from home

— Отец, папа, я хочу кое-что сказать, — Марк вместе с Джено возвращается с кухни, куда они, как хорошо воспитанные сыновья, только что относили оставшиеся закуски и пустые тарелки, садится на своё место и слегка улыбаясь, смотрит на родителей. — Я уже отдохнул несколько дней и хочу приступить к работе. В общем, я подумал, что… хочу работать в вашей больнице. Она активно развивается, одна из ведущих в Сеуле, там так же на хорошем уровне развита научная деятельность… и моя семья будет рядом. Тэён вскидывает брови и улыбается, переглядываясь с мужем, и кивает: — Думаю, это можно устроить, только ты уверен, что не хочешь отдохнуть подольше?.. Всё-таки ты усердно трудился в Канаде, возможно, стоит ещё немного отдохнуть… — Пап, я в норме, не хочу бездельничать и дальше, я уже достаточно отдохнул, — решительно отвечает Марк, размешивая в чашке с изображением тигра имбирный чай. — Подумай хорошенько, хён, точно ли ты хочешь работать под боком у родителей, — вполголоса говорит Джено, посмеиваясь и тыкая старшего брата локтем под бок. Марк усмехается и серьёзно кивает: — Я всё обдумал. Только сразу хочу сказать — не вздумайте помогать мне! Я всего добьюсь сам. То, что мы будем работать в одной больнице, вовсе не означает, что вы во всем будете облегчать мне… — Сынок, конечно, как скажешь, ни я, ни папа не станем как-то «протежировать» тебя, если ты об этом. Я знаю, что мой старший сын достаточно умён, способен и трудолюбив для того, чтобы собственными силами добиться успехов, — мягко произносит Джэхён, кладя кусочек ягодного тарта на тарелку. Марк смущённо улыбается и отламывает кусочек от своего десерта, Джено делает то же самое и бормочет под нос что-то насчёт того, что он бы не хотел работать с родителями, а Тэён наливает ещё чая мужу. — Папа, отец, братья, смотрите, что я нарисовал! — из детской комнаты ураганом выносится Сончан, размахивая рисунком А4 формата. Подбегает, уверенно топоча ножками по полу, к отцу, залезает на колени и гордо показывает рисунок всем присутствующим за столом, сияя так, будто у него сегодня день рождения: — Это Таро, а это я. А это воспитатель Сяо… Марк и Джено еле сдерживают смех при виде каких-то нацарапанных восковыми мелками кружочков с торчащими вместо рук и ног палочками, в которых едва ли можно узнать малышей и их воспитателя, а Тэён тут же тепло улыбается, ласково говоря: — Очень мило, Сончанни. Ты умничка. Брови воспитателя Сяо очень даже похожи на его настоящие. Джено хихикает и одобрительно выставляет палец вверх, а Джэхён целует сына в макушку: — Молодец, крошка моя. — Не называй меня так, отееец, я не крошка, — тут же отзывается малыш, щипая альфу за плечи и вертясь, кидает лист на стол, от чего край бумаги тыкается в тарелку с отцовским тартом. Тэён спешит положить листок с краю, чтобы не запачкался в ягодном джеме, а Джэхён улыбается шире, поворачивая младшего сына к себе и обнимая за плечики: — Как это не называй, если ты моя крошка? Мой самый маленький альфочка. Сончан пыхтит, надув щёчки, и тут же оглушительно смеётся, стоит отцовским пальцам начать слегка щекотать ему животик поверх домашнего комбинезончика. Джено и Марк одновременно закатывают глаза: — Ну всё, отец больше не с нами… мы его теряем… — Я всё слышу, — не глядя на них, отвечает Джэхён, прижимая к себе радостно пищащего Сончана. Тэён счастливо наблюдает за ними, оставляя чай в его любимой тёмно-розовой кружке остывать. После ужина, когда ягодные тарты оказываются в желудках, не оставив на тарелках и крошки, Джено отправляется мыть посуду, заверив всех, что уже сделал всю домашку на понедельник, Тэён уходит с Сончаном в ванную, чтобы искупать сына, а Марк садится в гостиной и открывает галерею телефона. Фото девушки высвечивается первым. Он не удалил его тогда в коридоре больницы, значит сделает это сейчас. Должен сделать. Вот так, стереть из галереи. Стереть из корзины. Готово. Он заходит в соцсети, бездумно листая ленту, когда отец присаживается рядом с ним. Марк откладывает смартфон и слегка улыбается. — Нашей