Свет Маяка

13 «Мой брат Ёнбок рассказал мне, чем люди занимаются на свиданиях. Он долгое время живёт среди вас и уже почти сам стал человеком. Его рассказы всегда такие весёлые. Люди угощают друг друга едой, развлекаются и обнимаются. Они делают, что хотят, и мне бы тоже хотелось… Извини, что я всё испортил». — Чепуха, — Минхо берёт с магазинной полки пачку любимых шоколадных хлопьев и предусмотрительно трясёт, чтобы проверить граммовку, — Свидания не обязательно должны быть грандиозными. Любая встреча, если влюбленным хорошо, может стать свиданием, даже обычные посиделки дома за телевизором. Для каждого человека — эталон свиданий свой. Разве у имуги не существует свиданий? Как вы проводите время с любимыми? Минхо сомневается, что морские змеи целыми днями соревнуются в том, кто нырнёт глубже всех или в том, кто сильнее напугает дайверов, но кто их знает? Джисон вытаскивает змеиную голову из тёплой куртки: ему любопытно, что за коробка в руках Минхо, он пару раз высовывает раздвоенный красный язык, чтобы чуять лучше. Его вертлявое чешуйчатое тельце прячется на шее Минхо под шерстяным шарфом. Некоторые люди в магазине опасливо смотрят на него, и никому в голову не приходит, что Минхо говорит с ним, а не с кем-то в беспроводной наушник. Джисон очень хотел прогуляться в человеческом облике, но, сколько бы ни пытался, не смог убрать свои перепончатые уши и изменить цвет рук. Пусть он могучее морское божество, но науку обращения освоил ещё не до конца. Минхо хотел дать ему перчатки, однако Джисон напрочь отказался стричь свои длинные когтищи; шапка тоже не пришлась ему по вкусу, как и солнцезащитные очки. Покапризничав немного, он обратился в змею и больше не перевоплощался, позволив Минхо себя выгуливать. «Имуги связываются узами сразу. Нас осталось мало, а драконов ещё меньше. Человеческая культура разнообразная и интересная, потому что вас много. Мы не можем позволить себе жить, как вы». — А как же твой брат? — Минхо убирает пачку хлопьев обратно на полку и заворачивает в отдел со сладостями, — Ты сказал, он почти как человек. Значит, для кого-то из вас наш мир ближе? «Лишь по одной причине: так можно сохранить наш род. Ребёнок, родившийся от человеческой женщины, будет воспитан в океане. Чистых имуги больше, чем полукровок, однако пройдёт ещё лет пятьсот, и всё изменится». — Кажется, ты ошибся с гениталиями, — Минхо не сдерживает веселья, — Тебе стоило выбрать не меня. Джисон отвечает спустя паузу: «Даже будь у тебя атрибуты женщины, моё семя ещё недостаточно крепкое, чтобы дать ребёнка. На самом деле, я самый младший из всех своих братьев. Мне нужно вырасти». — Тогда… сколько тебе лет? — Минхо чувствует себя странно, когда спрашивает такое. Для существ сверхъестественных, уж точно нет понятия совершеннолетия, и их понятие прожитого времени отличается от человеческого. «Немного. Я родился, когда люди на Чосон-Пандо* ещё не делили себя на «людей Намхан*» и «людей Пукхан*. Не устаю поражаться человеческому роду: за свои ничтожно короткие годы вы успеваете уничтожать государства и воздвигать новые. Стоит мне прикрыть глаза и вздремнуть, а за это время начнутся и закончатся с десяток войн. Имуги нет смысла торопиться жить, мы лишь наблюдаем за Чосон-Пандо, как завещал нам отец… Ой, что это?». *Чосон-Пандо — Корейский полуостров на языке Северной Кореи *Намхан, Пукхан — Южная Корея и Северная Корея на языке Южной Кореи Джисон вновь выползает из шарфа, чтобы поглядеть на очередную коробку, что Минхо выудил с магазинной полки. Это упаковка сладких леденцов на палочке в виде различных животных: котов, собак, жирафов, слонов… такие вкусности обычно покупают детишкам. — Хочешь попробовать? — Минхо соблазнительно трясёт коробкой; слышится шелест фантиковой обёртки. Джисон азартно качает головой, — Мы можем попить чай, когда вернёмся домой. Надеюсь, у тебя нет кариеса. Как часто имуги проверяют свои зубы? Навряд ли в подводном царстве есть свои стоматологи. Ему интересно, как Джисон, будучи в облике юноши, умудряется не ранить собственный рот такими клыками. *** Погода этим днём немного получше, чем была вчера. Море не штормит, но ветер такой же пронзительный. Паром ходит реже из-за погодной опасности: перевозит не пассажиров, а груз. Минхо хочет поворчать на Джисона из-за этого: тот добился свидания, но не додумался улучшить погоду. Он договаривается с паромщиком, старым другом его дедушки, и не платит за проезд. В Йондоке Джисон смотрит за всем, что происходит в городе: ему интересно, как люди живут, ведь до этого момента он никогда так близко не разглядывал их быт. Минхо думает, что тот достаточно интровертный змеюка. Но надолго любопытства Джисона не хватает. По мере того, как Минхо углубляется в город, тот всё реже выглядывает из куртки: у него чувствительный слух, и шум машин заставляет его съеживаться. Минхо думает, что в торговом центре ему понравится — там много света, который Джисон так любит, и много вкусностей, которые можно купить. «У меня разболелась голова» — он хнычет, когда они едут в лифте на второй этаж. Минхо без лишних слов возвращается на улицу. В парке тихо, и кроме редких собачников никого нет. Джисон виновато трётся мордочкой о щеку Минхо. «В следующий раз я хорошо подумаю, прежде чем захочу отправиться на свидание». — Всё настолько плохо? — Минхо от нечего делать пинает кучу сухих листьев, — Извини, со мной мало кому весело. «Мне очень нравится быть с тобой, ты очень тёплый. Но я хочу обратно. Ты сказал, что можно побыть дома и считать это свиданием. Будем каждый день лежать на кровати и никуда не выходить». Минхо невольно улыбается. — Притормозите-ка, ваше величество. У нас уговор только на одну встречу. Змейка недовольно сворачивается кольцами на его шее, шипит в ухо, но это не пугает, скорее забавляет. «Какой ты грубый, Ли Минхо. Я не чувствую, что готов закрыть глаза на твои грубости, поэтому эта встреча наедине — не последняя. Ты хочешь увидеть меня тем, кто я есть, но я не раскроюсь перед тобой, пока не получу от тебя искреннюю ласку». Смех Минхо множится эхом по парку. Несколько прохожих оборачиваются в его сторону в недоумении. Честно говоря, происходящее веселит Минхо настолько, что постоянное присутствие Джисона в его доме уже не кажется раздражающим. Если благодаря ему Минхо будет смеяться и чувствовать себя в приподнятом настроении, то Джисон даже за аренду может не платить. Их безобидные расслабленные разговоры портит выскочившая из кустов собачонка породы шпиц. Лает она громко и визгливо, кидаясь под ноги. Минхо силится её отпихнуть, но пушистая дрянь ещё пуще надрывает глотку. Джисон открывает широко пасть, обнажив острые клыки, и напрягается всем телом, готовый напасть. Собачонка совсем сходит с ума: вытаращивает глаза в лающем припадке и скалит мелкие желтые зубёшки. «До чего громкая животина!». — Спрячься обратно, холодно, — Минхо нахлобучивает на Джисона шарф, запихивает его под куртку, застегнув на замок, и спокойно продолжает путь. Истеричный шпиц следует за ними некоторое время, вынуждая Джисона вертеться от раздражения, затем недалеко слышится женский оклик, и собачка оставляет ноги Минхо в покое. Хозяйка — невысокая беременная женщина, что держит в руках поводок. Большой живот не даёт ей пристегнуть питомца, так что на помощь приходит её муж, плечистый мужчина с кудрявыми волосами. Минхо с неприятным удивлением узнаёт в нём Чана. Расстояние между ними и Минхо достаточное, чтобы друг с другом не столкнуться. Соён держится за руку Чана, прогуливаясь медленным шагом, а тот заботливо гладит её ладонь. Между ними тёплые улыбки и нежные взгляды любящих друг друга супругов. Минхо тоскливо смотрит им вслед, прежде чем убраться из парка. Он не будет испытывать судьбу и проверять себя на прочность; для искреннего равнодушия его сердце еще не зажило. 14 Минхо возвращается на остров с тем же паромщиком. Он сидит между ящиками с грузом так, чтобы морской ветер его не задевал, и набирает холодными пальцами номер оценщика из дайвинговой организации. Гудки идут долго, пока не превращаются в возмутительный звук сброса вызова. Минхо пару секунд смотрит на экран телефона с глуповатым выражением лица, затем звонит ещё раз. Так как погода немного устаканилась, дом можно посмотреть сегодня-завтра, однако вызов, прерванный уже дважды, как бы намекает на то, что для другой стороны сделка уже не актуальна. Минхо злится: тот мужик мог бы предупредить его, но вместо этого предпочел свалить в туман. Из вредности он звонит ещё пару раз, пока взбирается по лестнице на Маяк: надоедливые гудки неизменно заканчиваются сбросом. В прихожей Минхо снимает верхнюю одежду, кладёт шарф вместе с Джисоном на вешалку и уходит к себе, чернее тучи. Он сбежал от Чана в университет, не видел его кучу лет, но потом приполз обратно, готовый быть им униженным, лишь бы чувствовать себя любимым. И теперь, когда их история, казалось бы закончилась, ему сложно окончательно выбросить Чана из своей жизни. Если бы сделка с мудилой-оценщиком состоялась, Минхо стал бы на шаг ближе к тому, чтобы окончательно поставить крест на прошлом; ему не было бы нужды опять возвращаться в этот город. Чудится, будто сама судьба держит его на острове и отказывается отпускать. Хочется взять и обкуриться до посинения, как в школьные времена. Лишь бы отлегло. — Почему ты печален? — голос Джисона звучит аккуратным шёпотом во тьме комнаты. Минхо, свернувшись калачиком на кровати, чувствует, как под чужим весом продавливается матрац, — Скажи мне, кто тебя расстроил. — И что ты с-сделаешь? — Минхо слышит, как от подступающих слёз дрожит собственная речь, и ненавидит себя за это, — У-убьёшь его? — Если ты захочешь, убью, — Джисон ложится рядом и осмеливается обнять со спины. Когда он продолжает, его голос касается нежного места между шеей и плечом: — Только скажи — я исполню любую твою просьбу, накажу всякого, кто посмеет тебя обидеть. Виновник заслуживает нестерпимых мук за каждую пролитую тобой слезу. — Не надо крови. Мы же в цивилизованном мире живём, в конце-то концов… — Тогда я скажу ему, что он подлый мерзавец и жестокий человек. Скажу, что, если он посмеет подойти к тебе, то… — Давай без угроз, — Минхо грустно шмыгает носом, — Он всё равно больше не подойдёт ко мне. — А тебе нужно, чтобы подошел? — Джисон ласково гладит его по спине, — Этот человек делал тебе больно, стоит ли он твоих слёз? Ты заслуживаешь только счастья. Я хочу сделать тебя счастливым, позволь мне. — Делай, что хочешь, — Минхо не всё равно, напротив: Джисон обнимает его так хорошо, что он чувствует себя мягким, как сырок. Эмоции истощили его. Он закрывает глаза, убаюканный касаниями и тихой-тихой песней, что Джисон мычит себе под нос. Эта песня становится более отчетливой, когда Минхо окончательно засыпает. Внутри сна спокойное море накрывает его лежащее на песке тело белым кружевом пены; на поверхности воды, точно разбросанные кусочки золотой сусали, сверкают солнечные лучи, а шум волн смешивается с криками птиц. Среди этого расслабляющего шума песня Джисона звучит как нечто потустороннее, исполненное не человеческим ртом. Сосредоточение утешающей любви, вырвавшееся из морских глубин. Минхо просыпается спустя несколько часов с приятной пустотой в голове и сладко тянется руками. Настолько выспавшимся он еще ни разу себя не чувствовал. В нём бьёт ключом