Фантом

      Вот уже который год проходит в полном одиночестве. Когда-то пронизанный эмоциями и захваченный хаосом дом ощущается мертвым. Аль-Хайтам всеми силами отрицал, насколько глубоко его затронула эта личная трагедия. Несчастный случай, по глупой иронии — пустыня. Сильный и твердый характером секретарь своим видом кошмарил всю Академию: он очень плохо спал, забывал есть и первое время периодически ночевал в гостевом доме. И все еще отрицал, что ему плохо. Кавех был хорошим другом, вредным художником, бесячим соседом. Они были рядом потому, что не нашли друг другу альернативы — думал Хайтам. Он помог Кавеху, потому что так было надо. Архитектор увидел в нем друга, потому что ему этого хотелось. И теперь всего этого просто нет. Закончилось так же странно, как и началось. Хайтаму не нужно это напускное сочувствие и соболезнования, вопросы о произошедшем, проблемы. Он уладил все так, как принято. Позвал близких, устроил церемонию, разобрался с последствиями и сказал никогда его не трогать по этому поводу. Не потому, что ему плохо. Просто это прошлое, которое не изменишь. Хайтам не может сказать, в какой момент он наполнил пространство фантомами. Просто однажды он решил не убирать лишний пустой стул, хотя гостей не принимал и это было место Кавеха. Тот всегда садился именно здесь, на самодельную лоскутную подушку поверх жесткого сиденья и рассказывал истории. Хайтам уже начал забывать их, а когда-то злился.       — Я помню. Ты говорил об этом всю неделю.       — И продолжу! Это важно!       Истории у архитектора не заканчивались, а если это случалось — они повторялись до появления новых. Хайтам бесился от очередной байки, договаривал конец, переставал вникать в болтовню. А теперь многое бы отдал, чтобы еще раз послушать хоть одну. Он не помнил даже самые заученные. Что еще хуже — не помнил голос Кавеха, которым мог бы рассказывать себе в голове хоть что-то.       Несколько лет после ему мерещились оклики на улице. Привычное выражение лица менялось на доли секунды от безразличия до испуга и к серому трауру, стоило лишь понять — перепутал.       Бывало, что шорохи под входной дверью заставляли сердце уйти в пятки. Но замок по прежнему был закрыт. Набор ключей с львенком по прежнему лежал под ковриком. И Хайтам, вопреки своей всегда железной логике, по прежнему ловил себя на мысли проверить их.       Еще одной не дающей покоя дверью была дверь в комнату Кавеха. Первые несколько месяцев не хотелось даже прикасаться к ручке, будто она могла обжечь. Хайтаму очень помог Тигнари, по неведомому зову сердца решивший приглядывать за другом. Этот вечер они оба не хотят вспоминать, но помнят до секунды.       — Что ты будешь делать с его проектами? — Тигнари заваривал травяной сбор, который должен был помочь отрицающему свою бессонницу другу.       — Передам академии. Мне надо будет их зарегестрировать в архиве и закрыть. — Как всегда спокойно ответил Хайтам, прикрывая слипающиеся от сонливости глаза.       — Так на это дается две недели, разве нет?       Тигнари доделал отвар в полной тишине. Он не хотел вытаскивать ответы и за все это время, а прошло уже три месяца, лесничий сбился со счета неотвеченных вопросов. Но то, что выяснилось сейчас, должно быть прояснено.       — Ты не хочешь их отдавать или…       — Я не могу.       Ответ больно резанул по сердцу. Тигнари был уверен, что никогда не слышал такой интонации в голосе Хайтама. Он будто заколотил сотни болезненных признаний в тесный гроб.       — Пей, — неприятно пахнущая горькой травой вода была выпита до дна, — а теперь говори все, что хотел.       Хайтам проследил взглядом за усаживающимся фенеком и прикрыл глаза, когда он сел на то самое место. Всех получалось отвадить каменным лицом и простыми «я в порядке» или «это не ваше дело». Всех, кроме Тигнари, ходящего по пятам уже три месяца.       — Я передам его проекты, когда разберусь, что к чему. А сейчас не могу. Не понимаю в них ничего, никакой структуры…       — Этим занимается даршан, — Перебил Тигнари, пресекая попытки скрыться от ответа, — не держи меня за дурака.       — А ты не лезь в мою работу. — Хайтам хотел бы, как раньше, пустить в собеседника молнии глазами, но в последнее время на это слишком сочувствующе реагировали.       — Невыносимый ты человек. Я завтра приду.       — Куда?       — К тебе. Помогу разобраться с проектами, раз великий и умнейший секретарь не может дать ума своей работе.       — Тебя без записи не пустят.       Хайтам встал, чтобы уйти подальше от раздражающего разговора, но…       — Открой мне комнату Кавеха. Мне нужно кое-что забрать.       Хорошо, что уже отвернулся. Глаза, которые и так болели от недосыпания, защипало с еще большей силой.       — Возьми в прихожей, ключ в связке. — Хотелось просто уйти.       — Я не буду без тебя рыться у тебя дома.       — Это не часть моего дома, там только его вещи. — Еще несколько шагов и можно будет уйти в свою спальню.       — Аль-Хайтам!       В плечо больно вцепилась сильная рука, резко дергая, чтобы повернуть. Казалось, Тигнари хотел ударить его, но сведенные к переносице брови вдруг поднялись и морщины между ними разгладились. Хайтам с красными от подступающих слез глазами и без чужих нападок выглядел, как человеческое воплощение зоны увядяния.       — Я не хочу туда идти. Я не был там с самого… того дня.       Тигнари очень хочет забыть, как в тот вечер дрожал голос друга. Он говорил про процедуру передачи проектов в архив, лишь бы не оставаться в тишине и Тигнари помнил все пункты от и до. Слои пыли на брошенных в беспорядке свертках Хайтам счищал так бережно, что почти нежно. Говорил «это для сохранности, вдруг помнется», но дрожащие руки не скроются от глаз охотника.       Оставшись той ночью одиночестве, Хайтам обошел всю комнату еще раз. Еле переступая за порог, он пошел по тем доскам, которые не скрипели. Так приходилось делать иногда, если Кавех забывал вернуть на кухню хотя бы одну из утащенных кружек. За ночь мог натаскать кофе, заняв им всю посуду, а утром мирно спал.       На кровати остались разбросанные вещи. Хайтам удивлялся, что такой приверженец творческого беспорядка всегда заправлял за собой кровать. Как объяснил Кавех: после сложного дня в комнате должно быть место для комфортного падения лицом вниз.       Но окончательно выбило душу из тела то, что на мольберте осталась незаконченная картина. Хайтаму не нравились мысли и дела, оборванные на полпути. И тогда, смотря на подмалевок и гадая, что должно было лечь на холст, он как никогда ясно понял. Его больше некому упрекнуть в черствости к искусству и ткнуть в смысл какой-то картины. Кавеха больше нет.

