И в вальсе опадающего снега...

Помнишь ли ты, как повстречались мы с тобой? Как одиночество друг друга заполнили своим присутствием? Он никогда не задаст эти вопросы. Потому что не уверен, что они важны, потому что не уверен, что получит ответ. В Снежной холодно. Мороз пробирает под кожу, словно нет слоев теплой одежды, скрытой под плащом. Её Величество Царица видит всё, она заглядывает в души своих детей, подобно морозу, и никакая одежда, никакие маски не помогут скрыться от её взора. Она не любит, когда её дети отвлекаются на мелочи, презирает чувства, которые сама же раньше любила, а цели её туманны и непонятны, ясно лишь одно — она хочет заморозить то, что все вокруг называют «чувства», лишь бы близость не мешала чему-то более великому. И всё же они договорились встретиться в парке, не глядя на условные запреты и лютый мороз. Беседка, чем-то больше похожая на склеп из-за своей белизны и завитков замысловатых из мрамора, укрывалась за заснеженными кустами и деревьями, надёжно скрывала от чужих глаз. Но даже так, Богач заметил его сразу. Доктор сидел внутри, закинув ногу на ногу. Плащ нараспашку, словно на улице не лютый мороз, а лишь приятная прохлада. Маска лежит рядом, утопая в снегу, который Дотторе даже не потрудился стряхнуть. В холодном свете далёкой луны светлые волосы казались почти белыми, а лицо было привычно бледным, на нем ярким пятном виднелся шрам на почти всю левую часть. Скрипящий под ногами снег выдал его присутствие, Дотторе открыл алые глаза, чуть щурясь от света. Под этим взглядом, каким-то отстранённым, даже чуть надменным, всё внутри замирало. Но вместе с отчуждённостью читалось в глазах и что-то ещё, такое странно далёкое Доктору, и всё же так гармонично с ним сочетающееся. — Ты пришёл, — тихо отметил Панталоне, а в воздух с дыханием вырвались облачка пара. Банкир опустился на скамью рядом, разве что до этого снег смел рукой осторожно, Дотторе же даже не пошевелился. — Ты звал. Почему же я должен был отказать? — Ты часто бываешь занят… Забываешь про встречу или опаздываешь. Ответа не следует. Доктор тихо вздыхает, после отводит руку в сторону, как бы приглашая Панталоне в объятья. Возле него тепло. Это не какая-то метафора, не строка из Инадзумского романа. Дотторе, как и он сам, не одарен милостью богов, но собственное изобретение, не без известный глаз порчи, использует часто, даже если надо просто согреться. Возможно поэтому и сидит в плаще нараспашку, а может потому что не было желания или сил застегнуть его нормально. На самом деле Панталоне не слишком его понимал. Дотторе всегда такой. Во всех своих действиях ищет смысл, а если его нет, то нет и этих самых действий… — Ты какой-то очень молчаливый сегодня, монетка, — прервал тишину негромкий голос Дотторе. — Всё хорошо? — А.? Да, да… Просто устал. — Врёшь. Ещё одна особенность Дотторе была в какой-то необычайной способности чувствовать, когда ему говорят неправду. Вот как сейчас, а Банкиру остаётся только вздохнуть тяжело, не отрицая. — Меня тревожит то задание, на какое тебя отправляют… Завтра уезжаешь? — Да. Сомневаешься во мне? — Ни в коем случае… Давай пройдемся? В ответ Дотторе кивает коротко, поднимается на ноги, отряхивая с себя снег. Тянется уже к маске, но Панталоне опережает, забирает её сам, прячет под плащом под удивленным, но лишь слегка, взглядом. В принципе все эмоции Дотторе проявлялись как-то слегка, совсем чуть-чуть. Немного удивлялся, вяло чем-то интересовался, слегка улыбался и тихо посмеивался. Иным всегда казалось, что доктора просто ничего не интересует. Но они общались достаточно, Панталоне знал прекрасно, что если Дотторе что-то не интересует, то он даже не потрудится изобразить подобие интереса. Слабые эмоции или по крайней мере их подобие — всё, на что он способен. А за этим всем стоит бездонная усталость. — Отдай, — вырвал из размышлений тихий голос. — Кхм. я понимаю, что ты носишь маску, потому что глаза чувствительные и всё такое, но. уже ночь, может побудешь без неё немного? Пожалуйста... — Ладно. И голос его звучит так удивительно покорно для этого гордого человека, что Панталоне невольно вспоминает