Черноплодка

      — Давай ещё черноплодки в дорогу возьмём? Привезём Насте.       В поисках нужной ёмкости — какой-нибудь банки или контейнера — перерыли все шкафчики, что были на кухне. Зазвенели банками из-под датского печенья. Под ноги выкатился пустой выцветший тубус из-под мармелада.       Выбор пал на большое пластмассовое ведро из-под майонеза.       Миша предложил пойти гулять так же, как они провели весь вчерашний день — то есть, ни в чём, но Оля воспротивилась. Уговаривала его надеть хотя бы резиновые шлёпанцы — вдруг пойдём, а ты на гадюку наступишь? Никакие доводы, что при встрече с гадюкой шлёпанцы его бы не спасли, на неё не действовали.       — Да меня если змея укусит, она сама же и окочурится. Я же сам насквозь ядовитый.       Этот довод её тоже не убедил. Сама кусала его, и не раз. И ничего с ней не сделалось.       Одежда, так и качавшаяся на бельевой верёвке, пока не высохла до конца. Порывшись в одной из коробок на мансарде, Миша отыскал свои старые вещи, которые налезли, хотя и стали тесноваты. Вручил Оле свою же старую футболку — почти уже бесцветную от времени, но чисто выстиранную — и пару джинсов.       Гимнастическую палку Миша тоже взял с собой, воспользовавшись ей, как любой уважаемый человек, в качестве трости для ходьбы.       Может, стоило использовать её и по назначению — шею и спину по утрам иногда ломило. Он ворчал, морщаясь от боли, а Оля рвалась его помассировать.       «Да у тебя ручки слабые, что ты ими намнёшь».       На самом деле, ему нравилось, когда она массировала ему шею и плечи, особенно вечером, после долгого дня. Любил положить ей голову на колени, чтобы она погладила его по волосам, прошлась пальцами по вискам. Мурашки бежали тёплой волной от спины к затылку, и Миша жмурился, как кот на солнце, но всё равно шутя дразнил её из любви к спорам.       Она так же, шутя, обижалась на него.       «Неправда, умею я массировать. У меня целая система».       «Ну-ка, ну-ка...»       Он ложился по её команде на живот, она со всей важностью влезала ему на поясницу. С усилием вела по мышцам его спины — от поясницы, между лопаток, к плечам — ребром ладони.       «Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы...»       И прокатывалась так же, вверх, своей горячей ладонью, но мягче и ласковее.       «Едет поезд запоздалый...»       К моменту, когда она начинала щипать его за бок, за плечо у подмышки, дойдя до «рассыпалось зерно, пришли утки, пощипали...», Миша уже давился от беззвучного смеха, уткнувшись в подушку, вполсилы уворачиваясь от её щипков.              ***              — А ты потом писал что-нибудь?       — Да я целую книгу придумал, я ж уже писать начал... Про человека, у которого есть двойник в зеркале. До середины уже всё продумал, сел писать...       — А потом?       — А куда потом дел — не помню. Может, оставил где-то. Может, спёрли — у Андрюхи как-то так спёрли, ты представляешь, целую тетрадь. А там же всё, понимаешь! — рисунки, стихи... Может, потерял...       Солнце уже катилось за холм, но оно было яркое, пылающее, и когда Миша на секунду зажмурился, напрягая память, оно так и перечеркнуло ему закрытые веки пёстрой полосой. Память отозвалась только пустотой; только забытым и потерянным.       Не помню.       Она шла чуть впереди, загораживаясь ладонью от солнца. Косой огненный луч вспыхнул на её светлой макушке, на розовой мочке уха. Его растянутая футболка болталась у неё на плечах, до того протёртая на спине, что начала просвечивать. Невесть как дожившее до нынешних дней недоразумение.       — А ты совсем не помнишь, что там было? Ты, может, сядь как-нибудь, попробуй вспомнить, написать ещё раз...       — Да когда мне? Нам альбом уже выпускать... Некогда, понимаешь? А я как напишу, то потом сам не могу разобрать, что понаписал.       — Ну, если не разберёшь — тогда вместе попробуем.              ***              «Не скучай, мы уже завтра будем. И Мишутка тоже по тебе соскучился...»       Облюбованные кусты черноплодки снова звонко захрустели под их руками, ягоды тяжело застучали о дно ведра. Настоящий урожай. Пригоршню – домой, а одну-две ягоды — Оле. Ради той доли секунды, когда обхватит губами его палец, чуть прикусит. Когда, не удержавшись, быстро поцелует в синеватую венку на запястье. В молчаливой, осторожной нежности, в замершей тишине без места и без времени.       Себе он тоже брал немного — быстрым, ловким движением из переполненного ведра на обратном пути к даче. А потом ещё раз, и ещё. Оля прыскала от смеха, пыталась шлёпнуть по руке — и промахивалась.       — Мы так вообще ничего домой не довезём.       — Да я чуть-чуть!       Она чуть прибавила шаг, ловко увернувшись от очередного покушения.       — Да ты, наверное, и у мамы тесто воровал.       — Не воровал, а брал попробовать...       Тут она рванула уже в полную силу, прижимая ведёрко к груди, и каждую секунду оборачивалась, едва сдерживая смех.       Весело вскрикнула от неожиданности, когда Миша в полную же силу припустил за ней.       Бежать в шлёпанцах было неудобно: высокая мокрая трава била по ногам, острый камешек забился ему под пятку. Хотелось разуться и бежать за ней так, босиком. Щёки и уши горели от ветра. Каким-то соседским кустарником зацепило за рукав футболки – сначала её, потом его.       Миша поймал её на самом крыльце, крепко обвил руками, даже подхватил и приподнял над землёй. Она невольно взбрыкнула ногами, заходясь от смеха.       Каким-то чудом большая часть ягод даже не рассыпалась.       Оля была расгорячённая, растрёпанная от их шуточной погони, и волосы на шее, на затылке у неё были совершенно мокрые. Сердце у обоих бешено стучало, и они оба никак не могли отдышаться.        — Поймал! — он зашептал в её шею, хриплый после бега, но с улыбкой до ушей, – Поймал тебя, поймал...       Он тёрся о неё щекой, щекотал, колол отросшей щетиной. Улыбнулся ей, когда она потёрлась о него носом в ответ.       Длинные волосы падали ему на лицо, мешали.       «Давай уберу».       Оля сняла с запястья резинку, смахнула у него пряди со лба и щёк – чуть неуклюже, с лёгкой дрожью нетерпения в руках. Провела по его волосам, наспех собрала их, и по Мишиной шее волной прокатились мурашки, когда она коснулась его затылка. Крутанула резинкой раз, второй.       Рука у него на щеке горела, мягкая, влажная от пота. Знакомый, родной уже жест. Он замер на секунду, закрыв глаза, прижавшись к её ладони. Сердце мягко стукнуло, когда Оля огладила большим пальцем по его брови, по виску. От его ласки она встрепенулась, будто зайдя в ледяную воду. Сжала волосы у него на затылке, выбившиеся, спутанные. Мягко вздрогнул её живот под его губами.       Он не утерпел, потянулся к себе, скользнул рукой вниз и вверх. Второй рукой прихватил её ногу под коленом.       Она тёплая, жадная, нетерпеливая.       Она ждала его, очень ждала.       «Я соскучилась».       И он её ждал.       Он весь потный, растрёпанный, ноги и спина болят после долго перелёта. Через весь мир было лететь.       Думал, уже про него забыла.       Не забыла.       «Какой ты у меня уставший».       Её. У неё.