Заветное желание

— Морозь! Морозь! — Жги! Жги! С трассы не слышно криков зрителей. Не до них. Мир сузился до « здесь «, « сейчас «, « поворот «. Плюс один. Минус один. Несложная математика, в которую жизнь может в любой момент внести свои коррективы. Не удержался на трассе, попал из-за ошибки другого гонщика, тысячи раз отсмотренная машина дала сбой. Гонка — скорость, адреналин, бой. С судьбой — достойными соперниками. Только один борется, кажется, не с другими, а с собой. С законами физики. И побеждает. — Ризли! Морозь! Ризли! Стоит снять шлем, и шум оглушает. Ризли белозубо улыбается, щурится, машет приветливо рукой, и трибуны сходят с ума. Чередой вспышек разражаются прорвавшиеся поближе фотографы. Завтра на весь Фонтейн будет греметь новость: он снова выиграл золото! Ризли перестал считать победы. Он гоняет не ради денег и признания, а ради самой гонки. По крайней мере, так он говорит тем, кто может сказать, что знает его. Ризли отдает техникам машину, терпеливо сносит радость команды и похлопывания всех тех, кто хочет испытать на прочность его плечи и спину. Поднимаясь на подиум, он перебрасывается шутками с соперниками, которые сегодня оказались менее удачливы. Без этой привередливой госпожи никуда. И, по заверению многих, Ризли щедро ею обласкан, иначе непонятно, как ему удается на трассе творить то, что он делает. Почему он ещё ни разу не сходил с дистанции даже из-за поломок? Пусть приходил не первым, но неизменно финишировал. Почему он всегда выпутывался из самых сложных нештатных ситуаций на трассе? И ещё тысяча таких « почему » преследуют его на протяжении всей карьеры. Шампанское брызжет во все стороны. Ризли обливает других и мужественно терпит, пока его с двух сторон мстительно обливают соперники. Он смеётся, машет людям, отвечает на вопросы журналистов. Да, трасса была интересной. Он надеялся на победу, но противники оказались достойными, пришлось нелегко. Ему просто повезло чуть больше. Спасибо команде, коллегам, организаторам и всем, кто болеет за них. — Морозь! — он вскидывает кулак вверх. И кричалку подхватывают болельщики. Ризли раздает автографы всем тем, кто прорвался в первые ряды. На спине какой-то кошечки, на билетах, в блокноте, и радуется, что ничего более эксцентричного делать не приходится. Он скрывается в командном боксе, принимает душ, переодевается и только тогда позволяет себе растечься в кресле. Команда суетится. Его победой их работа не заканчивается. Везёт — никто от него ничего не хочет. Или просто дают ему возможность отойти от того напряжения, в котором он был во время гонки. Ризли прикрывает глаза. Он обещает себе заняться делами, только посидит пару минут так, и не замечает, как проваливается в сон. В него вплетаются знакомые голоса, смешиваются с незнакомыми, привычный шум ничуть не тревожит его. — Ризли… — мягкий, тихий голос вырывает его из объятий сна, поднимая в душе удивление. Ризли распахивает глаза и видит перед собой тумблер, от которого идёт едва видный пар. Втягивает воздух и удовлетворенно вздыхает — чай! И не какая-то бурда из пыли, а дорогой, скорее всего, из Сумеру. Он берет тумблер, а потом взгляд фокусируется на том, кто принес ему напиток богов. — Нёвиллетт?.. — шепчет он недоверчиво. Его очень тянет попросить ущипнуть его побольнее. Не показалось! Ещё бы. Его голос он бы узнал из тысячи. — Поздравляю. — Ты видел? Нёвиллетт улыбается невесомо: можно было бы подумать — почудилось. Но Ризли привык считывать эмоции с этого красивого, но редко выразительного лица. Кто бы ещё принёс ему чай? Не то чтобы команда не знает о его предпочтениях, но они ему просто не верят. Так не вяжется пристрастие к чаю с образом гонщика-оторвы. — На последнем повороте ты чуть не вылетел с трассы. — Но не вылетел же. — Зачем ты так рисковал? Отрыв был таким, что пара секунд уже ничего бы не изменили. Нёвиллетт поднимает бровь. — Тебе ли не знать. Ризли делает первый глоток и щурится от наслаждения. Ему так хорошо, что кажется, он готов прыгнуть в машину и начать гонку сначала. Нёвиллетт прислоняется задницей к машине Ризли и молчит подозрительно долго прежде чем ответить: — Я пытался обогнать себя, а кого пытался обогнать ты? Ризли ставит тумблер на пол, поднимается на ноги, сокращает дистанцию в два быстрых шага, упирается ладонями о капот по обе стороны от Нёвиллетта и с насмешкой шепчет: — Тебя. Нёвиллетт замирает так, словно из него ушла вся жизнь, и он превратился в изваяние. Совершенство, недостижимое для живых. Крайне удивлённое совершенство. А потом отмирает: он вглядывается в лукавые глаза так пристально, как будто пытается найти на дне истину. — Меня? — недоверчиво переспрашивает он. — А кого ещё? — смеётся Ризли, ловит Нёвиллетта за галстук и склоняется к его лицу так, будто собирается поцеловать. Но лишь чувственным жестом ослабляет