Привкус мёда и крови

      На одной из тренировок Рой Мустанг уделал Эдварда буквально одной левой и заявил, что каким бы знаменитым алхимиком тот ни был, он всего лишь ребёнок. Мальчишка. Эдварду шестнадцать, но выглядит он младше своих лет и дико бесится из-за этого. А слышать это от Мустанга почему-то обиднее, чем от кого-то ещё.       Эдвард вообще странно чувствовал себя в его присутствии: не то смущался, не то злился, и всё никак не мог определиться в чувствах. Язвил при любой возможности или демонстративно игнорировал. Мустанг стоически переносил первое и вряд ли замечал второе. Это тоже бесило. Но поделать Эдвард ничего не мог.

      *****

      Летняя форма военных легче и тоньше зимней, более светлая. Рубашки тоже тоньше, иногда кажется, что они вовсе просвечивают. И определённо очень быстро промокают. Мустанг на тренировках выкладывается едва ли не больше, чем в бою. Эдвард глядит на тренировочную площадку: курсанты один за другим падают под ноги Мустанга, уже изрядно уставшего, но крепко стоящего на ногах. Сырая насквозь рубаха облепила спину, выбилась из брюк, рукава размотались из скатки. Полковник замер, охватывая взглядом побитых новобранцев; от виска по щеке, изламываясь к подбородку, скатывается крупная капля, огибает кадык, задерживается в ямочке ключиц и исчезает в распахнутом вороте. В штабе нестерпимо жарко. Эдвард судорожно сглатывает и отворачивается. Он знает, что с ним происходит. Ему страшно и стыдно.

*****

      Рою Мустангу слегка за тридцать, он пережил Ишвар и лучшего друга. Карьера его стремительна, огонь смертоносен. Через его кулаки прошли тысячи курсантов. Его побаиваются и уважают, пожалуй, все. Кроме коротышки Эдварда. Этот смотрит исподлобья, говорит громко. Бьёт больно, без оглядки на ранги и возраст. Пахнет мёдом и кровью. Рой не питает иллюзий на свой счёт. Не считает себя привлекательным. Рой считает, что уже слишком стар для эмоций и чувств, что влечение есть слабость плоти и не более того. Рой хотел бы любить и гореть, но вместо него любят другие, а горят — только мосты.       Рой вымывает из волос пыль, пена щекочет нос. У Роя слишком хорошее зрение. Иногда он почти жалеет о том, что замечает краем глаза. Хотя и не в этот раз. Холодный душ полосит по коже. Фантомный привкус обжигает язык, взгляд, пойманный в окне, припечатывает ударом в лоб. Почти буквально. Рой фыркает, делает воду прохладнее. Боковое зрение не надёжно. Ему показалось. Наверняка показалось.

*****

      Рой лупит по манекену — отрабатывает удары. Он чувствует этот взгляд. Жадный и напряжённый. Рой поворачивается к окну, задирает голову и смотрит в ответ, в немом вопросе приподнимает бровь. Эдвард запоздало отшатывается от нагретого летним солнцем стекла, скрывается в глубине кабинета. Рой улыбается уголками губ, ему весело. Он встряхивает рубашку, снова прилипшую к спине, и уходит с тренировочной площадки.

