RenkazaWeek [May 2024]

Аказа трепетал. Плотно закрыв за собой тяжёлую железную дверь, в которой было лишь прямоугольное затворное окошко чуть ниже уровня глаз, он сделал шаг вглубь камеры и остановился. Проверить кобуру. Не то чтобы в этом была реальная необходимость, однако стоило лишний раз продемонстрировать своё преимущество перед заключённым. Ренгоку Кёджуро, впрочем, ни бровью не повёл, ни шелохнулся. Спокойно сидел на заправленной койке у стены. Ничего необычного, но сколько величественности и достоинства в нём было… Будто не опасный маньяк-каннибал, а как минимум глава крупнейшей в мире преступной сети, к которому если приходить, то только на поклон. Пронзительный взгляд его был холоден, что удивительным образом контрастировало с цветом глаз, напоминающим закатное небо. Нижнюю половину его лица скрывала жёсткая непроницаемая маска с вертикальными прорезями для рта, настолько крошечными, что за ними почти не было видно губ. Зато было слышно его дыхание — ровное движение воздуха сквозь такие же узкие щели для носа. Должно быть, жутко неудобная штука, маска эта. В обычном наморднике, как для собаки, было бы куда проще, однако обычный намордник лишал лишь возможности кусаться, но никак не способности говорить. А Ренгоку Кёджуро должен был молчать. — Последняя трапеза, — наконец, сообщил Аказа цель своего визита. — Напиши, что хочешь получить завтра на обед перед смертной казнью. Постараемся организовать в лучшем виде. Ренгоку долго буравил его этим своим прожигающим взглядом, после чего вооружился блокнотом и ручкой, которые лежали подле него на койке и аккуратно написал что-то очень короткое. Всего три слова, которые Аказа прочитал, как только приблизился к заключённому, чтобы забрать «заказ»:

«Хочу тебя. Сейчас».

Вдоль позвоночника поднялась волна мурашек, а кровь мгновенно хлынула вниз. Но он не должен был забываться. Как бы сильно его ни тянуло плюнуть на все правила и броситься в этот пламенный омут с головой. Он слишком долго ждал этого момента, чтобы испортить всё своей неадекватной реакцией. К Ренгоку Кёджуро пускали далеко не всех. — Прости, но человечины тебе больше не видать, — пренебрежительно хмыкнул Аказа. — Не на этом свете. Лениво зазвенела длинная цепь наручников, сковывающих запястья заключённого, а в следующее мгновение Аказа ощутил тяжесть широкой горячей ладони на своём паху. Снизу вверх на него смотрели требовательно и жёстко, словно это он здесь был в подчинении, а не наоборот. Хотя… В каком-то смысле так оно и было, потому что даже если бы он захотел, то всё равно не смог бы противиться этим настойчивым поглаживаниям, которыми Ренгоку разгонял возбуждение по всей длине члена, упирающегося в тонкую ткань белья и форменных штанов. — Думаешь, — произнёс он с ухмылкой, предпринимая ещё одну попытку продемонстрировать, кто здесь главный, — если встретишь смерть с пустым желудком, то никто не поймёт, что ты вытворял при жизни? Золотистые глаза опасно сверкнули, и Ренгоку резко убрал руку. Не прерывая зрительный контакт ни на мгновение, даже не моргнув ни разу, заключённый поднялся на ноги и вытянулся во весь рост, мрачной тенью нависая над Аказой. Всё. Вот теперь он точно пропал. Теперь он, если вдруг и захочет ринуться прочь из камеры, попросту не сможет этого сделать — ему не позволят. Но Аказа и не хотел. Его единственным желанием было поскорее прикоснуться к этому опасному пламени, ощутить на себе его пульсирующий жар и сгореть в нём до обугленных костей. И, к своему непередаваемому удивлению, он видел, что его желание взаимно. Либо же человек перед ним был слишком хорошим актёром. За очередным позвякиванием цепи последовал рывок — это заключённый дёрнул своего надзирателя за ремень к себе. Клацнул язычок бляшки, выпускающей полосу чёрной кожи, вжикнула молния брюк и зашуршала ткань, когда закованная в металлический обод рука скользнула внутрь. В ответ Аказа схватил Ренгоку за грудки, но не чтобы