узел и расстёгивает пару пуговиц рубашки. Он вовсю пользуется моментом растерянности. — Когда я начал гонять, ты был на вершине славы, а когда я перешёл в Формулу-1, ты объявил о завершении карьеры. Знаешь, как обидно?.. Нёвиллетт явно не знал: растерянности на холёном лице стало ощутимо больше, и тот даже забыл отстранить Ризли, нарушившего его личные границы. — Думаешь, смог бы меня сделать? — Думаю, что хотел бы это узнать. — Ризли обмирает от восторга, пришедшего на смену ужасу. Он не собирался говорить Нёвиллетту ни о своей досаде, ни о своих желаниях. Но спросонья вовремя поймать себя за язык Ризли просто не успел. И теперь его несло, словно он вошёл в неконтролируемый дрифт, и удастся стабилизироваться или он вылетит с трассы, покажет лишь время. — А ты бы не хотел узнать меня поближе? В полных нечеловеческой синевы глазах Нёвиллетта вспыхнуло то темное пламя, от которого по спине Ризли бегут мурашки. — Поближе, говоришь? — Так близко, как может один гонщик познать другого. — После небольшой паузы Ризли уточняет: — На трассе. Только ты и я. И победитель получит всё. — Всё, что захочет? — дотошно выясняет Нёвиллетт. — Всё. — Ризли нутром чувствует колебание Нёвиллетта. Он готов пообещать ему что угодно, лишь бы получить согласие. Сложно отказаться от исполнения мечты, когда она так близка. Но вместо этого он лукаво улыбается: — Когда ты уходил, не было ни одного, кто мог бы составить тебе достойную конкуренцию. Разве не хочется проверить свои силы? — А тебя я не дождался?.. — Не-а. Считай, это твой самый главный просчет. — Вариант, что мне надоело, ты, конечно, не рассматриваешь? Ризли склоняется ближе. Смотрит глаза в глаза. Голос становится бархатным и нежным, таким только в постели в любви признаваться. — Нет. Ризли, конечно, не Юдекс Фонтейна, но в своем ответе не сомневается. — Поэтому ты отказался идти в команду Фонтейна и остался в Меропиде? Нёвиллетт скорее не спрашивает, а утверждает, и Ризли остаётся только подтвердить высказанное предположение кивком. Тогда он был зол на весь мир! Это было так в Бездну несправедливо. Он столько пахал для того, чтобы добиться пропуска в высшую лигу, а всё то, ради чего он не спал ночами, разбирая и наизусть зазубривая нюансы трасс, оттачивая мастерство на трассе во внеурочное время до того, что работа ему уже снилась едва ли не в кошмарах, в один миг превратилось в пыль. Песок под ногами. До сих пор странно, что психанувший тогда Ризли ограничился только тем, что послал представителей Фонтейна, предложивших ему контракт, и остался в Меропиде, а не ушел из спорта. Может, вопреки доводами рассудка, он все же надеялся, что ему ещё удастся выступить против Нёвиллетта, а переход под прямое управление избранной архонтом команды, казалось, поставило бы крест на этой мечте. — Слишком много правил. Мне больше по нраву свобода. Меропид не походила ни на одну другую команду. Здесь было не принято спрашивать про прошлое. Здесь могли дать второй шанс, как дали когда-то самому Ризли. Срок был бы приговором в любом другом месте, а здесь стал лишь отправной точкой. И Ризли, в свою очередь, заработав возможность управлять командой, эти принципы строго соблюдал. Нёвиллетт едва заметно улыбнулся, словно утреннюю дымку прорезал робкий солнечный луч. На обычно строгом лице она ощущалась почти неуместно. — Весьма познавательно, но я зашёл за тобой, поскольку опаздывать на собственное чествование нельзя даже свободным героям. За смехом Ризли попробовал скрыть разочарование. Его откровенность ни к чему не привела. Пшик, да и только. Оставалось лишь утешаться, что глубоко задумавшийся о чём-то Нёвиллетт вспомнил о беспорядке в одежде, устроенном Ризли, далеко не сразу. И часть вечера Ризли беззастенчиво наслаждается его видом и ошарашенными взглядами гостей, которые пытались заработать себе косоглазие. *** Сиджвин привычно щебетала, выполняя привычную проверку состояния здоровья Ризли. В Меропиде старшая медсестра осматривала членов команды и, разумеется, ведущего гонщика едва ли не каждый день, не обращая внимания, была ли то необходимость из-за участия в гонках или просто обычная тренировка. Представители народности мелюзин в целом придавали значение совершенно не тем вещам, что и все остальные жители Фонтейна. Ризли к этому привык и оттого искренне удивился, когда услышал от Сиджвин вопрос: — Готов к гонке? — Вполне. Предстоящее ралли едва ли можно назвать событием. Не гран-при, не отборочный этап, а всего лишь дружеское соревнование, приуроченное к празднику Золотых фонарей, который последние несколько лет стал крайне популярен в Фонтейне. Из необычного лишь то, что помимо названия команд список участников будет озвучен только на стартовой линии. Наверняка всё это проделки звезды, приглашенной выступить на открытии и закрытии гонки, а также вести трансляцию