«Зеркало Атонмет»

...

Шестьдесят семь. Найди уже синонимы, хватит повторяться!

Загадкой «века» осталась не только девушка Фокси, но и странно-нетипичное поведение Гектора, обычно скучного поборника правил. Открытие собственной генетики послужило или всякие манипуляции? Анна иногда вспоминала об этом. — Милая! Солнышко! Не знаю почему с тобой…только с тобой. Та откровенно веселилась, с прищуром рассматривая мужа. С властным прищуром. —…арсис говорил нам, — слышно и стальные нотки, — козёл… — Хоть табуреткой буду…ну, за «идиотку», «дуру» и «суку». Окружающие реагировали странно, обходя стороной. На «квадру» зубы не поскалишь: лишишься рта, скорее. Чете Баретти всё равно: хоть скоморохами, хоть шутами, хоть пересмешниками. Выше пересуд. — Иди: работай, — поцеловала Гектора, заставляя его несдержанно простонать, — не казни себя, как девственник ей-богу. Он покраснел. Поцеловал ей пальчики и, бросив застенчивый взгляд, вышел, улыбаясь и будто бы изнутри светясь. Им, адреналиновым наркоманам, стало иногда скучно жить. Тек своим чередом быт. Работа. Хобби. Опасность в воспоминаниях и лишь остатками, фантомами кошмаров.

…

Шестьдесят восемь. Дорогая, я не скрывал, что хочу тебя убить. Так почему ты удивлена?

Общество, казалось, не реагировало на изменения. И на однополые отношения. И на полигамию. Но это только казалось. Убита ли гидра с плесенью полностью?

…

Шестьдесят девять. И чертополох один раз цветет.

Или, всё же, есть смысл в тихом быте?

...

Проспали, мелодия подъёма опоздала почти на час. Ганс, выспавшийся и счастливый, посмотрел на, борющегося с зевотой, мужа . Всё существо рвалось прочь, несмотря на штормовое предупреждение. Голод собачий. Их нагло рассматривал Арнольд, внезапно вернувшийся, про которого успели забыть. Чистил перья и пытался отыскать глазами кошку. — Её нет. — Умерла? — Не делай вид, что тебе плевать, пернатый нахал, — Нарсис сел, улыбнулся, даже грозе и молниям за окном, — у мамы моей, — по губам читалось «и будет о нашей саге ода, саге о грозах», — чего тебе? — Повидаться при…летел, отцом стал…а вы! Арнольд качал огромным клювом, рассматривая жилище. Пародировал вздохи. Чертил что-то когтем. Стояла относительная, по сравнению с погодой, тишина. Колыхались полупрозрачные шторы. Витал запах мокрой пыли. Ганс хохотнул и склонил голову набок, подходя к старом другу. — Обиделся? Говори…хотя, поздравляю. Ну, ты-то, пришёл-ушёл-исчез-испарился. Как искать? Не прикрывай так крылом голову. Сильно спрогрессировали некоторые виды за Периметром. Сильно. — Простите, друзья? Ответили, что да. Предложили перебраться к родителям Ганса или…но тот выбрал кошку, точнее, маму Нарсиса, сам так сказал. Привык к шерстяной, хоть задирал. Привык. Та самая служебная квартирка блестела и напоминала уголочек радости. Не была закреплена, но всякий раз, когда надо, мсье Зола выделял именно её. За что ему большое спасибо. Холст. Краски. Уголок стилиста. Папки с делами и печатная доштормовая машинка. Какая-то техника. Плакаты. Медали. Кубки. Ганс вернулся в спорт, но помощником тренера. Пока заменял её, ушедшую, в декрет, Тину. Два его ученика, выиграли главное Гран-При. Юниор и взрослый. Когда-нибудь они схлестнуться…когда-нибудь. И эта сумбурность пугала, а ещё пугала схожесть. Разговорить юниора: тяжело, неужели — они так и не победили гидру, оставив какое-то из жалящих щупалец? Сейчас ему запретят вмешиваться, а потом будут этим тыкать. Слишком больно далось обществу второе потрясение, после первого. Прошло несколько лет с начала «дела о сколопендрах», а последствия хлебают до сих пор: в виде недоверия, недосказанностей и утаек. И бесполезно говорить о том, что это толкает на новые-новые гнусности, что всё и вышло из этого. Из замалчивания и заметания. Из-за вранья. «Доверять таким как Гепард? Доверять таким как…Гораций, чёрт…доверять ТАКИМ КАК Я?! — нынешний Ганс Фицджеральд терпеть не мог врать самому себе и кивнул, — я себе, я себе: да, а другие? Другие что? Но кто как…как не…пиздец!» Чужая душа — потёмки. Не зря Гепарды вымирающий вид, хотя то что Лу, точнее в речи Лу, проступили какие-то пугающие идеи, злило. Пугало и злило. И дошло только сейчас. Она, при всей своей ненависти к…нему: связь, пытается простить, наверное, защита. «Защита матери. В Лу борьба: огонь и лёд, контроль и импульс…телекинетик! Ведь мама, Энн выбрала…его? Так нельзя!» — Ганс, ау! Оказывается, Арнольд, попрощавшись, улетел. Муж смотрел куда-то поверх длинных волос, пытался: роста недоставало. Обнял. Не поняли как и зачем стояли. — Быт…не секс, не поцелуи, не… — Но хочешь? Ганс остановил, подлезающую под майку руку, мягко сжал. Направил. Поверх и к сердцу, ложась на кровать и расслабляясь. Их любимая поза «бессексового трёхлетья». — Смотри. — Не раздевать? — Нет. Там, где их ждут, будут дети. Много детей. Передёрнуло. Не до конца. Не до конца ещё…так и замерли, изредка осторожно потираясь. Перебирали волосы друг друга с нежными масажами голов. Бороды. — Пират, — Нарсису нравилась мушкетерская растительность на лице любимого, — как говоришь там ты? «Гелиос, мой, Гелиос»? А ты…а ты: моя ГАЛАКТИКА...Вселенная...математическое множество…родной… Ганс целовался изумительно, не выходя за рамки. Медленно. Выверено. Точно. Точечно. — Вот здесь, тссс…не стоит ниже… — голос его резко сел, взгляд сконцентрировался на самых сладких усиках, на серо-голубых, на лбу. —…не стоит, прошу тебя, а так мож-но. Да-а-а. Нарсис вздрогнул, а затем ещё раз, зацепившись за угол тумбочки рукавом сплозшей рубашки. Укутан был с ног до головы. — Опоздаем! Или уже…как же так, меня так никогда не била дрожь, хотя…как будто наг и обнажён, почему? Смех. Экстаз обоих. Без лишней откровенности. На грани фола. На краю кровати. Не у пола. — Близость. — Да? Дай! Дай, пожалуйста…платок. — Ты плачешь? — Нет, что вы, Фицджеральд, конечно нет. Это пыль. Чихаю я, смотрите… — Месье Уэйн, повторите! — Что? — Близость. Так не поехали. Заснули. Исключительно переплетясь.

