшего Чжунли, еще раз на палочки — и так же удивленно, вручив блюдо, ретировалась. Через неделю Чжунли подумал: хорошо, что Аякс ничего не понял. «Это моя вина. Я рассказал ему о всякой традиции Лиюэ, но не об этой». «Предложения так не делают». Все, что ему оставалось — погрузиться в глубочайшие, как Первозданное море, исследования первопричин свадеб и любви между людьми. * Свои исследования он начал почти сразу, решив расспросить «знающих» людей. У Паромщицы был муж, что работал на верфи. У травника Гуя из хижины «Бубу» — жена. Для подготовительного этапа двое опрошенных — более чем. В понедельник Чжунли, как и обычно, пришел на работу в бюро. Шанс расспросить Паромщицу выпал, когда он ждал, пока закипит на печке травяной бальзам для промытия мертвеца перед похоронами. Девушка светло ему улыбнулась. Покачала головой. — Свадьба — лишь один из обрядов перехода, человеческая трансгрессия, ритуал. — сказала она, — Лично я, стоя под венцом, ничего особенного не почувствовала, однако могу понять, почему некоторым это так важно. Вы ведь знаете, господин Чжунли. Смерть — тоже обряд перехода. Во вторник Чжунли отправился в хижину «Бубу», волоча под мышкой длинные стебли «конского хвоста». Иногда, прогуливаясь за городом, он собирал травы для похоронного бюро и оставлял излишек для лекарей. Отдавал просто так, даже моры не брал. Гуй рассыпался перед ним в благодарностях. Пока срезал лиловатые лапки растения, рассуждал о жене, любви, быте и человеческих отношениях. Чжунли слушал, помогая обрабатывать стебли. С точки зрения травника, после свадьбы он ощутил это втройне — лечебную силу любви, действующую на самую темную душу лучше любого отвара или проповеди. В среду ноги сами привели Чжунли на террасу Юйцзин. У столика с какими-то безделушками и фарфоровым сервизом, любуясь глазурными лилиями, стояла Владыка Песен и Скитаний. Сейчас — просто мадам Пин. Она обернулась, и утреннее солнце нежно осветило морщины на ее лице. — А, старый друг, — улыбаясь, поклонилась Пин. — Вижу, опять не без дилеммы. Они сели у края террасы, откуда открывался вид на весь город. Перламутровая вода блестела под лучами. Высокие пушистые «барашки» бились о сваи, и Чжунли смотрел на них, держа пиалу с терпко пахнущим чаем. Чжунли думал: удивительно, как в любимых руках способен угомониться даже самый жестокий шторм. * Чайльд все ближе подбирался к «должнику», сочувствие которому в Чжунли сменялось восхищением природой. На выходных выдалась чрезвычайно приятная погода. Они, прихватив хлеб и разбавленное водой вино, вышли из гавани на рассвете, прошли желто-зеленые каменистые равнины, нагорья, погуляли по берегу, засыпанному серой галькой и розоватыми ракушками, и к полудню дошли до постоялого двора «Ваншу». Там Тарталья заплатил за комнату. Самую дорогую. Верр Голдет, уже привыкшая к ним, посоветовала новинку от Янь Сяо — Лунный пирог, «почти как в Мондштадте, если не лучше». Отобедав Лунным пирогом и тофу с перцем, осмотрели окрестности. Над головой стрекотали птицы. Чжунли собирал шелковицу, когда из редкой березовой рощицы раздалось: — Есть! Есть! — отдаленно скандировал Чайльд, — Я же говорил, этот приблуда был здесь! Из рощицы запахло свежей водой. Через минуту Чжунли, собравший уже солидный букет ароматных цветов, нашел Тарталью. Тот призвал Гидро-клинки и теперь, напрягшись, ходил вокруг следов, как уловившая след ищейка. Трава была кое-где примята, и явно не Предвестником. Недалеко чернели следы костра: сажа и угольки. Тарталья поднял на него глаза, косо улыбнувшись: — Это что, букет мне? — Нет, это мертвецам. Сделаю потом масло. Ты уверен, что это его следы? — Пф, — Чайльд фыркнул. — Веник мне зажал, понятно. Следы его, могу поклясться, посмотри на отпечаток подошвы. Вот же