с другими профессионалами международной гонки. Венти, снискавший популярность бард, в любое мероприятие, в котором принимал участие, вносил нотку неожиданности. Но это никак не объясняло беспокойство Сиджвин. Накануне, когда на кону стояла золотая медаль мирового гран-при, она не удостоила Ризли даже пожеланием удачи! — Вот и молодец. — Будто подслушав его мысли, Сиджвин желает ему: — Удачи. Передавай привет. — Кому? Сиджвин улыбается так загадочно, как не дано даже архонту мудрости. Машет Ризли лапкой и исчезает за шторкой, давая возможность привести одежду в порядок и собраться с мыслями. Все в команде знают, перед тем как выйти к толпе, Ризли нужно пару минут для того, чтобы настроиться на предстоящий бой. И пусть он давно уже не выходит на борцовский ринг, но тогда приобретенная привычка останется с ним, наверное, навсегда. Вдох — выдох — вдох. Ризли выходит из надежного укрытия медицинского кабинета уже собранным и готовым к предстоящей гонке. Его команда работает как хорошо отлаженный механизм, со спокойствием профессионалов проводит предварительную подготовку. Ризли в последний раз проходится по предстоящему маршруту и отдает последние распоряжения. Но, наконец, машина прошла предстартовую проверку, и он садится за руль. Над центральной площадью Фонтейна, над которой сейчас возвышаются трибуны для зрителей, разносится сладкоголосое пение мондштадтской звезды. Белоснежные голуби кружат в высоте. Ветер — не частый гость в Фонтейне — играется с одеждой зрителей, тормошит стяги команд, дергает за флаги государств и, кажется, стремится поскорее вырваться вместе с машинами с площади и рвануть вперед навстречу извилистым улицам, а потом и за пределы города. Песня замолкает, и на площадь опускается нереальная звенящая тишина. Послевкусие последнего звука отзывается в сердцах жителей и гостей столицы. Мгновенье проходит, и Венти, как будто и не было только что ощущения волшебства на кончиках пальцев, разбивает тишину вдребезги. Его звонкий голос разносится над площадью. Он начинает представлять гостей. И гонщики покидают машины, чтобы зрители могли подбодрить своих кумиров. Один за другим. Мондштатд представляет прославленный гонщик Ордо Фавониуса — Кэйа Альберих. Ризли не раз доводилось сталкиваться с ним на финале Гран-При. Но в последнее время ему не везет. Какие-то внутренние заморочки лишили хорошего гонщика проверенного железного коня. Интересно, машина, на которой он сегодня будет выступать, новая, та, которую ему спонсировал магнат Дилюк Рангвиндр? Или всё ещё та же, что и в прошлый раз? И не сменили ли они хотя бы механика? Ризли, привыкший давать другим людям шанс, не рискнул бы отдать свою детку Беннету. Кэйа — не единственный представитель Мондштадта, но остальные не вызывают у Ризли серьезных опасений. Наконец, Венти переходит к Ли Юэ. От них прибыло сразу две крупные и известные команды: «Нефритовый дворец» и «Адепты». Ризли ожидал услышать в качестве основного гонщика первой Бэй Доу, но вместо неё Венти с особой торжественностью в голосе объявляет Чжун Ли. Да, дед ушел из спорта еще раньше Нёвиллетта! Какого хрена дракон поднебесья решил снизойти к ним на дружеское соревнование? Где-то кто-то помер? Интересно, сколько моры было ему обещано?.. По площади прокатывается волна изумления и восторга. За приветственными криками «Моракс-Моракс-Моракс круши» теряется даже голос Венти. Гонка обещает быть интересной, хотя Ризли предпочел бы проверить на скорость и ловкость другого дракона. Ризли подсознательно ждет, что и «Адепты» подкинут сюрпризов. У них довольно много подающих надежды гонщиков, но они не любят рисковать и предсказуемо выставляют от себя — Сяо. Самый, пожалуй, таинственный гонщик из известных на настоящий момент ревниво охраняет личные границы. Он ловко прячет свою личность за шлемом и маской, надевая ее на все мероприятия, с которых ему не удается вовремя улизнуть. А в том, чтобы исчезать, ему практически нет равных. Кажется, Сяо может дымкой просочиться сквозь закрытые двери навстречу свободе. Иногда Ризли завидует ему, но сбежать, конечно, не пытается: публичность — это тоже часть его работы гонщика. А у Сяо просто есть секрет, и Ризли, кажется, знает, почему тот так настойчиво пытается сохранить анонимность. Официальные гонки — не единственное, чем Сяо скрашивает свой досуг. Ризли может поклясться, что пересекался с ним, когда участвовал в стрит-рейсинге, а им обоим лучше было бы, конечно, там не светиться. Но Ризли тогда было плевать, другая страна, кто его узнает? А Сяо — местный. Впрочем, доказательств нет, кроме как нечто знакомое в манере вождения одного из соперников. Академия Сумеру практически не нуждается в представлении. Вклад Академии в развитие машиностроения сравним со вкладом исследовательского института Фонтейна. Но Венти и тут находит, что