*****

      Эдвард выскочил из кабинета, заметался из стороны в сторону, решая, куда бежать, чтобы не столкнуться с НИМ прямо сейчас, и в конце концов рванул вправо, в сторону запасного выхода. Штаб пуст: сегодня большой праздник, все отправлены на выходной, и только Мустанг остался на дежурство. Эдварда не должно здесь быть. Он бежит мимо пустующих кабинетов к боковому выходу, едва не скатывается с лестницы и оказывается в коридоре первого этажа. Впереди — заветная дверь. Эдвард переходит на шаг. Выход совсем близко, он уже протягивает руку, когда ручка неестественно медленно опускается вниз, замок щёлкает — и дверь распахивается. Эдвард замирает, Мустанг делает шаг и захлопывает её за собой. Взгляд его упирается в лицо Стального, и в нём читается что-то такое, что Эдвард силится расшифровать и не может.       — Привет, Стальной. Разве ты не должен быть в городе?       Эдвард смутился. В голосе полковника, обыкновенно сухом и резком, звучала насмешка и какая-то новая, незнакомая интонация, тембр был ниже обычного, так что даже воздух вокруг, казалось, завибрировал, как какая-нибудь струна.       — Я задал тебе вопрос.       Эдвард кашлянул и попытался что-нибудь ответить, но вместо этого просипел что-то невразумительное и неожиданно для себя затих, опустив глаза. Он чувствовал себя маленьким, сильно провинившимся мальчиком, которого вот-вот начнёт ругать добрая мама, чувствовал себя беззащитным. К этому примешивался страх: Эдвард был возбуждён, он ведь подглядывал за Мустангом, фантазировал неприличное, и теперь боялся, что тот узнает. А сверху это всё придавливал стыд: куда лезешь, мальчишка, нос не дорос, взрослые заняты важными делами, им некогда, а тут ты под ногами путаешься.       — Язык проглотил, Стальной?       Рой подошёл близко, Эдвард невольно отступил полшага назад, всё ещё не смея поднять голову, утопая в своих конвульсивно дёргающихся эмоциях. Дурак. Надо было сигать через какое-нибудь окно…       Тяжёлая рука ложится на плечо, и Эдвард почти продавливается под ней.       — Я думал, ты хочешь поговорить.       Рой наклоняется к самому уху, чтобы сказать это. Он говорит негромко, почти шепчет, но звучит в голове Стального натурально как набат, возвещающий конец света.       Эдвард дёргается в сторону, но полковник одним чётким движением припечатывает его в стену. Она кажется неожиданно холодной. Рука крепко сжимает плечо, колено упирается в пах — объяснять больше нечего, очевидного не скроешь. Эдвард тяжело дышит и поднимает взгляд — теперь он злится и, наверное, ударит полковника прямо в этот поганый, сексуальный рот. Но ладони не сжимаются в кулаки, только касаются стены за спиной, будто она собирается падать. Эдвард не хочет бить. Эдвард хочет впиться губами, слизнуть эту ухмылку, прижаться к чужому телу, горячему и влажному от пота. Злость уступает страху: о чем ты думаешь, Эд? Как ты смеешь? Эдвард ищет в глазах полковника удивление, раздражение, отвращение наконец, но находит совсем не то: полковник смотрит почти сочувствующе, с любопытством, как будто игриво. Взгляд не вяжется ни с интонацией в голосе, ни с ухмылкой. Так не смотрят, когда противно.       Рой фыркает, дёргает ручку двери ближайшего кабинета и непринуждённо вталкивает туда Эдварда, будто тот вообще ничего не весит. Эдвард не сопротивляется и молчит. Мустанг всё ещё держит его плечо, мягко отталкивая назад, а другую руку заводит к затылку, сжимает волосы в ладони и тянет от себя, заставляет запрокинуть голову и — целует. Целует глубоко и жарко, и Эдвард отвечает ему пугливо и неумело, хватается за рубашку и осознаёт происходящее лишь тогда, когда упирается ягодицами в стол.       Щёлкает захлопнувшаяся на доводчиках дверь. Рой отпускает припухшие губы, тянет за волосы сильнее — Эдвард выгибается — водит языком по кадыку; он не держит больше плечо (Эдвард вцепился в него так, что явно не собирается убегать), легко расстёгивает чужие брюки, скользит ладонью вниз. Эдвард стискивает пальцы на рубашке Роя, мнёт её, подаётся бёдрами вперёд и почти скулит от того, как крепкая ладонь трёт его напряжённую плоть. Эдвард заливается краской: ему так стыдно, потому что слишком хорошо и не может быть правдой. Рой прижимается к нему, и Эдвард чувствует его эрекцию. Брюки, кажется, слетают с Эдварда сами собой, хотя, конечно же, Рой просто очень быстро стаскивает их и откидывает куда-то за спину, майка отправляется следом.

