Дивный страшный мир

Когда черные острые копья проносятся перед моим лицом, я почти готов поверить, что Ламия пытается меня убить. Этого я бы ждал от Десмонда — братец у нее вспыльчивый и мстительный. А вот Ламия — нет, она у нас девочка сдержанная. Если и всадит нож в спину, то только ради выгоды, а без особой нужды вредить не будет. Но сейчас дьявольский блеск в ее глазах и довольная улыбка лишь дают понять, что я ее целью не был. На землю падает несколько тел, а следом в снег приземляются их головы. И глазом не моргнула. Такая кровожадность даже возбуждает. Ламия отталкивается от земли и одним мощным рывком взмывает в воздух. — Стой! Вытягиваю руку, чтобы схватить ее, но она проносится мимо, хлестнув меня крылом по лицу. Сука. Но бросить ее я здесь не могу. Вместо игр в догонялки просто сжимаю руки в кулаки. Огненное кольцо вокруг нас превращается в купол и смыкается над головами. Это заставляет ее затормозить. Не могу отказать себе в удовольствии понаблюдать за тем, как девчонка ещё несколько секунд мечется как бабочка под колпаком, пытаясь найти выход. Потом поворачивается и смотрит на меня с холодной яростью. — Выпусти меня. — Зачем? Кажется, она теряет дар речи. Пользуясь моментом, сжимаю огненные стены. Мне пламя ничего не сделает, а ей грозится подпалить крылышки. И она вынуждена подлететь ближе. Как только Ламия оказывается в пределах досягаемости, хватаю ее за руку и притягиваю вплотную к себе. Слишком долго я ждал этой возможности. Держать ее так близко и при этом не думать о скучном спокойном мирке вокруг. Увидеть наконец, как эта маленькая демоница выходит из себя и превращает в пепел всех, кто попадет под руку — ведь ей всегда этого хотелось. И я видел, на что она способна. Но разорванные в клочья манекены на тренировочной площадке не идут и в сравнение с тем, что она смогла сотворить, дав волю ярости. Она пахнет кровью, пеплом и розами, а в ее темных глазах горит желание убивать. Ну разве может быть картина прекраснее? — Что ты делаешь? Я смахиваю прядь волос с ее лица и ухмыляюсь. — Мы полетим, когда я скажу. Ее губы растягиваются в неприятной ухмылке. — Какие мы самостоятельные, когда папочки нет рядом, — бьёт по больному. — Пользуешься случаем? — Тебе-то этого все равно не понять, твоего папочки уже лет десять как рядом нет. Двое могут играть в эту игру. Она недовольно дергает головой. — Что ты тут забыл? — Воспитанные ангелочки говорят спасибо за спасение. Глаза Ламии темнеют и я кожей чувствую, как внутри нее созревает сила, готовая найти выход. Я хватаю ее за горло ровно в тот момент когда она поднимает руку. — Советую угомониться и потратить несколько секунд на то, чтобы восстановить силы. Попридержи энтузиазм для настоящих врагов. Хочу проверить, насколько податлив ее мозг. Она пытается выставить защиту, но я ломаю ее. На это уходит много сил. Больше чем хотелось, и пламя перестает пылать так яростно, но все еще надежно скрывает нас от мира. На тех, в ком течет кровь Мальбонте и Уокер, влиять сложнее, но уж с Ламией я справлюсь. Ее взгляд через несколько секунд теряет осмысленность. Губы слегка приоткрываются. Сейчас я и сам потеряю контроль. — Спасибо. Она касается моей руки на своей шее, но не делает попыток ее убрать, лишь сжимает сильнее. Мне хочется одновременно поиметь ее и отпустить. Хотя нет же… Нет, отпускать совсем не хочется! Я моргаю и вижу победоносный блеск в ее глазах. И тут же чувствую, как силы начинают постепенно утекать сквозь пальцы. — Что ты делаешь?! Ламия поднимает брови и невинно хлопает ресницами. — Подчиняюсь приказу будущего правителя Ада, — она проводит языком по губам и прикусывает нижнюю. — Восстанавливаюсь. — Не за мой счет! — я грубо встряхиваю ее, но метиска лишь смеётся. Черт с ней. — Нужно лететь. — Я ещё здесь не закончила! — впервые на ее лице проступает испуг. Интересно. — Ты вернешься со мной в Орден и не пикнешь. Она снова пытается вторгнуться в мое сознание, но сейчас я готов. Выталкиваю ее с такой силой, что она вздрагивает и отшатывается. И, оценив силы, с неохотой делится: — Я могу увести их за собой. Тварей. В один из порталов, а