Симптомы испанки

***

Это началось ещё полгода назад. Рацио проклинает каждый божий день тот момент, когда краснокудрый рыцарь прибыл на станцию Герты. Проклинает тот момент, когда юноша обвёл черты извечно хмурого лица Доктора блистающими, безупречно чистыми, ангельски зелёными глазами. Его стройный стан, запах роз и до внутренней дрожи бархатный голос заставил учёного ненавидеть своё существование на долгих полгода. Его раздражала эта глупая и, даже в какой-то степени детская, влюблённость. Как можно было столь нелепо влюбиться? Уже давно взрослый Веритас, добившийся уважения, статуса в обществе, имевший столько планов на свою жизнь, в которую точно не входили совместное времяпрепровождение с кем-то посторонним - влюбился. Боже, как же нелепо. Ему было тошно это признавать, так что учёный предпочитал считать, что он болел испанкой. Да, именно болел, ведь симптомы любви похожи на болезненное состояние: потеющие ладони, потеря аппетита, эйфория, румянец на лице, учащенное сердцебиение и затруднённое дыхание. Эти симптомы особо ярко проявляли себя, когда последователь Идрилы близко подходил к «больному». Буквально одного комплимента, а в случае Аргенти это были полноценные хвалебные оды, хватало, чтобы деятель науки забывал напрочь о бурлящих в колбах жидкостях и паникующих практикантах Герты, чувствуя жар своих же пунцовых щёк. Небезызвестно, что он любил слушать комплименты в свой адрес в силу своего комплекса неполноценности и нарциссичной натуры. Но комплименты Аргенти просто были другими. Конечно они были через-чур торжественны и помпезны, что не могло не раздражать, однако не лишенные красоты, великолепия и, самого главного, - честности. Прикосновения это отдельная тема. Учёный и так старался избегать лишних встреч со своей причиной «болезни», а его касаний боялся как огня. Но Аргенти юноша тактильный и эмоциональный, поэтому иногда, совсем слегка, серебристое железо его доспехов всё же касалось кисти Доктора. После такого Рацио тут же выгонял того за дверь, раздраженно шипел о распущенности и низких социальных принципах новоприбывшего гостя научной станции. Но всё это только после пары секунд исступления, в которые синеволосый пытался собрать в кучку разбегающиеся мысли и вернуть сознание, отчаянно выдающее ошибку, обратно в реальность.

