Ржавый

      Ричард чувствовал себя полнейшим кретином, когда выбегал из кабинета с пылающими щеками. Пекло так, будто бы он только что проглотил тонну перца чили, а по затылку тяжелым свинцовым кулаком долбило само солнце – это он так поэтично выразился о солнечном ударе, который, конечно, в стенах университета случиться не мог. Однако это не мешало Ричарду приводить довольно странные метафоры к своему состоянию. Например, бабочки в животе давно водили хороводы, а может, это гастрит дал о себе знать. (Десятая банка газировки явно была лишней.) И все-таки одно несчастный ощущал точно: его очень сильно-ужасно-отвратительно-нестерпимо-противно-и-так-далее бесила вся эта ситуация. А в частности, тот, кто ее спровоцировал. И у этого кого-то не менее отвратительные рыжие волосы, которые, как сигнальная ракета, видны были за несколько километров и успевали раздражать одним только своим существованием. А еще у него была противная автоматонская душонка и железная башка. Хотя Ричард бы так не бомбил, если бы на обтянутом кожей металле не проступило какое-то ужасно похабное выражение лица. Улыбочка. Невинная такая, но Ричард-то знал, что – нифига! Вот, спрашивается, и зачем их на такое программировали?       Впрочем, его этот факт больше смешил, чем пугал. Ну потому что забавно было наблюдать за потугами эдаких-то консервных банок в любовь. Привязанность. Симпатию. Отношения? О, нет, кажется, Ричард даже мог бы им позавидовать. Но не сейчас. Нет.       Сейчас он, хоть и пылая от смущения, упорно доказывал себе, что пылает от злости. На доставучего однокурсника, который с какого-то перепугу решил сесть с ним за одну парту. Потому что кое-кто вдруг решил, что беготня с какой-то полоумной дамочкой по всему острову в поисках выхода определенно важнее учебы. (Если честно, Ричард тоже так считал в некотором смысле.) Но ведь это не повод забывать о своем практически единственном кореше из плоти и крови? Эх-эх, Лололошечка, где же ты, когда нужен?       Так вот. Когда оберег от всяких придурков в виде короля этих самых придурков больше был недоступен, нарисовался этот чудила. Уселся рядом, поздоровался вежливо так. Ричард ему даже улыбнулся и предложил жвачку. А когда эта самая жвачка долбанула бедолагу автоматона током, поржал не так ехидно, как обычно. Впрочем, даже когда шутки уровня «Эй, Рэн, а сколько будет сто пятьдесят плюс сто пятьдесят?» не произвели на него особого впечатления, зад Ричарда начал полыхать по полной программе. Подушка-пердушка на стуле тоже благополучно загнулась вместе с канцелярскими кнопками, а резинового таракана из своей сумки Рэн преспокойно вытряхнул. Тогда только Ричард стал терять надежду.       Нудная пара все никак не хотела заканчиваться, а доставучий рыжий Какое-бы-прозвище-ему-придумать совсем не хотел заткнуться. Вообще, называть его по имени Ричард желанием не горел, а пресловутое «рыжий» уж больно напоминало намертво привязанное к Лололошке «очкарик». Поэтому занять себя на паре было чем – вариантов тупых прозвищ туева хуча.       Например, мандарин. Оранжевый такой. Совсем как Рэн. Только потом Ричард задумался, что дразнить друга (или не друга все-таки?) мандарином – идея пропащая. Да вообще кого угодно называть мандарином – идея пропащая. Типа: «Йоу, мандарин, как дела? Твои родители случайно не африканцы?» Ну или где там водятся мандарины? – Ричард даже не задумывался. М-да.       А потом он придумал лису. В смысле не лису, а Лису. Рыжую как Рэн. Однако и этот вариант пришлось откинуть, ибо «Лиса» вообще звучит так, будто бы этот самый рыжий великого и ужасного Ричарда мог бы переиграть. (Он-то не дурак и «Колобка» читал!)       А потом ничего, кроме ржавой арматуры, ему в голову не приходило. А приходили только ластики. Прилетали. В затылок. Хотя, прилети ему в затылок ржавая арматура, Ричард бы обрадовался больше. Потому что какой-то гений с задней парты решил, что он самый умный и может бросаться ластиками. А еще самый смешной. Потому что даже Рэна, сидящего рядышком, вдруг прорвало от смеха, как трубу. Ржавую трубу. Да даже Ника тихонько зашлась хихиканьем! И какое же банальное у этих железяк представление о юморе! Ричард даже оскорбился немножко.       А потом продолжил свои размышления, и – вот оно! Эврика! Над головой его, как в комиксе, зажглась лампочка. Ржавый. Точно. Явно лучше, чем рыжий.       «Рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!»       Ой, все.       По башке больно прилетел очередной огрызок стирательной резинки, вырывая Ричарда из его сверхважных дум. Ржавый рядом ржал уже в голос. Чувак с задней парты – тоже. Препод грозно зыркал на них, однако ничего не говорил. Тут уж полыхающую задницу Ричарда потушить могла только пожарная бригада.       – Вот и че ты ржешь, умник? – бухтел он, обращаясь к соседу. – Смешно пиздец?       Рэн перестал хихикать ровно на две секунды, чтобы произнести:       – Да.       Вот и все, рука-лицо. Вот тебе и показатель интеллекта совершенной машины! Вот тебе и лучший университет. Вот тебе и отличники. Вот тебе и сломанный сценарий. Докатились.       Однако Ричард продолжил возмущения:       – Тебе палец покажи, ты тоже ржать будешь? – И вскинул вверх указательный палец так комично, что Рэна чуть пополам от хохота не сложило.       Ну вот тебе и показатель интеллекта совершенной машины! Вот тебе и лучший университет. Вот тебе и отлич…       Ладно. Ричард понял, что истерить и орать на весь кабинет – идея говно. Однако понял он это только после того, как уже с покрасневшими щеками, пылающим взглядом и булками чуть ли на парту от злости не лез. И тогда только препод очухался:       – А ну вон отсюда! Оба! Дисциплину мне еще тут нарушать вздумали!       