***

      Спустя десять лет фантомы перестали быть яркими, многие из них прошли и иллюзия присутствия Кавеха развеялась. Уже лет семь не мелькала мысль о том, что сосед приготовил на ужин. Руки уже давно не тянулись к бумаге, чтобы оставить записку «не забудь ключ в двери». Но стул с подушкой на месте. Ровно как и все то, что можно было оставить в спальне-мастерской на долгое время. Никто не спрашивал Хайтама о вещах Кавеха, чему он был несказанно рад.       Даже Тигнари давно отстал и перестал искать синонимы и метафоры к смерти. Он больше не таскал дурно пахнущие настойки, не заявлялся посреди вечера со сводками бесполезных новостей и огромной питой.       С годами стало легче и, Хайтам был уверен, стало бы вообще замечательно, если бы не очередные эксперименты Академии.       — Господин Аль-Хайтам, к вам можно? — Милая ученая дама высунулась из-за двери, улыбаясь и размахивая листом бумаги.       — Входите.       — Вы помните исследования сохранения энергии? — Девушка, казалось, готова лопнуть от счастья. — У нас получилось! — Лист бумаги шлепнулся на стол перед секретарем, придавленный хрупкой ладошкой. — Пока только на некоторых хиличурлах, но сработало!       — Изложите конкретнее. — Хайтам взял в руки бумагу. Оказалось, прошение на повтор эксперимента, но с привлечением людей.       — Нам удалось вернуть к жизни умершего хиличурла как проекцию из Ирминсуля за счет жизненной энергии живого хиличурла.       — И вы думаете, что я разрешу повторить такое с людьми? — Хайтам положил бумагу обратно на стол. Теперь он глава Академии и о чем он только думал, когда отменил ограничения этому даршану сумасбродов.       — Все работает! Честно! У живого хиличурла мы забрали энергии примерно на месяц жизни. Мертвый хиличурл принял ее через память Ирминсуля, когда мы подключили к нему сознание живого. Скорее всего, он помнил своего соплеменника, поэтому Ирминсуль оживил именно его. Тот хиличурл получил материальное тело и прожил двадцать три дня. Если такое можно повторить…       — Ни в коем случае. — Отрезал Хайтам, вставая с места. Девушка хотела что-то сказать, но тут же закрыла рот. — У вас все «примерно» и «скорее всего». Я читал ваше исследование. Хиличурл, у которого вы отняли энергию, умер несколько дней назад, так? — Девушка кивнула, заметно помрачнев. — Чем объясните?       — Он и так был слаб. Мы бы не смогли задействовать здорового хиличурла, они слишком буйные.       — Чем вы можете доказать, что причина именно в этом? А если человек умрет после вашего эксперимента?       — Мы уверены в результате. — Ученая явно начинала злиться, прожигая взглядом дыру на злосчастном листе. — Эксперимент не удастся повторить в более низкими формами жизни, у них недостаточно развито сознание.       — Тем лучше, лес будет на несколько тигров и фенеков живее.       — Вы не подпишите?       — Нет.       Девушка ударила рукой по столу, смахивая с него прошение и громко шагая, будто пытаясь упасть на этаж ниже, покинула кабинет.       Хайтам выдохнул. Да, зря он подпустил биологов к Ирминсулю так близко. Но Нахида всячески помогала ученым разобраться в тайнах небытия, а спорить с Архонтом желания не было. Пять лет назад Хайтам и без того сделал огромное по его мнению одолжение став главой Академии. В остальном логика была простой: никакой непрошенной ответственности. Малая Владычица решила, что займется Ирминсулем с учеными и с того момента любые проблемы из этой области были ее проблемами. Эксперименты с людьми Хайтам не разрешал. Если их разрешит Нахида, что он не считал возможным, то это будет на ее ответственности и совести.       На этом замкнулась логическая цепочка. Хайтам давно перестал верить в подобные сказки и чудеса. Это все тот же фантом, пусть даже осязаемый и, возможно, помнящий все байки, любящий сидеть на подушке и способный закончить картину на своем мольберте.