Пока Горит Маяк

      1. За столами мало-помалу пустело, и гомон утихнул гораздо быстрее. Вечерняя прохлада скоро отрезвила Гвейна, который и так старался пить поменьше, ведь утром ему нужно было заступать на службу. Марево веселящей легкости схлынуло, и он заметил отсутствие племянника.       В честь шестнадцатилетия которого празднество и затеялось.       Тревожные мысли накатили волной и заполнили голову вместо хмельной радости: что-то определенно случилось. Либо страшное — с племянником, либо вполне поправимое, но уже с его чувствами. И Гвейн был рад, что нашел его в комнате с поникшей головой — такие проблемы быстро решались. Он уже научился, за те годы, что Дейрон находился на воспитании в Староместе.       Они были не так близки, как могли бы, все-таки оруженосцем он служил у лорда Ормунда и с ним большую часть времени проводил. Но теплоты и доверительности в отношениях это не умаляло, добрых слов для Дейрона Гвейн никогда не жалел. И утешать в моменты тоски по дому в юном возрасте тоже приходилось.       Дейрон сидел на кровати, в тусклом помещении с одной лишь свечой, сгорбив плечи. Сжался весь, как в свои детские годы, пока еще не приобрел уверенности. Гвейн с ностальгической тоской улыбнулся этой мысли: все рыцари когда-то были боязливыми мальчиками. И он сам тоже.       Гвейн молча присел рядом, прошагав в сапогах почти бесшумно. И Дейрон молчал тоже, прекрасно зная, что от него ждали объяснений.       — Так и что случилось, именинник?       — Ничего такого, — с искренней уверенностью ответил он. — Праздник ведь уже подошел к концу. Вот я и…       — Да не похоже, что ты собрался в постель.       Дейрон и правда сидел одетый.       — Мне… просто стало страшно.       — Отчего же?       — С каждым новым годом возлагается все новые обязанности. И ожидания. Теперь мне шестнадцать.       — Ничего нового тебя не ждет пока. Все так же усердно учись и тренируйся. На турнир ты поедешь годом позже. Прекрасно справишься и станешь рыцарем. Семья будет тобой гордиться.       Дейрон будто и не слушал. Хотя прежде всегда расцветал от напутствий его.       — А потом мне придется взять жену.       — Так ты девиц испугался, — засмеялся Гвейн и прихлопнул племянника по плечу. — Не будем тебя пытать, если не захочешь. Я вот так себе и не взял жены.       Гвейн потянулся к лицу племянника и взял в ладонь его щеку, прихлопнул несколько раз. Больше материнский жест, чем тот, что ожидали от родича мужского пола, но так показалось — будет убедительнее. Дейрону в обычные дни хватало и лорда Ормунда, что был с ним строг и холоден.       — А если приглянется кто из красавиц местных, так ты не медли. Пока не увели. — И тут ему на ум пришла возможная разгадка. — Или уже кто-то в душу запал?       — Нет, — буркнул Дейрон. — Мне некогда думать о девицах.       Гвейн понимающе закивал.       В прошлом он мог притянуть племянника к груди и покачать его в своих объятиях, пока не станет лучше. Теперь это казалось неуместным, да и Дейрон в плечах раздался. Так что Гвейн приобнял одной рукой, не убирая второй с теплой щеки.       — Ты славно справляешься. Не отвлекайся на тревоги попусту. Все твои страхи — в будущем. Тут их пока нет.       Гвейн не успел сообразить, что в какой-то момент подушечку его пальца захолодило влажностью. И даже после этого он, оторопевший, остался неподвижен. И вскоре Дейрон полностью вобрал его палец в рот.       Инстинктивно одернув руку, когда наконец очнулся, Гвейн никак не ожидал большего напора, но Дейрон, не теряя ни мгновения, повернулся и бросился ему на грудь, впиваясь губами в его. И начал целовать. Мокро и небрежно, но с большой страстью. О которой Гвейн и подумать не мог.       