Красный партизан

За те три месяца, что Кирилл провёл в казарме при Омском правительстве не произошло ничего важного. Они занимались, тренировались, учились, иногда отдыхали, но в бой так и не вышли. Мирон объяснял это подготовкой к серьёзным и сложным заданиям. По факту же они просто знакомились и притерались друг к другу. Анатольев итак знал всех своих товарищей по обучению в военной академии, но пообщаться с ними в спокойной атмосфере несколько месяцев, явно не будет лишним. Тем более, нужно было поближе узнать Даню, на которого Мирон Янович ставил также как и на самого Кирилла. Киреев в отличие от Анатольева принадлежал к знатному дворянскому роду, имел прекрасное домашнее образование и не менее хорошее гимназическое. Даниил отлично говорил по-французски и неплохо понимал немецкий, любил Толстого и читал Жуковского наизусть, писал стихи и рисовал кривоватые портреты. Таким людям место в салонах, клубах, да хотя бы в университете, но никак не в казарме захудалого сибирского городка. Свой выбор Киреев объяснял желанием вернуть всё заработанное тяжелым трудом его семьёй. В принципе это была мотивация всех собравшихся в отряде, но почему то, именно Дане верилось больше всего. Вместе они проводили почти всё своё свободное время. Сначала из-за простого любопытства, потом по дружеской симпатии. Часто оставались вдвоём в небольших уютных местечках, где можно было спокойно посидеть и послушать как Даня читает Бодлера, Рембо, Ламартина, а Кирилл поёт старые солдатские песни. Тишина. Тайга молчит. Птицы не щебечут, деревья не шумят. Даже ветра, который обычно шуршит травой не было. Только туман да серые облака плывут над шалашами. Последний дым поднимается вверх. Партизаны уже давно сидели у дотлевающего костра. Припасов оставалось мало. На завтрак было лишь немного чечевицы и чай кирпичом. Еды на всех не хватило. Пришлось делить и уменьшать порции. Ваня мелко дрожал от утреннего холода и ковырял свою половину порции каши. Замай сидел рядом без верхней одежды, только с тёплым свитером поверх гимнастёрки. Андрей, как и почти все красные, уже доел свою порцию, оставаясь чтобы погреться у костра, вытянув руки вперёд. Мирон сидел напротив. Сонный и с красными глазами он склонил голову к Вячеславу, опираясь на его плечо. В воздухе царила мертвецкая леность. После вчерашнего случая они все изменились. Кажется, они стали ближе. Белые и красные теперь одна команда, чья цель добраться до Переяславки, или хотя бы до ближайшего населённого пункта. Главное, чтобы живыми и целыми. Слава отдал часть своей порции Мирону, Светло подкинул ягод Евстигнееву, Замай тёплую шинель, а остальные партизаны стойко терпели недостаток. Они с Андреем успели немного сблизиться. За вчера они обсудили множество интересных историй, связанных со службой обоих солдат. Замай рассказал о своём участии во Второй Отечественной, а Евстигнеев про Дальний Восток после русско-японской войны. За военными байками они провели ночь, заснув лишь к трём часам. Рядом. Вместе. – Так ладно, – вздыхает Слава, вставая с места. – Собираемся и выходим через полчаса. Сегодня нужно дойти до Циммермановки. Вперёд. Красные с энтузиазмом посмотрели на своего командира. Кажется, в этом маленьком посёлке их ждали теплая постель и вкусная еда, а также относительная безопасность от тварей, обитающих в тайге. Партизаны принялись за работу. Они сносили шалаши, мыли посуду, собирали вещи – в общем делали свои лагерные дела. Белые занимались тем же. В какой-то момент Ваня начал замечать на себе взгляд. Совсем робкий взгляд голубых глаз. Они желали что-то показать. Что-то особо важное для них. Ваня научился чувствовать этот взгляд уже очень давно, когда кому-то из его товарищей нужно было поговорить о Боге. Он знал, как найти общий язык с такими людьми. Он всегда находил. Когда они уже собирались идти, к Ване подошёл парень: примерно с него ростом, с бритым