Хоть препод и был железкой, но звучал крайне угрожающе. Родители рассказывали Ричарду, что у каждого преподавателя в глазах есть лазеры, которыми они обожают испепелять двоечников. Поэтому Ричард всегда боялся заделаться вдруг двоечником. Хотя и отличником его нельзя было назвать. Скорее, хулиганом на полшишечки. Вроде и в страхе универ держал, а вроде и сессий как огня боялся. Вообще-то экзамены всякие – это вам не шуточки шутить. Это почти целые анекдоты.       Вот так вот Ричард и оказался в коридоре, красный как вареный рак. А вслед за ним размеренно шагал этот ржавый полудурок, улыбаясь как-то не по-доброму. Ричарда это даже почти испугало. Потому что черт знает, что там железяке в голову взбредет, и какой плагин в ней заглючит! Однако Рэн не выглядел страшно. Он выглядел крайне глупо.       Так вот, о бабочках. О бабочках в кишках. Можно страшилки сочинять, честное слово. Ричарду вдруг показалось, что его сейчас разорвет совсем не метафорически. Из ушей уже пар валит, а внутри все кипит так, что еще чуть-чуть, и из Ричарда получится ништяковый мясной суп. Всем веганам на зависть.       Он тяжело вздохнул, когда ржавый посмел приблизиться к нему больше, чем на три метра. Расстояние между ними теперь было примерно два с половиной. Сантиметра. А спиной Ричард прижался к стене, чтобы совсем не впечататься в чужое лицо.       – Ну, блин, сорри, – вдруг ни с того, ни с сего начал Рэн, свысока глядя на Ричарда как на нашкодившего котенка. Ричарда вообще всегда напрягали разного рода шпалы. В темноте такие товарищи смахивали на пауков.       – Че? – не понял Ричард. – Ты-то за что извиняешься?       Рэн замер на мгновение.       – За это.       А потом – бабах! Ричард моргнуть не успел, как перед глазами поплыли звезды, а в голове загудело что-то вроде комариного писка. Волна боли прошлась от носа до затылка, и подкосились ноги. Темнота накрыла его так быстро, что Ричард и не понял, что случилось. Однако одно он знал точно – кулаки у Рэна реально железные.       Очухавшись и проморгавшись, он уставился на рыжего таким охреневшим взглядом, будто бы действительно произошло немыслимое. Ну просто не поддающееся никаким здравым суждениям! Подумать только, автоматон вдруг смелым себя почувствовал! Не в деканат побежал, как обычно, а прямо вот так… вот чтобы…       В кровь.       Ричард вдруг понял, что дышать ему сложно. Вытер нос, и на ладони осталось красное пятно. Круто, ничего не скажешь!       – Ты совсем страх потерял? – Ричард выглядел теперь крайне обиженно, как надутая жаба, а глаза его заблестели от влаги. – Знаешь, кто мои родители? Знаешь, че они могут сделать? О, лучше не знать!       Рэн вдруг состроил грустную рожу и виновато уставился в пол. Вздохнул тяжело-тяжело под чужой осуждающий взгляд и наконец произнес:       – Прости. Ты просто так себя ведешь в последнее время…       – И это повод руки распускать? – все охреневал Ричард, однако чувствуя, как самооценка его медленно-медленно поползла куда-то ниже нуля. А во рту он ощущал вкус крови. Он шмыгнул носом.       – …как уебан, – продолжил Рэн абсолютно невозмутимо.       Ричард опять вспылил:       – Так я и есть уебан! А ты кретин. Потому что кретинизм у тебя, ржавая ты арматура, в сценарии прописан.       Вот тут вот Рэн завис окончательно. То ли он просто не знал, как на это реагировать, то ли Ричарду действительно удалось его забагать. Физиономия его вдруг покраснела, как если бы объект его воздыханий находился ближе, чем на три метра. (Это Ричард не выдумал, так гласили автоматонские заводские настройки.) А, точно.       Автоматоны, наверное, от стыда не сквозь землю проваливаются, а в текстурки. Ибо по-другому Ричард и не мог объяснить странного их поведения.       – Можем кое-что обсудить? – после неловкой паузы наконец спросил Рэн, и Ричарду вдруг даже интересно стало.       – Какой ты у нас дипломатичный! – Это он так выражал согласие, приготовившись слушать.       – Короче…       Однако нифига не короче. Рэн сначала замялся, потом жутко засмущался и заткнулся на добрые полминуты. Вероятно, собирался с мыслями. За эти тридцать секунд Ричард успел подумать, что у автоматонов, наверное, еще и яйца стальные. Ну не могло же образное выражение из воздуха взяться? М-да. Иногда Ричард им даже завидовал.       – Короче… Ты мне нравишься. Ну, в романтическом плане. Я это давно хотел сказать, а все случая не подворачивалось…       Сказать, что Ричард охренел – ничего не сказать. Вообще всех существующих слов не хватило бы, чтобы описать его эмоциональное состояние. Потому что в голове у него сейчас сидела макака с тарелками.       – А я тебе, кажется, – нет. – Он вздохнул. – Короче, надеюсь это взаимно.       А еще «люблю тебя больше жизни, жить без тебя не могу, и вообще, пошли поебемся на кровати твоих родаков». Ричарду вдруг показалось, что сценарист, написавший это, либо на приколе, либо начитался всяких всратых фанфиков. Потому что так тупо в любви ему еще не признавались. Даже если в любви ему не признавались никогда.       Автоматон молчал и ждал ответа. Ну, НПС – чего с них взять?       А Ричард слов подобрать не мог. А что теперь? Ему на ушах станцевать от радости? В фильмах он такие моменты почти всегда скипал. И теперь мог только хмурить брови и чесать затылок, отлипая наконец от стены.       Однако вышло так, как Ричард вообще не предполагал. Отстранившись от стены, он, сам того не желая, сократил между ними расстояние. (Куда уж ближе?) А рыжий это, кажется, на свой лад воспринял. Ричард даже испугаться не успел. Даже моргнуть. А успел лишь подумать о том, как свалит с пар и нажалуется родителям на поломанного робота. (В чьих багах даже вины его не было. Он сам себя сломал. Ричард же не виноват в своей неотразимости?)       А потом чужие ладони очутились как-то на его щеках, и глядя снизу вверх на ржавого придурка, Ричард узрел только его стремительно приближающуюся физиономию.