…

Подорваться бы. «Чего?! — спина любимого закрывала стену. — Пусть всякие под-ры-ва-ю-тся, а мы встанем...кто всякие? Кто жопы дерёт, а мы, для вида...», — вспомнив, что родня вполне может голову оторвать или нагрянуть сюда, как было однажды. Родня любимая, но минуты спокойствия сейчас дороже. Ганс выудил кучу тряпок из шкафа, вслушиваясь тишину соседней комнаты. Она всегда сверкала и была образцовой, а на стене красовался панцирь. И даже мумии пауков, правда приходилось заплющивать глаза всякий раз, проходя, да охать по ночам и шумным непогодам. — Сука! — взвыл Нарсис, отдавлена рука, мессенджер завалили уведомления. — Да, чтоб их!.. Защитник веры, так долго боровшийся за столь высокое, ненавидел рабочие чаты, голосовые и до смерти боялся стонов капелланов с их вечными стажёрами, поднял глаза и вскрикнул: какой-то умник, из числа нитакусь, запустил под потолок несколько дронов с голограммами ещё одних чатов. Голосовые были везде. И это не сон. Но Ганс, сбросив оцепенение, выпнул почти все дроны обратно, качая головой. — Если это… — Я всё же сплю, — звонок, — нет? Сейчас! Звонил Приор. — Цезари, вы там где? — вместо того Марк. — Только давайте без «документов», «планет солнечной системы» и…ладно! Иво? А? Да-а-а, Иво-о-о… Хохотали, отключившись.

...

Знакомые голоса. На табурет около кровати со звяканьем опускается блюдце, подобное уже было, только теперь рядом мама. — Э-э-эри…ма, — неудобно по имени, неловко, — привет. Опоздали? Она погладила по волосам, очень нежно. — Да. И заболели. Не помнишь? — горло першило, стучали зубы. — Ришар сообщил мне, ты мол позвонил и всё. Где болит, родной? А Ганс подумал, что нигде. Он выздоровел. И так каждый раз. Дома. Постоянно. Пытался встать. — Бля-я-ядь...ой. Мама, с притворной укоризной, ушла. — Ты чё. Лежи: приказ Приора, — в комнату, не сбавляя скорости на поворотах, влетел Анн-Гектор, — а то будет тебе, — запыхавшийся младший брат, сделав страшные глаза и воровато озираясь, заговорщицки произнёс, — пиздец… Разбирал смех. — А ещё я знаю, — видно, что очень уж смутился, — с-с-се…э-э-э… Ганс вздрогнул, но сумел улыбнуться, однако ребёнка двух эмпатиков, выращенного в любви и заботе, трудно обмануть. Нахмурился. — Ну, прочитал, я, последнее, — гордость сменилась страхом, но тут же смелась энтузиазмом, а, — в сторону и негромко, — пиздец, я-я-я…подслушал у мсье Жонсьера… «Бинго!» — Мне стыдно, — Марк стоял, изображая, скорее лопату, чем статую, — пойдём, месье Анн-Гектор Фицджеральд, обедать, — доносились удаляющиеся голоса, — значит, сонеты Байрона, которые я читал, или металкор, или физику, ты не запомнил…ай-ай-ай, каков наглец… Ганс услышал лёгкую ссору Фридриха и Эйр. — Что я, Жонсьер? —...тебе ключи давала тоже. — Да, давала, — подумалось, что мерещится, вот же совпадения, — с год назад. До всей этой…называешь по сокращённому, да? Нет. Это другое. — Фрид! — она злилась. — Я не девушка Фокси! — А я не парень Айвенона, — Ганс аж поперхнулся от услышанного, — он би, если ты забыла. Но та лишь ехидничала, хмыкая. — Айви? Да?

