Шанс

Они расстались на ужасной ноте. Пьер был убежден, что более его ничего не свяжет с Уильямом — они останутся, в самом крайнем случае, знакомыми, но лучше ограничиться статусом «соседей». Но Пьер не глупый, и понимать начал довольно скоро — его товарищи на вечер внешне чем-то, да походили на англичанина, а тем, кому удавалось походить на него и характером, оставались с Пьером на, порой, несколько месяцев. Он скучал, всяко отрицая такую очевидно-простую причину внезапных воспоминаний, и одергивая себя в последний момент перед тем, как отправить Уильяму сообщение с извинениями. Он не может смотреть на Темзеда дольше трех минут, ему хочется убедить себя, что он все еще в праве коснуться того невзначай, заключить в крепкие любовные объятия и пригласить на свидание в лучший парижский ресторан. Но Сенье знает, что его мечты останутся таковыми если не навсегда, то на долго, потому что они тяжело и больно, но пришли к этому — они разные, и, вопреки всем «законам» романтики, в коих сказано, что противоположностям свойственно притягиваться и образовывать крепкие союзы, совсем не подходят друг другу. И даже то, как Уильям осторожно стирал горячие слезы с щек Пьера не отрицало его желания прекратить все это — Пьер спрашивал его еще четыре раза перед тем, как Уильям окончательно покинул его. — Уильям, уверен ли ты? — Пьер едва держится, чтобы сейчас не разрыдаться окончательно, прижавшись к британцу как в старые добрые. — Да. Я убежден, что мое решение не поменяется, сколько бы ты не спросил меня, — Лондон осторожно смахивает еще пару слезинок с щек. — Но я уверен, что кто-то вроде тебя скоро найдёт того, кто заменит меня. Что насчет Рима? Разве не должен твой единственный побратим заслуживать твоего внимания столько, сколько мне даже и не снилось? — ему кажется, что он утешает француза. На Пьера слова действуют иначе, побуждая на отчаянное возмущение. — Да как ты, как ты только смеешь выговаривать мне подобное! "Заменит меня", ты точно издеваешься надо мной! — он нервно сжимает руки на чужих плечах, едва ли не оставляя там синяки. — Ты эгоист, чертов эгоист. Нельзя, нельзя после расставания говорить, что я легко найду тебе замену! С твоей «заменой» мне тоже придется воевать почти всю историю существования? Ты хоть осознаешь, что подобное не говорят тем, с кем ты находишься по соседству все свое существование? Это, как минимум, просто подло! — Пьеру хочется сказать, что такое не говорят тем, с кем так долго вместе. Но он не может. Гордость душит — остатки самолюбия вынуждают отстранится от Уильяма, после прописать ему хлесткую пощечину — де Сенье скажет ему после, что больше не желает его видеть, и Темзед правда уйдет, ни напишет ни слова после. Париж слишком импульсивен, чтобы иметь право принимать хоть какие-то решения. Он жалеет о своих словах порядка десяти раз только за два дня, потому что остальное время занято бумагами и иными делами. Хоть в чем-то Пьер находит плюс — он способен посвятить всего себя работе. Спустя месяц Пьер видит его опять, уже на собрании, и сейчас у него не выходит скрыться от больного напоминания, что они — чужие. Потому что Уильям здоровается с ним по-деловому, так же, как со всеми остальными. Он пытается сделать вид, что расставание их глупая шутка, и, конечно же, сейчас все наладится! Он наладит. Но Темзед не поддерживает диалог, косится как на незнакомого и, таким образом, отвергает его. По окончанию Пьер просит Уильяма поговорить, на что тот отмахивается, спустя несколько мгновений все же добавляя: — Не сейчас. То есть, не здесь. Я не против, но точно не здесь. — Уильям глядит на Сенье, а тот готов поклясться, как сам ощутил вернувшийся блеск в глазах. Все то время, что он провел в дороге, француз потратил на много, много-много размышлений. Неужели ему повезет, неужто