энергия, хочется с улыбкой прожить этот день и все последующие. Его глаза смотрят в потолок и видят лишь темноту; это раздражает Минхо. Пора бы добавить света в доме и в его жизни, хватит предаваться хандре! Джисон лежит на другой стороне кровати и прижимает к груди подушку, вцепившись в неё когтями так сильно, что вот-вот полетят перья. Его глаза закрыты, а изо рта вниз по щеке стекает нитка слюны. Он спит, не ворочаясь, и едва слышно дышит, как будто опасаясь спугнуть своим присутствием чужой покой. Минхо с любопытством разглядывает его безмятежное лицо перед тем, как подняться на ноги. Ему хочется отблагодарить Джисона: тот слишком многое делает ради него, фактически незнакомца. На чердаке остались коробки с рождественскими украшениями, которые выкинуть руки не поднялись. Минхо выуживает оттуда комок перепутанных гирлянд и возвращается в комнату. Пока Джисон дремлет, он, вооружившись канцелярскими кнопками, развешивает гирлянды над кроватью и цепляет их к изголовью, а то, что осталось разбрасывает по одеялу. Джисон просыпается как раз в тот момент, когда Минхо заканчивает. — Что ты делаешь? — голос у морского принца гнусавый и от сна низкий. — Хочу, чтобы ты посмотрел на это, — Минхо суёт вилку в розетку, и кровать вспыхивает разноцветными огоньками: красными, жёлтыми, синими… они мигают, меняют цвета и отражаются в глазах Джисона, распахнутых от удивления и маслянисто-блестящих от волнения, — Нет ничего прекрасней света, да? Тебе нравится? Морской принц ничего не отвечает: завороженно касается огоньков пальцами, разглядывает их как чудную диковинку; его губы приоткрыты в форме «о», и сквозь них видны кончики клыков и мягкий розовый язык. Да, ему определенно нравится, так нравится, что он не замечает, как Минхо уходит на кухню. Чайник с шипением начинает кипеть; шуршит упаковка сладостей, которые Минхо недавно купил: леденцовые коты, жирафы и слоны сыпятся на тарелку неровной горкой. Минхо заваривает ароматный чай и разливает по кружкам. Джисон ждёт его на кровати, обмотанный гирляндой, точно рождественская ёлка, и восторженно хихикает. — Что это такое, Ли Минхо? Что это? — Светодиоды, они тоже работают от электричества, — тот ставит на тумбочку поднос с чаем и садится лицом к Джисону, — Я достал их, чтобы тебя порадовать и сказать спасибо. Сегодняшняя прогулка была не такой, какой тебе хотелось, ещё и закончилась хуже некуда. Мне нужно поменьше уделять внимания неприятным мыслям и… неприятным людям. Ты был не обязан утешать меня, однако остался. Поэтому… давай считать, что наше свидание не закончилось. Оно продолжается сейчас. Держи. Минхо протягивает ему угощение на палочке. Джисон глядит на фигурку животного со всех сторон, по-смешному скосив глаза, прежде чем кладёт леденец в рот. Между его зубами раздаётся громкий жёванный хруст… — Очень сладко, только твёрдо. Минхо рассыпается в смехе. — Это рассасывают, не грызут. Вот так, — он наглядно показывает, захватив леденец губами и сразу же вынув его, — Береги зубы. Попробуй ещё раз. Когда Джисон повторяет за ним, Минхо опускает взгляд на его мокрые от слюны губы: Джисон двигает ими без какого-либо подтекста — ещё бы он там был! — однако предательские мурашки бегут по спине от одной мысли о том, как бы его губы двигались, если бы Минхо прижался к ним своими. — Тебе… — голос слабовольно сипит, — Тебе не мешают такие клыки? Разве они не впиваются в кожу, когда ты двигаешь челюстью? — Да, бывает иногда, но я не уменьшил бы их, даже, если бы мог. Клыки и когти — то, что отличает одного имуги от другого, — Джисон проводит кончиком языка по уголкам рта, затем делает то, от чего Минхо бросает в горячий пот: полностью его высовывает, чтобы облизать леденец. Твою же мать… его язык значительно длиннее человеческого. Джисон вопросительно выгибает бровь, заметив, что Минхо завис: — Почему ты так долго смотришь на то, как я ем? Тебе интересно? Пойманный с поличным, Минхо так сильно краснеет ушами, что ему кажется, что те вот-вот вспыхнут огнём и отвалятся. — Мне интересно, — он быстро отворачивается и ляпает первое, что приходит в голову, — слабо ли тебе достать языком до своего локтя. Джисон хлопает глазами. — Это у людей такая забава? — он поднимает локоть и… действительно достаёт. Минхо чувствует, как у него подскакивает кровяное давление, — И что это даёт? Джисон не видит в этом двойного смысла, пожимает плечами и падает спиной обратно на кровать, прихватив новый леденец. Комнату наполняет сытый хруст и смущённое пыхтение Минхо. Взгляд Джисона устремлён вверх, на мигающие огоньки на стене и на изголовье кровати. Очаровательный мотылёк. — Расскажи мне, откуда это взялось: что на Маяке обязаны жить только Ли? Кто это решил? — Минхо ложится рядом, уткнувшись рукой в мягкую подушку и подперев ладонью щёку. — Я помню, ты говорил что-то про своего отца и его разрешение. — Всё правильно, Ли Минхо. У твоей семьи есть право жить тут, потому что твой далёкий предок условился с моим отцом, Королём-Драконом: вам предоставлена всяческая защита от злых невзгод, а взамен Ли обязаны поддерживать свет Маяка. Имуги очень любят свет. Я знаю, что ты хочешь сказать: всё это не имеет смысла сейчас, когда Маяк не работает. Но вы не свободны от договора, ведь Маяк не светит по вашей вине. Ли всё равно будут тут жить. — Это глупо. Маяк не светит не потому, что моему дедушке так захотелось. На дворе 21-й век: есть новые технологии морской навигации; люди отказываются от старых вещей, чтобы построить более современные. Реконструировать Маяк — это бессмысленная трата денег. Раз имуги жить не могут без света, вдоль побережья есть ещё как минимум два маяка в двух разных городах, и светят они намного ярче, плывите туда. Джисон печально опускает края губ. — Вся моя семья сделала именно это. Они живут в той стороне чуть больше двадцати лет. Это немного. Но я всё равно по ним скучаю, особенно по Ёнбоку. — Почему ты не с ними? Это ведь невыносимо, даже для божества — быть совсем одному. Когда Джисон касается ладони, чтобы переплести пальцы, сердце Минхо заходится в бешеном ритме. Отчего-то становится жарко, как в сауне. Минхо уверен, что его спина и футболка в районе подмышек потемнели от пота. — Я хотел уплыть с ними, но отказался. И сейчас не жалею об этом. В первый раз, как я увидел тебя, сразу понял, что не будет мне покоя в других краях, пока ты не рядом со мной. То время, что ты жил вдали от родительского дома, было одновременно коротким и мучительно долгим: я никогда за все свои года не ждал кого-то так сильно. И я не знал, вернёшься ли ты обратно! А когда вернулся, я понял, что, если и дальше останусь невидимкой, у меня никогда не получится сделать тебя счастливым. По правде говоря, твои родственники, что живут на острове, вполне сойдут за новых хозяев Маяка, но я намеренно пугал тебя договором, чтобы удержать здесь. Это… — Джисон виновато опускает взгляд. Его щёки покрываются густым румянцем, — меня не красит. Я не хочу быть для тебя лгуном, не хочу делать тебе больно. Ты вправе сам решать, как поступить. Поэтому… да. Вот так. На некоторое время воцаряется тишина. Минхо не знает, куда направить взгляд и куда деться самому; его веки трепещут, голос застрял сиплым комком в горле. В нём вихрь разных чувств: смятение, удивление, смущение, любопытство… В нём тысяча и одна мысль, но разве он, который никогда в жизни не получал ни от кого признаний, у кого эмоциональный диапазон, как у пугливой устрицы, может сказать хоть что-то дельное? Джисон спешно садится на кровати, размыкает их руки, чтобы обнять себя за плечи. Когда он говорит, его лицо отвернуто от Минхо: — Чтобы ты ни решил, это будет правильно. Я оставлю тебя, чтобы не давить. Как только он силится подняться, Минхо мгновенно хватает его за плечо. — Нет, не у-уходи. Мне… то есть я, — не верится, что этот мямлящий голос его собственный, — …я хочу, чтобы ты остался. Зелёно-золотистые глаза с вертикальным зрачком смотрят на Минхо с восхитительной и очевидной надеждой. Искренность Джисона подкупает. Если все имуги такие открытые, людям есть чему у них поучиться. — Я перерыл весь чердак, чтобы найти гирлянду, и вокруг тебя на цыпочках ходил, пока её развешивал. Между прочим, я старался. Тебе ведь понравилось. Понравилось, да? От улыбки Джисона, его растянутых пухлых щёк и очаровательных клыков Минхо вот-вот рассыпется у его ног мелкой крошкой. Как в мире может существовать кто-то настолько прекрасный? — Понравилось. Я могу… — тёплая чёрная ладонь с длинными когтями ласково касается скул, — показать тебе, насколько сильно понравилось? — Покажи. Минхо невольно задерживает дыхание, когда Джисон подсаживается ближе. Тот не ложится, нависает сверху так, что их дыхания смешиваются. Взгляд Минхо расфокусирован, плывёт в мареве. Джисон задумчиво трогает его лицо: лоб, веки, щёки… проводит медленную линию вдоль носа, оглаживает узкий подбородок, задерживается пальцем на губах. Минхо не знает, сколько времени они просто смотрят друг на друга, прежде чем Джисон подаётся вперёд и тесно соединяет их рты. Его губы прижимаются настойчиво, они вкусные и мокрые; Минхо размыкает свои и поворачивает голову на бок, готовый растечься по постели безмозглой лужей. Но сладкое мгновение длится недолго: растеряв всю храбрость на полпути, Джисон спешно отрывается, затем горячо и азартно выдыхает: — Вот! Вот так мне понравилось. Понимаешь? Минхо, пьяный от чувств и немного иных ожиданий, сразу же приходит в себя. Джисон никогда не целовался. Это настолько же очевидно, насколько очевиден факт, что влюблённость в Минхо — его первые чувства к кому-то. — Нет, я ничего не понял. Повтори ещё раз, но не так быстро. Джисон прикасается губами смелее, чем в первый раз, но ничего больше не делает: его глаза сильно зажмурены, а сам он напряженный и жесткий, придавливает своим весом к кровати. Минхо одной рукой аккуратно гладит его загривок, другую держит на пояснице: водит ей вверх, до раскрытых лопаток и вниз, до резинки трико. — Я сейчас задохнусь, — он отодвигает лицо Джисона и звонко хохочет. Во всём его теле странное воздушное ощущение, точно под ним не матрас с одеялом, а пористые облака. — Расслабься и просто… повторяй за мной? Мигающие огоньки гирлянды оставляют на их сцепленных в объятьях телах разноцветные отпечатки света. Джисон лежит с откинутой головой, доверчиво распластанный, и пытается двигать губами неторопливо, как это делает Минхо, однако вскоре его дыхание сбивается, пальцы с силой впиваются в кожу, и Минхо чувствует, какие у него, на самом деле, острые когти. Поцелуй превращается во что-то неумелое и бессвязное: Джисон капризно пыхтит, хочет перехватить инициативу, а когда не получается скалит клыки в обиде. Минхо успокаивает его бурное рвение поцелуями в щёки и в нос, а, когда Джисон вновь становится расслабленным и податливым, возвращается к губам, прикусывает их, зализывает, старается выдерживать постоянный градус желания. Минхо не хочет углублять поцелуй, чтобы не испугать. — Люди делают так, когда любят друг друга? — Джисон робко спрашивает, когда они заканчивают. — Ну, они много чего делают, — Минхо нахально улыбается, наслаждаясь тем, как Джисон мечется под ним, не зная, куда девать глаза, — Мне очень лестно знать, что за мной тайком наблюдал сам морской принц. Кстати, а как долго? — он вспоминает, что Джисон однажды обмолвился об его детских попытках научиться плавать, — Не с пелёнок, надеюсь? — Ты всё увидишь сам, — Джисон вскакивает с кровати резко, точно заведенный солдатик, — Идём! Идём! Я ведь обещал! 