встряхнуть или отрезвить. Плотно стиснув серую тюремную рубашку, он качнул бёдрами вперёд, навстречу подбирающейся ладони, а сам потянулся к лицу, горячо выдыхая в губы, скрывающиеся за прорезями маски. Предвкушение застилало мысли приятным дурманом, сводило растущим напряжением низ живота, и Аказа почти застонал, когда рука в его штанах внезапно сменила направление. Ренгоку так и не добрался до его члена, не удостоил и призрачным касанием пальцев. Вместо этого он повёл ладонь вправо, очерчивая полукруг. Прохладная цепь, змеёй следовавшая за его запястьем, издевательски тёрлась о зажатый боксерами стояк. Аказа открыл рот, чтобы озвучить провокационную остро́ту, но именно в этот момент Ренгоку широко расправил пальцы, загребая как можно больше плоти, с силой сжал ягодицу и подтолкнул к себе. Ощущение чужой отчётливой эрекции выбило из Аказы все слова, которые он хотел сказать, поэтому вместо колкости с его языка сорвался очередной выдох. Обещание. Ему обещали продолжение, если он будет послушным и не будет торопиться. Если надышаться перед смертью нельзя, то растянуть удовольствие «последней трапезой» — почти святое дело. Ренгоку заставил его раздеться. Полностью. Что-то он снял с него сам — так на полу оказалась рубашка, которую он расстёгивал медленно, пуговица за пуговицей обнажая крепкую грудь и рельефный торс, словно коллекционер, осторожно распаковывающий дорогой экспонат. Что-то дал снять Аказе — так к рубашке упали брюки с бельём и обувь. Прохлада помещения быстро начала жаться к разгорячённой коже, но покалывающие мурашки принялись разлетаться то тут, то там не из-за этого. Тяжёлый взгляд Ренгоку ощущался практически на физическом уровне — всеохватывающий и одновременно с этим оглаживающий каждый изгиб мышц. Когда же мужчина приблизился, Аказе пришлось в очередной раз напомнить самому себе, что он вообще-то на работе, он должен держаться. На ногах, в том числе. Ренгоку поднял обе руки и коснулся кончиками пальцев груди, неторопливо провёл ими вниз, слегка задевая соски, после чего вновь взял выше. Один из больших пальцев оказался у губ Аказы, и он, покорно приоткрыв рот, облизал его под пристальным взглядом Ренгоку. Затем облизал второй. И глубоко вдохнул, чуть выгибаясь в спине, когда влажные пальцы легли на его соски. Хотелось большего. Хотелось быть погребённым под этим идеальным телом, которое скрывала тюремная серая форма; хотелось задыхаться в объятиях сильных рук; хотелось плавиться кожа к коже. Но вместо всего этого был лишь сухой воздух вокруг, еле уловимые волны тепла, исходящие от человека напротив, и их единственная точка соприкосновения, внимание к которой становилось тем мучительнее, чем дольше ласкали два тёмных участка кожи на груди. Но вот Аказу обдало волной на порядок теплее, и он вдруг обнаружил, что последние мгновения провёл с закрытыми глазами. Когда же он их распахнул, Ренгоку стоял настолько близко, что задеть его бедро стояком — дело одного неосторожного движения… которому Аказа, страдающий от тактильной жажды, не смог противостоять. За что сразу же поплатился, получив чуть более грубый щипок напоследок, перед тем как Ренгоку оставил в покое его грудь и взял за запястья, направляя руки к своим штанам. Подсказывая, что делать дальше. Аказа опустился на колени, мысленно воздавая благодарности создателям этой тюремной формы за то, что вместо ширинок, пуговиц и ремней держались они на самой дешевой резинке, и приспустил край штанов вместе с нижним бельём. Будь обстоятельства иными, он бы с превеликим удовольствием устроил Ренгоку настоящую прелюдию, облюбовав его внушительный размер разнообразными ласками, прежде чем позволить ему делать со своим ртом всё, что заблагорассудится. Аказа вообще любил всякие нежности, хоть по нему и не скажешь. Увы, они были не на курорте и даже не в снятом на ночь номере отеля, а Ренгоку не был его партнёром в том смысле, в каком хотелось бы… Несколько раз поводив