ж… — Крестьяне пасут здесь лошадей, — осмотрев местность, заключил Чжунли. — Те притоптали следы. — Вижу. Что за непруха! Чжунли посмотрел вдаль, на просторный уголок суши, облизываемой водами Бишуй. В лицо били прохлада и запахи цветущих трав. Он попытался ободрить Предвестника: — Зато теперь мы знаем, что он все еще в Лиюэ. Следы сравнительно свежие. — Да… Правда, такое чувство, будто он повернул обратно в город. Вон там, у валуна, видишь? Он вильнул резко вбок. А сзади двора та же подошва, только уже в направлении гавани. Он что-то забыл? — Забыл, что занимал у Фатуи денег и решил вернуть? — улыбнулся Чжунли. Тарталья смерил его нечитаемым взглядом. Несколько мгновений он молчал, а потом прикрыл смешок кулаком. Тратить выходные, пусть и проведенные с Чайльдом, на какого-то «приблуду» Чжунли до зубного скрежета не хотелось. — Знаешь, что… — Чайльд тоже глянул на воду. — В пизду его. — Не ругайся. — А что делать, если других слов нет! Пусть бежит, сколько хочет: все равно ноги обломаю. Хоть в Лиюэ, хоть в Мондштадте. Пошли купаться, пока погодка шепчет. — Вода еще холодная, — удивленно ответил Архонт. Прикрыл глаза: — Купание сейчас чревато не только простудой, но и спазмом сосудов, аритмией, обморожением и судорогами. Аякс… Аякс! Погоди, я присмотрю, чтобы ты не утонул. Уже на моменте «чревато не только простудой» Аякс дал деру в направлении реки. * На исходе дня «Ваншу», увенчанный желтой кроной, возвышался на горизонте, как исдохший, поверженный богами гигант. Сколько таких гигантов пронзили мораксовы копья — не сосчитать. Да, откровенно говоря, и не хотелось. На небо разноцветными слоями наплывал закат. Медленно падающее за край солнце угасало, но отчего-то тратило последние перед ночью силы на то, чтобы запутать лучи в волосах Чайльда, тронуть веснушки на крепких плечах, посчитать ребра, родинки и коричневато-белесые шрамы. Длинные, короткие, шрамы от швов Дотторе, от оружия. Выпуклые, плоские, шрамы из детства и шрамы из битв, в которых могли бы проиграть слабые Демонические боги, но не проиграл Одиннадцатый Предвестник. В воде тот резвился добрый час. Чжунли сидел на берегу, смотря, как реки касаются носки туфель — купаться сам не полез, но Предвестника останавливать не стал. Запах нежно-розовой, словно мякоть первой малины, шелковицы щекотал в носу. С приходом сумерек Чайльд еще нырял — отсветы рыжих волос навевали о снежнийских мавках, если бы вместо хвоста у утопленниц были тренированные мужские ноги. Еще через полчаса Чайльд вылез. К груди он прижимал скользкую горсть речных мидий. Наспех оделся, вскрыл панцири, промыл от песка и ила, срезал «ножки», развел костер и открытыми стал жарить. Морепродукты Чжунли все еще не любил, но ради Тартальи не побрезговал. Тот уверял — «ну они же не из моря, сам видел!» После ужина они, будто двое бродяг, обошедших свет: от полярных тундр Снежной и до чумных пустынь Сумеру, улеглись на землю — стали рассматривать звезды. Соцветия звезд расплескались по небу, как молочные пятна. Полумесяц витал в непроницаемой мгле. Аякс всматривался в ночные облака, ему хотелось верить, что, пришлые с севера, они расскажут, как дела у его семьи. «Выучила ли Тоня иероглифы Лиюэ, она ведь так хотела?» «Дошла ли до Антона та энциклопедия?» «Понравился ли Тевкру новый Одноглазик?» «Болит ли у отца голова?» «Мать… она говорила, что главное счастье для нее — что я жив». На него, не отрываясь, смотрели уже минуты три. Почувствовав это, Тарталья повернул голову. Глаза Архонта в синеве светились оранжевым, как шкурка пузырина или кор ляпис под нависшей скалой. Чайльд смущенно улыбнулся: — Ты же помнишь, сяньшен. До свадьбы неприлично. — Неприлично просто смотреть? — Уф… Ты смотришь так, что еще секунда, и надежды моей матери