затылком и торчащими из-под кепки ушами. Он сорвал с себя цепочку и протянул её Евстигнееву. На цепочке висел крестик. – Возьми, – шепчет парень. – Что..? – удивлённо спрашивает Ваня. – Забери. Я коммунист. Не нужно мне в бога верить. А ты молишься. Тебе нужнее. Может он тебе жизнь спасёт. А мне он дальше только помешает. Евстигнеев берёт с чужих рук цепочку и вешает её себе на шею. На гимнастёрке блестит крестик, явно с позолотой. Спрятав его за тканью, Ваня переводит взгляд на дарителя – Спасибо тебе, конечно, большое. Но зачем? – Я коммунист, но не слепой. Партия не одобряет веру, а я хожу с крестиком, как последний набожник. Мне давно пора оставить Бога. Думаю, ему не нужен очередной лицемер, скрывающийся среди атеистов. – Ты не прав. Каждый человек ему нужен. – Это ты так думаешь. – Я это знаю. Парень, стоящий рядом, опустил взгляд и собирался уходить в сторону, как Евстигнеев подаёт ему руку. – Я Ваня. – Знаю. Артём. – Приятно познакомиться. Особенно с тем, кто хоть чуть-чуть меня понимает. – Это взаимно, – улыбается Артём, сжимая чужую ладонь в товарищеском жесте. Вскоре Слава махнул рукой и созвал всех. Настало время прийти в тихую гавань. *** Мирон чувствует себя странно. Его всё ещё потряхивало от вчерашнего плача. Все накопившиеся за неделю чувства, сжиравшие его изнутри, нашли выход в таком простом действии. Со слезами ушли лишние переживания, но появились вопросы. Вопрос, “кто так нежно обнимал его сегодня ночью”, не стоял, но “зачем”, оставался действительным. Он ведь просто пленник, груз, который нужно доставить, а Машнов относится к нему, как к другу… Взгляд упал на Славу. Тот уплетал свою поскудневшую порцию и улыбался. Даже в такой удручающей ситуации Машнов улыбался, заражая всех вокруг своим оптимизмом. К часам девяти они двинулись в путь. В начале путь был спокоен. Даже ветер, дующий в лицо, не то, чтобы мешал. Мирон играючи шагал по тайге, перепрыгивая через корни деревьев. Подойдя к сопке всё меняется. Слава провёл их в гущу леса прямо на холм, в обход уже натоптанной сельчанами тропы. Партизанская же просёлка, была скользка и запутана. Идти вверх было тяжело, не только из-за мокрой дороги, но и давления медленно меняющегося каждые десять минут. Спускаться вниз было ещё тяжелее. Ноги скользили от каждого неправильного движения. Шаг не в ту сторону означал падение, содранные руки и коленки. Они с Ваней успели это понять. Ладони у них болели от царапин, у Евстигнеева они чуть ли не кровоточили, а ноги ныли от множественных падений. Когда парни спустились с сопки, их ожидало ещё одно испытание. Речка, как назвал её Слава “Мятая”. Несколько не глубоких, но широких ручейков сливались в стороне устья. Перейти её было легко – по камням и поваленным деревьям. Первым пошёл Машнов. Он ловко пропрыгал по большим камням, параллельно помогая нагруженным партизанам пройти дальше по бревну. Белые шли одними из последних, сзади их поддерживал Замай, который терпеливо дожидался, пока они с Ваней пройдут дальше. Когда Мирон уже находился на середине бревна, он оступился и ногами по колено встал в реку. Холодная вода мгновенно ошпарила стопы, заставляя тянуться обратно к бревну. – Сука, – шипит Слава, тут же подрываясь к Фёдорову. Пробежав по стволу дерева, Машнов подаёт руку. Мирон хватается за неё и тянется вверх. За вторую ладонь его берёт Замай, прибежавший к нему с противоположной стороны. Вячеслав хмурится, командует партизанам идти дальше, а сам садится рядом с белым расспрашивая о самочувствии. – Хорошо, – шепчет Мирон, вытягивая ноги. – Жить можно, но теперь при ходьбе буду хлюпать. – Это ладно. Замёрзнешь скоро. Нужно быстрее идти в посёлок, а то ещё пневмонит схватишь, – мрачно проговорил Слава, наблюдая за тем, как Ваня с Замаем перебирается через речку. – Миро, ты как? – спрыгнув с бревна, спрашивает Ваня. – Всё хорошо. Дойду в мокром. – Тем более, нам идти