больнице очень повезло, что в ней начнёшь работать ты, Марки. Как я уже сказал за ужином, мы с папой не станем как-то вмешиваться в твою деятельность, но… это не значит, что в случае трудностей и проблем ты не можешь обратиться к нам. Мы — твои родители и всегда откликнемся на просьбу о помощи. — Я знаю, отец, — кивает Марк. Чувство уюта внезапно обступает его. Как же давно он не сидел рядом с отцом вот так на диване в их уютной светлой гостиной бок о бок. Так бывало в детстве — маленький Марк забирался на диван, где отец сидел и смотрел телевизор или читал книгу или газету, сворачивался под боком и задавал всякие вопросы: «Это правда, что слоны самые сильные животные на планете? А почему небо голубое, а не, скажем, жёлтое, как масло? А почему деревья сбрасывают осенью листву? Если бы ты мог отправиться в космос, что бы ты хотел там посмотреть?» Джэхён выключал телевизор, откладывал книгу, обнимал сына за плечо и терпеливо, вдумчиво отвечал, иногда тоже задавал сыну вопросы: «Как ты думаешь, почему моря и океаны никогда не высыхают? Просто подумай, мы всего лишь рассуждаем. А почему на Северном полюсе всегда холодно? А если бы ты мог коснуться звёзд, какие бы они по-твоему были бы на ощупь?» Марк начинал хмуриться в попытках найти ответ на подобные вопросы, усиленно моргал и в конце концов просто восхищённо смотрел на отца, который знает всё на свете, а если не знает, то всегда предполагает и ищет ответы. Воспоминания о детстве всплывают в голове Марка, и он неловко обхватывает согнутое колено руками. Он не ребёнок больше, он взрослый, он самостоятельно жил заграницей почти два года и начинает серьёзную работу уже с завтрашнего дня. Но… сегодня он ведь может ещё немного побыть ребёнком, правда? — Я и забыл, что папа так и не выбросил эту вазу после того, как на ней появилась трещинка, — кивает он в сторону полки над плазменным телевизором, где стоит крупная сложенная из мозаики ваза, и приваливается плечом к сидящему рядом отцу. Джэхён фыркает: — Ещё бы он её выкинул, это ведь я подарил ему её на день рождения… мы тогда только-только переехали в другую квартиру, получше и побольше прежней, тебе было всего три годика. Эта ваза ему очень понравилась, и он сказал, что она неплохо впишется в интерьер новой квартиры. Так что эта мозаичная ваза своего рода символ нашего нового жизненного этапа. К тому же ты знаешь, он очень любит цветы, я старался дарить ему самые большие букеты, какие мог себе позволить, чтобы ваза не пустовала. — У меня сейчас тоже начинается новый этап… я наконец смогу полноценно работать в больнице, я больше не стажёр, — тянет Марк задумчиво и прикрывает глаза, вдыхая родной запах отца — хвойный вместе с примешавшимся еле заметным запахом лекарств, средств дезинфекции и больницы. Запах больницы с детства был для него чем-то родным, так всегда пахли родители, может, отчасти и поэтому он и сам выбрал карьеру в медицине. — Ты переживаешь? — спрашивает Джэхён негромко, откидывая голову на спинку дивана. — Нет, — отвечает Марк, но через секунду добавляет: — То есть, немного. Это большая ответственность, я не хочу накосячить. И… подвести тебя. — Ты никогда не подведёшь меня. Даже если ошибёшься, оступишься, даже если что-то пойдёт не так. Марк, ты сильный, упорный и у тебя доброе сердце. Ты мой сын, и я люблю тебя, — Джэхён ловит взгляд Марка и протянув руку, сжимает плечо сквозь домашнюю толстовку. Марк неловко, но счастливо улыбается — для родителей сказать эти три слова всегда было легко, и сказанное всегда идёт из глубины их сердец. Глядя на них, Марк всегда немного удивлялся, как же много в них любви — папа, хоть и склонен к опеке, всегда уважал чувства и желания своих детей, всегда воспитывал их в уважении к другим и заботе о ближнем, он, несмотря на мягкий характер, на самом деле очень сильный омега и чуткий руководитель, а отец… Марк видел в нём настоящего героя и бесконечно восхищался его стержнем, умом, стойкостью и способностью быть самой твёрдой опорой для семьи и всех, кто рядом с ним. Он смущённо