на мою воспитанность безвозвратно порушатся. Я же тоже не железный. Но это то, как меня воспитали. — Я понял, — спокойно ответил Чжунли. Перевел взгляд вверх, — Небо в Лиюэ особенно красиво, тебе не кажется? В древности народ Властелина Камня считал, будто до его рождения мир был подобен яйцу, и не было еще ни добра, ни зла. Были лишь скорлупа, белок и желток, и где-то там, зародившийся неоперенным цыпленком, возник их Архонт… Чжунли вновь пустился в пространственные легенды. Тарталья облегченно выдохнул. Сжал бедра. Возбуждение было вязким, навязчивым, как кружащиеся над головой цицины, и тянуло ему между ног. Полежав еще немного, вскоре они вернулись в номер «Ваншу». * Потребовалось не так много времени, чтобы Чжунли узнал: иноземные предрассудки о «близости» не распространяются дальше секса. Против ночных объятий Чайльд никогда не возражал. Порой сам жался ближе. Он клал голову на угольную грудь Архонта, испещренную золотой аортой под кожей, и так засыпал. Заснул и сейчас. Чжунли слушал волнования листвы, дыхание спящего Чайльда, а затем утонул во снах сам. Снились Архонту заснеженные долины, белые, как зимнее солнце. * Если бы желание Чжунли возвопить о принадлежности Аякса к его семье было обусловлено лишь зовом плоти, он бы без раздумий проклял сам себя. Секс — приятное дополнение, расслабление мышц, но не более. Скоро мифы древних о Золотом боге, рожденном из яйца, сменились на другие. После Войны Архонтов люди, еще мыслившие категориями тела, насилия и жестокости, решили, будто для крепкого фундамента будущего Лиюэ нужны жертвы. Так породилась целая система. Мораксу, что разбирался с последствиями уничтожений и кармы, было невдомек о глупостях людей. Ему жертвовали девушек, юнош. Умертвляли у гранитных ног статуи наложниц и плененных воинов, прося благословления — излечить недуг, открыть лавку, отомстить врагу, разбогатеть, полюбить. Когда из кровавой земли возле статуй стали цвести сорняки, Моракс явился — и уничтожил предрассудки варваров, сыпавшихся ему за ворот, как костяные иголочки. В общем говоря, проблем с «зовом плоти» он никогда не испытывал. С компанией, вроде бы, тоже. Шесть тысяч лет прошли под эгидой «Архонт всегда получает то, что хочет» — пока Тарталья накануне Праздника морских фонарей не напал на след в гавани. Он уходил засветло, чтобы командовать агентами, что скользили в украшенных переулках, устанавливал слежку, убирал пособников — лишал жертву поддержки, но аккуратно. Привела же Селестия Чжунли идею — сделать предложение в главный день Праздника. В этом году чествовали Босациуса. Днем они с Сяо посетили Разлом, чтобы возложить букет цинсинь. Зев Разлома, глубокая воронка к древней цивилизации, чернел в долине. Чжунли опустил обратно в вагонетку редкий вид камня и сказал: — Сегодня вечером я намерен сделать Аяксу предложение по традициям Снежной. И двинулся дальше. Сяо остался позади, озадаченно моргающий. Чжунли уже подошел к началу Разлома, когда Якса опомнился. — По традициям Снежной? Вы собираетесь на север? — Думаю, пока это лишнее. Аякс говорил, что сватовство к родителям у них… несколько устарело. — Тогда… кольцо? Чжунли скосил на него хитрый взгляд, под ресницами искрило желтым. — Этим я уже обеспокоился. Я принес в дом «Минсин» лучший кор ляпис, что видел со времен Катаклизма, и на обратном пути должен буду забрать кольцо. Будем надеяться, Аякс оценит. С Сяо они попрощались вблизи Тяньхэн. Понемногу исчезающий в дымке Адепт вспомнил с ним прошлое, благословил на брак и будто бы, уже чуть размывшись, улыбнулся под маской. Чжунли зашел домой, чтобы переодеться. Аякса в квартире не оказалось, но на приглашение в ресторан, оставленное Чжунли утром, он ответил — нарисовал чьей-то кровью сердце. Понюхав рисунок и