сказать, за что похвалить и над чем посмеяться. И как его еще не посадили за одну из его сомнительных шуток? Впрочем, Сумеру всё же не Инадзума, особенно после последних перестановок в управленческом аппарате. Академия выставляет лучшего пилота. Дэхья и правда хороша. Она не раз и не два заставляла Ризли глотать за собой пыль. С любовью Академии к научному подходу мудрецы наверняка прогнали десятки симуляций, прежде чем утвердить текущий костяк команды. Иначе было бы сложно объяснить, как им могло прийти в голову собрать столь непохожих друг на друга людей. Взрывная и упрямая, как все боги Селестии, Дэхья, до оскомины занудный и настолько же умный стратег Аль-Хатайм и гениальный, но до оторопи рассеянный инженер Кавех. Все трое казались взрывчатой смесью. В свою команду Ризли подбирал людей, исходя из их навыков и сочетаемости характеров, но Академия во главу угла поставила эффективность, и одним их мудрецам известно, чего им стоило перевести разрушительную энергию, генерируемую этой троицей, в созидательную. Впрочем, возможно, всё дело в змеиной настойке. Все трое были совсем не дураки накатить. Последняя афтепати после гонки в Сумеру доказала, что желания в Ризли сберечь печень больше, чем узнать тайну, как эти трое ещё друг друга не поубивали. Венти заливается соловьем. А Ризли хочется уже пропустить все эти приветствия, упасть в водительское кресло и сорваться с места, вдавив педаль газа в пол. Но вместо этого он слушает о почетных гостях из Инадзумы. Из-за закрытости страны и до недавнего времени они редко принимали участие в мировых заездах, но после того, как внутренний конфликт оказался разрешен, правила пересечения границ пересмотрели, и представители Инадзумы стали чаще мелькать на мировой арене. Ризли ждет знакомые имена: Аратаки Итто (и как только он в машине помещается?!) или Каэдэхара Кадзуха (ему бы в техники податься, цены бы не было). Он уважает ребят за старание, но они в его понимание скорее любители. Немудрено. Без серьезной поддержки и регулярного участия в гонках хороших результатов не добиться. Но вместо этого слышит: «Райдэн Эи». Ризли фыркает себе под нос. Она точно подписалась на участие только потому, что считает, что мужикам ничего доверить нельзя. Это могло бы быть девизом команды. И точно было — до тех пор, пока та не оставила спорт. Чжун Ли. Райден Эи. Одни эти имена сделают эту гонку не просто запоминающимся, а историческим событием. Таким, о котором еще спустя десятилетия будут вспоминать очевидцы и травить байки те, кого здесь и в помине не было. Ризли, кажется, моргает и пропускает мимо ушей всё, что Венти поет про Натлан и Снежную. Первые — агрессивны, вторые — отбиты. В памяти не откладывается, ни кто участвует, ни сколько представителей от каждой из стран. Слишком долгим выходит вступительное слово. За это время можно успеть пожениться и развестись или перепих… перебрать карбюратор. Наконец, Венти добирается и до хозяев сегодняшних гонок. И название одной из двух самых популярных команд родной страны заставляет Ризли снова вслушиваться в журчание речи Венти. — …Команду Фонтейна будет представлять… Вы не поверите! Я сам себе не верю! — звучит драматическая пауза. Куда уж без неё?! — Нёвиллетт! Трибуны взрываются. Гонки — национальный вид спорта. Нёвиллетта помнят, любят, боготворят. Но в ушах у Ризли шумит не от криков зрителей. Он выскакивает из машины и ищет взглядом знакомую по тысячи засмотренных до дыр записей гонок фигуру в форме команды Фонтейна. И находит. Нёвиллетт не машет зрителям рукой, не вскидывает вверх кулак, как любит делать Ризли. Он просто стоит. и этого вполне достаточно, чтобы довести зрителей до экстаза. Ризли делает шаг в его сторону, и — спасибо всем богам Селестии! — врезается в распахнутую дверь собственной машины. Он вцепляется в нее с тем же отчаянием, что утопающий за спасательный круг. Ризли едва не забылся, едва не сорвался с места, чтобы проверить, не поехал ли он крышей?.. В висках отдается бешеное крещендо, которое выбивает сердце. За ним Ризли едва разбирает отдельные слова «Меропид», «Ризли» и реагирует скорее по привычке — вскидывает кулак. Но не слышит ни зги. Он не в силах оторвать взгляда от Нёвиллетта, а тот поворачивает голову и едва заметно кивает Ризли. Из-за разделяющего их расстояния Ризли не может рассмотреть выражение его лица, но готов поклясться, что на дне бездонных глаз или в едва заметной улыбке таится насмешка. Кто там обещал его сделать? Ещё не передумал?.. Он? Не смог бы, даже если бы от этого зависела его жизнь. Вся концентрация летит в Бездну. Ризли садится в машину на чистом автомате. Он настолько потрясен, что странно, если на старте не спутает педаль газа с тормозом. Кажется, он бы мог. Из всех противников его интересует только гонщик в синей, как все воды Фонтейна, тачке. До остальных