Он пытался его оттянуть, боясь так же и вред причинить, и выходило не очень. Дейрон с новой силой рвался к его рту. И только раз на пятый прыти поубавилось, и силы в руке Гвейна хватило, чтобы небольно оттолкнуть его лицо.       — Желание… Это совершенно нормально для юношей твоего возраста, — сказал Гвейн мгновениями позже комку, что свернулся на кровати спиной к нему. — Тебе просто нужно было попросить.       Дейрон боролся со стыдом недолго и после этих слов сел на дальнем краю кровати, подтянув к себе ноги. Но на Гвейна не смотрел, только слушал внимательно.       — Тебе как-никак шестнадцать сегодня. В борделе тебя обслужат самые опытные прелестницы. — Он перехватил сомневающийся взгляд племянника. — Или неопытные. Юноши, если желаешь. — И теперь его брови схмурились. — Если боги создали тебя таким, тебе этот крест и нести.       — Нет, — вновь пробурчал он. — Деву.       — Вот и порешили. Надень что-нибудь менее приметное.              2.       Сам Гвейн не был частым гостем борделей. Он все-таки, по сторонним оценкам, был хорош внешне, также хорош в постели, да к тому же — рыцарь из знатного дома! Нехватку обожания и желающих возлечь с ним он никогда не испытывал.       И все же на такие случаи в борделе Королевской Гавани его всегда ждала одна лишь девица, молодая, но опытная, обольстительная, но не болтливая. Никаких приторных речей и показных стонов между ними не было, только доверие и некоторое приятельство.       Звали ее Иллия, и кроме имени о себе она ничего не рассказывала. Знаешь только то, что сам глазом ухватишь: тонкую талию, загорелую кожу, бело-золотые волосы и янтарные глаза.       Она вошла, как и полагается той, кого специально для себя всегда ожидал рыцарь — грациозно и неспешно. По пути скидывая с плеч накидку из полупрозрачной ткани, так что к ложу их она подошла уже абсолютно нагая. Гвейн же был полностью одет, сидя на краю.       И это было их маленькой игрой, она помнила. Каждый раз Иллии приходилось раздевать его, шепча на ухо то ласковые слова, то вопросы о том, как прошел его день. Может, месяц или тройка их, — смотря как часто они встречались.       — Сегодня ты… задумчив больше обычного, — пролепетала девушка, нависающему над ней Гвейну, пальчиками перебрав по его напряженному плечу.       — Прости, — шепнул он и склонился к ее шее, чтобы поцеловать. Она засмеялась из-за щекотки. — Сегодня я привел с собой племянника. Ему исполнилось шестнадцать. И не знаю теперь, правильное ли это было решение.       — Ах, так вот где твои мысли, — вздохнула Иллия. — В комнате двумя стенками дальше нашей. — Гвейн взглянул на нее с немым вопросом. — Сложно не заметить таргариеновский цвет волос даже в тусклых помещениях нашего Дома.       — Твои не менее прекрасны, — отозвался Гвейн, замедлив покачивания бедрами, чтобы дотянуться рукой до ее локонов, раскиданных на подушке.       — Привел племянника, значит, и сам решил задержаться? — кокетливо улыбнулась она. И вытянула волосы из его слабой хватки, намекая, чтобы он уперся второй рукой вновь и продолжил двигаться в ней.       — Не мог отказать себе во встрече с тобой.       — Ты такой подхалим.       Гвейн сделал несколько толчков, раздраженно выдыхая, а затем сокрушенно двинулся назад, согнулся и припал лбом к мягкому животу Иллии. Она некоторое время оставалась неподвижна, а затем привстала и подтянулась, чтобы коснуться его взмокших волос.       — Ничего страшного, мой милый рыцарь, — мягко уговаривала она его. Гвейн сел и спустил ноги на пол. — Может, я смогу тебя развеселить сама? Чтобы выбить твои темные мысли.       Иллия перетекла с кровати на пол, опустилась на колени и встала перед ним. Без ее просящего жеста раздвигать ноги он не стал, но после прикосновения подчинился. И нехотя упал на руки позади себя. Светлая макушка Иллии оказалась меж его бедер, и Гвейн прикрыл глаза.       — Может, стоило тебе его вручить? Тебе я доверяю, — рассуждал он вслух, распаляясь от ласки подруги. — Или все же слишком рано? И ему следовало пойти с мальчишками его возраста, как это всегда бывает. Нет, нет, погоди, — вскинулся он и тронул Иллию за плечо. Она сиюминутно подняла голову, утирая губы. — Нет, сегодня не выйдет.       — Это точно, — усмехнулась она. И присела рядом. — Все переживания-то о племяннике, куда уж мне отвлечь тебя. Сходи, проверь, если так волнуешься. Наша Ягодка любит обучать юных мальчишек, а я бы не стала этим заниматься. Она в этом мастер.       Гвейн повернулся к ней и взглянул в глаза, сам мыслями уже улетучиваясь куда глубже. Она клюнула его в подбородок, подтянула один из халатов, всегда заготовленных для важных гостей. И ласково подтолкнула:       — Через два прохода. Погляди и возвращайся ко мне.       «Ко мне» звучало не как о месте, а как о прежнем Гвейне и его нежной страсти, какой он всегда ее одаривал. Гвейн и сам был не прочь вернуться к тому себе, но голова полнилась совершенно не тем, чем положено было в борделе.       И не тем, кем положено.              3.       Племянник, словно они все еще были в его покоях, сидел на кровати, уперевшись локтями в бедра. Заметив Гвейна в проходе, он притянул к животу простынь, прикрывая часть своей наготы.       Под весом чужого тела кровать прогнулась, и Дейрон отсел совсем чуть-чуть, когда Гвейн ненароком скользнул своим плечом о его.       — И что же? Где твоя девица? — с улыбкой спросил он.       — Ничего не вышло, — смиренно отозвался Дейрон.       — Совсем ничего? Ни ртом? Ни руками? — Дейрон, краснея, отозвался кивком. — Может, — повторял это Гвейн уже с опаской, — позовем все-таки юношу?       — Не думаю, что это поможет. Мне кажется…       Гвейн обернулся в слух, потому что смотреть, пока он сидел рядом с голым Дейроном сам в одном халате в окружении пошлых звуков и естественных запахов, получалось только перед собой.       — Мне кажется, мне не хочется мужчины. Или женщины, — Дейрон несмело это проговорил и сокрушенно припал лбом на плечо Гвейна. — Я думаю, дело в том, что мне нужен один определенный человек.       Его горячие губы оказались прижаты к ключице Гвейна.       Тот с прошлого раза не стал привычнее к этому и снова не смог вовремя что-то предпринять. А в следующее мгновение было слишком поздно. Дейрон в этот раз не набрасывался, не давил своим окрепшим телом, только плавно перетек к плечу, скинув с него халат, и стал целовал неспешно и обжигающе трепетно. Так что Гвейн замер, ухватившись за изножье кровати, словно девственная леди в первую брачную ночь.       Он просто не мог поверить, что вдруг губы его племянника на теле ощущаются так. Так неожиданно хорошо. Что они вообще ощущаются, потому что он бы в жизни не подумал, что Дейрон мог… Ох.       Что Дейрон мог так быстро подобраться к нему и уже вылизывать его шею, пока Гвейн бессильно цеплялся за его напряженное плечо, прикоснувшись спиной о стопку подушек позади.       Он понял, что оказался в большой беде, когда язык чужой проник ему в рот, не встретив никакого препятствия. Препятствия, которые он должен был выстроить. Но их не нашлось, попросту не оказалось. И все же по прошествии времени Гвейн собрался, чтобы мягко оттянуть Дейрона и накрыть свои губы ладонью.       — Нам не стоит этого делать, — улыбка норовила растянуть губы, но было совершенно не до смеха. Это была привычка, способ всегда сохранить хотя бы видимость собранности. Но в глазах его — он был уверен — метался ужас. Ужас от того, что он ощущал внутри. И снаружи тоже.       — Почему?       — Потому что боги... не простят. — Гвейн, словно околдованный, просто смотрел за тем, как Дейрон спускался ниже по его груди, смотря исподлобья сиреневыми глазами, темнеющими до обсидиана в этом освещении.       — Я Таргариен, мои боги простят, — произнес он уже в районе его колен. — Я не хочу сделать тебе плохо, только приятно.       Когда полы халата распахнулись, перед ними обоими предстало свидетельство греха и причина, по которой остановить хотя бы самого себя Гвейн был не в силах. Каменный стояк.       — Ты можешь получить лучшего юнца, мальчика твоего возраста...       — Я не хочу мальчика. — И взгляд Дейрона, пылающий желанием и неприятием отказа в любой форме, опустился с его лица. — И не хочу мужчину. — Начал изучающе разглядывать вставший орган. — Я хочу тебя. Позволь, — и в голосе не было просьбы. Так говорил в нем Таргариен. А Таргариены берут без спроса.       В следующий момент Гвейн пожалел о том, что пригубил у Иллии. И зря он пил на празднике. Зря вообще когда-либо его языка касалась капля спиртного, потому что сейчас его вело настолько, что он не мог совладать с собственным телом. Точно же из-за вина, выпитого за всю жизнь. Или боги решили так наказать его за бездействие прежде. Но чем больше хотелось оттолкнуть, тем слабее становились руки. И сейчас он позволял племяннику опускаться лицом все ближе к его паху.       — Ягодка показала мне, — словно утешая, заверил его Дейрон.       Гвейн страшился только лишь кары богов, а не того, что племянник сделает что-то не так. Ужасался своей совершенно неподобающей реакции и безвольности, что прежде не была ему присуща, как рыцарю порой храброму, а порой и глупому в своей чрезмерной самоуверенности и слепой страсти.       Страсти бежать в бой. И окунаться с головой в моря крови, будто бы не надеялся встретить рассвет.       Сейчас Гвейн мечтал не встретить рассвет. Никогда больше не видеть себя в отражении. Никогда не смотреть в светлые глаза племянника. Которые сейчас, впрочем, заволокло знакомой пеленой возбуждения. Нередко наблюдаемой — но не в этих же глазах!       Он продолжал поглядывать на Гвейна, опускаясь к стоящему на него же члену. И лишь кончиком языка коснулся, придерживая рукой, а Гвейн непроизвольно выгнулся. И его тут же придавило каменной плитой стыда.       Она сжала грудину и почти лишила воздуха, но разбилась в крошку, как только жаркий рот опустился на него. И возбуждение его заскользило в теплой, принимающей влажности. Дейрон двигался медленно, старательно и абсолютно одурманивающе.       Комната плыла перед глазами, так что их Гвейн хотел закрыть. Но звуки борделя все еще доходили, пусть и словно через толстую пелену. Он испугался: что если кто-то прямо сейчас войдет? И увидит, что меж его ног светлая голова принадлежала отнюдь не его обожаемой Иллии. И увидит, что его ублажает сам принц Дейрон Таргариен.       В последний миг, прежде, чем утонуть в захлестнувших ощущениях, Гвейн накинул на голову Дейрону простынь, в абсолютно эгоистичном порыве и страхе обличения. И следом мог только наблюдать, как очертания согнувшейся над ним фигуры мерно двигаются. Пока сам он оперся руками позади себя, шире разводя ноги. В нетерпении разводя ноги, но желая, чтобы это длилось настолько долго, насколько возможно.       — Дейрон… — это имя теперь должно было осыпаться пеплом на его языке, но отчего-то звучало слаще, чем прежде. — Быстрее, — не выдержал Гвейн и тут же пожалел о произнесенных словах.       Дейрон, абсолютно беспрекословный, начал двигаться быстрее, посылая разряды в разы ярче, разбивающие и так изможденное стараниями держаться тело. И ускоряя приход, который Гвейн мечтал оттянуть. Желал как можно дольше находиться в объятиях теплого рта и нежной хватке кольца пальцев.       