***

Громкий топот железных сапог. Аргенти было слышно ещё задолго до того, как он дойдёт до двери лаборатории Рацио и снова не дождавшись разрешения потревожит его своим присутствием. Раздражало. Сильно раздражало. Нет, не то, что его слоновий топот было слышно за километр, и что входил он без спроса. Раздражало то, что Рацио спускал такое поведение только Аргенти. Другому бы просто заблокировал дверь, чтобы это недоразумение даже не беспокоило его светлый ум своей нелепостью. — Доктор Веритас, — разносится громогласно по стенам научной лаборатории. По спине Рацио бежит табун мурашек; мужчина нехотя расправляет плечи, крепко прижимаясь к алюминиевой поверхности стола, обхватывает края ладонями. Поворачиваться лицом к зовущему не хотелось, легче не видеть рыцаря вообще, чем пытаться не издать вздох восхищения, смотря на его стройную фигуру и идеальное…всё. —Что нужно? — Вы же знаете, странствия для меня - это как глоток прохладной воды для.. Рацио на дух не переносил пустых разговоров. Но рядом с юношей становилось невозможно думать степенно, кажется, что возле него невозможно было думать вообще никаким образом. Можно было думать только о нём. Рацио давал ему время потрепаться, только чтобы собраться и наконец выслушать всё по существу. — Прошу, сразу к делу. Многих отталкивал такой стиль общения учёного. Отчасти на то и был расчёт, чтобы к тому не липла всякая шваль из недалёких и пустых голов. Аргенти же это совершенно не смущало. Наоборот, только разжигало к нему интерес. И вновь раздражало. Раздражало, что только он может быть таким солнечным и добрым при таком то отвратном обращении к себе. — Я снова улетаю на неделю. Вас интересовала планета Вечно цветущих яблонь, я решил, что вы будете рады, если я привезу Вам образцы с той планеты. Я знаю, как это важно для Вашей исследовательской работы и что.. — Да, спасибо, будет очень кстати. Вы свободны. Повисла неловкая тишина. Доктор прикрыл глаза, думая..нет, совершенно не думая, но пытаясь всё же сконцентрироваться на работе. Повезло и он даже смог абстрагироваться от внешнего мира, звуки стали потихоньку меркнуть на фоне мыслей, распалённый разум охладевать. Но внезапно кто-то отворачивает его от стола, придерживая за руку. Прекрасный рыцарь стоял вплотную к учёному, его мягкое дыхание можно было почувствовать щекой, а в глазах рассмотреть в мельчайших деталях переливы космоса, усыпанных миллиардами чудесных звёзд. Прохладное железо доспехов касается гладкой кожи оголённого плеча учёного. Одно лёгкое касание, не подразумевающего под собой ничего вульгарного, однако этого было уже достаточно, чтобы пальцы Рацио кольнуло током блаженного экстаза и лёгкие отказывались вбирать в себя кислород, заставляя философа беспомощно утопать в собственном тяжелом возбуждении. — Мне кажется, Вы чем-то обеспокоены? Прошу, поделитесь со мной, я думаю о Вас. Хотелось ругаться, хотелось наградить наглеца звонкой пощечиной, хотелось прыснуть мерзкой колкостью и выдворить того за дверь – никогда не вспоминать об этой несуразной сцене. Но он не мог. Даже не потому, что был бесконечно влюблён в обладателя самых очаровательных глаз, а потому что банально не хватало на это воздуха. Философ вдохнул так глубоко, как только мог, но лёгкие адски щипало, они горели так, словно они были наполнены водой по самую трахею. На удивление эта боль была настолько приятной, что казалась непристойно возбуждающей. Ещё, ещё одна секунда и он точно умрёт, как минимум потеряет сознание от асфиксии или дурацкой мигрени. Что угодно, лишь бы не мучать своё тело этой невыносимо-приятной пыткой. — Доктор Веритас? Вам плохо? Вы…Вы чем-то больны? — Вами, — выдавливает из себя мужчина, сглатывая ком в горле. — Что простите? — Вами, я болен Вами, — утверждает уже более громко, уверенно. — Мне…мне кажется, Вам нужна помощь, мой милый друг. Нужно позвать.. — Да, прошу, помогите мне, я нуждаюсь в Вас. Доктор знал, что чем дольше он скрывал от своего объекта воздыхания свою влюблённость, тем тяжелее будет сдерживать себя после после признания. А между прочим прошла не неделя, не две и даже не месяц. Прошло полгода. И все эти полгода Рацио абсолютно не подавал вида. Молча томил себя влюбленностью, утопая в пучине светлых чувств и грязного возбуждения всё пуще. Именно поэтому он знал, что если Аргенти приблизится к нему хоть на шаг ближе положенного – всё будет кончено. И всё действительно было кончено. Все его амбиции, планы на будущее, собственные ожидания – теперь всё казалось мелочью, всё померкло на фоне простых, однако таких ярких чувств. Дорогой читатель, ты когда-нибудь целовался? Именно в романтическом плане. А помнишь, что ощущал в этот момент? Бабочки в животе, лёгкое волнение, эйфорию и прочий адский набор? Примерно это и испытал сейчас учёный, когда не выдержав, притянул за талию прекрасного рыцаря и поцеловал его. Обычно первый поцелуй совсем лёгкий, его и поцелуем сложно назвать, одно лишь нежное соприкосновение губ с чужими. Их же поцелуй был совершенно другим. Требовательным, голодным и несдержанным. Так не похоже на Рацио. Но что уж тут говорить, вся эта до смущений интимная ситуация в принципе не подходит описанию строгого, сдержанного, в какой-то степени даже пугающего своей аурой, великого философа. О приличном поведении не могло идти и речи: он слишком долго ждал, слишком сильно хотел коснуться юноши - все его желания сейчас казались «слишком», чтобы сдерживать себя хоть в чём-то. Мужчина так увлёкся, что даже не заметил, что рыцарь улыбался ему в поцелуй, не торопясь отвечать взаимностью. Поцелуй оборвался также внезапно, как и начался. — Mon cher ami, Вы совершенно не смыслите в любви, — полушёпотом произнёс рыцарь красоты, с улыбкой рассматривая красивую пару глаз на против, отражающих смущение и потерянность от услышанного. Мало того, что Рацио, словно маленькая влюблённая школьница, нелепо признался в любви своему объекту воздыхания, осмелился на поцелуй, что уже было крайне волнительно и в какой-то мере постыдно, так ещё его и прервали такой фразой. — Забудьте. Учёный выдергивает руку из чужой хватки и собирается уходить, как его ладони были мягко, однако требовательно припечатаны к столу. Всё ещё было стыдно, но почему-то желание сбежать и бросить всё на произвол судьбы исчезло. — Если хотите признаться в любви, то Вы должны заставить человека, которому признаетесь, поверить в правдивость не только Ваших слов, но и действий. Признайтесь мне ещё раз, покажите свою сдержанность и манеры. Покажите, как Вы можете любить. — Не могу. — Почему же, mon beau scientifique? — Все мои сдержанность и манеры были растоптаны и выброшены вашим появлением на эту чертову станцию. Нет у меня никаких манер, приличия и прочего бреда. У меня только одно желание при виде Вас - плотское. Ни о чем другом думать не могу, ни о какой «сдержанности» речи быть не может. Хотелось добавить что-то ещё к своей столь красноречивой речи, но Аргенти решил её преждевременно окончить. Поцелуем. Нежным, светлым и практически невинным. Поцелуй был настолько изящным, что прерывать юношу в ответ Рацио не хотел. — Если я помогу Вам избавиться от этого «желания», то Вы сможете признаться мне ещё раз? — вновь шепчет в поцелуй, проводя кончиком курносого носа о чужую щеку. Рацио, кажется, не слышит с первого раза, всё будто в дымке. Лишь раздробив его речь на отдельные слова, а те на слоги, медленно произнеся про себя, к учёному пришло осознание того, что ему только что предложили. Какая пошлость, какая вульгарность и вопиющая бестактность – такого он точно не ожидал от «рыцаря красоты». И при всех этих мыслях глаза почему-то устремляются на ярко-зеленую панель у входа. Дверь открыта. — Полагаю, мне стоит закрыть лабораторию? — Полагаю, что да, мне так будет легче «помочь» Вам, доктор, — улыбаясь передразнивает, отрывая одну руку от стола и ведя железной перчаткой поверх одежд Рацио к бедру.