отводит взгляд и шепчет: — Я тебя тоже. — Ты так вырос. Я говорю сейчас, прям как твой папа, осталось только всхлипнуть, но это правда, — широко улыбается Джэхён. Марк вдруг думает о научной статье, которую заведующий отделением канадской больницы бессовестно присвоил себя, заставив молодого альфу молчать… как бы отец поступил на его месте? Конечно, добился бы справедливости, не стал бы трусливо молчать… Стыд вдруг обжигает щёки. Он должен был отстоять себя, заступиться за себя, а вместо этого испугался угроз и замял всю эту нечестную ситуацию… Джэхён замечает перемену настроения сына и вскидывает брови: — Что-то беспокоит тебя, Марк? Поговори со мной. — Нет, ничего, я-я справлюсь, всё в порядке, — поспешно отвечает Марк, выпрямляясь и усиленно рассматривая торчащие из домашних шлёпок носки. — Что-то Джено долго моет посуду… опять небось залип в переписку с друзьями вместо того, чтобы домыть оставшиеся чашки… — Если ты вдруг захочешь о чём-то поговорить, о чём угодно — только скажи, я всегда найду для тебя время. Ты можешь поговорить с нами обоими, в любой момент. — Папа порой слишком много волнуется, ты же знаешь его, я не хочу беспокоить его по пустякам, — закусывает губу Марк и пожимает плечами. — Я знаю, если вдруг почувствую, что мне надо что-то обсудить с вами — я буду тут как тут. Но я уже взрослый. В этом возрасте у вас с папой уже был я, вы были такие самостоятельные… — А ты в этом возрасте строишь прекрасную карьеру. Нам с папой иногда помогали мои родители, твои дедушки, так что мы были не совсем одни. У каждого своя дорога в жизни, своя, уникальная. Мы с папой знаем, что ты взрослый, но от этого ты не перестаёшь быть нашим сыном, — Джэхён выпрямляется и снова сжимает плечо Марка, слегка гладит и смотрит с любовью и нежностью. Молодой альфа наклоняется и тыкается лбом отцу в плечо. — Маарк-хёееен, пойдём порубимся в видеоигры, — в гостиной материализуется Джено с горящими предвкушением глазами. — Не вздумай отказываться! Потом ты будешь пропадать на работе, когда ещё я смогу уговорить тебя поиграть?.. — Пойдём, почему бы нет, отличная мысль, — Марк вскакивает с кровати, слегка смущаясь, что Джено мог увидеть, как он, словно малыш, ластится к отцу, но Джено, даже если и заметил их идиллию, ничего не сказал, лишь игриво наклонил голову на бок: — Я тебя разнесу. Вот увидишь. — Посмотрим ещё, кто кого, мелкий, — смеётся Марк, уносясь за младшим в его комнату. Джэхён провожает их взглядом, поднимается с дивана и идёт в ванную, откуда слышится задорный смех Сончана и терпеливый голос Тэёна. — Не плещи на меня водой, посиди минутку спокойно, дай мне сполоснуть тебя, цыплёночек мой, — Тэён со спокойной улыбкой на губах придерживает Сончана, ополаскивая из душа, пока тот сдувает пену и завороженно наблюдает за мыльным пузырём, взвившемся в воздух. — Ты должен слушаться папу, Чанни, — Джэхён прислоняется плечом к дверному косяку. — После Марка и Джено я и не думал, что третий ребёнок будет таким активным, — вполголоса говорит Тэён, наконец выключая воду и вытаскивая сына из воды, тянется рукой за полотенцем, игнорируя кусочек пены на своей чёлке. Джэхён тут же подаёт ему пушистое детское полотенце с рисунком дельфина и придерживает малыша, пока омега растирает и заворачивает того после купания. — Я тоже. Марк был очень спокойным ребёнком, но очень любознательным, с малых лет так много рассуждал, читал, задавал вопросы… Джено тоже был весьма спокойным, но в меру активным, а Сончанни… — Хочешь сказать, если мы родим ещё одного, он станет ещё бо́льшим проказником, чем Чанни? — Тэён делает большие глаза, вытирая уголком полотенца ушки младшего сына. — Не исключено, дорогой, кажется, с каждым ребёнком градус активности в этой семье повышается, — грудным смехом смеётся Джэхён и подхватывает укутанного в кокон полотенца Сончана. — Пойдём в кроватку, детка, наденем твою тёплую любимую пижаму, чтобы ты не остыл после горячей ванны, и я принесу тебе чашку какао… — Ура, какао, — довольно пищит Сончан, выглядывая из своего пушистого