слова, сказанные холодной ночью в пустой спальне: «Для тебя — всё». Они тогда выпили, проводя время в компании друг друга. Удивительно много тогда было разговоров обо всём и ни о чём. И он бы наверное даже не вспомнил ничего из этого, но… Да нет никакого но. Не вспоминал обычно, столько всего наивного и глупого они наговорили. А вот сейчас почему-то вспомнил. Сад окутан тишиной, мелкие снежинки ласково касаются щек. Они идут неспеша, слушая хруст снега под ногами. Оба молчат, потому что сказать толком нечего, хотя на языке столько слов вертится. Тропа выводит их в центр парка. Скрытая снегом, не видна совсем цветная мозаика из льдисто-голубой и белой плитки. Увидеть красоту её можно только летом, когда на короткие пару недель сходит снег. Панталоне помнит, что тут, кажется, была снежинка, нежная и аккуратная, от того притягивающая взор любого, кто хоть что-то понимал в прекрасном. Панталоне замирает в центре, Дотторе же останавливается чуть позади. Смотрит неотрывно, словно препарирует взглядом. От такого, наверное, должно быть немного жутко, но Богач уже привык — Доктор смотрит так на всё, что ему интересно. Наверное, это даже чуть-чуть льстит. — Станцуешь со мной? Вопрос вырывается с белыми облачками пара, Панталоне оборачивается, ожидает ответа. — Зачем? — доктор голову на бок склоняет, взгляда всё так же не отводит, кажется даже не моргает. Ему всегда нужен повод, нужен смысл. Чтобы доктор что-то сделать, нужно чтобы была цель. Сейчас цели не было, и он, на самом деле, не слишком надеялся на согласие, но всё же… — Я просто хочу, — попытка жалкая, даже почти что глупая. Шут всегда говорил, что Доктор слишком упёртый и своим привычкам не изменяет. Предвестники с ним были согласны. — Ладно. Ответ тихий, немного неожиданный, оттого Панталоне не сразу отмирает, даже когда Дотторе к нему подходит ближе, протягивает руку, приглашая. … Они скользят по кругу, сплетя руки, чувствуя каждый шаг друг друга. Раз, два, три. В размеренном ритме вальса. Скрип снега под ногами — их личная мелодия. Как и много лет назад, в день их первой встречи. Сколько снега опало с тех пор? Никто из них уже и не вспомнит. Они тогда были друг для друга никем, просто незнакомцы, так зачем запоминать? В Снежной метёт если не постоянно, то по крайней мере три-четыре дня в неделю точно. Панталоне тут не нравилось. Холодно, неуютно… Радовало, что своё безрадостное детство бродяги он провел на более приятных улочках Ли Юэ. В Снежной бездомному не выжить. Должность ему, конечно, дали не сразу. Сначала привели к прошлому Банкиру на попечение талантливого ребёнка. Потом ввысь по карьерной лестнице… Валюта севера — кровь и слёзы. И только такой валютой можно купить власть. Первое собрание Предвестников, которое он посетил, снова сопровождалось воем ветра. Пела Фея, шептались две женщины в углу… Кажется, Синьора и Крукабена.? Или как их там… Новый Банкир не видел смысла запоминать имена, по крайней мере пока. Ещё одного гостя он заметил не сразу. Человек в вороньей маске стоял в стороне, смотрел. смотрел ли? в пустоту и напрочь игнорировал происходящее. Да только ощущение было, что взгляда с него не сводят, а в купе с морозом и немилостью погоды это создавало жуткое желание не то узнать чужака поближе, понять, что он такое, чтобы унять страх неизвестного, не то уйти отсюда и никогда не появляться… Раз, два, три. Дыхание — облачка пара. В Снежной ты всегда легко понимаешь, что человек дышит. Если выдыхает не пар, то сигаретный дым. Панталоне предпочитал сигареты с вишней. Дотторе обычные. О предпочтениях Доктора Богач узнал тогда, когда понял, что учёный знает о его вкусах. Забавная была история. Первые дни после вступления в ряды Фатуи, когда это было (!), Панталоне помнил смутно. Помнил первое собрание, взгляды коллег, изучающие, надменные или полные любопытства, яркий свет зала, пение Коломбины (фея, честно говоря, пела всегда и везде, и постоянно один и тот же мотив, было трудно его забыть). А ещё изучающий взгляд всё никак не покидал мысли. Смотрел так Второй из Предвестников… И никакой больше информации, ни крупицы. Так себе знакомство с