легенд ему нет никакого дела. Ему даже не важен результат. Хотя… Сделать Нёвиллетта было бы приятно. Ему хочется, чтобы тот признал Ризли достойным… гонщиком?.. достойным его?.. Наверное, только эта мысль и приводит Ризли в чувство в достаточной мере, чтобы обратить внимание на происходящее вокруг. Все машины уже прогреты и на стартовой линии. Чудом его машина тоже готова, а вот сам Ризли — ни хрена! На трассу выходит почетный гость, и Ризли с удивлением узнает в нем самую популярную актрису Фонтейна. Ему казалось, он слышал, что Фурина отошла от дел и, взяв творческий отпуск, заперлась в своем особняке. Однако организатор смог ее уговорить прервать затворничество ради участия в мероприятии. В другое время Ризли очень захотелось бы узнать, каким образом ему это удалось, но не сейчас. Кажется, после появление Нёвиллетта Ризли уже не способен любопытствовать. Он переполнен этим открытием. Слишком быстро и кардинально изменилось его отношение к происходящему. Обычная, даже проходная гонка стала самой важной в его карьере. Ни одно Гран-при мира не сравнится теперь с ним, а он разбит в хлам, и времени собраться ему никто дает. Флаг замирает в верхней точке и падает. Машины взрыкивают и стремятся вперед. Старт в любой гонке крайне важен, и никто не хочет отдавать преимущество противникам. Ризли тоже не хочет и стартует, не спутав-таки педали. Но этим его успех и ограничивается. За всю историю заездов сейчас он показывает самый ужасный результат. В голове слишком много посторонних мыслей, от которых не выходит избавиться. И основная вертится вокруг того, что это подарок. Ему от Нёвиллетта. Архонтский подарок. Ризли уверен: вся гонка организована в первую очередь для него, а потом уже чтобы добиться политической и экономической выгоды. Он готов поставить на спор душу. Для исполнения мечты Ризли хватило бы пустого трека и двух машин. Но Нёвиллетт просто не умеет мелочиться. Другие про него могут сказать: сухарь, скупой на проявления эмоций и заботы, но Ризли знает его достаточно давно, чтобы не обманываться. Нёвиллетт щедр сверх меры к тем, кто ему близок. А Ризли давно набрался наглости считать себя его другом. И его пугает то, сколько усилий Нёвиллетту пришлось приложить, чтобы всё это организовать. Особенно трогает сердце его готовность пойти на нежелательные контакты с тем же Чжун Ли, лишь бы его присутствие воспринималось гармонично и не вызвало бы вопросов. А ведь другую работы никто, наверняка, не отменял… Хотел гонку, Ризли? Будь любезен, получи и распишись — Нёвиллет для тебя практически повернул время вспять. И Ризли просто не может просрать дарованную ему возможность. Чудовищным усилием воли он собирается: забытая по первым гонкам дрожь утихает. Машина, было потерявшая позиции в начале гонки, устремляется вперёд по изгибистым улицам города. Ризли стремительно отыгрывает позиции. Он не хочет впоследствии ни о чем жалеть. И ответить на чужую щедрость он может только тем, что приложит все усилия. Еще немного, и плотно идущий поток машин выносит на оперативный простор. Тут и начинается настоящее противостояние. Ризли далек от первого места. И в этом виноват он сам. Но он за свою карьеру неоднократно стартовал и последним, а приходил первым. Гонка хороша тем, что в любой момент расклад может измениться. И Ризли в силах разыграть карты наилучшим образом. Тем более там впереди синяя машина просит, чтобы ей составили компанию. Вырвавшись за пределы тесных улиц города, Ризли прибавляет. В гонках между городами самое сложное — грамотно распределить силы. У каждого пилота своя стратегия прохождения, которая корректируется в моменте состоянием машины, трассы, погодными условиями, позицией машины в гонке и расстоянием до финиша. Ему хочется выложиться сразу — обойти всех и возглавить гонку, но он сдерживается. Дистанция длинная, не стоит спешить. Он бережет покрытие шин, рассчитывая делать меньше пит-стопов. Но такая выдержка требует от него дополнительного напряжения. Никогда холодная рассудительность не давалась Ризли так тяжело, как в этот раз. Безоблачное небо внезапно затягивает грозовыми тучами. Гремит гром, больше похожий на ворчание, и серое полотно дороги покрывается темными пятнами. По всем прогнозам дождя сегодня не должно быть, и Ризли чудится в этом знак, что небеса отвечают на недовольство Нёвиллетта. Почему ряд с ним трутся машины Райден и Дэхьи, а Ризли плетётся где-то позади и всё еще разбирается с надоедливым Кэйей?.. Гонщики верят в придуманные ими самими суеверия, и Ризли загадывает, что если выиграет, непременно сделает нечто такое, на что раньше ему не хватало смелости. В этой гонке он не откажется ни от чего, что может дать ему преимущество, пусть даже и чисто психологического характера. А пока он принимает решение не менять резину на ближайшем возможном стопе и продолжить