языком по всей длине, чтобы ещё сильнее раздразнить возбуждение, Аказа обхватил губами потемневшую головку, расслабил рот и подался вперёд настолько, насколько смог осилить. На пробу. В волосы на макушке вплелись чужие пальцы. Неожиданно бережно. На мгновение можно было представить, что нет, они всё-таки в иных обстоятельствах. Или не на мгновение?.. Аказа скользнул назад, выгибая кончик языка для пущего эффекта, после чего прикрыл глаза, вновь расслабился и насадился глубже. Пальцы на его макушке чуть дрогнули, но так и не причинили боли, хватка не огрубела. В отличие от темпа, который уже очень скоро набрал обороты с обеих сторон. В какой-то момент Аказа ощутил, как в уголках его глаз начали скапливаться слёзы, горло стало потихоньку сводить, а дыхание через нос затруднилось. Не изменилось только одно — как его держали за волосы, по-прежнему осторожно и мягко. На очередном толчке Ренгоку вдруг резко остановился, замер на несколько мгновений и плавно подался назад, за что Аказа был ему очень признателен. Пусть со рвотным рефлексом у него всё было в порядке, но глотать сперму он не любил. Из чувства благодарности, он обхватил ладонь Кёджуро, которой тот принялся с упоением водить по своему члену; второй же взял себя между ног. Невольно. Бездумно. Ему просто хотелось получить хоть какое-то подобие единения уже сейчас, глядя на раскрасневшегося Кёджуро вот так, снизу вверх. Но вот на лицо ему выстрелила густая влага, и Аказа на рефлексе прикрыл глаза, подставляясь под неё. Подставляясь под заботливое прикосновение к своей щеке, с которой Кёджуро принялся стирать большим пальцем потёкшее семя. — Стоп! — громом разнеслось по помещению. — Стоп-стоп-стоп! Аказа разлепил глаза и, немного сбитый с толку, повернулся на источник звука. Ещё никогда прежде не случалось такого, чтобы съёмку вот так резко останавливали прямо посреди процесса. Это могло случиться разве что в самом начале, когда их главного сценариста-перфекциониста не устраивала актёрская игра вводных сцен. Но вот к ним приближался, топая ногами и огибая расставленные повсюду камеры, высокий мужчина, гневно сжимающий несколько листов, свёрнутых в трубочку. — Ты, — господин Кибуцуджи ткнул своей импровизированной указкой в Аказу, — не должен был себя трогать, пока тебе каннибал не разрешит! А ты, — очередной тычок, но теперь уже в сторону замершего и не менее ошеломлённого Кёджуро, — не на лицо ему должен был кончать, а в рот! И что это за сердобольные поглаживания по лицу?! Что за телячьи нежности? Ты психопат или кто, а?! — Успокойся, Му-чан, — спокойно вклинился господин Убуяшики, стоявший за одной из камер. — Немного импровизации ещё никому не вредило. Дал бы довести дело до конца, а там, глядишь, тебе бы получившаяся история даже больше пришлась по душе, чем изначальный вариант. — Я не затем над сценариями ночами корплю, чтобы все в итоге трахались, как хотят! — возмущённо фыркнул Кибуцуджи. — Мы — серьёзная компания. Нам платят не за бездумное порно, а за продуманные и глубокие сюжеты и… И не называй меня так, сколько раз тебя ещё просить?! — Идите приведите себя в порядок, ребята, — благодушно улыбнулся Убуяшики, оставляя своё рабочее место. — Небольшой перерыв, потом попробуем заново. А тебя, Му-чан, можно на пару слов? Пойдём перекурим, тебе надо остыть. — Не называй меня так! Боссы продолжили свою одностороннюю перепалку на пути к выходу. Остальной персонал, потягиваясь и разминая шеи, направились на кухню за кофе и чаем. Только дурацкий Камадо, вылезший из-за своей дурацкой камеры, не торопился оставлять площадку и прицепился к Кёджуро со своими «Вы были великолепны, как и всегда, Ренгоку-сан!» А Аказа, лениво подбирая с пола форму тюремщика, не знал, радоваться ли ему, что впереди его ждёт ещё как минимум один сеанс с Кёджуро, или беситься с того, что их первое — и такое долгожданное — сотрудничество прошло не как по маслу. Не с первого дубля. Позорище какое.