Даже один взгляд на старающуюся макушку над ним, словно у девицы какой — со всей вовлеченностью, мог доставить ему разрядку, и Гвейн едва терпел, но продолжал смотреть. Дышать совершенно бесстыдно и шумно, дрожа от восторга, кусая губы, и всматриваясь, всматриваясь неотрывно…       Потому что оторваться было невозможно. Потому что красивые, идеальные розовые губы смыкались вокруг него и так завораживающе поблескивала слюна. Потому что кончить хотелось от одних только хлюпающих звуков. Потому что он хотел сгореть вместе с рассветом и после этой ночи больше не существовать.       Он и не сможет. Он абсолютно точно умрет. На его член насаживается своим ртом Дейрон, самый красивый, умелый и подающий большие надежды сквайр лорда Ормунда. А Гвейн даже не смог этому противиться. После такого выжить невозможно. Он сгорит в пламени своего внезапно нахлынувшего желания и ураган позора развеет его пепел.       За одну ночь даже Ягодка не может обучить юношу. Дейрон делал это неумело, но старательно, и эта старательность — ради него — только сильнее распаляла.       — Нет. Медленнее. Пожалуйста, — с придыханием попросил Гвейн и почувствовал снова плавное, размеренное скольжение по всей длине. — Боги…       Это казалось совершенно неправильным что-либо просить, совершенно кощунственным отвлекать Дейрона, пока он так самозабвенно трудился. Но стоило признать, что все приличия и правильности сгинули давным-давно, учитывая, что именно делал племянник. И по собственной воле.       Эти самоуговоры не делали Гвейну лучше. Но и хуже не делали. Ему было слишком хорошо, он попросту не успевал уделять этим размышлениям достаточно времени, чтобы закончить и решиться на что-то. Каждый раз сбивали невыносимо острые ощущения. Кажется, он раньше и не догадывался, что можно так гореть во власти чей-то ласки.       Но мысли эти все равно никуда не девались.       Дейрон был слишком ощутим на его члене, прекрасен, нежен, сладок, но слишком ощутим. И к тому же — забыть о том, что это именно Дейрон, не позволяли постоянно выскакивающие из-под простыни белесые локоны.       Гвейн понимал, что у него не выйдет сегодня кончить, как бы сильно его ни подводили к вершине старания Дейрона. И тот, словно читая мысли, попытался толкнуться до упора. И Гвейну несложно было ощутить его дрожь — это уже было слишком для него.       — Т-шш, тихо-тихо, — прошептал он, запуская пальцы в его волосы и мягко оттягивая. Дейрон послушался. Но уже не смог настроиться на нужный лад, так что Гвейн чуть толкнул его в плечо, наказывая выпустить, обхватил себя сам и после нескольких толчков излился в руку.       Все это время Дейрон был таким тихим, таким покорным, не издал ни звука, ни стона. Вероятно, так заботясь о том, чтобы сделать все хорошо, он забыл о собственном удовольствии. И вот теперь, сильнее сев, он сгорбился, припал лбом к его бедру, и коснулся себя наконец.       Дейрон слишком громко скулил, слишком красиво, горячим дыханием обжигая его бедро, пока пытался довести себя до края. Все это с широко открытым ртом, периодически цепляясь за кожу Гвейна зубами. До невозможного нежный, открытый и слабый. Кончающий на его глазах. Его великолепный племянник.       И когда волна удовольствия с концами накрыла Дейрона, он все еще хватался за его бедро, содрогаясь.       И в следующий момент остановилось все. Гвейн ума не мог приложить, что делать дальше. И что только что произошло… Они оба в собственном семени, в двух локтях друг от друга. Лишь несколько мгновений назад были совершенно иными людьми, для себя и для друг друга.       Пока он размышлял, Дейрон, все еще горбясь, привстал и бросился на кровать, словно с утеса. Пристыженный или уставший, оставалось только гадать — он не сказал ни слова. И Гвейн, еще остаточно и загнанно дыша, оглянулся, чтобы увидеть, как племянник лежит к нему спиной. Свернувшись клубком.       