потом вернуться в Орден. Но мне нужен камень. — Звучит чертовски благородно. Все в доказательства играешь? Первые годы, с самого момента знакомства, я методично внушал ей, что, раз она дочь Мальбонте, то ничем не лучше тварей Шепфамалума. Что сказать, мы были детьми. До определенного возраста, пока нет собственного мнения, слепо веришь в слова взрослых. По пальцам можно пересчитать тех, кто не винит Мальбонте в том, что их мир уничтожен. Я просто повторял старую мантру. Десмонд заслужил мое уважение, когда хорошенько мне врезал. Кто еще мог бы потягаться в силе с первенцем Люцифера? В полную силу с другими мне до этого сражаться запрещали. Я чувствовал себя одиноко. И тут объявился кто-то, кто смог дать отпор. А Ламия обиделась. Убежала в слезах и пряталась, пока Самуил ее не нашел. Даже слова против отца слышать не желала. Я серьезно подпортил ей детство. Впрочем, вины никогда не чувствовал. Приятно думать, что так я взращивал в ней бойцовский дух. По-хорошему, ей бы благодарить меня до гроба. Она открывает рот, но я не даю ей ответить. — План хороший. Но их слишком много, а я обещал Десмонду вернуть тебя домой, пока тебе не свернули шею. — А с каких пор… Но я резко поднимаю руку, да Ламия и сама замирает. Замолкает на полуслове и тревожно оглядывается. Что-то не так. Я отпускаю огненный купол и мы возвращаемся в реальность. Но Ламия не спешит сбегать. Она, наоборот, подлетает ко мне и мертвой хваткой вцепляется в предплечье. Что-то происходит — произойдет прямо сейчас, и лучше нам держаться рядом… и подальше от земли. Островки снега, не тронутые кровью и копотью, мирно сверкают под лунным светом. Звуки битвы стихают, даже уродливые твари замирают в воздухе. Я обхватываю Ламию за талию, прижимаю к себе и бесшумно взлетаю. В этот же момент слышу гул, словно сама земная кора пришла в движение. Воздух начинает вибрировать. Я усиливаю хватку, но Ламия даже не пытается вырваться. Мы оба, как и десятки бессмертных вокруг, замираем на бесконечные несколько секунд, прислушиваемся, хотя нутро советует бежать без оглядки. Потом все затихает. Мы с Ламией переглядываемся, забыв о вражде. И тут с чудовищным скрежетом земля раскалывается, и военная база «Сибирь» проваливается под землю вместе со всеми своими обитателями. Ламия негромко вскрикивает, да и я не сразу прихожу в себя. Последний форпост человечества. Был последним. — Книга, — выдыхаю я, но Ламия тут же отвечает едва слышно: — Ее там не было. Либо забрал кто-то из наших, либо… Она замолкает и напрягается. На месте раскола взвиваются багровые языки пламени, светло становится как днем. И с оглушительным визгом на свет появляются отродья, каких я ещё в жизни не видел. Тех, кому не повезло оказаться ближе всего к разлому, они разрывают на части сразу. Остальные бросаются врассыпную. Те, у кого есть камни, ныряют в порталы. Я слышу вопли и крики, слившиеся в один скорбный плач, и не могу оторваться от такого зрелища. Вижу, как погибают те, с кем я рос и тренировался. Слабые капли горечи срываются с пальцев искрами огня. Ламия шипит от боли — я случайно прожег ей одежду. — Уходим, — я наконец отмираю. Беру ее за локоть и достаю из кармана портал. — Здесь нам больше делать нечего. — Нет! — вдруг восклицает она и дёргается вперёд, к разлому. Проследив за ее взглядом, вижу омерзительную картину. Нюкту — нашу одноклассницу — разрывают в клочья. Последний ее взгляд, полный ужаса и понимания неизбежного, встречается с моим. А потом я слышу хруст костей, надрыв кожи, и ее лицо превращается в кровавое месиво. Ламия издает душераздирающий вопль — кажется, они дружили. Я его почти не слышу. Это было ее первое задание. Нюкта мечтала быть полезной. Она была провидцем, как и моя сестра. А теперь от нее остались одни ошметки. И я не могу выкинуть из головы новую картину — как Клео наконец вступает в Орден, впервые покидает стены школы, и через несколько часов от нее ничего не остаётся — лишь дождь из крови и плоти, орошающий снег. — Пусти меня, — хрипло рычит Ламия. Я смотрю на ее лицо и вижу новую проблему. Глаза метиски заволокло тьмой, белков совсем не видно. Вокруг