…

От переизбытка чувств хотелось заобнимать Милу, Сабри, её мужа и молодого человека. Айвенон, хоть и нашёл себе пару, всё равно не приближался. Они держались холодно. А потом обнимались без намёка. Кажется, сестра Нарсиса бабушка, или это неправда? — Точно, — сказал вдруг Иво, внезапно вырастая как статуя из-под земли, — не зря Лу тогда Леграна вспомнила. — Шербурские зонтики? — Именно. Знаешь, Ганс, наивный фильм…но, но! Исполненье! — Иво снова позволил напомнить про военно-политическую оболочку и имаго, иные именуют её маской, иные смертью человека, а кто-то статью, и почему именно он стал не только Приором, не просто Приором, а Человеком. — Друг? Что с тобой? — Нормально. Узкая ладонь на подбородке. Музыкальные пальцы, хотя сейчас ваяет (скульптором стал). Жест. Причастие. Принятие. Тепло. — На лингве не смотри, хотя похожи… И ушёл.

...

Капеллан Стоун действительно тогда не понял, почему делать это нужно было на его столе и…подлокотниках! — Тоже мне один Защитник…веры, второй дурак, хоть лучше стал намного! Друг! Ну-ну. Несколько недель Ганс хотел поговорить об этом с «квадрой», но не решался. Ноги в присутствии Нарсиса подкашивались, тряслись руки; как наяву слышен хриплый неразборчивый шёпот, ввинчивающийся в голову. О том, что подмешал в кулер уже-несколько-лет-как-капеллан никто не знает. И почему только сейчас? В голове горели фантомы прошлого. Начала:

— Привет, — Уэйн пялился в левитирующий монитор последней модели, улыбаясь и покачивая ступнями: накачанные, проработанные, с рельефом, в восхитительных берцах, — как дела?

Точно задаст трёпку Стоуну. Наверняка. Пока посмеётся.

— В космос больше не хотите? — Мартен, кажется, издевался. — Отдыхайте, Гюлер, — хмыкнул, — как расследование?

«Гелиос, мой Гелиос! — телефон застыл в руке. — Как же всё просто и…плоско тогда казалось. Проще, но словно гора неподъёмная была. Чужая будто бы жизнь…»

— Стоит пока, тем более неофициально я…

Сколопендры так сколопендры.

Животные, чей геном изменился (или наоборот проявился, это как посмотреть) вместе с миром: использованы были во вред, но стали ключом и кодом к толчку. Импульсом. Пастой, затирающей трещины на стекле. «Временно ли? Надолго? До появления новых трещин? Трещин или…ударов, — страх, родившийся из ниоткуда, обуял и возрос, — или всё так раньше и…просто я дурак, не видел, бегал, глуп и слеп. Я часть этого…ЗЕРКАЛА? Что, если я само зеркало…брр, ну, и мысли…» Ганса передёрнуло. Он вспомнил как разбил в далёком детстве старинное и дорогое. Мама, «Эрида, — мысленно поправил себя, чтобы наконец разделить её с самозванкой, — потом привыкну по-другому», лишь смеялась, только за весельем: боль, она планировала его продать на чёрный день. Их таких много. Бедность и страх раскрытия.. Воспоминание о ложном веселье и битом блестящем стекле прочно засели, скрываясь от самого себя. «Может быть, и меня бы нашла…» Нашла! Боль от неслучившегося…вовремя давила. Отстранённость от родителей, хоть и сокращалась с каждым днём, никогда не исчезнет. Возможно, что собственные дети могли бы… «Нет, — предательские слёзы потекли из глаз, антиэмпатический костюм давил и кололся, — и дело не в эгоизме, тяжело о них думать, о своём детстве, о…Горации, случись всё…проклятье, уже как Нарсис заговариваю, крэп! Усыновил бы его…но…» Общество к таким потрясениям не готово. Оно с трудом восприняло известие о фертильности псиоников, об опытах над людьми и новых отношениях. Всё ещё косо смотрели на браки вроде Вейсс-Старк и «квадру», а после скандала с лобби… «Сука!» — Я гей, ну, больше гей, чем би… — правда приносила облегчение. — Это будет пыткой, а педофилам всегда…во все времена! Блядь! Было выгодно мазать нас одной краской, да. Даже ещё одной ориентацией назваться пытались. Пытка для детей, мрази всегда будут считать это ЛЮБОВЬЮ. Ганс похолодел от мысли. Собственной мысли: «Когда это: ты стал нормальным? — тон показался знакомым, превращаясь то в Тайипа, то в Ами, то в Оллена с Мартенами разом. — Забыл, что…» — Нет!!! Я не больной…и никогда не был, — осёкся, — тогда, когда понял, что дальше. Проще уж руки наложить. Честнее, особенно, когда клятву давал всему Выжившему человечеству.