.................

.........

...

      В голове Ричарда безмятежно плыли облака, гонимые ветром. На зеркальной глади воды переливались золотом и искрились лучи утреннего солнца. Где-то вдали пели птички, а макушки деревьев покачивались с каждым легким дуновением ветерка. Было тихо, пусто и…       Ричард открыл глаза. Осознать все ему пришлось в ту же секунду, и осознание это долбануло, как разрядом молнии, прямо по мозгам. Это был его первый поцелуй. Реально, блин, первый! С парнем. В коридоре. И со вкусом крови из носа. Кайф.       Да и фиг бы с ним, с парнем. Ричард бы, может, даже и смирился, будь этот парень хотя бы живым. А так – железка. Впрочем, раз уж живым Рэн не был, значит, можно считать, что поцеловала его какая-нибудь микроволновка. Или, скажем, чайник. Или утюг. В целом, это было точно так же, как учиться целоваться на помидорах. Криминального здесь было столько же, сколько в его пранках, только в деканате рыжему грозило не постоять в углу двадцать минут, а отправиться на перепрошивку. Если, конечно, Ричард решит об этом рассказать…       Рэн глядел на него теперь так влюбленно, как глядят на маленьких девочек взрослые бородатые дядьки. (Ну такие, в красной шубе, с мешком за спиной и говорящие «Хо-хо-хо!».) И Ричарду просто физически стало больно послать его. Поэтому он только обвил руками чужую шею так, чтобы ржавая шпала снова оказалась на уровне его лица. Рэн покорно склонился, чуть ли не дрожа в предвкушении. Тогда Ричард подумал, что его замкнуло. Однако, широко улыбнувшись, опалив горячим дыханием чужое ухо (аж до мурашек), прошептал:       – Ты автоматон.       Рэн вдруг завис. А потом выпрямился. Зевнул и…       – Что-то я устал, пойду посплю.       На следующее утро Лололошка все-таки соизволил явиться. Сначала он минут тридцать пытался добраться до кабинета, болтая по дороге со всеми подряд, а потом принялся докапываться до одногруппников. Ричарду даже пришлось чуть ли не насильно усадить его рядом с собой, чтобы тот угомонился. А он и угомонился, однако физиономия его, даже наполовину закрытая очками, выражала такую тоску, причины которой Ричард даже сначала не понял.       – А где Рэн? – в конце концов спросил Лололошка, потерянно как-то озираясь по сторонам.       – Сломался, – буркнул Ричард.       Лололошка не понял.       – Как так? – Теперь он походил на грустного кота.       Ричард тяжело вздохнул. А после, выдержав долгую и драматическую паузу, наконец изрек:       – Ты не поверишь...