***

Кёджуро захлопнул дверцу своего шкафчика в раздевалке и чуть не вздрогнул от неожиданности. В конце ряда, прислонившись плечом к шкафчику Томиоки, стоял Аказа. На его оттопыренном указательном пальце покачивалась маска, которая за сегодняшний день успела Ренгоку опостылеть. Неудобная, жёсткая, жаркая. Век бы её больше не видеть. — Смотри, что стянул с площадки, — Аказа криво улыбнулся. — Специально для тебя. — С тебя потом вычтут, — немного пожурил Кёджуро, но ответной улыбки сдержать не смог. — Ммм, — протянул его коллега в притворной задумчивости. — Ради того, чтобы увидеть тебя в ней ещё раз, я, пожалуй, смогу это пережить. — Нет, больше я её не надену. — А за чашечку кофе? — Аказа невинно похлопал своими удивительными ресницами. Когда-то давно, когда они только познакомились, Кёджуро восхитился тем, что Аказа настолько щепетильно подходит к своему образу, что даже ресницы красит под цвет своих волос. Аказа посмеялся и заявил, что всё наоборот — это он волосы свои красит под цвет ресниц, которые с рождения такие. В том, что натуральный цвет его волос чёрный, сомневаться не приходилось, а вот с ресницами дела обстояли сложнее, и Ренгоку до сих пор не мог понять, шутка то была или всё-таки нет. А Аказа до сих пор не мог оставить свои попытки зазвать Кёджуро куда-нибудь после работы. — А за плотный ужин? Мы сегодня хорошо потрудились, нужно восполнить энергию! — Даже за плотные ужины до конца моих дней, — отшутился Кёджуро, собираясь поставить на этом точку. — В ней дышать тяжело. Если Кибуцуджи-сану ещё когда-нибудь придёт в голову задействовать роль каннибала в заключении, то пусть ищут кого-нибудь другого на эту роль. — Ну тогда к чёрту эту маску, — ничуть не расстроившись, Аказа закинул её наверх шкафчиков, после чего отлепился от дверцы и подошёл ближе. — Пошли просто так поужинаем. Отметим завершение съёмок. Я угощаю. Кёджуро был рад, что не успел собрать волосы в хвост. Не хотелось, чтобы его краснеющие уши сигналили о том, о чём не стоило. Хватило сегодня того, что он и так позволил себе много лишнего на площадке, из-за чего пришлось несколько раз переснимать. Господин Кибуцуджи то и дело вскакивал со своего стула и принимался ругаться, что опасный преступник-психопат должен быть жёстче, что он не может обнимать так, что он не должен переживать о чужом комфорте… В общем, то и дело заострял всеобщее внимание на том, что Кёджуро слишком печётся о своём партнёре. Нужно будет попросить господина Убуяшики не ставить его больше в пару с Аказой. Хотя ему понравилось. Понравилось наконец-то чувствовать себя мужчиной в кадре. Обычно ему отводили совсем другие роли, делая доминантами тех, кто покрупнее. Ренгоку не был в восторге, но не жаловался. Ему были нужны деньги, чтобы обеспечить брату жизнь, которой сам Кёджуро лишился. После смерти матери отец спился до могилы, и только что окончивший школу старший брат был вынужден вместо университета отправиться работать. Увы, без образования на хорошую должность не брали, без связей место с адекватной оплатой было не найти, а деньги были нужны. И быстро. Нет, Кёджуро действительно старался найти что-то более приличное. Даже когда начал зарабатывать на порно, он не оставлял таких попыток. Увы, нигде не платили столько, сколько в «Кибуяшики Продакшн». Но ничего, через несколько лет Сенджуро пойдёт в университет и начнёт подрабатывать, а Кёджуро к тому моменту накопит достаточно, чтобы они могли какое-то время нормально жить. Сниматься он не перестанет, но значительно сократит количество часов, чтобы можно было совмещать с учёбой, которую он планировал продолжить. А после окончания университета можно будет и совсем уйти из этого бизнеса. Пока же выбирать, под кого ложиться, не приходилось. Но всё же кое-какой выбор оставался только за Ренгоку. И заключался он в одном — не влюбляться ни в кого на работе, которую хочешь однажды оставить в прошлом раз и навсегда. А если уж угораздило, то хотя бы иметь достаточно мозгов держать эти свои чувства при себе. — Извини, уже поздно, мне домой