кокона. — Я приготовлю, пока ты укладываешь… — Нет, Ён, я сам сварю, иди отдохни, посмотри дораму или порисуй в своём альбоме, ты давно его не брал в руки, — альфа остаётся непреклонен, уходя в детскую с Сончаном на руках. Тэён вздыхает, смиряясь с тем, что муж отослал его отдыхать, и, быстро наведя порядок в ванной, возвращается в спальню. Садится у окна за столом, сквозь тонкую занавеску пробивается весеннее закатное солнце, сгущаются сумерки, день понемногу становится длиннее. Омега зевает, потягивается, вспоминает слова мужа и достаёт из нижнего ящика письменного стола альбом. В редкие свободные минуты он рисовал там, но хлопоты с детьми и по дому и требующая его внимания работа в больнице едва ли оставляли ему время для любимого занятия. Тэён с начальной школы очень любил рисовать, красками и цветными карандашами, но постепенно перешёл на эскизы простым карандашом. Он почти всё время был предоставлен самому себе, особенно после развода родителей, когда папа почти перестал уделять ему внимание, а отец уехал, даже не пытаясь встретиться с сыном. Тогда он часто брал в руки альбомные листы, карандаши, кисточки и рисовал всё, что придёт в голову, будь то пейзажи, наброски портретов, цветы или эскизы животных. С рождением детей времени на собственное творчество стало катастрофически мало, и Тэёну оставалось только разукрашивать детские раскраски вместе с сыновьями. Он на многие годы отложил это занятие, но когда ему исполнилось сорок, Джэхён внезапно напомнил ему, что неплохо бы иногда отдыхать от быта и профессиональной деятельности и вспомнить о том, как держать в руке кисточку или карандаш. Они тогда лежали в постели в обнимку, двухлетний Сончан только уснул в своей кроватке напротив двуспальной кровати родителей, раскинув ручки и ножки и очаровательно посапывая во сне. — Джэхёни, с чего это ты вдруг?.. У меня не так много времени на все эти каракули, и потом, возраст… — с сомнением протянул Тэён, устало опуская ресницы и выдыхая, касаясь тёплым свежим дыханием ключиц альфы. Джэхён усмехнулся, перебирая светло-каштановые волосы на затылке супруга: — Вот если бы тебе было восемьдесять и у тебя бы начался тремор рук и проблемы со зрением, я бы ещё согласился насчёт возраста и невозможности рисовать… — Дурак, я ещё не дряхлый старик, — буркнул Тэён, поворачиваясь на бок и ещё раз глубоко вздыхая. Джэхён фыркнул, укладывая руку на бедро омеги под одеялом и припадая губами к нежной шее, улыбаясь в поцелуй: — Я помню, как ты любил это занятие в юности. Ты прекрасно рисуешь. Рисование помогает снять стресс и напряжение, выплеснуть накопившиеся эмоции, отвлечься от беспокойных мыслей, ты и сам это знаешь. В конце концов, просто отдохнуть от быта… с появлением третьего ребёнка у нас много забот, но ты не должен забывать о себе, ты не только папа, не только терапевт-профессионал, но ещё и прекрасный молодой омега со своими интересами и талантами. Не забывай об этом, роза моя. Я понимаю, что ты устаёшь, но ещё я понимаю, как полезно тебе будет иногда выкраивать время только для себя. Сейчас, пока ты ещё в декретном отпуске и работаешь только на полставки, будет полезно отвлечься от быта и уделить время себе. Тэён молча нащупал руку супруга, лежащую на своём плече, притянул к груди и крепко сжал, затем произнёс спустя долгую паузу: — Я завтра же достану альбом и выделю… двадцать минут на рисование. Я до сих пор люблю это занятие, у меня есть пара идей… — Тридцать минут, — поправил его Джэхён, ласково целуя в затылок. — Скажем, рано утром, когда вокруг ещё не успела начаться суета рабочего дня и солнце только встало. Я в это время посижу с Сончаном, приду на работу попозже, там нет никаких срочных дел, а операция поставлена в график только через две недели. С тех пор, как я стал главврачом, я стал намного меньше оперировать. — Я так горжусь тобой, Джэхёни, — пробормотал Тэён, бросая сонный взгляд на спящего мирно Сончана и поглаживая пальцы альфы, прижатые к груди. — Ты недавно стал главным врачом этой больницы, обязанностей много, но