коллегами… Второй стабильно писал отчёты новоиспеченному Банкиру, и Панталоне удалось узнать фатуйское имя: Иль Дотторе. Месяцами позднее, обсуждая деловые вопросы с Арлекино (они, вроде как, нашли общий язык), Панталоне узнал и о том, что Дотторе в Фатуи уже по меньшей мере пару столетий, и точнее знают только он сам, первая тройка либо Синьора, хотя на счёт восьмой возникали сомнения… Возможность познакомиться ближе выпала тогда, когда среди документов и отчётов Регратор нашел письмо. Оно было написано небрежным косым почерком, и определенно было от Дотторе, даже подписи было не нужно, приглашение обсудить финансирование одного его проекта. «Могу ли я приходить в твою лабораторию?» — спросил тогда Панталоне в конце встречи. На это Доктор только плечами пожал: «Если хочешь». С тех пор визиты банкира в это холодное неприятное место, лабораторию, стали чем-то постоянным. В основном обсуждали какие-то проекты, финансы, планы… Дотторе, не глядя на его образ жизни отшельника, был странно приятным собеседником. А ещё варил хороший кофе. Панталоне в принципе заметил, что первое впечатление о нем было обманчивым. На посту Второго предвестника Фатуи стоял спокойный и до неприличия равнодушный ко всему живому человек. И хотя сила его не вызывала сомнений (и физическая: Дотторе без труда таскал тяжёлые детали и коробки; и умственная: Второй демонстрировал всевозможные руны и сложнейшие заклятья, которые плел иногда просто со скуки (и иногда доставал с просьбами объяснить Энканомийский Коломбину, из-за чего фею становилось жалко.), но… Временами их разговоры выходили за привычные рамки, и тогда удавалось узнать друг о друге крохи информации. Так, Дотторе оказывается уже почти пять сотен лет. и что механизмы это ведь даже не основной род деятельности, а так, чисто хобби. Дотторе в свою очередь смог узнать, что Панталоне предпочитает ручкам перья и обожает кольца. Оба не знали зачем им это, но почему нет? … Это вроде как был обычный день, когда Панталоне вновь навещал старшего коллегу… И застал его дремлющим за столом. Голова опущена на сложенную в локте руку, вторая, всё ещё держа перо (в этом они похожи, оба используют старый, но такой красивый инструмент для письма), свешена вниз. О том, что временами доктор пренебрегает сном, Панталоне конечно было известно, но… что ж, это было чем-то неожиданным. Подойдя к нему, тихо цокая каблуками по полу, банкир тронул спящего за плечо, и Дотторе встрепенулся, поднимая голову. — Тебе не стоит засыпать в таком положении, — мягко произнес банкир, на что доктор только коротко кивнул, после отходя к окну, открывая его и, упёршись локтями в подоконник, доставая сигареты. Немного погодя, Банкир подошёл следом, протянул руку, прося этим дать и ему тоже. — Тебе такие не понравятся, — усмехнулся Дотторе, но всё равно поделился. — Почему? — уже забирая сигарету, спросил немного удивлённо Панталоне. — Тебе скорее подходят длинные и тонкие с кнопкой. Какая-нибудь вишня или виноград, на худой конец черника. Щелчком пальцев зажигая обе сигареты, Дотторе замолчал, делая затяжку. Пиро глаз порчи всё же удобная штука… — Судите о вкусах по внешности, доктор? — только усмехнулся Панталоне, тоже вдыхая едкий дым. И признавая, что Дотторе был прав: эти сигареты — дрянь. — Да… нет. Не совсем. Он вздыхает, после разворачивается, садится на подоконник. Взгляд приковывает к лампе в помещении, спиной опирается о холодное стекло. — М. не сочти странным… От тебя пахнет обычно невысохшими чернилами, бумажной пылью, какими-то дорогими духами и чем-то таким фруктовым. не думаю, что ты каждый день уплетаешь вишню, вот и… — речь была прервана зевком, после которого Дотторе утер слезящиеся глаза, принявшись после рассматривать лабораторию. Панталоне вообще часто замечал, что глаза Дотторе слезятся, особенно при ярком свете… — И пришел к выводу. — Вот как. на столько заметно что-ли? — Обычным людям нет, — только пожимает плечами доктор. — Просто моё тело чуть отличается. Слишком чувствительно к запахам и свету, и температуре, и шуму. Иногда полезно иметь возможность слышать то, что далеко. но чаще мешает. Сбивает с мысли… Они