15 Сбитый с толку Минхо спускается за ним в цоколь. Джисон встаёт напротив закрытой двери, ведущей в галерею, и вставляет в скважину тот самый ключ, в поисках которого Минхо не так давно перерыл дедушкины шкафы. — Что за… Откуда он у тебя? Джисон смотрит на него с пугающей решимостью на лице. Похоже, он хочет показать Минхо что-то по-настоящему особенное, скрытое ото всех в утробе всеми забытой маячной башни. Неужели, те нарисованные от руки чертежи — не выдумка, а действительно карта сокровищ? Внутренний ребёнок Минхо, уставший от обязательств взрослой жизни и изголодавшийся по приключениям, восторженно скачет на месте и хлопает в ладоши. — Я получил ключ от твоего дедушки. Так я могу приходить, когда захочу. Там будет темно, поэтому держись за мою руку. Ключ с щелчком переворачивается в скважине, и дверь открывается без звука. Галерея обволакивает Минхо духом давно покинутого места и запахом сырых досок. Даже фонарик на телефоне не разгоняет черноту, сгустившуюся под гнётом времени. Он слышит свист ветра, и как море бьётся о скалы. С севера к Маяку не ведёт обустроенных дорог: там безлюдно, дико и опасно. Идеально место, чтобы схоронить что-нибудь ценное. Под ногами земляной пол, покрытый тонкой бледной сеточкой плесени; окна галереи заколочены изнутри, и ставни давно превратились в труху. Минхо зябко, он тянет ворот свитера к ушам и вжимает голову в плечи. В противоположность ему, Джисон спокойно идёт с обнаженным верхом. В моменты, когда свет фонарика скользит на его спину, черная полоса на ней мерцает, точно покрытая алмазной крошкой. Минхо пару раз чуть не падает, засмотревшись на него. Перед ними снова дверь: там нет ни скважин, ни замков; она сорвана с петель и закрывает проём лишь на треть. Когда Минхо пролазит через эту щель, он врезается в изогнутые ржавые перила лестницы. В конус света попадает полая колонна, поднимающаяся вверх, в солёную и липкую тьму башни. Лестница, разделенная на пролёты, как Минхо и предполагал, частично разрушилась, и даже при огромном желании в фонарную комнату не попасть. В том месте, где когда-то горела линза, гудит настырный ветер. Минхо всегда представлял Маяк изнутри как что-то таинственное, тесно связанное с силами природы, и теперь слегка разочарован: никакого волшебства здесь никогда не было, только разруха. — Сюда. Джисон подходит к подножью лестницы. В каменном полу зияет широкое отверстие, похожее на колодец. В глубине просматриваются каменные ступени. Это то самое непонятное помещение, нарисованное на чертеже! Джисон спускается спиной вниз и придерживает Минхо за руки, пока тот сгибается в три погибели, чтобы не удариться макушкой. Минхо заключает, что никакой это не подвал, когда видит вокруг огромные лужи морской воды. Скорее, пещера: их вдоль острова огромное множество; в прилив они заполняются водой по самую верхушку. Находиться здесь безопасно, пока море далеко; Минхо сомневается, что оно сюда дойдёт, — слишком высоко. Однако чем дальше они идут, тем круче становится спуск. Грубо вытесанные ступени вскоре заканчиваются. Минхо останавливается, когда чувствует влагу в кроссовках. Стены пещеры блестят, будто смазанные гудроном, а по краям омываются водой. Вода простирается до самого выхода; по глубине она вполне может оказаться до колена, а то и выше. — Наверное, мне нужно вернуться в дом, поменять обувь. Подождешь меня? Джисон, чьим голым ногам ничто нипочём, без лишних слов берёт Минхо под колени и поднимает над землёй. И это получается у него без малейших трудностей! Волнительно и страшно представить, насколько он силён, раз тело взрослого мужчины для него ничего не весит. — Обними меня за шею и вытяни носки, чтобы не замочить. Минхо точно простреливает электрическими зарядами с макушки и до пальцев ног. Едва ли ему когда-либо случалось чувствовать себя вот так: полностью беззащитным и маленьким. Потребность быть тем, о ком заботятся, кого нежно любят и оберегают, прячется в глубине его души, под колючей проволокой вредного характера. Он, открещивающийся от этой потребности всеми силами, привык общаться с партнёрами с позиции эгоиста и сволочи. Но рядом с морским принцем страх, что кто-то сломает и выковыряет Минхо наружу, уступает место нужде тянуться в ответ. Джисон тесно прижимает к себе, спускаясь всё глубже в воду. Минхо выбирается из пещеры спокойный и сухой. Ночное небо усыпано россыпью звёзд, и белая луна бросает густые тени на обрывистый скальный берег. На поверхности моря чернеет вытянутый гармошкой силуэт башни. В стены обрыва врезаются пенистые волны, заполняя все пустоты внутри. Прилив в самом разгаре. Джисону хватает ловкости не попасть ни под одну волну: а может, всё дело в том, что море его слушается… — Думаю, я могу дальше идти сам, — Минхо уже немного стыдно быть в чужих руках так долго. — Всё хорошо. Тут совсем рядом. — Я не знал, что под Маяком есть туннель. Его строили для отступления? Или он существовал ещё до Маяка? Джисон с грациозной легкостью прыгает с одного скользкого камня на другой. Лунный свет серебрит его тёмные волосы и отражается мерцающими искорками в змеиных глазах. — Этот туннель — моя работа, — он слегка подкидывает Минхо в руках, чтобы держать удобнее, перед тем, как зайти в море по колено, — Он был нужен для жителей острова, чтобы они могли укрыться в пещерах в несчастливые и жестокие годы. Всё было хорошо одно время. А потом сюда приплыл первый японский корабль. За ним второй, третий… Японская Империя хотела построить здесь форпост. Минхо, засмотревшись на его вычерченный лунным светом профиль, запоздало озирается. Впереди ночными огнями светится материк; по объездной дороге ездят машины, а у причалов сонно покачиваются суда. Сколько бы Джисон ни шёл дальше в воду, глубина остаётся постоянной. Под ним — насыпная переправа, негодная и измельчавшая, потому ей суждено тонуть с каждым приливом. Минхо знает, что днём вода здесь достаточно прозрачная, чтобы разглядеть мелкий щербень, но сейчас море похоже на вязкий чёрный дёготь; от него веет ледяным холодом. Неожиданный механический звук за спиной заставляет Минхо вздрогнуть. Джисон разворачивается в ту сторону и произносит злым шёпотом: — Я не мог позволить им хозяйничать на моей территории. Минхо видит военный корабль, вытянутый и узкий, с острыми мачтами и развевающимся флагом на носу: красное солнце с шестнадцатью лучами. Это линейный крейсер: такие корабли использовались в обе Мировые Войны. Остров, оказавшийся почему-то дальше, чем на самом деле, сливается с ночным небом, только силуэт маячной башни едва проглядывается на фоне грозовых туч. Вздыбленные чёрные волны клокочут в гневе, разевают свои пасти, чтобы заглотить, протолкнуть в морскую утробу. Корабль несёт как щепку: огни предсмертно мигают, и люди бегают по палубе, точно крошечные муравьишки. Им не спастись. Маяк не укажет им безопасный путь, его свет погас. Проходит немного времени, прежде чем шторм выносит корабль к гибельным скалам. Минхо не слышит, с каким звуком море расплющивает его об острые камни, зато слышит, как тот, кто правит штормами и ветром, ликующе поёт из далёкой-далёкой глубины. Джисон смотрит на кораблекрушение со стальной мстительностью во взгляде; его лицо холодное, резко очерчено бледными молниями шторма и напоминает литую маску. Он — не маленький наивный юноша с робким румянцем на щеках. Он — морской принц, и это не просто громкие слова. Минхо больше не видит в нём капризную царственную особу: Джисон — божество волн и ветров, и очеловечивать его — это обманывать самого себя. Джисон показал ему, как хладнокровно утопил несколько сотен человек. Наверняка, он убивал не единожды. Сколько моряков стали для него подношением, Минхо боится представить. Его тело цепенеет в руках Джисона. Мурашки бегут по спине, а в горле завязывается узел страха. Минхо жалеет о всех грубых словах и издёвках, брошенных в сторону Джисона так легкомысленно. Он считал Джисона чокнутым, подрезал его по поводу и без, а тот в любой момент мог прихлопнуть его как муху! Значит, Джисон влюблён в него по-настоящему, иначе сложно объяснить, почему Минхо до сих пор жив и дышит. — Ты хотел посмотреть на меня в истинном облике, но я вижу, как ты испуган, — голос Джисона смягчается. Его нос касается виска Минхо и доверчиво трётся, — У тебя было такое же бледное лицо, когда я предстал перед тобой впервые. Я не сделаю тебе больно, я это повторяю. — Не понимаю… — Минхо уверен, что до того случая, когда он обнаружил змею под подушкой, он никогда не встречался с Джисоном. Шторм сменяется солнечной погодой. Перед Минхо Южный пляж острова, где шумят волны летнего моря. На берегу, усеянном ракушками и пустыми панцирями рачков, сидит крошечный мальчонка в соломенной шляпе и копается в песке. Шляпа для него велика и сползает ниже бровей, отчего мальчонка то и дело её поправляет: его по-детски раздраженное лицо выглядит потешно, и Минхо невольно посмеивается. Он узнаёт соломенную шляпу — в ней давным-давно ходила его бабушка, но самого себя — нет, не узнаёт. Сколько ему здесь? Должно быть, года четыре. В таком возрасте мало что запоминается. Маленькому Минхо вскоре надоедает сидеть; теперь он важно прохаживается вдоль кромки волн, оставляя после себя цепочку следов, которые море тут же слизывает. Он набивает карманы шорт плоскими камушками и перламутровыми раковинами, затем находит корявую ветку и носится с ней со звонким хохотом, наверняка, представляя себя храбрым пиратом. Порыв ветра срывает его шляпу и бросает в море. Волны вместо того, чтобы прибить её к берегу, наоборот — уносят дальше. Минхо тянется руками вперёд, и волна захлёстывает его с ног до головы. Теперь он мокрый, расстроенный и плачет навзрыд. Шляпа уплывает далеко, однако потом, преодолевая водную силу, возвращается обратно. Минхо резко прекращает плакать, глядит мокрыми глазами на приближающуюся шляпу и прислушивается. Кто-то с ним говорит, но что говорит — не слышно. Слышно только, что Минхо отвечает: — Это моя вещь! Верни! Спустя несколько мгновений тишины он снова отвечает: — Да, я очень люблю играть здесь. Потом опять: — Нет, я не пойду! Я не умею плавать! Невидимый собеседник говорит что-то такое, отчего Минхо пуще злится. — Не называй меня так, иначе я не соглашусь с тобой играть. Шляпа ударяется об его ступни, но стоит только Минхо наклониться, чтобы её поднять, как она вновь уплывает, точно утянутая чьей-то рукой. Минхо по инерции делает несколько шагов вперёд, и тут вода расходится в стороны, превращаясь в небольшой туннель. Тропинка перед Минхо — это вязкий белый песок с распластанными лентами водорослей, и он шагает по ней, чавкая сандалиями. Когда шляпа, наконец, оказывается в его руках, Минхо поднимает взгляд вперёд и тут же неуклюже плюхается на задницу. Кровь отливает от его щёк, а рот распахивается в немом крике. Нечто большое и могучее наблюдает за ним по ту сторону тёмно-синей водной стены; нечто необъяснимое для четырехлетнего ребёнка и потому страшное. Вдали слышится женский оклик. Минхо, преодолев оцепенение, сразу же даёт стрекача. — Вот ты где, маленький разбойник! Я ведь сказала, никуда не бегать, — мама берёт его за локоть, — Ещё и