гонку так. Его мастерства должно хватить, чтобы удержаться на трассе и не потерять ни в скорости, ни в маневренности. Машина Фавониуса сходит с дистанции, видимо, Кэйя решил не рисковать. А может, дело в чем-то другом. Дождь усиливается, и Ризли, как и прочие участники, вынужден сбавить скорость. Количество зрителей вдоль трассы тает на глазах. Не все выдерживают стоять часами ради момента, когда машины пронесутся мимо. Даже за бесплатно. Расстояние между двумя городами неминуемо сокращается. И когда остается меньше трети, Ризли ускоряется, не дожидаясь момента, когда дождь станет хоть немного тише. Он идет на осознанный риск. Нёвиллетту пришлось слишком долго искать его машину в зеркале заднего вида. Дождь, может, и не закончится, а до того, как они пересекут черту города, ему бы хорошо оказаться в тройке лидеров. На очередном повороте машину заносит, но Ризли удается взять дрифт под контроль и благополучно выйти из него. Впереди оказываются две машины с непростыми противниками. С Дэхьей всегда было сложно на трассе, да и Чжун Ли не растерял хватки. Но всё же чувствуется: отсутствие регулярных тренировок дает о себе знать. Остаётся только гадать, какие кровавые жертвы принес накануне Нёвиллетт, что в тех же условиях, что и Чжун Ли и Райден упорно цепляется за лидирующие позиции. И почти не сходит ниже третьего места. Ризли требуется еще час, чтобы выиграть в шашки на трассе и оставить позади и первого, и второго. Для Ризли настоящая гонка начинается именно сейчас, когда он пытается обойти того, кого столько лет обходил разве что во снах. Нёвиллетт не пускает его, подрезает, не даёт прорваться вперёд. Под руку лезет еще то одна машина соперников, то другая, и уже Ризли приходится отвлекаться на то, чтобы не уступить собственную с таким трудом отвоеванную позицию. Ризли пользуется тем, что дождь, кажется, стихает, и наддает. Машины входят синхронно в шикану. Дракон — логотип фонтейнской команды — скалится с бока машины Нёвиллетта. Ризли считает — приветствует! И тут же рвётся вперед: не пустить, оставить позади, удержать от обгона. Они несутся бок о бок, то вырываясь вперед, то уступая. Ни одна гонка в мире не заставляла Ризли так вожделеть победы. Он может глазом бога — знаком высшей лиги — поклясться, Нёвиллетт сейчас охвачен той же страстью. Они выжимают из машин всё возможное, соскальзывая, кажется, в невозможное. Километры напряженной гонки. Они отрываются от основной массы машин. Под своды города они въезжают озаренные солнечными лучами, прорезавшими облака. Ризли — первым! В переплетенье узких улиц не так уж и много мест, где одна машина может обойти другую. Но Ризли не допускает ошибок. И только прибавляет в скорости, дрифтует на поворотах, обеспечивая отрыв от машины Нёвиллетта. До финиша остаются сотни метров, и победа — его. Кажется, жми — что еще надо? Но Ризли глубоко вздыхает, роняет короткое «извини» в гарнитуру наушника и сбрасывает с головы, уже не слушая, как кроет его матом главный инженер. Он едва-едва сбавляет скорость, и этого оказывается достаточно, чтобы пересечь финишную черту бок о бок с синим фонтейнским драконом. Клетчатый флаг остается позади, а две машины идут бок о бок. И это ощущается победой. Двигаться синхронно тяжелее, чем лететь вперед, но они удивительно чутко реагируют друг на друга, будто репетировали заранее. Машины медленно сбавляют скорость и наконец останавливаются рядом. Ризли счастлив. Так счастлив, что кажется, больше просто невозможно. Он переводит дыхание, а потом находит в себе силы повернуть голову и посмотреть на Нёвиллетта. Сквозь мутное стекло херово видно, но он уверен: Нёвиллетт смотрит ему в глаза. Получил — расписался. Ризли надеется, что гордый Нёвиллетт не примет его выходку на финише за подачку. Опасение запоздало прорезает беспримесное счастье, которым полнится Ризли. И это заставляет его открыть дверь и встать на подкашивающихся ногах. Он не знает, как объяснить причины, побудившие его поступить таким образом. Эта гонка — подарок Нёвиллетта ему. Только Ризли не нужна победа, как таковая. Его жест — дань уважения. — Символично, — повышает голос Нёвиллетт раньше, чем Ризли находит слова. И одобрительно кивает. Больше они ничего не успевают ни сказать, ни сделать. Их окружают и техники, и репортеры. Гонка закончилась — они этого даже не заметили. *** К часу ночи Ризли теряет последнюю надежду на то, что ему удастся сегодня остаться с Нёвиллетом наедине и поговорить. Ему кажется, им есть о чем. До этого момента им удалось оказаться рядом лишь раз. Не сговариваясь, они отказались выяснять победителя при помощи фотофиниша, а потому на подуиме делили первое место на двоих. Но там пришлось говорить совсем не то, что хочется, и другим, а не друг другу. Может быть, Нёвиллетту и нечего сказать Ризли, и это Ризли всё себе надумал, но