Бонус

— Осторожнее! Круглая хрустальная салатница летит с полки, но останавливается у са‌мого пола, и пролетев небольшое расстояние, аккуратно приземляется на стол, объятая блеском золотой пыли. — Ой, — сквозь зубы произносит Эля — челюстями она сжимает упаковку с крабовыми палочками, а в руках умудряется держать сразу пять бокалов. Правда, два из них грозятся повторить участь полетевшей салатницы. — О Господи, — Горе закатывает глаза, и золотая пыль подхватывает все бокалы сразу, ставя рядом с салатницей, — зачем нам пять бокалов, если ты решила, что никого приглашать не собираешься, и к друзьям пойдёшь уже после нового года? — Потому что только через этот тернисто-хрустальный путь я могу добраться до ещё одной салатницы, — Эля, положив крабовые палочки на стол, вновь лезет в шкаф и выуживает оттуда вторую ёмкость для салатов, — ну и можно из каждого пить разные напитки. — И зачем? Чтобы мне потом посуды больше было? — недовольно фыркает домовой. — С тобой вообще возможно прикалываться? — разочарованно вздыхает студентка, доставая доску, и раскладывая на ней то, что нужно нарезать. — Шутить, а не прикалываться. Мне не нравится ваш молодёжный этот, как его там... слэнг. — Говорила же с бабкой живу, ну ей богу. Горе совсем не по взрослому показывает язык и прячет усмешку в рукаве вязанного зелёного свитера. Кухня дремлет, укутанная тусклым освещением, за окном, что удивительно для Петербурга идёт нормальный, не тающий снег. Хлопьями оседает на серых карнизах, и обе девушки думают, что не хватает морозных узоров на стекле. Впрочем, неплохо и без них. Зимний уют на полную ощущается в резвящихся под струёй фонарного света снежинках, в тепле батарей, на которых сохнут после улицы шапка и шарф, в запахе мандаринов и свёклы — безумно странном сочетании, моментально почему-то вселяющим в каждого новогоднее настроение. За столько лет в советских странах всё равно мало кто перестал готовить традиционные блюда. Селёдка под шубой у Эли не получалась, зато винегрет и оливье — пожалуйста. Они спокойно, хоть и с привычными перепалками чистят и нарезают овощи, ставят в духовку курицу, и угощают ей Чучика, уже не просто тонко пищащего котёнка, а нагло орущего и прилично округлившегося в боках молодого кота. Получив желанное, он одаривает хозяек лениво-благодарным взглядом, медленно моргает, и с куском курицы в зубах удаляется в комнату. Горе прикрикивает на него, а Эля только глаза закатывает — всё равно полы собиралась протереть. Домовой ворчит что-то о тараканах, а девушка сосредоточенно нарезает картофель тонкими слайсами, и просит Горе достать приправы, игнорируя её бубнёж. Продолжая что-то причитать себе под нос, та даже без использования своей магии поднимается и лезет наверх. Пока Эля доводит до конца готовку, Горе разбирается с уборкой, составляет в раковину посуду, а потом из стеклянного шкафчика, который они решили прозвать мини-баром, достаёт бутылку шампанского. Не самого дорогого, но вроде бы приличного. — Оно нормальное? — всё равно с сомнением косится на алкоголь домовой. — Неплохое, — пожимает плечами студентка, — а домовые разве пьют? — По праздникам, — равнодушно отзывается Горе, вертя стекло в руках. Оно едва не выскальзывает, но она вовремя ловит его, и ставит на стол, решив, что лучше сделать так, пока бутылка не полетела на пол. Эля тем временем выпивает ананасовый сироп из банки. За окном нет холодного ветра, а белоснежные морозные перья легко ложатся на землю, формируя собой сугробы. Лампочка в прихожей наконец-то не мигает, а батареи достаточно тёплые.