убедившись, что кровь не Аякса, Чжунли надел костюм, забрал кольцо, чуть прогулялся по богато украшенному городу, забрел на работу, пожелал Ху Тао счастья — и пришел в ресторан. Кор ляпис жег ему сквозь ткань пиджака. Ресторан, что выбрал Чжунли, примостился на набережной, и к вечеру оказался почти полным. Со всех сторон доносились смех, звон тарелок, качались на вечернем ветру амулеты, гирлянды, лицо охлаждали редкие брызги. Пол из светлого дерева скрипел от каблуков гостей. Люди на улицах собирались в кучки, чтобы застать знаменитые фейерверки Праздника морских фонарей. До прихода Аякса оставалось порядком получаса. До фейерверков — полчаса и минута. Не было в Лиюэ человека, который не уважал бы господина Чжунли, так что администратор ресторана, милая девушка с косичками, помогла ему спланировать вечер. Она принесла свечи, шелковицу в вазе, красно-золотые лепестки: символы любви и почившего Властелина Камня. Когда до прихода Аякса оставалось двадцать минут, Чжунли занервничал. Старейший из Архонтов вдруг почувствовал себя глупым мальчуганом, стал гонять в кармане кольцо. То жгло. Все еще жгло. Когда до прихода Аякса оставалось пять — прямо напротив ресторана что-то взорвалось. Явно не фейерверки, красиво не было. Волна всколыхнула улицу, и пепел, неизвестно откуда взявшийся, осел на накрахмаленных белых скатертях. Гости вскочили с мест, пронзительно визжа и перешептываясь. Кто-то нырнул под стол. Администратор укрылась за стойкой, за ее спиной лопнуло пару бутылок с алкоголем. Чжунли подумал — «кто смеет портить праздник в такой священный день?» «Для Лиюэ или для тебя?» — хихикнуло, отвечая, подсознание. В эту секунду, сделав страшный кульбит в воздухе, на стол перед Архонтом свалился с неба мужчина. На шее качался Анемо Глаз бога. Он свалился, перевернутый; разломал стол, испачкал скатерти кровью, вобрал в тело осколки посуды — и вокруг головы его витала наэлектризованная дымка. Сбоку раздался треск. Чжунли выгнул бровь, повернулся корпусом. Посреди разрушенного ресторана, воткнув для устрашения Электро копье между досок, одетый в черную форму Фатуи и маску, стоял… Чайльд. — Мудак! — крикнул он из-за маски, — Разве ты не знаешь, что тыкать оружием в Глаз порчи чревато взрывом?! Придурок, глянь, что ты наделал! Испортил людям праздник! «Должник», догадался Чжунли. Все сходилось. Анемо Глаз бога, и гавань, и татуировка голой русалки на шее, о которой упоминал Чайльд, и даже… Из руки «должника» торчала кость, открытый перелом. Кого-то из гостей стошнило. Весь пол был в пыли и грязи. Архонт глядел с удивительным спокойствием: разве помешают богам такие мелочи. Мужчина сплюнул кровью, пытаясь подняться. — Л-Лорд… Предвестник… молю дайте… ш-шанс. — Ты знаешь, сука, сколько я за тобой гонялся? — Аякс, — поздоровался Чжунли. Вместо знакомых голубых глаз на него глянули прорези. — Сяньшен, прости, щас вот вообще неподходящее время! — Разве? — он пожал плечами, — Ты же знаешь, спустя годы любое время мне кажется подходящим. Позволь мне. Я ждал этого давно. — Чуть-чуть еще подожди, пожалуйста. Щас я его… — Аякс, я не хочу больше ждать. — Да что ты так уперся! Парочку гостей, как черви после дождя, повылезали из-под столов-укрытий — их привлек их спор. Администратор махала руками: «не надо, господин Чжунли! Щас не время!» Краем глаза заметил движение в толпе, это разволновавшийся Сяо. Вместо музыкантов аккомпанементом стали поскуливания раненого: он держал выпадающую кость. Архонт опустился перед Предвестником на колено. Испачкал брюки пылью, зато гордо держал впереди обручальное кольцо с ограненным золотом кор ляписом. От удивления Аякс поднял на макушку маску. — Аякс, — строго сказал Чжунли, — В этот Праздник морских фонарей. Ты согласен выйти за меня? *