волос клубится черная энергия. Ее кожа нагревается так, что и правда хочу ослабить хватку, но не делаю этого. Еще и ее кровь мне на руках не нужна. — Не вздумай. Мы уходим. Пытаюсь внушить ей это, но сквозь такой барьер мне не пробиться. Возможно, они и правда сродни тварям Шепфамалума. Такая сила не должна принадлежать той, кто не умеет ею пользоваться. Она должна — и будет — принадлежать мне. Ламия выталкивает меня с такой силой, что голову пронзает острая боль. Я отпускаю ее и впиваюсь пальцами в виски. — Трус, — шипит она мне в самое ухо. А потом отстраняется и улетает. Сила влияния ослабевает, когда расстояние разделяет нас все больше. Звон в ушах проходит. По чем свет ругая себя за то, что не закинул ее в портал сразу после появления разлома, кидаюсь следом. Искать ее долго не приходится — воздух подрагивает и искажается там, где она проносится темным вихрем. Отродья из разлома поворачивают морды в ее сторону, словно принюхиваются. А потом возвращаются к своим жертвам, как будто ничего не учуяли. Ламия заходит со спины и выпускает из рук десятки черных нитей. Они струятся по воздуху, со свистом рассекают его и плетью обхватывают шеи тварей, спасая несколько орденовцев. Но, в отличие от прежних врагов, эти сильнее, и отделить головы от тел не так уж просто. Я запускаю в них шары адского пламени — делаю так, чтобы каждый шар охватил все тело твари и жёг его медленно, ослабил как можно больше. Никто не смеет называть меня трусом. Но их сопротивляемость омерзительно сильна. Что-то мешает, они становятся только сильнее. Им почти удается сбросить с себя огонь. Ламия тоже сжимает ладони в кулаки, на ее лбу проступают капли пота. Тьма разрастается, а языки пламени медленно гаснут. Что-то словно подпитывает их. От напряжения из глаз начинают сочиться кровавые слезы. Вкус железа на языке. Пронзительный женский крик. С трудом фокусируюсь и вижу, что Ламия больше не борется — она сжимает голову в руках с выражением небывалой муки на лице. Она уже не похожа на порождение тьмы, кожа белее снега, глаза закрыты. И в ту секунду, когда ее сила ослабевает, моя становится в сотни раз мощнее. Огонь разгорается, поглощает ближайших тварей и не оставляет от них и следа. Я устремляюсь к ней, но передо мной выскакивает новое отродье. Его когти успевают полоснуть меня по лицу. Смерть дышит в спину, и я взлетаю выше. Кольца знакомой тьмы снова окутывают их шеи, но твари становятся от этого только злее. Мой огонь опять слабеет. И тогда я понимаю, что происходит. — Прекрати! — кричу я Ламии, но она словно не слышит. Тогда я пытаюсь докричаться мысленно. «Ты подпитываешь их! Твоя сила им не вредит, только помогает!» «Именно» Этот мужской грубоватый голос, вторгшийся в мою голову, точно не принадлежит Ламии. Следы ее силы опять исчезают. Я оглядываюсь и вижу, как она летит вниз безвольной куклой — глаза закрыты, волосы бешено треплет ветер. Она словно спит, и видит безмятежные сны. Даже если быстро справлюсь с летящими ко мне тварями, я не успею ее поймать. Но меня опережают. Темная тень появляется словно из ниоткуда и так стремительно проносится мимо, что я не могу разглядеть его лица — лишь внушительную фигуру и огромные темно-бордовые крылья. Сложно сказать, ангел это или демон, но мощь, которая от него исходит, не сравнима ни с одним из известных мне бессмертных. Отродья из разлома застывают в воздухе, не нападая. Пользуюсь моментом и избавляюсь от ближайших. Они визжат, когда сгорают в огне. Бессмертный ловит Ламию у самой земли, обхватывает рукой ее талию и одним мощным рывком взмывает вверх. Я должен забрать ее в любом случае — это может быть слуга Шепфамалума, а отдавать ему детей Мальбонте время еще не пришло. Но в момент когда их тела соприкасаются, твари словно сходят с ума. Они визжат и бросаются к ним, словно все их существование направлено на одну цель — разорвать, убить, уничтожить этих двоих. И в следующий момент я понимаю сразу две вещи. Первая — он наш союзник. Вторая — бесценный союзник. Ему стоит лишь сжать руку в кулак, чтобы головы ближайших к ним тварей взорвались. Так же стремительно он