из-под его руки Нёвиллетт почему-то не вывернулся. И это оказалось слаще шампанского! Однако после церемонии награждения их неумолимо разнесло по разным боксам, разным комнатам, и даже в одном праздничном зале они постоянно оказываются в противоположных концах. Кажется, будто всё мировое сообщество стремится наобщаться с Нёвиллеттом впрок. Немудрено. Тот редко посещает подобные мероприятия без крайней на то необходимости. Грех не воспользоваться шансом и не решить один, другой вопрос. Хотя бы заручиться обещанием встретиться и позднее обсудить детали или подумать над предложением. Скорее всего, Нёвиллетт также пользуется возможностью укрепить связи между странами. Как бы ему ни было тяжело, но долг прежде собственных нужд. Эта его черта характера иногда бесит Ризли до крайности, иногда в той же мере восхищает, а сейчас вызывает досаду. Он бы хотел, чтобы необходимость привела Нёвиллетта к нему. Но не сегодня. С этим приходится мириться. Улучив момент, Ризли сбегает с шумного приема. Он считает, что четырех часов более чем достаточно, чтобы отдать дань уважения всем присутствующим по несколько раз. Он устал от бесконечной болтовни и необходимости улыбаться на камеру даже больше, чем от продолжительной гонки и суеты, которая всему этому предшествовала. Он не знает, куда несут его ноги, но вместо постели они приносят его на стадион. Сейчас, наполненный гулкой из-за гуляющего по трибунам ветра тишиной, тот кажется по-особенному пустым. Впервые за эти безумные сутки Ризли удается остановиться. Почти удается заземлиться. Он опустошен. Так бывает, когда счастья чересчур много. И так хорошо, что немного больно. Пожалуй, ему не хватает самой малости. Щепотки несбыточного, на которое, казалось, сегодня найдется смелость. Ризли улыбается. Не может же везти во всём. После всего случившегося ему грех жаловаться. Он дышит — глубоко и размеренно, словно пытается уговорить дурное сердце отбросить бесполезную надежду, которая хлопает крыльями и не дает успокоиться. Пахнет так знакомо: жженой резиной, асфальтом, маслом и бензином. Тем особым запахом, которым пропитывается любой трек. Тем запахом, который очень долго ассоциировался у Ризли с Нёвиллеттом. Это потом, когда они познакомились по-настоящему, а не через газетные вырезки, записи пресс-конференций и гонок, Ризли узнал, что Нёвиллетт пахнет совсем не так. Немного — морской солью, немного — дождем. Неуловимо, но совершенно невозможно перепутать. Ветер доносит запах, которому тут совсем неоткуда взяться. Ризли не шевелится. Ему до отчаяния хочется еще немного пообманывать самого себя. Нёвиллетту здесь нечего делать. Ризли всё не выдерживает: чувствуя себя последним дураком, зовёт того по имени и вздрагивает, когда спины касается теплая ладонь. Так — и на маленький кирпичный завод может хватить. Умеет же тот подкрадываться совершенно бесшумно, будто и не человек вовсе, а какой-то сказочный дракон! — Ризли, нам надо поговорить о финале. Не об этом тот надеялся поговорить, но он и правда задолжал Нёвиллетту объяснение. — Думаешь, поддался? Нёвиллетт молчит долго, и на секунду Ризли кажется, что он нарочно тянет с ответом, но наверняка это не так. Нёвиллетт просто серьезно обдумывает ответ. Иногда Ризли кажется, что внутри Нёвиллетта спрятаны весы правосудия или что-то вроде того. На одну чашу педантично складываются доводы « за «, на другую — « против «. В сухом итоге рождается истина. И сейчас ему придется с ней столкнуться. — Нет. Гонка в любом случае ничего бы не могла доказать. Разочарован, что на равных нам уже не соревноваться?.. Ризли оборачивается. Ему жизненно необходимо убедиться, что Нёвиллетт разобрался в его мотивах правильно и принял их не только рассудком. Но тот только улыбается. Невесомо. Так, что эту улыбку хочется сцеловать. — Шутишь? Ты по-прежнему великолепен. Если бы у тебя было чуть больше времени на подготовку, мне бы пришлось пыль глотать из-под колес твоей тачки. Ризли искренен настолько, что забывается и в порыве чувств сжимает плечи Нёвиллета, будто надеется, что этот жест станет тем, что склонит чашу весов в его пользу. — Не чуть, а много времени, — дотошно поправляет его Нёвиллетт и не отстраняется. — Но это сейчас неважно. Я хотел узнать, не забыл ли ты о нашем споре? — Как бы я мог? Победитель получит всё, что пожелает. Осталось только понять, кто победил? — Теперь не жалеешь о благородном поступке? — насмешливо спрашивает Нёвиллет. — Нет, — твёрдо повторяет Ризли. Синие глаза в темноте, кажется, горят внутренним светом гораздо ярче звезд над головой. Волнение? Тревога? Ожидание? Ризли хотел бы сейчас владеть суперсилой и не гадать. Но, пожалуй, он готов и без неё рискнуть. Он обещал себе, что сделает нечто такое, на что раньше не хватало смелости. Он уверен — время пришло. Он облизывает губы. — Я ни о чем не жалею. Только