…

Обещал как-то Фридриху свою тетрадку. С цитатами. Только там, ох, сколько всего интересного. Будет, что вспомнить, однако и себе неплохо. Расположились на веранде. К ним в гости зашёл Юлий: Нарсис особо в чужую семью не лез, но и отцовства не скрывал. Приехали и старшие дети Ами и Тайипа, сестра Ларисы: она менее общительна. Анн-Гектор увлечённо что-то чертил в тетрадке. Слышались голоса Лу, Сабрины. Народу хватало. Ганс чувствовал себя гостем в собственном доме. — Привет, Император… — Привет, Картошка! Проходящий мимо Марк, лишь устало-притворно вздохнул, изображая то уныние, то смех, то скорбь. — Эй, турецко-немецкие братья, не надоело? Уже-не-стажёр-и-жених-Эйр изобразил скуку, поправляя, хоть и ставшую более свободной, но строгую чёрную форму. — Нет, месье «кхм», не надоело. — Фридрих! — Месье Жонсьер, а что такое? Молодой инквизитор не унимался, иногда копируя интонации самого Приора, сделал вид, будто завязывает волосы в хвост . — Да, ничего, — Марк бормотал что-то неразборчивое, боролся, видимо, со сквернословием, — да, жизнь у нас…как будто имена не свои!!! Ганс вдруг с этим был согласен и, вдруг, обнаружил у себя седых волос. Сорока нет, а уже. Они герои дурацкой пьесы? Криворукий автор? Стечение обстоятельств? Чья-то глупость или случайность? Он, Сабрина, Иво, Тайлер…с Лу бы поговорить, пообщаться с Кари, с другими. Горацием, например или Рупертом, официально теперь ставшим Гринтом-Бэром. — Поговорить бы с Лу, — шептал сам себе, наблюдая за другом и братом, — не созвучно, мол иные молвы славили и слали…не созвучно им! Да, сам такой… Фридрих прислушался, повернувшись. — Ты мне, Полководец Римский?! С воплем: «это я полководец римский», к ним подбежал Юлий, Анн-Гектор разозлился из-за сломанного чертежа. Взрослые хватались за головы. Должны ещё прибыть Тина с Доганом. — Извинись, — сказала тому Эрида, — и иди пельмени ешь. Есть обычные, есть халяльные, кошерные… Ганс улыбнулся, про себя подумав, что жизнь стала лучше. Космос далёко, пусть и зовёт. Кордицепс с этноморфой не жрёт. Имаги рождаются стабильно! А значит люди…все люди. Слова Иво и собственная приверженность вспомнилась, отпечатываясь на сердце, и на лице, и на душе с сознаньями. — Знаешь, Картошка…цитаты: хорошо, но ими мы едины, не ими. Жить ими так себе, послушай, внимай, но в деянии-процессе: не спорь пока, ты можешь писать-печатать, быть может, отойти и попросить голосовое записать. Я всё пойму, мой брат…

заметки на пустой части, написаны вразнобой:

«Потрёпанный переплёт. Пожелтевшие от времени страницы. Старый почерк. Слёзы. Кровь. Алкоголь. Табак и кое-что покруче, но научен…Ганс горьким опытом научен, что лучше, а что не лучше. Шуршит бумага. Гамм гостей перебивает страхи, открыть его, да, всё равно, что слом костей, не столько реальных, сколь фантомов паники атаки. Там символ пси. Там сомненья. Там злость души и чернь чужих сердец. Там всё: и мрази собственно паденье, и ожидание чудес, и оправданье, и гадость, смоль вины (конечно ж отрицаемая), там соль из ран и новый лик, тот самый луч — бесплотного тогда же возрождения. И имя. Имена. И блок. И малость , младость (силы воли), осквернение любви потаканьем обиды на незапомненных людей, безвинно павших рядом. Там мгла. Там мрак. Там ТЕМНОТА. Там грязь. Там страшно. Там: зеркало олакрез, атонмет! Азоп. И всё, что вырывается порою. Там острая любовь, и блик родных зрачков, заставивших смотреть на призму чувств с невероятной болью. Там…сделаться нервом самому. Не пойму…» Рука чуть не вырвала кусок. Нарсис поддержал, а потом, лишь скользнув взглядом, впился поцелуем. Скрывал красные глаза мужа от чужих, хотя все свои. Прижал лицо к плечу, ласково поглаживая. Говорил так тихо, почти не слышно. Утешительные слова. — Продолжайте, — месье Нарсису Цезарю Уэйну было безумно жаль разрывать такой момент, но он, закрыв глаза, выдохнул, — ты должен. Именно должен, и себе...поставить точку. И ему… Я люблю тебя! Ганс крупно вздрогнул, возвращая реплику кончиками пальцев. Повернулся к брату. — Прости. Продолжим. — Не извиняйся. Да. Но гости отвлекли. Или рано?