около километра, – вклинивается Слава, вставая с травы. – Чем быстрее придём, тем быстрее отправимся в баньку. Белые в мгновение оживились. Перспектива погреться в парилке и наконец-то умыться давала силы. Встав с земли остатки отряда пошли вперёд. *** – Ой, Славочка пришёл! – тянет старушка, обнимая командира. Тот лишь неловко улыбался и обнимал бабушку в ответ. – Здравствуйте Баба Нюра, а мы вот, возвращаемся домой. – Хорошо мальчики, хорошо. Вы у меня оставайтесь, и оставайтесь на подольше. Тяжело же по тайге неделями ходить. Старушка потянула командира куда-то вперёд, а партизаны последовали за ними. Циммермановка оказалась небольшой деревенькой на сто человек. Пятьдесят небольших деревянных домиков, украшенных простенькой резьбой, школа, церквушка совсем маленькая. Вокруг неё - деревья и вода. Село находилось вплотную к Амуру, где даже в холод было много людей: дети бегали по берегу, бабы набирали воду в ведра, мужики собирались на рыбалку с сетками и лодками. Баба Нюра провела их сквозь всю деревню к самому краю, где находился её дом. Он был маленькими, совсем крошечным. Зато с новенькой баней, чуть ли не больше самой избушки. Красные тут же заняли все уголки дома: поставили винтовки, раскинули гимнастёрки с шинелями на лавках, оставили у печки мешки. Мирона с мокрыми ногами мгновенно посадили на табуретку у разгоравшегося в печке огонька, скомандовав снять обувь и портянки. Федоров начал освобождать уже холодные ноги от мокрой ткани и кожи. Развязав ботинки и размотав тканевую ленту, белый вытянул пятки к печке, отогреваясь. На ступнях видны мелкие царапины и раны. Для такого долгого похода это нормально, главное, чтобы ноги находились в тепле и сухости, а остальное дело техники. – Как ты? – спрашивает Слава, садясь рядом на корточки. – Холодно. И мокро, – жмурясь, пролепетал Мирон. – Ну ничего, – шепчет Машнов, улыбаясь. – Сейчас баньку запарим, попаримся, погреемся, а мы с тобой ещё на печке сегодня спать будем. Хорошо, да? – Ага, – тихо отвечает Федоров, двигаясь ближе к огню. – Давно я на печке не спал. Тепло будет. – Очень. Через пару минут к Мирону подходит длинный партизан и даёт белому мешок картошки, тазик с водой и ножик, буднично прося почистить картошку. Федоров даже понять ничего не успел, ножик в одной руке, клубень в другой, он уже сидит и чистит картошку, промывая её от грязи. Настолько привычные действия отзываются каким-то приятным чувством радости, как будто он теперь не просто груз, который нужно доставить. Механические действия и тепло печи расслабляют и через пару минут Мирон спокойно прикрывает глаза, расплываясь в лёгкой улыбке. Евстигнеева также припрягли работать. Он бегал с улицы в дом и из дома на улицу, перетаскивая поленья внутрь. В общем-то все партизаны работали, занимались обустройством дома. Через час, когда вся картошка была почищена, а дрова перетасканы, Машнов потянул их с Ваней в баню. Позже к ним присоединился Замай. Внутри было тепло и влажно. Они разделились по парам. Мирон и Ваня ушли в парилку, а Слава с Андреем остались в умывальне. – Давно мы в бане не были? – улыбаясь, спрашивает Евстигнеев. – Сколько уже? – С Иркутска, – шепчет Федоров, свешивая ногу с верхней лавки. – Да уж. Хоть помоемся и то хорошо, – тянет Ваня, подливая воды на камни. Мирон в ответ тихо стонет, прикрывая глаза. Ароматный пар обволакивал тело и Федоров начал медленно погружаться в сон… – Мирон, Мирон, – зовёт чужой томный голос. – Мирон вставай. А то навечно заснёшь. Тут же белый открывает глаза, подскакивает на скамье и стукается головой об потолок, тихо матерясь. Слава, нагнувшийся чтобы не ударится, смотрит на него и мягко улыбается. – Слезай с лавки. Наша очередь париться. – Угу, – шепчет Федоров, спрыгивая вниз. Через пару часов уже весь отряд сидел в избе. Все вместе они ели жареную картошку и салат из свежих овощей. Ощущать на своём языке, что-то не