желаю… — Еще что-то помимо гонки? — Кого-то, — с бархатными нотками в голосе шепчет Ризли, притягивает Нёвиллета за плечи и припадает к губам. Ему всегда думалось, если он наберется когда-нибудь смелости и поцелует Нёвиллетта, это будет дерзко, напористо, но выходит до одури — а может, и до глупости (глупо же не пытаться получить как можно больше?..) — нежно. Ризли отстраняется, убирает руки и смотрит в глаза. Он равно готов и к удару, и к возмущению. И в моменте пытается смириться с тем, что ему придется пообещать, что больше никогда такое не повторится. Он оказывается не готов только к тому, что Нёвиллет изогнет точеную бровь и спросит: — Теперь я могу получить своё «всё»? Ризли кивает, едва понимая, что Нёвиллетт имеет в виду. И этого оказывается достаточно, чтобы ему на затылок легла ладонь, надавила, заставляя податься навстречу, и губы столкнулись с губами. Нёвиллетт целуется так, что у Ризли перехватывает дыхание. Настойчиво, неприлично жадно. Как Ризли и не снилось. В тысячи раз лучше, чем представлялось. Попытку Нёвиллетта отстраниться Ризли пресек на корню. Разве что дал глотнуть немного воздуха, прежде чем продолжил целовать так, как давно мечталось. Напористо. Горячо. Они оба задыхаются от этих поцелуев, но почти не отстраняются, только кусаются от жадности. Ризли притягивает Нёвиллета к себе, обнимает за талию, выглаживает спину и больше не ждет, что тот его отолкнёт. Правильно — не ждет. Его не отталкивают, наоборот, обнимает за шею. И последние страхи, которые мешали Ризли действовать, истаивают. Нёвиллетт в его руках восхитительно… настоящий. Он так не похож на плакаты, которыми была обклеена в юности коморка, в которой Ризли жил. Тогда Нёвиллетт казался Ризли самим совершенством, недостижимым идеалом. Профессиональным гонщиком, никогда не теряющим головы. Стремительным, неуловимым и спокойным, как воды горного озера в безветренный день. До дна не достать, сколько не пытайся. Тогда он казался холодным, бе-зу-преч-ным. Но сейчас… сейчас Невёллетт — бушующее море. Быть с ним — словно пытаться удержаться на плаву в стремительной горной реке. Нёвиллетт отвечает с таким желанием, будто вожделел происходящее не меньше Ризли. Чушь. Или… нет? Но Ризли не готов прерваться, разрушить момент, ради которого он мог бы отдать всё завоёванное в тяжелой борьбе золото. Страх сродни тому, что вспыхивает под сердцем за секунду до того, как машина теряет управление и летит в отбойник, растекается ядом по венам. Страшно, что придется мириться с ответом. Нёвиллетт не такой человек, который стал бы лукавить и лгать. Он скажет прямо, даже если его правда разобьёт Ризли в снежное крошево. Но воздуха всё же не хватает. Они отстраняются практически одновременно — смотрят в глаза друг другу. Ризли не знает, что увидел в его глазах Нёвиллетт, но припухших после поцелуев губ касается чувственная улыбка. Ради ее одной Ризли готов опуститься на колени. — Надеюсь, это не всё «всё», что ты хотел? — не выдержав, первым нарушает тишину Ризли. И не узнает собственный голос. Слишком низкий, хриплый. Таким только в постели признаваться в любви. Или молить о пощаде. — Давно? — серьезно спрашивает Нёвиллетт. Вопрос пробивает сердце Ризли навылет. Он не отводит взгляд. Когда как не сейчас признаваться? Кому как не Нёвиллетту? — Давно. — Надо бы спросить «а ты?», но от страха, кажется, цепенеет язык. Ризли шумно вдыхает и на выдохе шепчет: — Идеал. Друг. Ты — всё это и много больше. Если позволишь? Последние слова почти не слышны. Но жалеть ему больше не о чем. Зря ему казалось, что самым смелым поступком было поцеловать Нёвиллетта. Признание требует гораздо больше мужества, чем он мог бы себе представить. Каждая секунда тишины кажется впивается в кожу острыми иголочками до того, что пульс начинает отчаянно стучать в висках. И вместе с тем Ризли чувствует себя удивительно свободно. Он словно сбросил с плеч груз и, только избавившись от него, понял, каким непосильным он успел стать. Нёвиллет молчит слишком долго. Смотрит так пытливо, будто в закоулках души Ризли пытается отыскать истину. Но ему не надо так стараться — сейчас она вся перед ним. Такая, какая есть. И Ризли пытается еще раз объясниться. Неуклюже. Как может. — У меня не было ни шанса, чтобы восхищение не переросло во влюбленность, а дружба — в более глубокое чувство. Ты… Ты — это ты. Последнее звучит исключительно беспомощно, даже на взгляд Ризли, но других слов у него сейчас нет. Или вернее, их слишком много, и всё равно недостаточно, чтобы вместить всё то, что он испытывает к Нёвиллетту. И сил на то, чтобы повторить свой вопрос, Ризли уже не хватает. Кажется, он даже не дышит, дожидаясь ответа. — Да, — тихо отвечает Нёвиллетт. Снова можно дышать, но Нёвиллет добивает Ризли контрольным в голову, ставя точку в неловком объяснении. — Ни шанса.