...

Фрид подошёл внезапно. — И что там? — А? Вот, смотри, — Ганс ловко вынул из-за пазухи дневник, — бреда много... — Не прибедняйся, Император. — Картошка... Синхронно рассмеялись, косясь кто куда: один на Нарсиса, другой на Жонсьер. Эйр Жонсьер.

30. Хуже физ-ры может быть только физ-ра на улице, а хуже физ-ры на улице может быть только физ-за на лыжах.

Фрид выгнул бровь. Пришлось пояснять мол: доштормовая панславянщина, куда влились (в широком смысле слова) румыны, евреи, мадьяры (со всеми финно-уграми) и цыгане, балти и сканди. — Ганс! Я тут живу…просто необычно, хи-хи-хи. Открывать часть своей души…личности, почему многие говорят про душу, что-то возвышенное, нежное, но многие (почти все) забывают про личность, что сами лепим? Открывать страшно и…стыдно. — Стыдно? Брат удивлён. — Бывает, продолжим? Вопросы про номера. С простым ответом, что дневник собирался много лет, а начат ещё здесь. То немногое, что не уничтожили Гюлеры, то ли не заметили, то ли оставили как есть, боясь, что совсем с катушек съедет: старшие, нечистые Гюлеры, просветили, рассказывали мол, что замолкал надолго, мог смотреть в одну точку. Много скорби в их глазах, и боли с виной: не заметили, не увязали, не решились. От этого оставались смешанные чувства: и понимание, и принятие, и обида.

1. Осталось только себе напомнить, что нам с тобою не по пути.

— Знаешь, Фри, я её вспомнил, — Ганс сбросил наваждение от новых образов, хоть и лечащих, но ноющих, — когда думал, что мой муж мне не пара. Ну… — Не в том смысле, — ухмыльнулся брат, «Как же он вырос! Ни следа того заносчивого, пытающегося быстрее вырасти, мальчишки…», — думал быстро? — Эйр? «Нет, всё ещё юн, но уже…хи-хи…» — Не смей это использовать против меня! Где-то хохотал в голос Марк, шагающий с Иво и объясняющий ему что-то. Так одухотворённо. — Ты сам. Фрид вздохнул, меняя тему. — Как ты быстро привык к…такому. Пришлось сдерживаться, отгонять мысли и чувство отвращения, не имеющее ничего общего с «квадрой» и её представителями. — Понимаешь, — голова закружилась, — ты…мне, дьявол, — слёзы: лишнее, — родственник, родной человек и я…я-я, ладно, знаю тебя до твоего совершеннолетия. — И? — Не могу рассказывать всего, прости, — стало плохо, — хотел бы и то, почему…считаю нормальным, тем более, Приора… Фридрих Фицджеральд не зря считался лучшим в семинарии, ещё раз подтверждая, что решение Викария Юнала было верным, прищурился. — Это связано с… — Да, — Ганс показал знак «тсс», и поманил за собой, в более скромное (безлюдное) место, — не для слабонервных. Документы читал? Тишина. Мертвенный голос. Сталь. — Это было на экзамене. А потом…потом я наткнулся в сети на фанфик. Ты ж не будешь осуждать, что… Понятно, что брат, пользуясь службой, пробил реальное имя автора, но грело и другое. «Гораций послушал мой совет…» — Злоупотреблять не стоит.

2. Люди слишком быстро находят тебе замену.

— И не только человека человеком, — Фрид прятал руки, — интеллекта хватило мне, брат. Прости? За прошлое. — Ты ещё… — Да. Пожалуйста, — эти юные глаза не должны быть так печальны, — жутко. Поддержка грела, но реальность не сотрёшь. — Я был плохим человеком, — правда снова, крепясь как растение после засухи под дождём, выходила, — я…трахался, о, Единый, в извращённых формах, уже зная о…родителях Мартена! — ужас обнимал за плечи. — Врачи говорят: это норма, а я до сих пор боюсь… — Чего? — Вдруг меня переклинит…или уже переклинило…или, блядь! — Нет. Фрид спокоен. Строг и собран. Внушает умиротворение. Будто он, на секундочку, принял роль старшего. Может, так и есть? Рос нормальным. Показался Анн-Гектор, тут же налетая. — Трахался? Что… Ганса забила дрожь. Он зажал уши руками. Разрыдался. «Нет-нет-нет!!!». И упал в обморок.

…

Очнулся в комнате. — Отвёл мелкого засранца маме. Всё он знает…в нормальной форме, не переживай и не сравнивай, если понял, о чём я… Говорить противно и сухо. — Ты…про Оллена? — Да. Часто такое? — Раньше было хуже. Считаешь: я не он, блядь! Блядь! — Давай отвлечёмся, — Фрид присел на краешек кровати, — этот дневник: много боли. Да?

3. Захлопну дверь и отключу мобильник.