мокрый насквозь! — она стряхивает песок с задней стороны его шорт, — Идём, надо переодеться. Солнечное небо и летний берег пропадают. Возвращаются ночь и море, покрытое серебристой лунной зыбью. Городские улицы сверкают жёлто-оранжевыми вспышками фонарей, у причалов покачиваются катера и суденышки, а машины рассекают ночную темень конусами фар. Минхо смотрит вниз: он стоит в море до середины бедра; волны наплывают на него, сковывая колени колючим холодом. Облачки пара поднимаются изо рта; температура упала, пока Минхо неизвестно чем занимался. Животрепещущий вопрос, куда подевался Джисон, уходит на второй план; нужно поскорее выбираться на сушу, пока не заледенели яйца. Он бредёт по насыпной переправе, вжав голову в плечи, и шмыгает носом. — Твою мать, твою мать, — его голос сипит, а зубы скачут, — какого хрена я здесь забыл? «Тебе было интересно». Джисон говорит это одновременно с тем, как особенно большая волна врезается в береговые камни с пенистым шумом. Минхо озирается по сторонам с эхом усталого раздражения в глазах. По обе стороны от переправы, в самой глубине плывут мутные золотые огоньки, выстроенные в широкую полосу. «Мне тоже было интересно. Каким человеком ты вырастешь». Огоньки становятся чётче; Минхо понимает, что это чешуйчатое брюхо. То, что прячется под толщей чёрной воды, не похоже ни на рыбу, ни на кита. Это нечто, напоминающее гигантских размеров змею, однако в ночи мало что можно увидеть; не исключено что, у Минхо просто разыгралось воображение. Он возобновляет свой шаг по переправе, не переставая подозрительно пялиться в воду. Когда Джисон опять придёт к нему домой, он ему это припомнит. «Трусишка Ли Минхо. Сам хотел меня увидеть, а теперь сторонишься, — тихий смех напоминает шипучую пену на мокром песке, — Ну же, посмотри на меня». — Я не буду играть в эти игры, я замёрз, — но вопреки сказанному Минхо останавливается. Золотая полоса чешуи покрывается частой рябью. Откуда-то из недр земли поднимается вибрация, и вода начинает бурлить, вздыбливаться острыми горбами. Минхо закрывает лицо руками, когда его окатывает волной; теперь ему ещё холоднее и ещё тревожнее. Прибывающее море вот-вот его утопит. Сквозь щели между пальцами он видит зелёно-золотистый светящийся шар с вкраплениями медных искр. Черная, тонкая как лезвие, линия разделяет этот светоч на две части, расширяется с боков, образуя эллипсоид. Это поразительно гигантский змеиный глаз. Чешуйчатое веко смыкается и размыкается, отчего вода над ним исходит крупной рябью. Бездонный зрачок лакирует и переливается; Минхо видит в нём себя в полный рост. Джисон не поднимается на поверхность, лишь смотрит из холодных слоёв моря, как бы сомневаясь в собственном праве быть здесь. Воображение Минхо рисует ему картины того, насколько Джисон колоссальный, раз один его глаз может сравниться с диаметром маячной башни. Он, поддавшись порыву разглядеть получше, делает пару шагов поперёк переправы. Насыпь тотчас разваливается под его ногами. Минхо камнем падает вниз, не успев вдохнуть как следует. Пузыри воздуха вырываются из его рта и носа стремительным глянцевым роем. Перед тем, как потерять сознание от страха, Минхо видит необъятную пасть с острыми серповидными клыками. Пасть открывается ему навстречу, высвобождая длинный раздвоенный язык, затем смыкается вокруг, подобно капкану. 16 Его лихорадит, и каким бы сильным не был напор в душе, Минхо не может согреться. В конце концов, горячая вода заканчивается, и он, одевшись в тёплые штаны и свитер, плетётся на кухню в поисках аптечки. Градусник показывает 38,7. Минхо досадливо хнычет, размешивая микстуру. Он вырос восприимчивым к простуде и разного рода хворям: ему достаточно пройтись под холодным ветром, чтобы подхватить насморк. Наверное, всё обошлось бы, откажись он идти на переправу. Ему никогда в жизни не было так страшно, особенно в момент, когда Джисон заглотил его, чтобы выбросить на берег, но Минхо ни о чём не жалеет. Он разодрал себе колени в кровь, когда карабкался по прибрежным камням, чтобы найти нужную пещеру. Лишь оказавшись внутри маячной башни, Минхо вернул себе способность чувствовать боль. Он ложится в постель, укрывшись двумя одеялами и суконным покрывалом, с надеждой, что жар спадёт к утру. На следующий день ему становится так плохо, что двоится перед глазами. Мышцы скованы усталостью, трудно ни перевернуться на другой бок, ни тем более встать с кровати, чтобы сходить в туалет. Губы покрываются шершавой плёнкой и кроваво трескаются. Хочется пить. Кажется, его несколько раз рвёт. Все звуки вокруг заглушены и неразборчивы. Минхо слышит человеческие голоса: двое говорят рядом с его кроватью; слезящимся глазам видны только их размытые фигуры. Один из голосов принадлежит Джисону: — …так что я не знал, что делать! Но кто второй? Чан? Не похоже: голос на порядок ниже. Незнакомец отвечает с укоризной: — Если не знал, зачем потащил его на холод? Уж о том, что люди хилые создания и мрут от всякой болячки, ты точно в курсе. — Он очень хотел посмотреть на меня. Я не мог ему отказать. — Не мог! — раздаётся снисходительный, без капли злости, смех, — А, если он луну с неба попросит и мешок звёзд в придачу, что, на небо полетишь? — Полечу. — Когда я спросил, почему ты не ушёл с нами, мать сказала, что тебе тяжело прощаться с любимым местом, а отец добавил, что ты остался из-за местных красот. Интересно, осознают ли они, насколько были правы? Он действительно красив, — В этот момент Минхо чувствует спазм в желудке и скручивается над тазиком, — Конечно, когда не блюёт. Некоторое время никто ничего не говорит. Потом Джисон робко лепечет: — Пожалуйста, помоги ему. *** Кто-то поднимает голову Минхо и прижимает к его рту стакан с горячим лекарством. На вкус оно отвратительно: вязкое, жирное и отдаёт чем-то испорченным. Сделав глоток, Минхо упрямится и не хочет пить дальше, но ему не дают отвернуться и льют в глотку буквально силой. Он ползёт к тазику, чтобы выблевать эту дрянь, однако его вырубает, едва ему удаётся свеситься с края кровати. Время от времени Минхо приходит в себя, и неизменно видит вокруг одно и тоже: светящуюся рождественскую гирлянду, Джисона, спящего у него в ногах, и чей-то тёмный силуэт, путешествующий из комнаты в коридор и обратно. Ему кажется, что время загустело, как желе, а ноги горят в огне. Это не похоже на грипп. Видимо, он подхватил что-то ещё. — Сколько я сплю? — Минхо спрашивает, когда чувствует в себе силы говорить. Перед ним возникает лицо Джисона. Лба касается чёрная ладонь с длинными когтями. — Четвёртый день. Если тебе важно знать, сколько сейчас время, то короткая стрелка рядом с цифрой пять, а длинная рядом с цифрой шесть. Хочешь в туалет? — Хочу, — Минхо поднимается на локтях и жмурится; комната качается перед глазами, точно каюта в шторм. Джисон помогает ему встать и придерживает за талию, пока они спускаются по лестнице на первый этаж. На кухне у плиты стоит незнакомец и готовит ароматный бульон. Это невысокий юноша со светлыми волосами; у него суженное к подбородку лицо, слегка вздёрнутый нос и щёки, усыпанные веснушками. Он стройный и гибкий, как ивовая ветвь, и каждое его движение наполнено возвышенным изяществом. Джисон подсказывает шёпотом: — Это мой брат, Ёнбок. Я позвал его, когда тебе стало худо. Он работает врачом. Брат Джисона смотрит на них обеспокоенным взглядом. Теперь Минхо видит, что у Ёнбока такие же золотисто-зелёные глаза, как у Джисона, только зрачок круглый. Внешне он — вылитый человек, но невидимый ореол сверхъестественного могущества витает над его аккуратной головкой монаршим венцом. — Ты встал? Как ты себя чувствуешь? — Ёнбок подходит ближе, чтобы с дотошностью медицинского работника потрогать лоб Минхо и пощупать его горло. — Вроде, в нор… — Ноги как? Ну-ка, Джисон, подними ему штаны. Минхо испуган: он был уверен, что ничего кроме лёгких царапин на коленях нет, однако вот Ёнбок снимает бинты, и Минхо смотрит на сине-жёлтые синяки и красные с сукровицей опухлости. — Твою же мать, откуда… — Я тоже выругался, когда Джисон привёл меня к тебе, — Ёнбок издаёт низкий грудной смех, — Если бы я вовремя не подсуетился, возможно, ты бы отбросил коньки по вине своего нерасторопного любовника. Держи его в узде, Ли Минхо-щи. Временами, ему недостает мозгов. — Помолчи! — Джисон цедит это сквозь зубы. От раздражения его ладони сжимаются в кулаки, а лицо становится пунцового оттенка. Он похож на задиру, который вот-вот брату надаёт. Интересно, как часто они дерутся друг с другом? Ёнбок не похож на того, кто будет первым затевать конфликт, но похож на того, кто способен одним только взглядом пресечь любые разговоры. Минхо бросает в крупную дрожь от равнодушной методичной последовательности, с которой Ёнбок ковыряется в его ранах, точно перед ним не человек, чувствующий боль, а энтомологический образец. — Худшее позади. Через пару дней отёки пройдут, если будешь мазать мазью и пить лекарство. А ты будешь, да? — улыбка Ёнбока красивая, если не обращать внимания на хищно сцепленные клыки. — Ага, — Минхо неохотно булькает в ответ. Честное слово, если на него и дальше продолжат нагонять жути, он обмочится, не доковыляв до уборной. *** Куриный бульон, что приготовил Ёнбок, — лучшее, что Минхо ел за долгое время: с голодухи он выпивает три чашки и просит ещё. Он до сих пор слабый и кренится на бок, когда встаёт на ноги, однако зверский аппетит — это очевидный признак выздоровления. Ёнбок уходит из кухни, когда его телефон звонит. Через стенку Минхо не слышит, о чём тот говорит, однако улавливает общее настроение разговора: Ёнбок смеётся с искренним весельем и над кем-то игриво подтрунивает. Минхо с сюрпаньем отпивает из чашки перед тем, как спросить Джисона: — Это его девушка? — Он помнит, что имуги берут в жёны человеческих женщин, чтобы воспитать их детей в океане. Джисон сидит на подоконнике, подняв одно колено к подбородку, и озорливо раскачивает другой ногой над полом. — Да. Она… я не помню, как это называется… она укрощает волну на доске, будто наездник — своенравную лошадь. Минхо не сдерживает многозначительной ухмылки: — Сёрфер. Джисон, заметив, что он закончил есть, не даёт ему встать из-за стола, пока тот не выпьет лекарство. — Брат сказал, это надо пить после еды и перед сном. Ты будешь сидеть здесь, пока я не увижу, что ты выпил. Минхо держит в руке бутылёк из коричневого стекла, закрытый корковой пробкой. Когда он откупоривает горлышко, в нос ударяет кислая вонища. Именно этой дрянью его недавно поили! На жёлтой от старости этикетке от руки написано: «Ambra grisea». — Нет. Если я проглочу это, то тут же сблюю. Посмотри, в той тумбочке у меня аптечка, я возьму, что мне надо. Джисон не двигается с места. Его руки напряжены и упираются костяшками пальцев в стол. Минхо глядит на него снизу вверх с вызовом. — Ты слышишь меня? — Пей, что тебе сказали. — Я не стану. Дай мне встать. — Нет. Пей. Если хочешь, я разведу лекарство с соком. — Я хочу встать и взять свою аптечку! — Минхо задыхается от возмущения, — Мне нужны жаропонижающие и анальгетики. Ты знаешь, что это? — Джисон отрицательно качает головой, — Их пьют, чтобы снизить температуру, и чтобы башка не болела. А вот это, — Минхо тычет ему в нос бутылочкой «Ambra grisea», — для чего пьют? — Спокойно, — Джисон кладёт руку на его плечо и ощутимо сжимает, — Будет достаточно