ты остаёшься всё тем же любящим и внимательным отцом и мужем. Я люблю тебя до Луны и обратно. Я рад, что мы всегда можем поговорить, поделить домашние дела, прийти друг другу на выручку. Люблю, люблю, люблю тебя, Джэхёни… Тэён улыбается, вспоминая этот разговор трёхлетней давности — он отчётливо помнит, что тогда повторял «люблю тебя, Джэхён» до тех пор, пока не заснул, убаюканный тёплым дыханием мужа в свой затылок, а на утро после того, как приготовил завтрак на всю семью, проводил старших сыновей в школу и университет и искупал в ванночке Сончана, сел в гостиной за большим столом перед листом бумаги и спустя много лет взял в руки простой карандаш, пока Джэхён, бросив ему «файтин!», играл с Сончаном в комнате. Спустя обещанные полчаса омега отложил карандаш, любуясь штрихами изображённого на листе домика на берегу моря — позже нужно будет завершить некоторые детали, но вышло совсем неплохо. Он поспешил в спальню, где застал мужа и младшего сына лежащими на полу и сосредоточенно собирающими пирамидку из разноцветных частей, скрестил руки на груди и, кашлянув, произнёс, с трудом пряча смех и нежность в голосе: — Главный врач больницы Кёнхи выглядит просто очаровательно, когда строит пирамидку, вытянувшись на животе прямо на полу. Твои коллеги и представить не могут, насколько их начальник умеет мило выглядеть. Джэхён вскинул голову, отрываясь наконец от занятия: — Как успехи? Поделишься своим творчеством с главным врачом? Тэён вытащил из-за пазухи лист и протянул мужу. Тот широко улыбнулся, изучая рисунок, и притянул к себе Сончана: — Смотри, крошка, как твой папа красиво рисует. Тэёни, ты умница. Оставляю тебя в компании малыша и убегаю на работу. Тэён открывает глаза, выныривая из воспоминаний, и, повертев в руках карандаш, склоняется наконец над листом. Когда работа завершена, он откидывается на спинку стула, разминая шею и любуясь результатом. И вздрагивает, когда на стол рядом с канцелярскими принадлежностями и фотографией в рамке приземляется розовая кружка с какао. — Напугал, — ворчит омега, застенчиво прикрывая рисунок руками и подставляя шею для поцелуя. — Спасибо, какао перед сном будет очень кстати. Джэхён мягко целует и опускает руки на плечи, начиная разминать и массировать их через домашний трикотажный свитер. — Сончан выпил какао и тут же уснул, горячая ванна его совсем разморила, всю энергию потратил на плескание и игры во время купания, — посмеивается Джэхён и косит любопытный взгляд на бумагу на столе. — Покажешь, что нарисовал? Тэён смущается, но тем не менее убирает руки и позволяет супругу взглянуть на набросанный на листе портрет. Джэхён явно удивлён, сжимает плечики омеги сильнее и спустя паузу (в течение которой Тэён уже начинает паниковать, что альфе не понравилось) произносит: — Ты не рисовал мой портрет со времён универа. Я правда так молодо выгляжу? Он смеётся и обнимает мужа за плечи, зарываясь носом в мягкий затылок (любимая привычка). — Конечно молодо, ты у меня самый прекрасный, — порозовев, бубнит Тэён, не сдерживая улыбку, и отпивает из кружки. — Я вложил в этот рисунок всю свою любовь к тебе. — Розочка моя, — губы оставляют в волосах лёгкий поцелуй. — Пойдём ложиться? — Да, только допью какао, схожу в душ и почищу зубы, — Тэён млеет от прикосновений супруга и вдруг вспоминает, что завтра понедельник. Завтра у него должна начаться течка. Завтра никаких блокаторов — они хотят попробовать завести ещё одного ребёнка. Он совсем забыл об этом… придётся пропустить работу. И первый день Марка. — Джэхёни… завтра ведь… — Твоя течка, я знаю, я предупредил заместителя, что не выйду на работу… я должен быть в эти пару дней со своим омегой. Родители возьмут Сончана к себе, а Джено ночует у Ченлэ, — он вдыхает ванильно-мандариновый феромон, который уже становится гуще и намного более сладким и выраженным в преддверии особого периода омежьего организма. — Да, да, я помню, спасибо Каю и Кёнсу, что согласились присмотреть за Сончанни. Но завтра Марк хочет уже ознакомиться с предстоящей работой, — задумчиво