небеса благосклонны к нему? Он сможет, точно-точно сможет вернуть их отношения. Он так думает. Но когда Пьер приезжает в Лондон, в квартиру его замечательного Уильяма, его, кажется, совсем не ждут. Он выглядит счастливым, а Темзед смятенным, удивлённым его приезду. — Что ты тут делаешь? — раздается от англичанина, и де Сенье убеждает себя, что это такая шутка в привычной британской манере. — Хи-хи, мы столько не виделись, а шутить ты так и не научился! Как что? Разве ты не говорил, что мы точно-точно поговорим? — Пьер улыбается почти нелепо, а Лондон перед ним лишь хмурится. — Нет. Я уверен, что не говорил о «точно-точно поговорим». Просто поговорим — возможно, но не «точно». Де Сенье пытается вспомнить их краткий диалог, осознает, что на сей раз ошибка за ним, и лишь хмыкает, спеша сменить тему. — Аха-а..! Впрочем, неважно! Ну же, давай пройдем, негоже заставлять ждать меня за дверью. — Нет, Пьер. Сенье вопросительно выгибает бровь, издавая соответсвующее «Ха-а?», и Темзед дополняет свой ответ неспешно, поправляя очки и, тем не менее, отходя чуть назад, позволяя ступить французу на порог. — Если ты пришел мириться, то нет. Я думал, мы решили все в прошлый раз, но, раз ты не понял, по доброте своей душевной я повторю. Мы расстались, окончательно. То бишь, более нас ничего не связывает. К тому же, ты сам пожелал не видеть меня. Почему ты сейчас стоишь здесь? — он хмурится, складывая руки на груди и нутром, на деле, ощущая, что очень хочет принять предложение соседа. — Нет-нет-нет. Конечно, я сказал это, но на эмоциях! Нас столько связывает, неужто ты и правда готов отказаться от всех наших воспоминаний?! — Пьер щебечет первое, что приходит на ум, параллельно, наконец, закрывая дверь. — Я отказываюсь не от воспоминаний, а от отношений с тобой, Пьер. Это разное. — Ты не можешь!! Нет, то есть, конечно, решать тебе, но разве ты не дашь мне еще шанс? — Сенье ощущает, как ему трудно выдавливать слова из себя далее. Сколько раз это будет происходить? Сколько раз этот чертов эгоист продолжит издеваться над ним? — Уильям, одумайся ты! Ты же любишь меня, я знаю, ты не можешь вот так просто меня бросить. Ты любишь меня, и я..я тоже, конечно же, люблю тебя, потому что взаимность — главное в отношениях. — по его щекам вновь текут слезы, Уильям чувствует вину. Впервые за многое время ему кажется, что он в чем-то не прав. Пьер перед ним едва не на колени падает, просит-просит-просит, умоляет решительно, отчаянно. И Уильяму хочется сказать «хорошо», хочется обнять француза, мягко поцеловать — мимолетно коснуться его губ. Но Уильям не любит. Остыл, устал — это естественно, верно? Уильям не должен чувствовать вину за то, что его чувства угасли, но видя такого Пьера ему, если честно, прямо сейчас хочется попросить прощения у самого Господа. Слышать клятвы Пьера о том, что он поменяется, что он станет спокойней и покорней почти смешно — это ранит Уильяма в самое сердце, и ему кажется, что если он откажет Парижу сейчас, точно нашлет проклятье на королевскую семью своей бездушностью. Но есть ли для Пьера смысл в вынужденных отношениях? Ведь Уильям будет ловко притворятся, а не любить, как того жаждет де Сенье. Он не может прогнать француза — он сделает только хуже, и его почти впервые волнует это. Его руки вновь касаются горячих щек, заботливо смахивают слезы и мягко гладят. Уильям тянет Сенье на себя осторожно, касается его губ своими, скромно, мимолетно. Он не любит, совсем не любит. Он уверен, что и не полюбит больше. Но он шепчет почти уверенно: — Хорошо. Я дам тебе еще один шанс. Мы дадим друг другу еще один шанс. — Уильяму кажется, что он даже слышит мгновенную тишину в чужой груди. Его обнимают крепко-крепко, а он улыбается едва не робко, приобнимая в ответ. Насколько хуже будет Пьеру, когда тот узнает правду?