проглотить ложку и быстро съесть что-нибудь сладкое. Давай, не упрямься. Ты же не ребёнок, чтобы так капризничать. — Хватит командовать, — Минхо откидывается на спинку с выражением усталого неверия на лице, — Сам меня искупал в ледяной воде, а теперь строишь из себя мамочку. — Я хочу, чтобы тебе стало лучше! — Джисон раздражается, — А что до моей вины… да, мне не стоило потакать твоему желанию меня увидеть. Прости, что мне под силу выполнить любую твою просьбу. — То есть, это я виноват? — Пей. Они смотрят друг другу в глаза с одинаковым напряжением. Минхо ещё ни разу не был в открытом конфликте с Джисоном. Насколько хватит морского принца, прежде чем Минхо его доконает? Минхо не считает, что раздувает из мухи слона, потому как тщательно следит за тем, какие препараты впускает в свой организм. Амбра не используется в доказательной медицине, а Ёнбок врач только со слов Джисона. Вдруг среди имуги врачом может зваться любой необразованный шарлатан? Минхо упрямо встаёт на ноги и, отодвинув Джисона в сторону, шаркает к аптечке. Когда он находит нужное, на кухню заявляется Ёнбок и выхватывает таблетки из его рук. — Я сказал, что тебе пить. Жаропонижающие и анальгетики дадут сильную побочку, их нельзя смешивать с тем, что дал тебе я. — Ёнбок-щи, я, конечно, благодарен тебе за помощь, но я считаю, ты получишь право голоса в моём доме только тогда, когда покажешь мне документ о врачебном образовании. Ёнбок беззлобно смеётся. Любая его эмоция беззлобна на первый взгляд. Лишь, когда Минхо смотрит ему прямо в глаза, ему понятно, насколько Ёнбок, на самом деле, взмылен и не хочет возиться с чужим человеком. А потом до Минхо доходит ещё одно открытие, самое пугающее. Он не может закрыть глаза, не может отвести взгляда, сколько бы ни пытался. Ёнбок меняется в лице: теперь нет ни следа улыбки, только холодное высокомерие с острыми змеиными чертами. Так смотрят на ничтожных слабаков и жалких червей; так смотрят, когда хотят подчинить себе, растоптать и уничтожить. Минхо чувствует, как по щекам текут слёзы, потому что его глаза не закрываются. Он как будто бы становится мельче, при том, что фигура Ёнбока увеличивается в размерах, нависает над ним божественным роком и впивается взглядом, точно ядовитым жалом. Минхо не знает, в какой момент падает на пол бессознательным овощем; откуда-то издали он слышит, с какой злостью Джисон ругается на брата. *** — Я не хотел, чтобы до этого дошло, — голос Ёнбока раздаётся повсюду. Минхо ничего не видит, но знает, что лежит на кровати, — Но ты сам виноват. — Где Джисон? — Я отправил его погулять немного. Он слишком часто проводит время с тобой. Его дом — вода. Не суша. — Почему я ничего не вижу? Это… — Минхо задерживает дыхание от испуга, — навсегда? Ёнбок едва слышно усмехается. — Нет. Я притупил твои чувства и успокоил нервы, чтобы нормально поговорить. Не знаю, как Джисон спокойно общается с тобой. Это настоящее испытание — не убить тебя, когда ты скалишься. Будучи в курсе, кто Джисон и кто я, разве тебе не страшно испытывать его или моё терпение? — Какая-то невеселая встреча с роднёй получилась. Говори, что тебе нужно. Хватит сотрясать воздух. — Я не имею что-то против тебя лично или ваших с Джисоном отношений. То, с кем он проводит время, это его дело. Я хочу убедиться, что ты полностью понимаешь, во что ввязался. Вы разные, и может, сейчас тебе кажется, что всё в порядке, но, в какой-то момент либо ему, либо тебе надоест. — Что имеешь в виду под «разные»? Возраст? Честно говоря, я всегда мечтал о партнёре, старше меня на десять плюс лет, но раз это не десять, а пара столетий, то ещё лучше. Ага, я умру. Но мы все умрём. А раньше или позже — это уже лирика. Чего ты опасаешься? Я не заставляю твоего брата быть со мной и под венец его не веду. Он здесь по своей воле. — В этом и дело, — Ёнбок устало вздыхает, — Он для тебя просто «партнёр». А ты для него… — он делает заминку, будто слова его обожгли, — в общем, ты и без меня знаешь, какой у него род чувств к тебе. Вы занимались сексом? — Нет, — Минхо соврёт, если скажет, что не думал об этом, поэтому он молчит. Его лицо всё скажет за него. — Оставь всё, как есть, иначе ты накрепко его к себе привяжешь. Имуги ищут пару на всю жизнь. Ты готов быть его парой на всю жизнь? Что-то мне подсказывает, что нет. — У тебя у самого рыльце в пушку. Твоя девушка — человек. Или это другое? Ёнбок молчит долго, и Минхо кажется, что он ушёл. Однако после раздаётся громкий щелчок пальцами, и в то же мгновение перед глазами появляется комната. За непродолжительное время, что Минхо был лишён зрения, он соскучился по тому, что видит, так что не сдерживается и вскакивает, чтобы рассмотреть обстановку внимательнее — вдруг его обманывают? Ёнбок никуда не делся, он сидит у изголовья кровати в спокойной позе, закинув ногу на ногу. Его взгляд больше не имеет ничего общего с человеческим: зрачки вертикальные, узкие, а радужка сверхъестественно сияет. Когти на руках заостренные и удлиненные, и кажутся очень твёрдыми — это когти хищника. Минхо обнимает себя за плечи отсаживается на другой конец кровати. Джисон каждый день ходит перед ним в полузверином облике, однако от него Минхо не ждёт ничего плохого, а Ёнбок выглядит так, будто приготовит Минхо на ужин. — Успокойся, я ничего тебе не сделаю, Ли Минхо-щи. Я всегда так выгляжу, когда применяю свои способности. Скоро пройдёт, — он делает паузу, затем задумчиво бьёт подушечкой пальца по своей щеке и добавляет будничным тоном: — Джисон тоже способен на многое. Тебе нужно иметь в виду, что, когда он вырастет достаточно, от его безобидного характера не останется ни следа. Пусть сейчас он плохо мимикрирует под человека, однако ему уже подвластны чужие сны. Это должно тебя насторожить. — Сейчас меня настораживаешь ты. — Это взаимное чувство. Я не уверен в том, что ты можешь дать Джисону то, что он хочет, но он позвал меня на помощь, значит я помогу, — Ёнбок ставит на тумбочку клятую бутылочку из коричневого стекла, — хочешь ты этого или нет. Нянчиться с тобой — последнее, что я предпочел бы. Мне не составит труда превратить тебя в безмозглую тушку, пускающую слюни, ты уже знаешь. Однако я врач, а не мучитель. Он откупоривает бутылочку, льёт на ложку вязкую жидкость и размешивает её в стакане с соком. Минхо преподносит стакан к своим губам со сморщенным недовольством на лице, но с единственной мыслью: «Так Джисон перестанет на меня злиться». — Тебе не о чем беспокоится. Имуги лечат амброй многие болезни, — Ёнбок заставляет Минхо лечь и накрывает одеялом, — Люди хорошо переносят мою микстуру. Через несколько дней будешь как новенький. Из побочек: небольшое вздутие, вялость и сонливость, у мужчин — спонтанная эрекция. Нет ничего серьезного. Минхо едко закатывает глаза, но ничего не отвечает. 17 Ему снится что-то светлое и хорошее, кажется, солнце, берег и летнее море. Он забывает подробности, когда просыпается, и чувствует себя бодрым. На всю комнату слышится громкий сытый зевок, затем стоны потягивания. Минхо видит на своей подушке чёрную с золотым брюшком змею, спящую в кольцах собственного тела. В телефоне три пропущенных вызова от матери, сообщение от начальника, что отпуск подходит к концу, и сообщение от Чана. Он вновь хочет встретиться. Минхо помнит, как тот обнимал свою беременную жену, как гулял с ней по парку. Ему вдруг становится невыносимо противно, но вместе с этим тоскливо. Но, может, он спешит с выводами и Чан просит встретиться по иной причине? Как бы то ни было, Минхо не станет выяснять. Если это что-то по-настоящему срочное и не терпящее отлагательств, Чан ему позвонит. Разговор с мамой долго не длится: она спрашивает, почему сын не звонил так долго, и как продвигаются дела с домом. Минхо говорит, что всё до сих пор ищет покупателя, и скорее всего, придется продлить отпуск. — Тебе не обязательно жертвовать работой, сынок. Я или папа можем за это взяться, раз уж всё так затянулось. У нас как раз есть хорошая риелторская контора на примете. — Нет, я сам. Именно в этот момент Минхо понимает, что, на самом деле, не хочет отсюда уезжать, и даже мимолетная мысль, что в доме будет жить кто-то чужой, подпитывает его раздражение. Ведь это будет значить, что Джисон перестанет за Минхо наблюдать; морской принц вполне может найти себе другого человека, как когда-то это сделал Чан. Минхо с внезапным неистовством берёт спящего Джисона в охапку, пихает себе под ворот и крепко обнимает, пока слушает мать на другой стороне. Джисон, мягкий и податливый как тесто, глуповато водит головкой в разные стороны, явно не понимая, как он оказался здесь, если засыпал на подушке. Минхо разговаривает по телефону и как будто не обращает на него внимание, но нет-нет и погладит его по чешуйчатой спине. Джисон переползает ему на шею и замирает там, вытягивая и втягивая раздвоенный язык. Он дожидается, когда Минхо уберёт телефон, затем говорит: «Ёнбок уехал домой. Он сказал, что тебе лучше, и дальше я справлюсь сам». Минхо не сдерживает вздоха облегчения. — Не в обиду, но у тебя жуткая семейка. Было бы здорово, если бы он больше никогда здесь не появлялся. «У него… непростой характер. Мне жаль, что я не остановил его, когда он тебя подчинил. Я во многом перед тобой виноват». — Я не хочу вспоминать все твои или мои ошибки. Если вечно винить себя в чём-то, от тебя ничего не останется, кроме чувств ничтожности и ненужности. Лучше подумай о чём-нибудь хорошем, например, — Минхо подставляет щёку, чтобы Джисон о неё потёрся, — о том, что сегодня мы можем валяться в кровати, сколько захотим, или можем поесть сладостей и посмотреть на маленьких человечков в телевизоре. Что думаешь? Джисон с тихим шорохом падает на подушку, чтобы спустя мгновение обратиться обнаженным юношей. Процесс превращения настолько быстрый, что Минхо достаточно моргнуть один раз. Рассветные лучи, проникающее сквозь прорези штор, мягко очерчивают изгиб поясницы, нежную линию ягодиц и отражаются в золоте плечевого браслета. Жемчужные серьги покачиваются с игривым стуком, стоит Джисону наклонить голову. Минхо готов всегда смотреть на него с тем восторженным наслаждением, с каким люди смотрят на искусство. Он вновь задумывается о двоякости морского принца: Джисон настолько же красив и очарователен в человеческом облике, насколько ужасающ и смертоносен в облике имуги. Огромный жёлтый глаз с вертикальным зрачком, светящийся в морской пучине, и раскрытая пасть с частоколом острых зубов — это то, что Минхо никогда не забудет. Каким бы раздражающим Ёнбок ни был, его предостережения имеют под собой почву. Джисон медленно поднимается на локте, чтобы наклонить лицо Минхо к себе. Его губы касаются щеки и перемещаются ко рту. Минхо подается ему навстречу, однако, едва их губы соединяются, он отворачивается. — Постой, — ему пора определиться со своими желаниями: стать тем, в ком Джисон нуждается и выйти из своей зоны комфорта, или не менять ничего, и будь, что будет, — У меня во рту помойка. Мне надо срочно почистить зубы и принять ванну. Подождешь? — Нет. Джисон обнимает его за шею и наваливается всем весом в попытке уронить на кровать, однако Минхо стойко не даётся. Он смеётся, когда Джисон злится, что у него не получается поцеловаться снова. — Тихо-тихо. Не нужно… ш-ш-ш, успокойся. — Почему нет? — Джисон удерживает его запястья в крепком хвате, — Я же вижу твои штаны. Я