отвечает Тэён, — я думал, мы всё-таки должны сопроводить его, представить коллективу, да и потом нужно ведь оформить бумаги и… — Мы всё это сделаем, не волнуйся, это ведь будет только первый ознакомительный день, персонал всё покажет и расскажет, я опять же, уже предупредил заместителей, да и доктор Ким Доён уж точно поможет сыну своего друга. Понимаю, что ты бы хотел побыть поддержкой для Марка, но он справится. Ты не должен идти против своей природы и пить подавители. Давай, иди в душ, а я пока полюбуюсь на свой шикарный портрет. Может, мне повесить его в рамку на стене в своём кабинете?.. — Не надо! Это же так неловко, — Тэён делает глоток какао, встаёт со стула и щипает мужа за предплечье, слегка надувая губы. — Ну… ладно, только если ты очень хочешь. Этот рисунок для тебя и ты можешь делать с ним что угодно. Это всего лишь рисунок, в конце концов. Насчёт Марка… ты прав, конечно, он справится. Коллеги в курсе и непременно введут его в курс дела. Я так горжусь им. Он берёт из шкафа чистое полотенце и одежду для сна и исчезает в ванной, напоследок напомнив супругу хорошенько проветрить комнату перед сном. Джэхён открывает пошире окно, впуская поток свежего весеннего воздуха, уже по-апрельски тёплого, и ещё раз бросает взгляд на реалистичный портрет, больше похожий на фотографию, чем обычный простой эскиз, только ещё красивее, чем в реальности. Когда Тэён возвращается, сонно потирая глаза, в своей растянутой футболке для сна и шортах, альфа уже полу-лежит в постели, прикрытый одеялом до пояса, одетый в безрукавку для сна, заведя руки за голову. За окном стемнело, и комнату освещает только тусклая подсветка над кроватью. — О чём думаешь? — Тэён ныряет под одеяло на свою половину кровати, включает лампу на прикроватной тумбочке, наполняя комнату большим количеством света, и с наслаждением расслабляется, растекаясь по матрасу, прикрывая глаза и чувствуя, как голова мягко утопает в подушке. — О том, как ты ревновал меня к Хансолю в выпускном классе. — Что?! Чон Джэхён, ты что ли головой ударился, пока меня не было? Вспомнил столетнюю давность, — закатывает глаза Тэён и удобнее устраивается на подушке. — В то время я думал о том, как нам исполнится восемнадцать и я сделаю тебе предложение. А ты был так холоден со мной, потому что думал, что я вдруг заинтересовался Хансолем. — Вы с ним так много времени проводили вместе, в этом своём гончарном кружке… делали многие проекты вдвоём… он же омега, естественно, мне стало казаться, что тебе с ним интереснее, чем со мной. Хотя знаешь, Джонни весь учебный год повторял, что ты от меня без ума и думать о расставании просто глупо, а незадолго до выпуского намекнул мне, что волноваться не о чем, что Хансоль просто друг, что ты хочешь быть со мной всю оставшуюся жизнь и уже даже купил кольцо. Я тогда не поверил — ну какое кольцо, мы только-только заканчиваем школу, должно быть, Джонни просто пошутил, но… — Джонни проболтался тебе о кольце?! — Джэхён резко подскакивает в постели и безумными глазами смотрит на недоумённого омегу. — Не то чтобы он проболтался, просто намекнул… прозрачный такой, тонкий намёк… Джэхёни, любовь ты моя придурочная, ты что, узнал об этом только сейчас, спустя почти двадцать пять лет?! И Тэён вдруг начинает хохотать, закрывая лицо руками. — Я убью этого долговязого америкашку, — роняет надувшийся Джэхён, скрещивая руки на груди, и падает спиной обратно на подушки. — Ну перестань смеяться, розочка, я же был уверен, что ты не догадываешься… этот… Со Ёнхо поклялся, что ни при каких условиях не выдаст, что я уже приобрёл кольцо, которое лишь ждало своего часа, чтобы оказаться на прекрасном пальчике моего прекрасного омеги, я жил с этим убеждением все эти годы, свято веря в то, что смог тогда сделать тебе сюрприз и ты понятия не имел… а оказывается, ты всё знал… — Поверь мне, это и был сюрприз, в тот вечер на горе Намсан, когда мы замёрзли как собаки, я совсем не ожидал, что ты вдруг опустишься на одно колено и задубевшими от холода пальцами достанешь из кармана своей