— Да, — силуэт того, с кем однажды смел сравнить мерзавца из прошлого, слегка расплывался, — тройка больше Рид подходит. — Вы друзья. — Это сейчас, — отрицание, согласие, ужас и холод, — а раньше…я домогался её. И мстил. Я презирал её геном. Я… — Но она простила… — Даже не знаю, братик, хорошо это или плохо, или это так на неё влияют…понимаешь? Фрид подпёр голову рукой, ёжась и прищуриваясь. — И меня бы тоже презирал. — Н-н-не зна-а-аю. Наверное, нет. — Почему?! Резкая смена тона заставила почти вскочить. — Ты свой. Черта долбанных Гюлеров, то ли моя собственная, или…не человек: дерьмо. — Но ты изменился. — Другие, что никогда не изменятся: захотят. Не стоит давать надежду чёрному злу, подпитывать его и давать надежду на жалость, не на любовь, на жалость. Это не искупит. Обманет: и того, и другого. — Но тебе…нравится, — шелест страниц, — её прощение…

4. Принимая решения, помни, что у каждого своя правда… а некоторые попросту лгут.

— Именно. Да, нравится, — чай, кстати, в найденной под подушкой бутылке, отличен, — вчитайся. — Сложный ты человек. — Спасибо. Я стал таким. Специально, поверь: это непросто.

5. Я хочу показать тебе вечный лес.

Трудно не узнать один из хитов на все времена Олдскул Дистрикта.

Я ХОЧУ ПОКАЗАТЬ ТЕБЕ ВЕЧНЫЙ ЛЕС

ЧТО В БЕЗМОЛВИИ БЕЗВЕТРИЕМ ДЫШИТ

ОН БЫВАЕТ СУРОВ И НЕ СЛЫШИТ

КТО ДУШОЙ И СЕРДЦЕМ НЕТРЕЗВ

НАКАЗАТЬ БЕЗУМИЕМ МОЖЕТ

ПУТНИК: БУДТЬ ОСТОРОЖЕН! БУДЬ ОСТОРОЖЕН!

В НЁМ ВОДА КАК ЗЕРКАЛА!

В НЁМ ОЗЁРА — БЕЗ ДНА!

В НЁМ БОЛОТА И ТОПИ

КТО-ТО В ЧАЩЕ ЧАСТО ВОПИТ!!!

НЕ ХОДИ ТУДА — НЕ ХОДИ,

НЕ НОСИ СВОИ МЫСЛИ И ДУМЫ

В ОДОЧАСЬЕ ВЕДЬ СПРОСИТ:

«СПОЛНА? Я СПОЛНА НАКАЗАЛ ТЕБЯ, ОДРИ?»

ГДЕ-ТО МОЛНИЯ БУДЕТ

И ГРОМ

И В ГРОБУ ТВОИ КОСТИ, ГОТОВЬСЯ!

НЕ ОРИ! НЕ ОРИ! НЕ ОРИ!

РАНО РОВ РЫТЬ: ПРОСТО ПОКОЙСЯ…

Я ХОЧУ ПОКАЗАТЬ ТЕБЕ ВЕЧНЫЙ ЛЕС

— Меня пугает эта песня, Ганс. — Серьёзно? — Одри. Кажется…в очередной раз, ха-ха, хотя не смешно нихрена, сексизм. — Думаешь, что Одри не литературный образ? Фрид устало зевнул. — Не, а то у нас ещё одно дело…просто, романтизация.

6. Она всматривается в горизонт, словно на тропинке к дому когда-нибудь появится чей-то силуэт.

Когда-то это казалось тоже безумно красивым, а сейчас…настораживало. Они все устали, а список только начался. В мозгу лишь скрип ручки по бумаге. Самодельной. И чернил. Рецепты передавались среди творческих людей из рук в руки. Когда ты вхож в определённую тусовку — ты свой. Талантливый мальчик-фигурист…свой. На одном развороте таблица, на другом прыжок, секвенции и вращения, расписанные по «кадрам». Рисунки. Попытки описать аэродинамику. Автографы звёздных коллег и футболистов из клуба «Чёрные ястребы», приклеенная мелкая монетка, ходившая полукустарно. Несколько осколков денег «помоек» (стекляр и пров), наспех нацарапанные курсы тех лет, какой-то стикер, банановая жвачка. Будто ему только шесть.

7. На губах оседает горечь несказанных слов.

У них у всех. Можно оставить без комментариев. Достаточно лишь тяжёлых вздохов. Румынские цыгане узнали его и, слава богу, не имели отношения ко всему. Националистом Ганс не был, однако соседка сама предупреждала на счёт своего брата-свата-не вспомнишь. На удивление жива ещё. Правда плохо ходит. Столкнулись на улице недавно, кажется, он за солью и специями заходил вчера-позавчера. Только возраст обоих контрастом: у одной сетка густых морщин, сгорбленность и дребезжащий голос, у него четвёртый десяток и только начавшаяся жизнь без…без чего? Соседка Оллена не любила.