вижу, что тебе нравится. Минхо смотрит вниз. Его член налит кровью и вспучивает ткань трико. Он не чувствовал сильного давления или дискомфорта, потому что на нём нет трусов, и не обращал на эрекцию внимания, считая это реакцией на лекарство. — Я хочу, но… — Минхо в сожалении закусывает губу. Ему невыносимо смотреть на то, как решимость в глазах Джисона тускнеет и превращается в грустное разочарование, — Мне действительно нужно помыться. Я столько дней лежал в кровати и потел, как свин. Ты можешь побыть со мной в ванне. У меня есть много разных шампуней, бомбочек и солей. Я готов поспорить, что ничего такого ты ещё не пробовал. Джисон отворачивает голову, запоздало смутившись рвения, с которым на Минхо набросился, и расстроенно бубнит: — Ладно. Показывай, что у тебя есть. *** Пока ванна набирается, Минхо расчехляет все шкафчики, чтобы презентовать Джисону кучу вкусно пахнущих флакончиков и бутылочек. Он немало удивляется, обнаружив, что среди многообразия ароматов и консистенций, Джисону более всего по душе приходится кусковое дегтярное мыло. Ему стоит немалых усилий выбрать для Минхо бомбочку: сначала его выбор падает на клубничную с блёстками, но Минхо отговаривает его, потому что блёстки плохо отмываются; затем его привлекает запах банановой бомбочки… спустя еще несколько попыток, он останавливается на бомбочке в форме ребристой ракушки с запахом морского бриза. Когда бомбочка с тяжелым «бултых» ныряет в воду, начинает шипеть и издавать аромат, авторитетный вердикт Джисона не заставляет себя долго ждать: — Морской бриз пахнет совсем не так. Минхо со смехом заканчивает чистить зубы, затем снимает с себя одежду. Ему нравится, как Джисон смотрит на него, когда он шагает к ванне, когда переступает её бортик. Внутри тесновато для двоих, так что Джисон сидит снаружи, сложив локти на край ванны; он не отвлекает Минхо, пока тот моется, терпеливо ждёт, пока тот наносит скрабы, крема и маски. Ему нестерпимо хочется поскорее залезть тоже, и это видно по его горящим глазам, однако он уже научен, что торопиться не нужно. Минхо даёт зеленый свет, когда заканчивает со всеми процедурами: — Если не брезгуешь, то вперёд. Я хочу полежать, пока вода не остынет. Он прижимает колени к груди, чтобы Джисону было куда приземлиться, но тот, вместо того, чтобы сесть напротив, раздвигает его ноги и ложится сверху. Минхо открывает рот от такой внезапной беззастенчивости, и Джисон пользуется этой заминкой, прижимается ртом к его рту. Поцелуй медленный, уже значительно спокойнее. Минхо водит большим пальцем по щеке Джисона, придерживая его лицо рукой. Они не используют язык, лишь ласково двигают губами, время от времени меняют положение головы, чтобы не сталкиваться носами, или останавливаются, чтобы перевести дыхание, а после вновь тянутся друг к другу с прежним вдумчивым спокойствием. Джисон глубоко дышит и тихо-тихо скулит. Минхо почёсывает его загривок, целует мелко и воздушно в обе щёки, затем спускается к шее. Кадык под языком скачет вверх-вниз. Джисон жмурит глаза и неосознанно хватается рукой за его бедро. Это касание — знак, что надо бы притормозить, но Минхо в восторге от того, как Джисон остро реагирует, стоит дотронуться до него в любом месте. Это он, Минхо, дарит ему удовольствие, и от этой истины сносит крышу. В ванне не развернёшься, так что Джисон, тоже чувствуя нужду в большем, поднимается, чтобы сесть, и случайно выплёскивает воду за бортик. Минхо тут же усмиряет свой пыл. — Так-так, мы сейчас разведём повсюду сырость. Я выхожу. Можешь поплескаться ещё, если хочешь, только воду потом спусти. Джисон молча откидывается на противоположную сторону, прижав колени к груди. Должно быть, ему не просто тесно тут, а удушающе тесно: ванна — микроскопическая коробочка по сравнению с океаном. Минхо стоит перед зеркалом и хорошо вытирается махровым полотенцем. Колени выглядят зажившими; от горячей воды корочка размякла, обнажив новую кожу. Эрекция ощущается сильнее, и Джисон смотрит туда, пока Минхо делает вид, что не замечает его взгляда. Их молчаливое напряжение встопорщивает нервы и электризует воздух. Им обоим нужно прийти в себя и всё хорошенько взвесить: отличным решением будет поесть закусок за просмотром телевизора. К моменту, как Минхо заканчивает с готовкой, Джисон выходит из ванны. Кончики его волос мокрые, а локти и коленки розовые от горячей воды. Он говорит, что спустил воду, а полотенце повесил рядом с трубами, при этом полотенце он называет «полотном», а трубы «горячей стенкой». Ему важно показать, что теперь он следует главному правилу в доме — не разводить бардак. — В холодильнике, как обычно, пусто. Я сварганил тут… — Минхо неловко чешет затылок, — из того, что было. Ты, наверное, к другому привык. Я схожу потом в магазин, куплю чего-нибудь поприличнее. Пожалуй, он был бы не против ходить вместе с Джисоном за различными покупками, вместе выбирать что-нибудь… наверное, спорить в процессе, но даже споры будут ощущаться комфортно. Возможно, Джисон сможет привыкнуть к городскому шуму, сможет полностью перевоплотиться в человека, когда ещё немного подрастет, и тогда… а что тогда? Не будет ли этот сценарий значить, что Минхо заставит Джисона отказаться от своей природы? Не будет ли это значить, что в отношениях с ним Джисон вынужден будет всегда подстраиваться? Его дом — вода, не суша. — Выглядит хорошо. Я думаю, мне понравится, — руки морского принца обнимают Минхо за талию. *** Джисон, привыкнув к телевизору, теперь сам переключает каналы. Ни на одном канале он не задерживается больше, чем на десять минут, ему интересно всё одновременно. Минхо разглядывает его наготу с чувством уныния. Ему тошно от самокопания. За всё время, что он менял партнёров, приходилось ли ему задумываться об ответственности так сильно, как сейчас, с Джисоном? — Почему ты грустный, когда на меня смотришь? — Не стоит так сильно беспокоиться обо мне, — Минхо отворачивает лицо, — Я мало что могу тебе дать взамен. — Разве? — Джисон игриво лягает его ногой, — Ты уже позволяешь мне разговаривать с тобой и целовать тебя. Это очень много для меня значит, — он некоторое время обдумывает следующие слова, прежде чем их произнести: — Ты боишься меня, да? Я испугал тебя в тот день. — Я боюсь не тебя, а что с тобой станет, если мы… — Минхо сглатывает слюну, — будем вместе. — Единственное, что со мной может случиться рядом с тобой, — Джисон наклоняется вперёд, чтобы взять Минхо за руку, — это то, что с каждым днём я буду чувствовать себя счастливее и счастливее, — их пальцы переплетаются, и ладони сжимаются в крепкий замок, — Я знаю, ты боишься глубины. Не можешь плавать — хватайся за меня. Мысли о том мужчине тяжёлые и тебя топят. Я и он — не одно и то же. — Ты меня любишь? Джисон кивает и улыбается. — Спасибо, что позволяешь мне. Он не просит взаимности в ответ и за всё время их общения ни разу не принуждал Минхо ни к эмоциональной отдаче, ни к физическому контакту. При этом, ему не составило бы труда это сделать под угрозой смерти. — Я никогда не сделаю тебе больно. Однако… это не значит, что я позволю топтаться по мне, точно по рваной ветоши. — Понял. Но имей в виду, что я только учусь быть паинькой. Ещё меня волнует вот что. Ты будешь меня любить так же, когда я сморщусь от старости, как изюм? Джисон падает на спинку дивана и откидывает голову назад, сотрясаясь от громкого раскатистого смеха. — О, почему ты такой баловник? — он стирает с глаз слёзы и даёт себе время отдышаться, — Я всегда выполняю то, что обещал. Время для имуги и для людей течёт по-разному. Для нас — это лишь тихое течение, а для вас — это бурный водопад из миллионов страстей и меняющихся жизней. Тебе не стоит переживать о старости, ведь ты отдашь себя мне, а значит и моему течению. Это будет один из множества подарков, которые я тебе вручу. Знай Минхо из прошлого, что в будущем обзаведется морским папочкой, ни за что бы не стал тратить время на страдания по Чану. Смешно вспоминать об их первом за семь лет сексе: то, что должно было вновь распалить их чувства, по итогу свелось к глупой драме. Мысль о сексе с Чаном цепляет за собой другую, от которой Минхо чувствует волнительные покалывания на кончиках пальцев. — Ты ведь… видел меня с ним. Верно? Я слышал, как ты пел. Джисон сконфуженно поджимает губы и ведёт плечом, отказываясь от ответа. Минхо не унимается: — Зачем ты смотрел на то, как я занимаюсь сексом с другим, если ты в меня влюблён? Тебе не было противно? — Любовь не может быть противной, даже если она посвящена другому. Я смотрел не на вас, а на тебя одного. В тот момент, распластанный на постели, ты любил того, кто на тебя взбирался, и тебе было всё равно на боль, которую тебе причиняли. Я пел в надежде облегчить твои муки. — У тебя получилось, — Минхо улыбается уголками губ, заглядывая ему в лицо, — Ответь, когда ты на меня смотрел, тебе нравилось, что я делал? Джисон поднимает их сцепленные руки и прижимается губами к тыльной стороне ладони Минхо. — Да, — и ничего больше. Джисон заключил в свой короткий ответ всё неудержимое обожание, что годами в нём росло, заключил заботу, граничащую с жаждой, и желание завоевать поровну с желанием защитить. Его невысказанные слова любви рвутся наружу через поцелуи, что он оставляет вниз по запястью Минхо, через пронзительный взгляд с крупицами нахальства, брошенный сквозь ресницы. Минхо дотрагивается до его щеки, румяной и по-младенчески мягкой, затем гладит большим пальцем нижнюю губу. Джисон тесно обхватывает его ртом и принимается сосать. Минхо двигает пальцем навстречу горячему и скользкому языку, и тут натыкается на клыки. Джисон смотрит иначе: в его глазах плещутся острые огоньки и хищное хладнокровие. Он морщит нос и полностью оголяет клыкастую пасть, при этом удерживая руку Минхо за запястье. Тот задерживает дыхание, поддаваясь страху, поднимающемуся по пищеводу, однако тревога унимается, когда он понимает, что на самом деле происходит. Джисон скалится лишь за тем, чтобы убедить Минхо, что бояться нечего, что Джисон признаёт его власть над собой. Дикий зверь приручен человеком. Вслед за большим пальцем идут остальные: он глубоко лижет каждый изгиб, каждую костяшку, целует складки на ладони, прежде чем ослабить хватку на запястье. Когда Минхо, больше не в силах выносить всё это, тянется к его губам, Джисон первым соединяет их языки. Насколько бы сильно они ни сходили с ума по друг другу, их поцелуй не срывается на голодную бессознательную лизню. Минхо берёт вожжи в свои руки, как тот, у кого есть опыт, и направляет ласки так, чтобы горел не только член, но и интерес. Джисон спокоен, дышит размеренно, однако его пальцы то и дело предупредительно впиваются в ногу, как бы говоря, что он будет очень-очень расстроен, если Минхо вздумает остановиться: уж точно не после того, как остановился утром в постели, а затем в ванной! Когда Минхо перемещается губами к шее, Джисон откидывает голову назад и закатывает глаза, медленно выдохнув сквозь приоткрытый рот. Он двигает руку Минхо к своему затылку: тот зарывается пальцами в волосы и сжимает их в кулак. Изгиб между плечом и ухом пахнет дегтярным мылом и чем-то настолько приятным, что Минхо на мгновение теряется и случайно задевает серьгу. Мочка сильно оттягивается, и Джисон раздосадованно шипит. — Нужно это убрать. Минхо аккуратно снимает жемчужные серёжки, расстегивает