синей ветровки коробочку с кольцом… — Ты помнишь, что на мне была синяя ветровка? — Джэхён косит взгляд на супруга, всё ещё раздосадованно покусывая губу. — Конечно помню, это было словно вчера — мы сдали зачёт по анатомии, и, два счастливых студента, отправились на гору Намсан, сначала шёл дождь, но потом он прекратился, был октябрьский вечер, резко пришла холодная погода… И я сказал тебе «Да». — И ты сказал мне «Да». — И отстойная погода уже не имела никакого значения, — Тэён зевает и поворачивается к мужу, целует в щёку и плюхается обратно, натягивая одеяло до подбородка. — Доброй ночи, давай спать. И не злись на Джонни. Он ни в чём не виноват. Рассказал он или нет, я всё равно знал, что предложение руки и сердца от тебя лишь вопрос времени. — Правда? А как же Хансоль?.. — Он бесил меня тем, что постоянно ошивался вокруг тебя, но… я ведь знал, что мы с тобой созданы друг для друга. Никто не верит, когда я говорю об этом, но я просто знал. Моя омежья интуиция меня не подвела, а ведь нам только исполнилось по восемнадцать, мы были такие юные… Да, был момент, когда я думал, что ты… что ты разлюбил меня, найдя себе омегу в лице весёлого и симпатичного Хансоля, но… В глубине своего сердца я знал, что ты только для меня, сами небеса послали мне тебя. Это не значит, что я не ревновал… да боже, я с ума сходил, когда видел вас с ним смеющимися вместе и как он стучал тебя по плечу от смеха… какие же мы были зелёные тогда. — Как приятно осознавать, что ты ревновал меня, — Джэхён хмыкает и опускает руку вдоль спинки кровати так, чтобы потрепать мужа по волосам. — И я знал. Всегда знал. Что Ли Тэён однажды станет Чон Тэёном и что этот прекрасный омега — ты — только для меня. — Спи уже. Или мне начать припоминать те нелепые случаи, когда ты ревновал меня? Например, тот майский день, когда я гулял возле дома с маленьким Марком и ко мне подошёл какой-то альфа, а ты в это время как раз вернулся с экзамена по этике и увидел, как он разговаривает со мной… видел бы ты своё лицо! Он просто оказался нашим новым соседом и подошёл поздороваться, но ты решил, будто он клеится к омеге с ребёнком… дурачок. — Он выглядел чересчур дружелюбным даже для соседа, так близко к тебе подошёл, и наличие Марка его совершенно не тревожило… Нам было всего лишь по двадцать два года, сейчас я уже не такой как раньше и не ревную на ровном месте. Потому что я доверяю тебе всем сердцем, потому что мы как две половинки одного целого, — голос Джэхёна опускается до полушёпота и звучит серьёзнее. — Я тогда был всего лишь юным студентом, розочка, прости мне мою ревность. Я просто очень люблю тебя и не хочу, чтобы кто-то навредил тебе. Это с годами совсем не изменилось. Я по-прежнему готов защитить тебя от любого, кто посмеет тебя хоть пальцем тронуть. Тэён мягко усмехается и тянется к ночнику у постели, выключая свет. — Нет, и всё-таки, ну как Джонни мог растрепать тебе о кольце?!

***

Рука опирается на перила с кое-где обветшалой краской, а ноги в потёртых кроссовках ступают по лестнице почти бесшумно. Шуметь точно нельзя. Подросток взбирается на крышу, осторожно смотрит в окно, изо всех сил стараясь оставаться незамеченным. В комнате, расположенной в маленькой пристройке на крыше, совсем темно и не доносится ни звука. Паренёк затаивает дыхание, медленно нажимая на ручку двери и изо всех сил бесшумно проскальзывая внутрь, пробираясь практически на ощупь. Уже стемнело, скоро полночь. Но свет в крошечной прихожей, перетекающей в комнату, он не включает, лишь всё так же еле слышно крадётся вперёд. Так, его комната расположена слева, вот сейчас он нащупает ручку и… — На Джемин, какого фига ты припёрся так поздно? — раздаётся глухой, нечленораздельный рык откуда-то из угла. Подросток замирает, закусывая губу практически до боли, ударивший в нос запах алкоголя не кажется ему чем-то неожиданным. Нет, напротив, было бы странно его не почувствовать. Он глотает слюну и стискивает челюсть сильнее. Стоит молча, надеясь скорее дёрнуть дверь на себя и прошмыгнуть в тесную