8. Ветер снова танцевал, заплетал деревьям причудливые косы, смеялся перезвонами стебельков цветов, дышал переливами трав, рассказывал сумасшедшие сны каждому путнику. Как жаль, что никто его не видел, не чувствовал, не слушал и не слышал.

Многие из цитат казались сейчас либо слишком смелыми, либо наивными, либо странными, но все несли частичку самих себя. И истории личности. — Не стоит жить по ним, брат, но… —…стоит вслушиваться в иные смыслы, которые рождаются рядом с ними? — уже зевал тот. — Чай ещё будешь? Мам! Гансу стало неудобно, он помотал головой. Из радио доносились доштормовые треки из майнкрафта, но договорить надо. Стоило бы. Они и так откладывали.

68. Дорогая, я не скрывал, что хочу тебя убить. Так почему ты удивлена?

— Нравилось такое? — Да! — Ганс спрятал лицо. — Мне…я…было лет двенадцать. 9. Окунувшись в другой мир, мало кто хочет вернуться в свой. Никто не хочет возвращаться туда, где его не ждут.

10. Никогда не курил, но глядя на то, во что превращается этот мир, эта жажда во мне все растет.

11. Жизнь давно пропахла городским смогом, сигаретным дымом и выхлопами машин.

— Романтик…

12. Замотанная в множество одежд, она все равно казалась ужасающе тонкой.

13. У каждого есть сотни, тысячи масок. Одного и того же человека люди могут описывать по-разному. Кто-то скажет, что это

Добрейшей души человек, а кто-то сплюнет и сквозь зубы прорычит, что это редкостная мразь и ублюдок. Кому верить? А никому. Верь тому, что видишь ты.

— Дурак, — сам про себя, а Фрид удивился, — ну, Картошка, посуди: мы не всегда видим…мы…

14. Порой, чтобы поменять мнение человека о тебе нужно сказать всего пару слов. Или наоборот — промолчать.

15. Время беспощадно стирает все: наши жизни, судьбы, веры, надежды, мечты.

16. Она вся насквозь пропахла утренней росой, степной травой и кожей доспехов, нагретой на палящем солнце.

Их с Нарсисом отношения. Даже, описанная женщина Фортуна, Любовь и Удача. Сто раз пожалели об идеес обсуждением, но дневник внезапно прервался. Явно детской рукой приложена записка с каракулями. Смайлики. И тщательно выписанные сквернословия. Не металкоры с байронами да физиками.

...

...

...

...

…

67. Найди уже синонимы, хватит повторяться!

69. И чертополох один раз цветет.

Закончили. Смеялись, качая головами. — Кажется, кто-то вынул листы, не порвал… — М-да. Пошли спать. Каждый в свою сторону. Последние цитаты Ганс писал, поступив на службу. Но сон сейчас важнее.

...