пора, — Кёджуро постарался звучать вежливо и даже улыбнулся на прощание. — Хорошего вечера! Взяв со скамьи сумку с вещами, он обошёл Аказу и ускорил шаг в надежде покинуть раздевалку до того, как ему успеют сказать что-то ещё. Увы. — Чем я хуже? — донеслось ему в спину. Вопрос обрушился на Кёджуро полной неожиданностью. Притормозив, он обернулся и в недоумении посмотрел на Аказу, который так и остался стоять посреди пустой раздевалки. — В смысле? — Чем я хуже Узуя, к которому ты уже на третью свадьбу сходил, не говоря о том, что вы спокойно по клубам всяким ходите? Кёджуро напрягся, что не укрылось от внимания Аказы, который тут же мрачно уточнил: — Да не слежу я за тобой. Просто видел вас однажды, когда сам с друзьями в «Ядовитой Глицинии» был. Тебя, Узуя и Канроджи видел. Так чем я хуже них? Чем я хуже Цугикуни, которым удалось вытащить тебя на тот фолк-концерт? Да ты даже для сестры Камадо время нашёл математику объяснить, хотя она тут ни разу не появлялась. Не удивлюсь, что она вообще не знает, где именно её братец оператором подрабатывает… Воцарившаяся тишина отозвалась в опустевшей голове гулким эхом. Кёджуро не представлял, что сказать. Он не хотел оправдываться, потому что это привело бы к вранью. А врать он тоже не хотел. Попросту не мог — не после всех этих лет отцовского вранья, которым тот неоднократно извинялся за то, что снова ударил, и обещал, что этого больше не повторится. И которым он скрывал, что вместо поисков работы и прохождения собеседований опять пил где-то целыми днями. И которым он обманывал самого себя, списывая свои приступы на что угодно вплоть до халатности врачей, но не на отказывающие из-за пьянства органы. Враньё никогда до добра не доводит и для Кёджуро не существовало такого понятия, как ложь во спасение. Поэтому он предпочитал просто сторониться неудобных ситуаций и держать в узде неудобные чувства. К вопросам в лоб он был не готов. Как и к тому, что за настойчивостью его коллеги всё это время могло скрываться что-то серьёзнее спортивного интереса. — Что я, чёрт возьми, делаю не так, а? — после затянувшегося молчания вновь заговорил Аказа устало, а может расстроенно. — Или я просто настолько тебе не нравлюсь, что и в банальную кофейню за углом со мной не зайти? На языке так и зудело «Нравишься». Аказа настолько ему нравился, что все эти сегодняшние пересъёмки происходили лишь потому, что Кёджуро был не в состоянии абстрагироваться. Был не в состоянии представить на месте Аказы безликого тюремщика. И сексом занимался он ни с каким не тюремщиком, а с ним, с Аказой. Даже этот чёртов намордник по большей части раздражал потому, что не давал целовать его, Аказу. Но Кёджуро не мог сказать ничего из этого. Не здесь, не в общей раздевалке, куда всё ещё мог зайти кто-то из засидевшихся или уборщица. Правда, Кёджуро в принципе не рассматривал такой вариант, при котором он бы дошёл до таких признаний, однако оставлять Аказу наедине со своими невесёлыми мыслями и додумываниями тоже было нельзя. Что ж, видимо, придётся поговорить. Как взрослые люди. Сдержанно. Но чуть позже, а пока… Ренгоку прошёл обратно и, остановившись напротив Аказы, положил ему ладонь на плечо и легонько сжал. — Прости, что у тебя сложилось такое впечатление, — ничуть не лукавя, произнёс он серьёзно. — Уверяю, это не так. Сегодня мне правда нужно домой, меня брат ждёт, но давай встретимся позже. Я в эту субботу свободен. Какое-то время Аказа молчал, настороженно вглядываясь в его лицо, будто бы ища подвох, но затем чуть расслабился, пусть его былая беззаботность и не вернулась. — В субботу в семь? — предложил он. — Прекрасно! — просиял Кёджуро. — Как насчёт того ресторана на центральной площади? «Гёкко». Там готовят отличных осьминогов! — Я люблю осьминогов… — Тогда договорились. Буду с нетерпением ждать нашей встречи! И здесь он тоже не лукавил. Спокойный разговор непременно расставит всё на свои места. Аказа поймёт, что тратить своё время на Кёджуро бессмысленно, а Кёджуро просто продолжит работать, как раньше. И всё будет хорошо.