наплечный браслет и кладёт украшения подальше, чтобы случайно не смахнуть на пол. Джисон в это время смотрит на него блестящим доверительным взглядом, и его молчаливая улыбка намекает, что он, позволив снять с себя украшения, позволил и кое-что ещё. — Ты не смеешь снимать с принца его родовые знаки, если ты не в узах с ним. По правилам мне следует тебя казнить. — Значит, мне не избежать участи, — Минхо закрывает рот ладонью в притворном испуге, — Ваше величество, мы разве не в узах? — Ещё нет, — Джисон ныряет руками ему под одежду и гладит поясницу, — Но будем. То, что мы сейчас делаем… — Занимаемся любовью? — Минхо не знает, почему назвал секс именно так, однако уверен, что лучше бы не выразился. — Да. Когда мы закончим, — Джисон снимает с него кофту через голову, — ты станешь моим. Мы примкнём друг к другу, словно сжатые оковами. Это и есть узы. Ты понимаешь? — Минхо молча смотрит ему в глаза, — У тебя есть шанс отказаться до того, как… — Джисон бьёт кулаком себя по животу, — а потом всё — нет. Минхо допускает малодушную мысль, что избежит ответственности, если не доведёт дело до проникновения, однако сразу же чувствует себя подлым негодяем, играющим с чужими чувствами. Ограничить их близость — значит несправедливо лишить Джисона наслаждений первой за всю жизнь близости, значит предать его доверие. — Я не откажусь, — пора остепениться, пора начать думать не только о себе. Джисон заслуживает, чтобы о нём заботились в ответ. *** Они поднимаются в комнату, потому что там смазка, и на кровати удобнее, чем на диване. Минхо позволяет снять с себя оставшуюся одежду. Голая кожа покрывается мелкими мурашками; в доме немного холодно. За окнами шумит серое море, и небо затягивается дождливыми облаками. Вероятно, будет гроза. Их руки обнимают, гладят по плечам и рукам, а губы находят друг друга, стоит кому-то наклониться вперёд. Минхо прячет одну ногу под себя и покачивает другой с края кровати, в то время как Джисон сидит на своих пятках, выгибаясь всякий раз, как чувствует касания на пояснице. Спустя немного времени тихие ласки уступают место смелости и напору: они хватают друг друга, сжимают сильнее, чем нужно, и глубоко дышат, прижавшись лбами. Когда Минхо опускает руку Джисону между ног, тот неосознанно облизывает нижнюю губу, затем шепчет: — Твоя ладонь в огне. Минхо целует его и стискивает пальцы крепче. Член Джисона не той формы, к какой Минхо привык, зато достаточно длинный, так что он не сказал бы, что разочарован. Ничто в Джисоне не заставляет его досадовать, он хочет его зацеловать, обласкать, залюбить; хочет быть с ним с душой нараспашку, быть с ним в одной свободе, в одном течении. Он хочет его всего: себе и насовсем. Это открытие превращает Минхо в сгусток бесконтрольной мягкости, его точно накрывает расплавленным зноем, в котором трудно дышать, можно только беззащитно поскуливать. — Ай… — Джисон смотрит себе между ног. — Прости, — Минхо суетливо вытряхивает на пол содержимое своего рюкзака, чтобы достать тюбик со смазкой. — Сейчас-сейчас… Он погрузился в ощущения и не заметил, что преэякулята не так уж и много. Джисон вздрагивает, потому что смазка прохладная, затем выдыхает через сомкнутые зубы. Ему интересно наблюдать, как рука собственнически мнёт его. Он заворожен, не поднимает лица, даже когда Минхо поддевает его подбородок, чтобы поцеловаться. Вскоре ему надоедает быть пассивным: Минхо чувствует ответное поглаживание на своём члене. Касание несмелое, полно скорее исследовательского энтузиазма, чем желание довести до исступления. Волнительное предвкушение скорого единения читается в том, как Джисон резко дёргает бёдрами. Он не может усидеть на месте, возится, весь вибрирует; зрачки глаз расширены, а радужка искрится золотом. Минхо перекладывает его руки себе на плечи и падает на спину, утягивая за собой. — Можешь делать, что хочешь. Не стесняйся трогать и не торопись, — небольшая пауза, — Ты красивый, когда смотришь на меня вот так. Джисон широко улыбается, и его глаза исчезают. — Я боюсь ошибиться. Помоги мне. — Поцелуй меня. Контраст аккуратного, почти по-детски милого, чмока в губы с тем, как требовательно Джисон размыкает его колени, выбивает из Минхо хрупкий стон. Когти больно впиваются в кожу, и это сладкая боль. Он будет рад видеть на своём теле синяки, когда они закончат. Но лучше бы это никогда не заканчивалось. — Спасибо, что… позволяешь мне… спасибо, — у Джисона бессвязная речь, потому что он прижимается ртом и языком к дрожащему животу. Хаотичные мокрые следы тянутся вверх и останавливаются у груди. Минхо хочет сказать, что соски можно не трогать, но Джисон действует быстрее, чем он успевает открыть рот. Минхо никогда не тратил на соски время и привык считать их капризным местечком: ему было или больно, или никак. Ожидаемо, чуда не происходит: ему просто слегка щекотно, когда Джисон посасывает и кусает. Если ему нравится их ласкать, пусть ласкает; Минхо не станет его подгонять. Странная волна дрожи накрывает всё тело одновременно с тем, как Минхо внезапно осознаёт, что нет, это больше не щекотно. Язык Джисона напряженный, скользит в обилии слюны и ощущается ребристым. Бёдра бесконтрольно подскакивают, и пальцы на ногах сжимаются. Минхо закусывает губу и дышит носом, однако ему недолго получается вести себя тихо. С жалобным хныканьем он тянется к своему члену. Джисон тотчас заменяет его руку своей. Минхо, наполненный благодарностью до краёв, меняет их положение, оказавшись сверху. Он целует, вжимаясь всем телом, затем отрывается, поровну обескураженный и заинтересованный: — Покажи. Джисон высовывает язык на треть длины. Ох, вот в чём дело. Поверхность языка шершавая, покрыта мелкими ромбовидными складками, похожими на рельефные чешуйки. Ничего подобного не было раньше, когда Джисон грыз сладости. Интересно, сделает ли этот язык так же хорошо, как получилось с сосками, если пустить его ниже пупка? Должно быть, на хмуром лице Минхо отражается что-то неоднозначное, ведь Джисон тотчас прячет язык обратно, чтобы показать его вновь, но уже привычным, похожим на человеческий. Нет, так дело не пойдёт. — Всё хорошо, верни обратно, — Минхо перемещается немного ниже, чтобы поцеловать ключицы. Горячая твёрдая плоть упирается ему между ягодиц, — Я не хочу, чтобы ты себя сковывал в угоду моему комфорту. Если ты хочешь меня, не прячься, будь собой. Джисон жмурится и быстро кивает, затем хватает Минхо ниже поясницы и прижимает своему паху. — Можно я…? Для того, у кого нет опыта, он держится стойко, однако его терпение на исходе. В общем-то, как и терпение Минхо. Долгие прелюдии — не его конёк. — Стой, — Минхо хохочет, когда Джисон хочет помочь ему себя растянуть, — Твои когтищи не для нежных мест. Сейчас… это не займёт много времени. Он отводит руку за спину и засовывает в себя два пальца. Его глаза одобрительно щурятся. Ему трудно сдержать озорливое хихиканье, когда Джисон трёт его соски. Теперь они намного чувствительнее. — Что это такое? Минхо держит в руке квадратик из фольги. — Презерватив. Он нужен для безопасного секса. Я надену его на твой пенис, прежде чем ты в меня войдёшь. — Нет, стой, — в голосе Джисона паника, — Я не хочу этого. Убери. — Это нужно, чтобы предотвратить венерические заболевания. Давай я расскажу тебе, что такое венер… — Нет! С тем мужчиной ты это не использовал. Тогда почему со мной намерен? Ты сказал, что согласен на узы, а теперь хочешь меня обмануть? — Я не хочу тебя обмануть. Я спал со многими мужчинами, ты понимаешь, что это значит? — Вот с этим? — Джисон кивает на презерватив. — Когда как. В этом и дело. — У тебя есть болезнь? — Со мной всё в порядке. Люди обычно не носят с собой медицинские справки, а если и носят, мало кто тычет ими партнёру в нос. Проще надеть презерватив, чем кучу времени перед друг другом объясняться. — Меня не волнует, что ты был с другими. Я не брезгую или что-то в этом роде. Мне нужно тебя чувствовать. Выброси эту штуку, она меня раздражает. — А меня раздражает, что ты ведёшь себя так избаловано, — вопреки сказанному Минхо прячет презерватив в сторону, — Я хочу как лучше. — Если хочешь как лучше, раздвинь ноги. Джисон сжимает его талию в руках и смотрит с нехорошим блеском в глазах. Минхо хмурится в напускной злости и усаживается по-удобнее. Он ни за что не даст даже намёка на то, как сильно его возбуждает упрямство морского принца. Горячая и влажная головка члена проталкивается внутрь без особых усилий, затем Минхо опускается до конца, и широко размыкает колени по обе стороны от живота Джисона. Он замирает, немного растерявшись от необычного чувства наполненности: член в нём сродни сгустку пульсирующего тепла, из-за него мелко дрожат бёдра и пальцы на руках. Минхо напрягает и расслабляет живот, когда выравнивает дыхание, а, едва пошевелившись, вскрикивает. Удивившись от самого себя, он прижимает ко рту ладонь и извиняется взглядом. Ему хорошо, но по-странному: будто бы одновременно хочется и спать, и плакать, и млеть. Или это в порядке вещей чувствовать себя полуобморочным и хрупким, когда занимаешься любовью с божеством? Джисон смотрит сквозь пушистые ресницы с отсутствующим выражением на лице. — Ты со мной? — спросив это, Минхо мгновенно получает ответ. Резкий толчок внутрь. Потом Джисон наклоняет его к себе и поднимает колени, чтобы было удобнее двигаться. Следующие толчки не такие неожиданные, но одинаково неуклюжие. Он не может приноровиться: то срывается и быстро устаёт, то толкается медленно, почти нехотя. Минхо поощряет его рвение мокрыми поцелуями в щеки и губы, но, в конце концов, Джисон начинает недовольно ёрзать и останавливается. Его глаза мокро блестят, точно он сейчас заплачет, и стыдливо смотрят куда-угодно, но не на Минхо. — Расслабься, твои мышцы очень напряжены. Возьми меня за руки, — Минхо переплетает их пальцы и поднимается, выгнув поясницу, — У тебя не получается, потому что ты куда-то спешишь. — Я думал, как сделать правильно. — Хотел впечатлить меня? — в голосе Минхо слышна хитринка, — Давай вместе посмотрим, как будет правильно. Что насчёт этого? — его таз двигается вверх-вниз, — Хорошо? — Хорошо. — А вот так? — Минхо делает круговые движения бёдрами, не поднимая ягодиц. Джисон быстро кивает, зажмурив глаза. Резкий излом бровей и открытый рот придают его лицу измученно-сладкое выражение. — Ладно, я понял, — Минхо продолжает в том же темпе, ускоряясь в моменты, когда Джисон в этом нуждается: когда двигается навстречу или когда слезливо хнычет под ним. За окном дождливые облака слиплись в грозовые тучи. Море рокочет внизу, поднимает гребни волн и расплющивает их о каменные отвесы. С первым звуком грома лампа на потолке ярко вспыхивает и тухнет. Телевизор на первом этаже больше не говорит. Похоже, буря повредила ЛЭП. Джисон издаёт по-особенному жалостливый звук, и в это же мгновение дверь на балкон начинает стучать под натиском ветра. Чтобы не потерять равновесие, Минхо хватается за изголовье кровати. Вибрация добирается до его руки и до шкафа, примкнутому к стене. С полки падает две книги. Из комнаты дедушки доносится звук разбившегося стекла, возможно, это графин. Башня стонет громче обычного, и Джисон стонет вместе с ней. Их тела двигаются быстрее и быстрее. Толчки глубокие и резкие; Минхо подскакивает, запрокинув голову назад. Ему плевать на треск грома и вой ветра. В его ушах громко