вареное и не тушёное, казалось таким необычным. Партизаны ели не как солдаты имперской или русской армии. Они расслабленно переговаривались между собой, болтали о всяком, шутили. Ваня присоединился к красным, смеясь вместе со Светло, пока Мирон напряжённо ковырялся в еде. – Всё в порядке? – шёпотом, чтобы не помешать другим, спрашивает Машнов. – Да. Наверное. Просто непривычно. – Замай тоже после императорских казарм привыкал. Это нормально. Может потом и присоединишься к нам, – улыбается Слава, кладя себе в рот ложку с салатом. В своей голове Федоров соглашается со Машновым. Возможно, просто стоит всё отпустить и идти куда поведёт жизнь. – Слава, а ты будешь сегодня играть? – спрашивает один из партизан. – А вам это нужно? – спрашивает красный командир. Отряд тут же одобрительно загалдел. – Ну всё, всё, хватит. Главное гитару принесите. Все партизаны часом замолкли, возвращаясь на прежний уровень шума. *** Евстигнеев просыпается, когда слышит знакомые аккорды. Сегодня он изъявил желание лечь спать пораньше, не дожидаясь Машновского выступления, но теперь внимательно вслушивался в ноты, наигранные Славой. Ваня слезает с лавки и идёт в соседнюю комнату, чтобы посмотреть, что происходит в соседней комнате. У левой стенки сидит Слава с гитарой на коленях, рядом, по кругу, сидит отряд, внимательно смотря, как он заново настраивает инструмент. По правую руку от него сидит Мирон, пишущий что-то в своём блокноте, иногда бросая на Славу краткий взгляд. Через пару минут Машнов прокашлялся и затянул первый куплет песни. – Не для меня придёт весна, Не для меня Дон разольётся, Там сердце девичье забьётся С восторгом чувств – не для меня. Ваню мгновенно пробивает дрожью. Точно также он сам запевал эту песню для своего отряда, точно также смотрел на них, точно также улыбался. Ведомый неясным чувством он сделал шаг вперёд продолжая за Машновым: – Не для меня цветут сады, В долине роща расцветает, Там соловей весну встречает, Он будет петь не для меня Слава мгновенно перевёл взгляд на белого, продолжая брынькать на гитаре. Дальше они поют вместе, как фронтовые товарищи. Закончили они синхронно, одновременно снимая последние ноты. Ваня, всё время стоящий в проходе, сделал несколько шагов вперёд и тихо спросил: – Откуда ты знаешь её? – Так у меня дед с Кубани. Ему тут землю дали, потому переехал вскоре. Вот он меня и научил всяким песня да небылицам народным. А я что? Отряд свой развлекаю, чтобы дух партизанский поддержать. Машнов мягко улыбнулся Ване, как будто тот вовсе не был его врагом. Даже наоборот, он смотрел на него, как на товарища. Евстигнеев, решив отбросить, все не нужные мысли встаёт в середине круга и спрашивает красного: – А «Любо» знаешь? Слава тут же кивает, уже собираясь взять нужный аккорд. Белый улыбнулся и своим бархатным голосом запел. *** Сегодня Мирон разбудил весь отряд в пять утра и собрал их в своём кабинете. Кирилл искренне не понимал, зачем нужна была такая срочность. В принципе, как и все в отряде, уже привыкшие к их графику, начинавшемуся в семь утра. Даня, стоящий рядом в не застёгнутой гимнастёрке, тоже мало что понимал. Им вдвоём вообще не повезло. Именно сегодня ночью они решили посидеть вместе подольше, шепча другу истории из беззаботной дореволюционной жизни, заснув только к часу ночи. И сейчас их тянуло в сладкое царство Морфея. Взбодрил их звонкий стук сапог. Мирон вошёл в комнату гордо, с суровым взглядом на лице. Сев за свой рабочий казарменный стол, командир осмотрел всю комнату, а после хрипловато проговорил: – Здравствуйте товарищи солдаты. Я рад видеть всех вас. У меня есть для вас новость. Хорошая или плохая решайте сами. Армейское руководство отправляет нас в пермскую губернию в составе русской армии Сахарова. Отправляем сегодня в полдень на конях. А теперь прошу, товарищи солдаты, отправляйтесь в казарму и начинайте готовиться. Нас ждут великие дела.