снова замолчали. Вообще-то, о чем-то таком Панталоне догадывался. У Дотторе была забавная привычка затихать тогда, когда через пару минут в лабораторию кто-то входил. Или иногда говорить очень быстро, словно мысль могла ускользнуть в любой момент… Потом он обычно ловил себя на этом и начинал вновь говорить размеренно, уточняя при том, не упоминал ли он без объяснений чего-то непонятного, что ясно только ему одному. Необычный человек… Странный, и интересный, приятный… Раз, два, три. Воспоминания подобны туману утром — так и норовят ускользнуть, пропасть на задворках сознания… Точно ли всё то, что он помнит — правда? И правда ли он помнит всё, что с ним было? — Ты меня слушаешь или нет? В голосе Панталоне слышится раздражение. Что-то сегодня с доктором не так, определенно. Слишком растерянный для обычного себя. Вот только из него ж клещами ничего не вытянуть. — Я. да… Пытаюсь по крайней мере. Ты говорил о проекте «Стужа», опираясь при том на проект «Вьюга», да.? — Не «Вьюга», а «Метель». Но в целом примерно так. Несколько секунд Дотторе молчит, но после лишь тяжело вздыхает. — Я сегодня не настроен на работу, извини. — Я вроде с настоящим тобой говорю, как же тогда тебя настроить? Шутка про клонов с механическим происхождением в голове звучала куда остроумнее. Было б ещё лучше, если б Дотторе шутки понимал всегда, а не через раз… — Не надо меня настраивать, — немного резко мотнул головой он. — Это. скажем так, небольшая побочка от долгой жизни… Человеческий мозг не приспособлен к многовековому существованию. Ему, как и людям, свойственно стареть и умирать. Можно сделать так, чтобы не старело тело, чтобы клетки беспрерывно обновлялись, не давая друг другу состариться. но даже так, если информации в мыслях слишком много, часть как бы стирается в угоду новой…это как писать карандашом на заполненном вдоль и поперек листе, если понимаешь в чем суть… Снова тишина. Сбивчивые и не совсем связные на взгляд Панталоне объяснения навевали на шутку про старческий маразм, но, кажется, доктор сегодня не в том настроении. — Сильно мешает жить? — поинтересовался он негромко. — Обычно нет… Как бы объяснить… Моё сознание, можно сказать, не обновляется непрерывно. Это случается раз в определенный отрывок времени. Что-то забывается, чтобы запомнилось новое. Иногда я могу этого даже не заметить, а иногда забываю то, что было пару минут назад… А порой кажется, что что-то было, но этого не было, или было не так… Искаженные воспоминания, как если наложить две полупрозрачные картины друг на друга… — Тебя это пугает.? —… Немного. Я не могу доверять своему сознанию, и я также не могу утверждать, что я — это всё тот же я, что был несколько минут назад, а не другой человек… Раз, два, три… Слова говорят многое. Одни поясняют другие, тянется друг за другом, подобно цепи или сети. Неяркие реакции, слабый интерес — попытки сохранить собственную память. Сбитые мысли — последствие чрезмерной чувствительности ко всему вокруг, ведь всё объясняет. Все мы состоим из слов и слёз, и это определяет нас самих. Сколько было сказано слов с тех пор, как они, два незнакомца, впервые узнали друг друга? И сколько было сказано после, когда они стали самыми близкими друг для друга людьми? С неба нежными хлопьями посыпал снег. Он оседал на волосах, на пушистых воротниках. Танец завершился, заставив их замереть в центре чуть видной из-за следов мозаики. — Ты будешь помнить меня? — спрашивает тихо Панталоне. Так наивно и сентиментально, что аж смешно. — Я буду пытаться, — лишь негромко отозвался он. — А вернёшься.? —… Он не получает ответа. Вздыхает тяжело, прикрывает глаза. Достаёт из-за пазухи маску, протягивает Дотторе. — Уходи. У нас слишком много дел, и так долго пропадаем. Удачи тебе на задании. … И он ушел. Молча, не проронив ни слова и не забрав маску. Развернулся, пряча руки за спиной, и скрылся за усыпанным снегом ветками деревьев. Смогут ли они повторить этот танец, или маска станет последним напоминанием об этом незнакомце, ставшим для него всем.? Слишком много вопросов, и лишь белые хлопья снежинок продолжали танцевать свой вальс в тишине холодной ночи…