стучит сердце, и слышны только звуки их общего дыхания и стоны, стоны, стоны… Минхо царапает ногтями изголовье и замедляется. Ему хватает сделать ещё несколько рывков, перед тем, как кончить. Он падает лбом на свой локоть и принимается голодно сглатывать, чтобы смочить пересохшее горло. Его спина дёргается от оргазменной дрожи, а между ягодиц всё сжимается. Джисон облизывает сухие губы, распластавшись среди смятых простыней, и гладит Минхо по колену, сам этого не замечая. — Я испачкал тебе весь живот. Нужно убрать. Сейчас, только отдышусь… — Нет, не трогай, — Джисон собирает сперму двумя пальцами и кладёт себе в рот, — Вот так. Теперь ты тоже во мне. Минхо прячет в изгибе локтя смущённую улыбку. — Тебе необязательно было… Мне тоже так сделать? Я могу… — «сделать тебе минет» — это он не договаривает, потому что пугается, когда хочет вынуть из себя член, а тот не вынимается, — Что за чёрт? По ощущениям, член распух у основания и будто бы застрял в чём-то очень густом. Пошарив рукой, Минхо выясняет, что это сперма Джисона: она прозрачная, удивительно вязкая и тянется между пальцами. — Тебе будет больно, если продолжишь крутиться, как креветка. Ложись, — Джисон тянет его на себя и обнимает за спину, — Нужно полежать и успокоиться, тогда всё пройдет. *** Ночное небо усыпано звёздными брызгами. Полная луна серебрит маячную башню и превращает её тень в вытянутый чёрный шлейф, в котором исчезают деревья, скалы и дома. Минхо смотрит по сторонам. Море не шумит. Нет ни ветра, ни одного живого существа. Тишина. Дверь Маяка распахнута. Деревянные доски, которыми она была заколочена, лежат у ног Минхо с гвоздями наружу. Он смотрит на свои руки: «Это не мог быть я. Кто это сделал?», и не может вспомнить. — Иди за мной, — этот голос доносится из утробы башни, он по-змеиному шепчущий и раздвоен эхом, — Иди за мной. Минхо делает несколько шагов к двери, но будто бы не становится ближе. Тогда он в растерянности замирает, Маяк стоит на том же расстоянии. Прилетает стая чаек; от их галдежа болит голова. — Не останавливайся. Иди, — повторяет голос из башни. — Иди! Иди! Иди! Иди! — кричат чайки, и Минхо готов поспорить, что они потешаются над его бесплодными попытками. Он ускоряет шаг, затем срывается на быстрый бег. Без толку. Между тем чайки гогочут громче, а голос опять говорит: — Иди за мной. — Но где ты? — Минхо вытирает пот над губой и оглядывается по сторонам. — В тебе. Он открывает глаза и видит свою комнату. Абсолютная тишина. Звуков электростанции не слышно, значит буря повредила не ЛЭП, а что-то посерьезнее. Темноту комнаты рассекают белые лучи света. Минхо жмурится и шарит рукой по кровати. Джисон исчез, однако на месте, где тот спал есть какая-то рельефная вещь. Минхо прищуривается и узнаёт в ней раковину, самый первый подарок от Джисона. Но куда делся он сам? После секса они лежали в полудрёме около часа, прежде чем им удалось разъединиться. Минхо перепугался до чёртиков, когда сперма внутри него стала густой и клейкой. Он уже успел представить, какой позорной смертью умрёт, и обматерил Джисона с ног до головы: о подобных приколах надо предупреждать заранее. Но всё обошлось: его задницу спасли горячий душ и поход в туалет. Узы узами, но после этого раза Минхо согласен заниматься сексом только с презервативом — так он ему и сказал. На этой почве они немного повздорили, а потом легли спать. А теперь Джисона нет. Он что, обиделся и поэтому ушёл? Хрен с ним, думает Минхо, укутываясь в одеяло, всё равно заявится, когда шишка загорит. Однако совесть не даёт ему спокойно поспать. А вдруг Джисон оставил раковину, показав этим, что совсем не вернётся? И сон этот странный… Минхо в ужасе вскакивает на ноги. Белый квадрат света перемещается по стенам комнаты, по двери и шкафу и исчезает там, откуда возник, в окне. Свет появляется и исчезает с определенной периодичностью, это значит, что источник движется по кругу. Минхо не может ничего разглядеть в окне, так что выходит на балкон. Его накрывает ночным холодом и приглушенным механическим звуком. Маячная башня гудит и вибрирует, а яркий фонарь на её верхушке разбрасывает плотные белые лучи по всему острову. ЭПИЛОГ Чан останавливает машину у перекрёстка и опускает стекло, чтобы покурить. Он бросил это дело, как закончил училище, потому что Соён не нравилось целовать его прокуренный рот, и, к тому же, они уже тогда планировали детей. Однако с самого начала не было смысла строить из себя лучшего бойфренда, мужа, а потом отца. Соён знала, за кого вышла замуж. Вчера вечером Чан ей об этом сказал и получил жгучую пощёчину в ответ. Непонятно, из-за чего конкретно произошла ссора: то ли, потому что Соён с ума сходит из-за гормонов, то ли из-за пресловутых сообщений, который Чан забыл удалить. Вы: Привет. Мы планируем собраться с ребятами в эти выходные в баре на Чоран. Вы: Отправь хотя бы точку. Ждать тебя или нет? Вы: Не игнорируй меня. Я очень хочу тебя увидеть. Конечно же, никакого бара и никаких ребят изначально не было. И конечно же, Минхо это понял и его проигнорировал. Чан надеялся на встречу, как наивный школьник, каждый день проверял чат — вдруг, всё же Минхо придёт? — и этим сильно нервировал жену. В конце концов, Соён тайком проверила его телефон и подняла вой. Казалось бы, в чём проблема? В сообщениях нет ничего компрометирующего: друзья давно не виделись, и один всего-то пригласил другого выпить, даже не наедине. Дело в том, что в те самые выходные Соён планировала сходить в больницу, и Чан обязан был сопровождать её, но об этом забыл. Они ехали ко врачу в гробовом молчании, а когда вернулись, Соён объявила, что устала от его равнодушия, что она забирает дочь и уезжает погостить к родителям. Это не было угрозой: ей понадобилась пара дней, чтобы собрать вещи и пристроить собаку знакомым. Перед тем, как сесть в такси (Чан из-за обиды отказался ее везти), она спросила его: — Зачем всё это, если ты меня не любишь? Выдыхая табачный дым сквозь опущенное окно, он думает о том, что никогда бы не женился, сложись всё по-другому. Просто так получилось: в его мыслях спустя столько лет всё ещё живет Минхо. Пустая тихая квартира, кредит за которую им ещё платить и платить, сдавила его со всех сторон, так что Чан сел за руль и поехал, куда глаза глядят. Чувство фрустрации отпустило только на объездной: он выехал из города, сам этого не заметив. И вот, теперь стоит на перекрёстке: один путь ведёт вперёд, на автовокзал, другой — в сторону, к Маяку. Что же, до прилива есть ещё время. В тряске и с постоянной тревогой, что он вот-вот угробит новую машину, Чан ползёт по переправе со скоростью улитки. Маяк возвышается на краю отвесного обрыва изваянием суровым и гордым в своей обветшалости. Стая чаек облюбовала обрыв и обгадила пометом конусовидную крышу башни. Птицы обеспокоено кричат, всполошенные грохотом и стуком, что доносится из Маяка. Когда Чан заезжает на возвышенность, где стоит дом Минхо, становится ясно, в чём дело. Башню чинят: снаружи какие-то люди закрашивают ржавчину и плесневые разводы, а внутри слышны скрип выдернутого дерева и стоны гнилых опор. — О, здоро́во, — в высоком мужчине, одетом в испачканный известкой комбинезон, Чан узнаёт старого знакомого Ли Минхёка, — Я как раз о тебе вспоминал — богатым будешь. Ты здесь откуда? К родителям заскочил? — Привет. Да, к ним, — мать с отцом ещё не знают, что он заявится к ним сегодня, как побитый пёс, — Что тут происходит, хён? Минхо продал тебе землю? — Идём внутрь, там поговорим. Не слышно ни черта. В доме мельтешит сухопарый старичок, отец Ли Минхёка и брат покойного деда Минхо. Тот на одно ухо глухой, поэтому Чану приходится повышать голос, чтобы с ним поздороваться. Господин Ли нехотя скрипит в ответ и возвращается к своим делам. Он никогда не славился хорошим характером; поговаривают, тот в молодые годы состоял в банде, участвовал в грабежах и драках, и потому-то со старшим братом никогда не ладил. Минхёк усаживает Чана на кухне и там говорит с лёгким недоумением на лице: — Странный человек, этот Ли Минхо. Никогда не знаешь, что у него в голове, — Чан хочет поддакнуть, но сдерживается, — Конечно, история получилась атас… Он руками и ногами упирался — не хотел меня здесь видеть, цену за дом взвинтил как за сеульские апартаменты, а потом и вовсе обвинил меня в том, что я против него зловредствую, змей ему в постель подкидываю! Чану не трудно это представить, но он ни за что бы не подумал, что Минхо может быть с родственником в конфликте. — Он здесь, на острове? Я видел его вещи на вешалке. — Вещи… — Минхёк оглядывается в прихожую, чтобы удостовериться, — Ну да. Он ушёл. Взял с собой один ранец, сказал, что остальное ему больше не нужно. Чудак. Вот, ты его друг, скажи, он всегда был такой, слегка на голову, или это возрастное? — Погоди-погоди, хён, — Чан невольно поднимает руку в жесте притормозить, — Как это — ушёл? — Ну, как-как? Ножками. За этот дом я не заплатил ни воны, — у Чана открывается рот, и Минхёк быстро объясняет: — Да, я об этом и говорю! Чудак! Несколько дней назад он позвонил мне и сразу, без прелюдий, потащил к нотариусу. По документам он отказался от наследства в мою пользу. А потом удрал куда-то с таким просветлённым видом, будто с Буддой намедни встретился. — Я не понимаю. Ты не звонил его родителям? Может, они что-то знают? — Делать мне больше нечего. Дело сделано — земля моя. Разбираться в остальном у меня нет времени. Тут столько работы, до зимы бы успеть. — Это хрень какая-то. Ты же сам понимаешь, что здесь что-то нечисто. Он не мог просто взять и подарить тебе участок, он же не дурак. К тому же ты сам сказал, что был с ним в ссоре. Это просто бессмысленно! — Я тебе вот что скажу: пусть он хоть трижды дурак, но я ему благодарен. Наш дом, что на Восточной, через год-два свалится в море, потому что ветер и дожди вымыли угол. Фундамент раскрошился, там в полу буквально дыра. Так что… — Минхёк измученно вздыхает, затем открывает дверцу кухонного шкафа и достаёт коробку из-под чая, обклеенную со всех сторон скотчем, — Минхо забыл это здесь. Видимо, это твоё? Чан забирает из его рук коробочку и видит, что на ней написано его имя. Почерк принадлежит Минхо. Минхёк продолжает: — Я хотел вернуть ему это. Очевидно, что он отправился бы в Йондок через порт, так что я попросил паромщиков передать ему, когда они его встретят, но коробка вернулась ко мне спустя пару дней. Минхо на пароме не видели. Значит, этот мелкий засранец ушёл по переправе. Айщ, так раздражает. У меня нет времени со всем этим возиться, так что хорошо, что ты заявился сам. Чан возвращается в машину с ощущением сквозной дыры в сердце. Он находит чат с Минхо и видит, что статус не поменялся: «пользователь был в сети 5 дней назад». Доброжелательный голос объявляет ему, что абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. — Какого хрена… опять издеваешься? Скотч с легкостью рвётся от зубов. Чан не может представить даже примерно, что внутри этой коробки, и зачем Минхо понадобилось оставлять ему что-то. Подобное совсем не в его стиле! Чана не покидает легкое чувство истерики, когда он добирается до содержимого. Сложенный вдвое лист лежит поверх мешочка из-под очков, однако внутри не очки, а что-то другое. На листке Минхо пишет лишь два слова: «Музей Кёнбо». Чан развязывает мешочек, и вытряхивает на ладонь серо-желтые камушки.