Как если все, что было прежде сталось наваждением, сумасшествием, а теперь он был пристыжен и совершенно разбит. Не в иссушающей страсти или оргазме, а в самом плохом смысле разбит. Внутри Гвейна все перевернулось.       Что же он наделал? Как смел?..       Ни за что бы рука не поднялась касаться Дейрона после всего. Ему бы спрятаться со своей наготой или убежать прочь, но Гвейн был не из тех, кто убегает от груза своих грехов, его учили иначе. Каким бы страшным ни было прегрешение. И оставить Дейрона в таком состоянии он бы никогда не посмел. Честь у него еще осталась… О, как же лицемерно это звучало теперь.       И все же дрожащие пальцы коснулись белого плеча, когда Гвейн полулег позади него, чтобы утешить. Чтобы нашептать на ухо, что все в порядке, что он не виноват, что Дейрон — самый чудесный юноша, достойный гораздо лучшего, чем то, что его дядя посмел с ним сделать. Позволил сделать ему.       — Прости меня, — прошептал Гвейн в конец концов и припал лбом к его виску.       Дейрон тут же повернул голову, влажными глазами пронзительно взглянув в его взволнованное лицо. Дыхание свело от его красоты, теперь еще более явно проступающей в этом свете, в этом месте.       Если бы только Гвейн раньше заметил, то был бы давно предупрежден о своих желаниях, смог бы их контролировать. Предотвратить акт своей низменной слабости, когда ему подумалось, что позволить Дейрону ублажить его ртом — вещь, с которой не совладать. Он бы не сдался так просто, он бы оттолкнул. Никогда бы не произошло того вечера, где он млеет под касаниями теплых губ племянника. Семеро преисподней!       О семеро…       — Почему ты извиняешься? — сипло протянул Дейрон. — Я хотел этого.       — Я не хот… Я не должен был хотеть, — со всей томящейся горечью Гвейн оглядел родное лицо.       — Но ты сказал, что боги создали нас такими.       Проклятые боги, которые прокляли его.       Одного лишь взмаха белесых ресниц хватило — взгляд Дейрона, брошенный на его губы, и Гвейн снова с превеликим удовольствием падал в бездну. В бездну, в которой не оставалось сомнений, что Дейрон не жалеет, что все понимает. Что Дейрон хочет. И Гвейн хотел, очень хотел, и не мог, не мог жалеть, когда на него так смотрели. Когда под ним стонали.       Стонали, чувствуя напор его языка, чувствуя невыносимо громкий и влажный поцелуй, ощущая всем телом отчаяние, с каким Гвейн рвал чужие губы. Пощады им Гвейн дарить не хотел. Кусал, проникая и зализывал робко, возвращаясь, выныривая, пытаясь совладать с собой. Но это было неосуществимо.       Пока он не дотронулся до вновь возбужденного члена. Тогда Дейрон оторвался от его рта, чтобы судорожно втянуть воздух.       — Не думаю, что могу еще… — произнес Дейрон неуверенно. Он развернулся и почти полностью лег на спину, впился ногтями в плечи Гвейна.       Гвейн не стал спорить, напоследок клюнув в нос; он был убежден, что молодое тело может еще. Много раз может. Просто Дейрон пока не знал, на что способен. Гвейн-то знал, он этот возраст проходил.       От осознания с к о л ь к о Дейрон может, снова сладко потянуло в паху. От мысли, что Дейрон уже смог, наружу рвались громкие возгласы, прославляющие его ласковую силу, с которой он насаживался на него.       — Ложись, — Гвейн надавил на второе плечо, сам привстал на руках, и Дейрон послушно исполнил просьбу.       Разместившись меж его ног под предательски громкий шорох простыней, Гвейн не поспешил коснуться, сначала всмотрелся в нежный орган, что твердел с каждой минутой. Может быть, с каждым вожделеющим взглядом, которым он проходился от основания до белеющего кончика. Может, это скольжение было ощутимо для племянника, ведь он смотрел...       Чуть обеспокоенно и призывно.       