комнату, больше напоминающую кладовку или чулан. Лишь бы не ощущать этого повисшего в воздухе тяжёлого напряжения. — Свет включи, кому говорят. Он нащупывает с левой стороны выключатель, и комната озаряется тусклым светом подвешенного под потолком фонаря. — Опять шляешься неизвестно где, — альфа, сидящий на полу за низким столиком, уставленным несколькими бутылками соджу и пива, смотрит на него тяжёлым взглядом из-под оплывших век, маленькие мутные от алкогольной завесы глаза не отрываются от подростка. — Неудачник, вот ты кто, по учёбе один из отстающих, да когда ты уже возьмёшься за ум, тупица! Ты хоть в новой школе начни учиться, а не дурака валять, бестолочь! Вместо того чтобы учиться и помогать отцу, таскаешься чёрт знает где, тупое отродье, как тебя только земля носит, напрасно землю топчешь. Джемин облизывает сухую губу, прячет нервно сжимающийся кулак в рукаве огромной толстовки и ждёт, когда привычная брань затихнет. Мысленно считает до десяти. — Что ты на себя напялил, прячешь свои сигареты под этим тряпьём, что ли? Засранец, поймаю за курением снова, поколочу… так что мало не покажется… и на кой чёрт мне с тобой возиться вообще… больно нужен был… эй, иди убери со стола, а я… я п-пока вздремну… только попробуй оставить беспорядок, тупица… Джемин успевает сосчитать до восьми, как альфа грузно опрокидывается на расстеленное на полу одеяло и начинает храпеть. Парнишка медленно выдыхает, резво, но стараясь не издавать лишнего шума, собирает со столика пустые бутылки, запихивает в мешок и, не глядя на альфу, выскакивает на улицу, проделывая всё тот же путь по длинной узкой лестнице с облупившейся краской. Останавливается у мусорного контейнера на углу дома и выдохнув, резко, со всей силы, выбрасывает пакет. Улицу оглашает пронзительный звон разбившихся бутылок. Джемин сжимает кулаки в длинных рукавах, пытаясь унять дрожь. Да что это с ним, не впервой ведь, ему не привыкать. Он смотрит на высыпавшиеся из незавязанного пакета осколки на асфальте, поблёскивающие в свете уличного фонаря, и жалеет о всплеске эмоций. Надо собрать и выбросить в контейнер для стекла, иначе бродячие коты могут порезаться. Подросток наклоняется, думая о том, что отца шум битого стекла явно не разбудил — когда он пьяный в хлам, даже звук реактивного самолёта его не разбудит — и начинает собирать осколки по одному и складывать обратно в мешок — раз, два, три, четыре, пять… Дойдя до последнего, пятьдесят пятого кусочка, завязывает туго, поднимается на ноги — немного затекли, пока собирал, но это ерунда, и выбрасывает в соответствующий контейнер, раздаётся глухой стук. Омега засосывает руки в карманы джинсов, нащупывает в правом мятую пачку сигарет. Достаёт, но она пуста. Швыряет в соседний мусорник и не моргая смотрит как пачка исчезает там. Ему кажется, что и он сам, как эта смятая упаковка от дешёвых сигарет, оказывается выброшен в мусорник когда-то давно и валяется там где-то на дне всю свою жизнь. Состоявшийся неделю назад переезд в другой район вряд ли что изменит — отец из-за этого не перестанет пить и растрачивать остатки пособия по безработице на алкоголь и карты. Кажется, скоро им нечем будет платить арендную плату, даже эти гроши, за вот это тесное обветшалое жильё в старом доме, где сто лет не было ремонта. Ветер слабо шевелит светлые волосы на макушке и длинную чёлку, за которой прячутся большие тёмные глаза. Джемин стоит так некоторое время, вдыхая прохладный весенний воздух, который пахнет чем-то сырым, застылым. Затем разворачивается и бредёт к лестнице, тихо ступая по потресканным ступенькам, скользя в сумерках словно призрак, невидимка. Иногда ему всерьёз хочется стать невидимым. На этот раз ему удаётся прошмыгнуть в свою каморку не привлекая внимания — отец в полной отключке, тишину комнаты нарушает лишь его прерывистый храп да пьяное бормотание во сне. Джемин плотнее затворяет за собой дверь и скрестив ноги, садится на матрас на полу, машинально ищет в кармане сигарету, но последняя пачка закончилась, он же выбросил её минутами ранее.