расправляется с десятком других, а пролетающие мимо приспешники Шепфамалума попросту превращаются в пепел, стоит ему повести рукой. Ламия в его руках не подает признаков жизни. Но при всей той ледяной ярости, которая исходит от него волнами, не могу не заметить как бережно он ее держит. Он приближается, по дороге отбрасывая врагов с безжалостной легкостью. Его взгляд несет в себе обещание и смерть. Выражение настолько знакомое, что я понимаю кто это еще до того, как подлетаю ближе. А когда встречаюсь с его черными ледяными глазами, то сомнений не остаётся. Они такие же, как у Десмонда с Ламией. А его крылья… теперь я понимаю, почему Ламия всегда отказывалась менять их цвет, когда приходилось отращивать новые. Это было не отсутствие воображения — это была дань памяти. Мальбонте проходится по мне цепким взглядом. Я понимаю, что он собирается сделать, и выстраиваю стену, но это бесполезно. Он пробивает мою защиту так легко, словно это ровным счётом ничего не стоит. Чем сильнее я сопротивляюсь, тем мучительней становится боль. Мальбонте копается в моем сознании, перебирает все, что связано с Орденом, с моим отцом, с Десмондом и Ламией, с Вики Уокер. Добирается до тех углов сознания, где я прячу самые темные, самые подлые мысли и желания. Видит зреющий план предательства. Этого никто не должен был знать. А Мальбонте разбирает его на мельчайшие детали. Пытка заканчивается, и я снова на поле битвы, снова вижу его лицо. Он криво усмехается. — Нам надо уходить, — цежу я сквозь зубы. Его лицо не выражает эмоций. — Я забираю Ламию в Орден. Его ухмылка становится ещё шире. Взгляд — злее. А потом он сам передает ее мне на руки. Можно считать это отцовским благословением? Я подхватываю ее и зачем-то прижимаю к себе крепче. Может просто не могу до конца поверить, что он так легко отдаст ее мне, позволит распоряжаться ее жизнью. Не после всего, что видел в моем сознании. Но Мальбонте не обращает внимания на мое замешательство. Он касается рукой лица Ламии, и на несколько секунд его взгляд меняется, теплеет. Отец никогда не смотрел так ни на нас с Ароном, ни на Клео. Этот взгляд пронзительный, полный боли и горечи. И вместе с тем безграничной, безусловной любви. Папа — несомненно с сожалением — пожертвует нами ради спасения мира. Глядя сейчас на Мальбонте, вижу — он без сомнений сожжет этот мир ради дочери, если потребуется. Я невольно начинаю ее понимать. Глаза Мальбонте темнеют, точно как у Ламии, когда она готовится использовать силу, но я не двигаюсь с места. С ней начинает что-то происходить. Сеть вен прочерчивается под ее кожей, кровь чернеет. Мальбонте явно влияет на нее, но как — понять сложно. Метиску начинает мелко трясти. Не могу оторваться от ее лица — белое, испещренное сетью тонких черных вен, которые тянутся вниз к ее шее. С каждой секундой она все больше походит на фарфоровую куклу, покрытую трещинами, и я испытываю иррациональный страх пошевелиться — словно одного моего движения хватит, чтобы она рассыпалась на мелкие осколки. Чувствую смесь благоговения и отторжения. Несколько секунд растягиваются в вечность. Наконец тьма окончательно впитывается, растворяется под кожей, и Ламия снова похожа на бессмертную, хоть и без сознания. Глаза Мальбонте возвращают себе прежний цвет, и, оценив работу, он кивает с каким-то мрачным удовлетворением. Его ладонь задерживается на щеке Ламии, но он быстро отпускает дочь. Потом смотрит мне прямо в глаза. — Держи ее близко, — коротко бросает он. — И научись скрывать сознание, если хочешь добиться успеха. Эрагон знает, что для этого нужно. Злость пронзает меня с особой силой. Кто он такой, чтобы учить меня! Но еще больше я злюсь на тот факт, что пробить мою защиту ему ничего не стоило. Годы тренировок — и все впустую. Камень оттягивает карман и я не собираюсь больше ждать. Свет разрезает пространство, и мы покидаем кладбище, которое еще час назад было оплотом человечества. Ламия, всё ещё без сознания, никогда не узнает, с кем сегодня встретилась. Уж я об этом позабочусь. Последнее, что я слышу — это вопль отродий и негромкий смех Мальбонте. А потом нас поглощает тьма.