*****

      Солнце нещадно печёт сквозь оконные стёкла. Но даже его жар не такой горячий, как руки полковника Мустанга.       — Ты уже делал это?       Эдвард отрицательно качает головой: невозможно говорить, когда горишь, как в лихорадке, когда в тебя, раздетого донага, вжимается тот, на образ которого ты позорно дрочил последние пару лет, закрываясь от брата в ванной или прячась под одеялом. Рой целует снова и снова, гладит настойчиво; отстраняется на секунду, чтобы через голову, не расстёгивая, стянуть с себя рубашку. А потом разворачивает Эдварда спиной к себе и бахает грудью на раскалившийся от солнца стол, отвратительно привычным движением расставляет его ноги в стороны — как при задержании — и вставляет в него палец, уже обильно смоченный в его же смазке. Эдвард охает и дёргается, от этого палец входит глубже и задевает что-то внутри него, что-то такое, что пропускает через всё тело электрический импульс и попадает прямо в голову, затуманивая сознание. Эдвард упирается лбом в столешницу, сжимает кулаки и подаётся бёдрами назад, навстречу другим таким же импульсам. Свободной рукой полковник мягко массирует его спину между лопаток и основанием шеи. Эдварду хорошо. Так хорошо, как бывает лютой зимой, когда возвращаешься в тёплый дом и подносишь оледенелые руки к огню: больно щиплет, но эта боль так приятна. Эдвард не сразу замечает, что пальцев стало больше и двигаются они теперь иначе. Эдвард стонет. И обиженно замолкает, когда полковник убирает руку вместе с этими замечательными пальцами.       Рой думает, что, наверное, он торопится, но терпение его иссякло. Крупная головка скользит меж ягодиц и продавливается внутрь. Узко и горячо. Эдвард под ним коротко вскрикивает и зажимает рот рукой. Рой толкается медленно и ровно — даёт привыкнуть. Шея и уши Стального алхимика такие же красные, как его плащ, который Рой запретил ему носить на работе. Красные, как заходящее солнце. Растрепавшиеся на затылке волосы блестят в настоящих солнечных лучах. Они всегда были такие красивые? Рой тянется к ним, прихватывает всей пятернёй и тянет к себе. Эдвард выгибается в пояснице. Рой толкается глубже, жёстче, Эдвард стонет на вдохе, опирается на руки, щурится — солнце слепит его — из уголка рта сияющей ниточкой бежит к подбородку слюна.       Рой ускоряется и отпускает волосы Эдварда, чтобы сжать его член. Он двигает рукой так, чтобы продолжать собственные толчки внутри него, и Эдвард больше не сдерживается: стонет в голос, скребёт пальцами стол, почти кричит. Эдвард кончает первым, сжавшись внутри до болезненной тесноты, следом кончает Рой. Оба тяжело дышат. Эдвард хрипит на вдохе, ноги кажутся ватными и непослушными, даже протез отказывается держать ровно. Эдвард чувствует себя неприлично уставшим и счастливым, и за это ему опять почему-то стыдно. Рой тянет его за руку, разворачивает вполоборота, целует мягко.       — В следующий раз, когда захочешь меня, просто скажи это словами через рот.       Это звучит так нелепо и просто, что Эдвард смеётся. Смех получается нервным, икающим. Рой отпускает его из объятий и натягивает брюки. Трясущимися руками Эдвард натягивает на себя свои, заправляет в них майку. Мнётся в нерешительности, поглядывая на дверь.       — Всё хорошо?       В голосе Роя слышится лёгкое беспокойство. Эдвард мямлит что-то про стол и какие-то невнятные извинения. Рой закатывает глаза, улыбается и тихонько подталкивает его к выходу.       — Всё хорошо, Эдвард. Иди домой.       Эдвард думает, что полковник отзывчивее, чем кажется, и он, Эдвард, благодарен ему за это. Стальной просачивается за дверь и торопливо покидает штаб.       Рой Мустанг поднимает с пола свою рубашку. Она влажная и пахнет потом. Отверстия верхних пуговиц порваны — Рой слишком торопился снять. С коротким смешком полковник сминает её и протирает ею весь стол. Кому бы ни принадлежал этот кабинет, вряд ли он захочет обнаружить на своей мебели следы чьей-то похоти. А рубашку можно и сжечь, чтобы наверняка не оставлять следов.       Рой уходит затемно, с голым торсом и в мятых форменный брюках. Во рту перекатывается привкус мёда и крови — привкус Эдварда Элрика.