***

— Нет, ты сейчас должна взять из этой колоды. — Да не понимаю я это твоё Уно! И вообще азартные игры впринципи! — Это не азартная игра, в неё дети играют! — Карты на новый лад. — Агрх! Эля откидывается на спинку стула, запрокидывая голову, и вздыхает. Из освещения в комнате — всевозможные гирлянды и блики на мешуре и дождике. На верхушке потрёпанной ёлки горит звезда, а шарики покачиваются, потому что кое-кто очень наглый и лохматый теребит их лапами. Эля делает ещё один вдох, и качает головой. — И как с тобой взаимодействовать... — У меня к тебе тот же вопрос, если честно. Но мы же живём как-то вместе столько времени. Ещё и кота приютили. — Раздражаешь. — Взаимно. Монотонно бубнит телевизор, и Эля вслушивается в поздравление. Переводит взгляд на бутылку шампанского, на Горе, изучающую карточки, Чучика, гоняющего одну из ёлочных игрушек, и думает, что пора бы откупоривать бутылку. На экране уже появляются часы, считающие секунды до нового года, и она хватает шампанское, выкрикивая: — О, ура, начинается! Горе улыбается, глядя на её возню, и переводит взгляд на кота. Тот весело бегает за своей находкой, пробираясь под столом, и врезаясь порой во что-то. У Эли никак не получается открыть бутылку, и она шипит себе под нос что-то вроде "ну давай уже, алё", и Горе тянется ей помочь, потому что часы почти пробивают двенадцать, и остаётся буквально несколько секунд, как вдруг Чучик на сумасшедшей скорости врезается в ножку стола, запрыгивает к Эле на колени и перепрыгивает на диван. Девушка успевает только ахнуть, когда поддавшаяся наконец бутылка вылетает из рук, расплёскивая содержимое. Горе умудряется среагировать, и поймав её золотым свечением, почти возвращает на стол, однако кот на этот раз запрыгивает на неё. Бутылка остаётся в руках, но наклоняется, и шампанское выплёскивается по всему периметру; к ним на колени, скатерть, ковёр, на стулья и орущего дурниной кота. Часы пробивают двенадцать. — Чучик, ну твою налево! — С новым годом! — Горе вдруг заливисто смеётся, глядя на подскочившую матерящуюся соседку. — С ума что ли сошёл, — Эля невольно подхватывает её смех, глядя на свои промокшие штаны. Хорошо хоть платье решила уже перед выходом надеть. — Поймал новогоднее настроение, — кофейные глаза искрятся золотистым весельем, и от Эле от этого становится легко и радостно. — Ровно в двенадцать. Надеюсь, они отстираются. — Да должны конечно. Или можешь у кого-нибудь выпросить на новый год новые штаны, правда, это будет подарок с опозданием. — Кстати, — Эля щёлкает пальцами, — у меня же есть для тебя подарок. Горе успевает удивиться, но не успевает ничего сказать, потому что Эля несётся в комнату, и возвращается оттуда со свёртком, обмотанным бежевой лентой. Она выглядит мягким, и так и оказывается, когда домовой берёт его в руки. Распаковывает, и слегка подрагивающими пальцами достаёт свитер. Коричниво-бежевый, с причудливыми узорами — снежинками, звёздами, и чем-то ещё, непонятным и извилистым, но выглядящем привлекательно. Горе осматривает его, понимая, что по размеру он идеален — чуть большеват, но она любит то, что висит на ней подобно мешку. — Это... я сама связала. Ну, когда к бабушке уезжала тогда на неделю с чем-то, подумала, что возможно до нового года успею. У неё и пряжа была, и спицы, и она мне помогала немного... но в основном сама. Горе бережно проводит пальцем по грубоватым, но приятным на ощупь и хорошо скреплённым между собой нитям. Снежинки и звёзды слегка выпуклые, а цвета чередуются, создавая приятную глазу палитру. Эля смотрит на неё в ожидании, неловко прикусывая губу, и чуть заметно теребя пальцами края футболки, как делает всегда, когда нервничает. — Спасибо. Горе смотрит с глупой и растерянной улыбкой. У неё много свитеров, да и при желании она сама может наколдовать себе новый, какой только душа пожелает, но этот кажется ей особенным. Тем, который она будет носить долгое время не снимая, и бережно складывая на любимую третью полку в шкафу. Теперь там появилось место для ещё кое-чьих вещей. Важных для неё. — Ой, у меня же тоже есть для тебя кое что... — она роется в карманах широких штанов, и достаёт оттуда что-то маленькое. Присмотревшись, Эля понимает, что это подвеска. С небольшим аметистом по центру, позади которого очень аккуратно прикреплены еловые иголочки, какие-то небольшие ягоды, и семена шишек. — Это оберег. Я попросила знакомого домового, который живёт в квартире травницы, взять у неё некоторые из неё атрибутов. А аметисты я умею, как бы это объяснить... не то чтобы выращивать, но... создавать, в общем. Он избавляет от различного негатива, приносит уют и гармонию. Осторожно Эля берёт из чужих рук подарок, кончиками пальцев касаясь тёплой кожи. Подносит его ближе к лицу, рассматривая и не замечая, что Горе в открытую любуется тем, как лиловые отблески играются в её глазах. Она берётся пальцами обеих рук за тонкую, но крепкую коричневую верёвочку, и аккуратно надевает. Снова рассматривает подвеску, взяв камешек в ладонь, проводит по нему большим пальцем другой руки, трогает хвою и маленькие ягодки. От него всё ещё пахнет смолой и елью. — Он такой красивый. Спасибо. Она произносит это на дрожащем непонятно от чего выдохе. Кончиком пальца легко касается тыльной стороны ладони Горе, и, почувствовав, что её руку сжимают в ответ, сокращает расстояние. Лица совсем близко, и Эля может чувствовать чужое дыхание, опаляющее щёку. Она невесомо касается её кончика носа своим, и легко и осторожно оставляет поцелуй на линии челюсти. На подбородке. На ямочках щёк. На губах. Горе и сама пахнет какими-то травами, корицей и успокоительным чаем. Растрепавшиеся волосы мягкие, и Эля не удерживается от того, чтобы коснуться их, но зарываться обеими руками всё же не решается. Она вообще ни на что не решается, просто сидит, сжимает её руку, и изучает её губы своими — это даже поцелуем назвать нельзя, невинное, лёгкое касание. А Горе вдруг обнимает её обеими руками за шею. Слегка прикусывает её губу, и вдруг отстраняется и недовольно ворчит: — У тебя ещё и футболка в шампанском. Эля тихо смеётся. — С новым годом, ворчливая бабушка. — И тебя, глупый микрочелик. — Ты же не любишь молодёжный сленг, — ухмыляется Эля, несильно обняв её за плечи. — С кем поведёшься, от того и наберёшься, — фыркает Горе, и они обе оборачиваются на кота, который стащил уже новый шарик, и теперь вновь счастливо носится среди мигающих гирлянд. То, что должно было быть сказано недовольно и ворчливо, у Горе получается сказать только с самой тёплой и мягкой улыбкой.