Нарсис рыбачил с Иво и Марком. Записки от него, исчерканные сплошь милыми (да с намёками) фразочками, заставляли тепло улыбаться, потягивая переслащенный латте. Жизнь определённо лучше, когда читаешь, адресованное лично тебе. Но, видимо, длинный день разговоров ещё не потух. Хотя солнце где-то спит. Его нет. Почти. Нашёл Лу у двери. Сели поговорить. — Добрый вечер. — Добрый, — ответила та, вглядываясь в чернеющее небо, отбрасывала чёлку, — поговорить пришёл? — Да. Сел, вздыхая. Предстоял долгий. О них. О ситуации. О гепарде. О насилии в целом. — То, что просыпается в тебе: неправильно, и опасно, и жутко в своей уродливой сути, — остановил взмахом руки, — стой...пожалуйста, как градации насилия, понимаешь? Ты будто пытаешься сказать, мол то сильнее, а это лучше. Принцип меньшего зла не всегда оправдан и зачастую приводит к катастрофам, помнишь, пересказывала реакцию на слова той же Тины? Три часа в день? И всё... Лу хмурилась. Всегда прямая как палка в характере: казалось, ей трудно иметь несколько мнений. Отпечаток пси на личности или травмированность? — Как же ты, Ганс? — Про рецидив слышала, — даже про себя ругая себя за врменную глухоту, продолжал он, — твоя мама...чёрт, наверное тоже...прости... — опомнился. — Может, даже зря! Сумерки наступали. — Что? — Что простила меня, — тоже сел, слушая деревенскую природу и жизнь, — не все такие, как я; не все заслуживают жить, не то, что понимания. Ты как будто обеляешь... Молчали. Налетел ветер, бурный и безмолвный в своей шумноте потоков, срывал и хрустел ветками, как хотел и умел. Он ветер: ему всё равно. Холодало. — Прецедент? — Именно, — Ганс накрыл её пледом и достал из пакета перчатки, термос, — надевай: окоченеешь, и пей. Тут ещё есть. — чай травяной, — иначе всё зря. Единственное: жёсткие меры требуют ответственности, именно это и порождает ошибки, ошибочные репрессии и... Лу кивнула, кутаясь с благодарностью. Нарочно громко сёрбала, зная, что рядом гретные уши детишек. —...и запустит новую волну сокрытий, оправданий насилия, вранья, но уже прикрытого неверным правосудием, но, — она оставалась собой, — я бы ещё, — гримаса жестокости перекосила красивое лицо с голубыми глазами, — ставила к стенке, да, я так чувствую, девок, что оговариают парней просо так...ради денег и, что ещё хуже, по приколу, из-за них потом никто не верит таким как я, или просто даёт лишний повод. Ганс опешил и поперхнулся. — Ты се... — А как же? Вранья не люблю, однако, если оговорённый действительно насильник: мне плевать виноват по этому конкретному делу или...нет... — А ещё кого? — Мамаш, которые насильников воспитывают... — Лу — это внутренняя мизогиния! — Нет, Ганси, — съехидничала она, — нет-нет-нет, внутренняя мизогиния: у них. Виктимблейминг, шейминг, навязывания поведения паразиток, не тот случай, когда девушка просто живёт за счёт, меня это не касается, а именно паразиток, это когда женщина воспитывает дочь так, чтобы она была без мужа никем просто, и не только. Такие паразитки и к девушкам цепляются, тоже распространяя внутреннюю мизогинию. — Поясни. — Ну...ты таких видел, типа женщины у них говном воняют и плохие, есть просто жертвы, их жаль, а есть именно паразитки, их тоже жаль, но мне жаль больше себя. Они не общаются с женщинами, потому что привыкли всё получать просто так: ты за её должна работать, думать, рефлексировать, виновата и так далее, парням они постоянно говорят, мол я не понимаю реши за меня, потому что девушки их послали. Мы в ж в одинаковых условиях... — Ты несправедлива, — он покачал головой, — у-у-у, психология по тебе явно плачет. — Скажи ещё феминизм: тссс, он не для тебя, я напомню. — Знаю, — Ганс покачал головой, — ты права...в целом, парни такие тоже есть. Навела ты меня на мысли, знаешь. А-а-а, это которые собственные коростные цели гендером прикрывают? Ну, это не совсем то...сознательное... Лу всхлипнула. Внезапно. — Это от ветра. Я тебя услышала...ус-лы-ша-ла, крэп, я всё время пытаюсь быть справедливой! Выходит: зря? Ганс оглянулся на явный холод: тыкнул в столб, но оставил затею. — Термостат не здесь, — Иво с балкона явно переживал, — вы там долго? Я не слушаю...ухожу... — Спасибо, Приор, — как будто сейчас важно напомнить: кто тот, почему тот и зачем, — немного. Лу? — Я...потерплю. Сейчас, всё хорошо, вот так... — Помочь? Ганса передёрнуло. Как донесть? Как объяснить? — А мы, — он испугался, — вот видишь, запомни, преступившие черту: мы разве справедливы? Мужчины? Сколько откровенных абьюзеров, адюльтеров, насильников разных мастей, даже тех, кто просто, например, фоткает женщин под юбках? Просто. Рука руку моет. Думаешь почему, годами, ёбанными годами, всё остаётся тихо, а потому что мы...блядь! Такие как я, пусть, прошлый, мимикируем под стандартные мизогинные речи, мол, да чё вы...пилит, ревнует, ваще дура, нифига не делает, ой, страшная или ваще врут, а кое-кто не догадывается, считая себя добродетелем. Вспомни, что тебе отчим твой говорил, Гепард, про кодекс, а потом Иво, что ему самому прощение вредно. Почему? Меня пугает... Лу явно замёрзла. — Думаешь сходство с...матерью, — её глаза были огромные, — та тоже не замечала? Но Ганс, под твои речи можно толкнуть, что угодно... Они поднялись, медленно направляясь в дом. — Ты травмирована. Как и я. Мне повезло, что я ненавидел Оллена, хотя не сразу. Но...не Ами, — решил больше не называть мразь матерью, хватит, — и не буду прощать подобных. — НО...блин, разве не справедливость в искуплении, в исправлении, в пути, в... Ганс поправил ей плед, сочувственно приобнимая. — Всё может разрушиться. У нас, преступивших и приступающих: тень, желающий и ненасытный монстр, который хочет, что его признали правым. В моем случае мерзкая евгеническая гидра. Как только получит своё: перестаёт, и возвращается на круги своя. — То, что жертва не даёт право...точно. НЕ все насильники жертвы. — Помни про это, Лу, пожалуйста, — заглянул в её глаза, — если я, — его передёрнуло, — вдруг...вернётся, лучше сразу убей! — Телекинезом? А вы мазохист, Фицждеральд. — Месье знает толк в извращениях, Рид. Расстрела хватит.

...

Кто он? Нашедший себя случайно на Чёрной улице Олдскул дистрикта? У «Крика»? Нашедший? Или сбрендивший, отчаявшийся (цепляющийся за льдину в песках) сумасшедший? Где тонут тела — всех кошмарящих снов, где решаются вопросы: базы мироздания, основы-основ, где мама в детстве мела подоконник...осколки от зеркала. Зеркала! Их много — он остался один, одинокий чистый...кретин? Не приклейте не стенде вы что-то не то, там было стекло...там билось стекло...зачем так светло и чисто писать. КОДА: спать.

...