Боги, чертов Дейрон под ним, его чертов племянник. И этот племянник, утверждавший, что больше не сможет, нетерпеливо схватился за член, не дождавшись ласки Гвейна, который все кружил вокруг, целуя внутреннюю часть бедер.       Бережным касанием Гвейн заставил Дейрона убрать руку, прошелся языком между его пальцев, наблюдая, как кожа чужая на теле покрывается мурашками. Как в нетерпении и почти гневе бедра подмахивают. Слишком близко к его рту. И Гвейн, несомненно получив какое-то удовольствие от поддразниваний, наконец вобрал в рот его возбуждение.       Гвейн опять опомнился, а точнее, совершенно забылся, ныряя в омут с головой, больше ни минуты не желая думаю, кто под ним. Но не прекращая плавиться от мысли, кто под ним. Кто был на нем. Он никогда не замечал этой трепетной части Дейрона, и от мысли, что это все — вдруг только для него, в груди от пожара уже оставалось лишь пепелище.       — Не можешь, говоришь, — довольно протянул Гвейн, выпустив изо рта возбуждающее чужое желание.       Дейрон густо покраснел: розовые пылающие желанием щеки на бледном, аристократическом и всегда таком собранном лице. Абсолютно потерянный под весом его тела, но Гвейн был гораздо разнуздан, нависая сверху. Гвейн не мог до сих пор осмыслить, к кому обращался такими словами. Кого уже представлял на себе снова.       — Перевернись, — попросил он.       Тут Дейрон заколебался, в глазах пламя похоти сменилось опаской; он сощурил глаза.       — Дядя, я не думаю, что… Я не…       — Я не сделаю тебе больно.       — Я не подготовился. — Ягодка ему и об этом рассказала.       — Перевернись.       На этот раз Дейрон повернулся, скользя по простыням меж его бедер. И когда ему пришлось вжаться в подушку, все равно повернул голову, с тревогой кидая взгляд на Гвейна.       Он действительно боялся, что Гвейн вот так, без явного согласия воспользуется им. Но он лишь хотел сделать хорошо. Точно так же, как Дейрон сделал ему мгновения назад — кажущимися бесконечными.       — Я никогда бы не причинил тебе вред. Никогда.       И крепче сжав его бедра своими, Гвейн скользнул меж них, склоняясь к чужой взмокшей спине поцелуями. Их тела теперь, словно эфемерные, слились в одно облако исходящего от их желания жара, так что можно было легко прочувствовать, как сначала был напряжен Дейрон, привыкая к новым ощущениям, каждый раз вздрагивая, когда член Гвейна задевал его, скользя раз за разом меж сомкнутых ног.       А затем блаженной легкостью на Гвейна навалилось расслабленное удовлетворение Дейрона. Он наконец отдался чужой ласке, растекаясь по постели, пока Гвейн ускорялся с каждым новым поцелуем между лопаток. И больше не в силах контролировать себя дважды, он попросту прижался лбом к спине Дейрона и продолжил толкаться, то замедляя ход, то неистово спеша.       Абсолютно трогательный, раскрасневшийся и обнаженный всеми чувствами, Дейрон вжимался щекой в подушку, раскрыв рот, и громко дышал, прерывался на мычания, смыкая губы, поскуливал. Кажется, в его глазах, широко распахнувшихся, когда Гвейн подобрался рукой к его новому возбуждению, блеснула влага.       Стоило надеяться только, что это от невыносимого удовольствия. Все чего Гвейн хотел — отплатить ему за свое. За его старания, здесь сегодня и, может, там, на тренировочном дворе. Может, за смелость, коей он сегодня набрался. Потому что Гвейн не представлял уже, каково это — не гореть рядом с племянником кожа к коже.       Гвейн не представлял, как жил раньше, сейчас почти впитываясь в чужую кожу, рвано дыша и принимая подступающую волну удовольствия. По всему телу словно протянулась тонкая струна, будто разрезая органы. Он излился, скатываясь на бок и слыша отголосок сорванного в подушку голоса Дейрона, тот кончил мгновением раньше. И теперь под его рукою остаточно дрожал.       Гвейн провел ладонью по его спине, убаюкивая.