Each Time You Fall in Love

Когда Жан зашел на кухню, тепло от разогретой духовки уже разлилось в воздухе вперемешку с запахом корицы и миндаля. Рене читала книгу, прислонившись спиной к столешнице, и на ней был прелестный чёрный фартук, чуть испачканный мукой. — Привет, — он подошел к ней, и она с улыбкой отложила книгу в сторону. Жан почти упал в её объятия, обхватывая ладонями её талию и лбом утыкаясь в плечо. Пальчики Рене скользнули вверх по его спине, вплетаясь в волосы на затылке. С его губ сорвался судорожный вздох, а после он вдохнул её запах, расслабляясь в её мягких руках. Рене провела ладонью по его спине, успокаивающе, её пальцы всегда были способны вернуть ему ощущение заземленности. — Сложный день? — поинтересовалась Рене тихо. — День нормальный. Просто очень устал, — пробормотал тот и наконец отстранился, целуя её в макушку. Его пальцы остались на талии Рене, мягко поглаживая. В её объятиях всегда было тепло. Спокойно. Они ощущались как дом. Рене определённо была его домом. — Ты не оставляешь попыток пробудить в Кевине любовь к сладкому? — он усмехнулся, кивая в сторону духовки и пытаясь скрыть нервозность в голосе. Рене фыркнула. — Специально для него половина печенья — с цельнозерновой мукой и сиропом топинамбура вместо сахара, — её глаза сверкнули. — Во сколько он приедет? — Примерно, — Жан бросил быстрый взгляд на часы, — сейчас? Ну, если я правильно рассчитал время на дорогу с момента прибытия его рейса. С минуты на минуту должен быть. — Тогда ждём, — Рене улыбнулась и потянулась вперед, обнимая Жана за торс и прижимаясь щекой к его груди. Жан был только после тренировки, поэтому от него пахло ментоловым гелем для душа, весной и чем-то до ужаса родным. Рене не смогла бы описать этот запах, но он был таким комфортным, и так пах только Жан. У Кевина тоже был свой особый запах, и Рене любила лежать в его объятиях, когда они вместе смотрели что-нибудь в гостиной: Кевин любил перебирать её волосы, и каждое из касаний было мягким, как шелк. Но Жан всегда обнимался крепче всех: полностью погружая в объятия, как в теплый плед, широкими плечами будто укрывая от остального мира. Его кожа, его ладони, шея и волосы — Рене узнала бы этот запах, даже ощутив его на пару секунд посреди улицы. Объятия были для них главным способом показать привязанность и чувства. Потому что Рене еще пару лет назад поняла, что сексуальная близость её и вовсе не интересует: поняла после нескольких неудачных попыток, и дело было совсем не в Жане — хотя она надеялась, что он станет исключением. Но — нет, Рене это просто было не нужно, и Жан, который всегда относился к сексу без особого энтузиазма, легко принял этот факт и убедил её в том, что им будет хорошо и без этого. До того, как в их отношениях появился Кевин — на это понадобился ещё целый год притирок, разговоров и мыслей, — Жан думал, что ему тоже это не нужно. Но Кевин… Кевин всегда был чем-то другим для него, всегда вызывал те чувства, которые не вызывал больше никто. И потому Кевин оказался единственным исключением. Возможно, это просто было что-то, оставшееся с тех времен, когда они были подростками и не могли идти против собственных гормонов, возможно — это было влияние Кевина, и именно Кевин был какой-нибудь родственной душой Жана, если из раза в раз заставлял его испытывать такие эмоции просто при помощи своего тела, своего запаха, своего взгляда. Если бы Кевин не вернулся в его жизнь, Жану тоже вряд ли был бы нужен секс. Но в этом плане их отношения работали замечательно. Потому что никто не чувствовал себя некомфортно или неудовлетворенно, каждую просьбу слышали и принимали во внимание, и Рене всегда смеялась и целовала их обоих в лоб, когда они оба приходили к ней после секса уставшие, довольные и чуть влажные после душа. — Так странно осознавать, что он вернётся к нам уже… насовсем, — вдруг заметил Жан, перебирая волосы девушки. — Я имею в виду… Мы никогда не жили втроем больше… месяца? Двух? Не думаю, что будет большая разница, но, знаешь… — Я понимаю. Но, думаю, все будет отлично, — мягко перебила его Рене. — Кевин слишком заботится о тебе и обо мне, чтобы что-то правда могло пойти не так. Ну а мы в свою очередь проследим за ним, чтобы он и о себе не забывал. Правда, возможно, вы с ним не сойдетесь по поводу экси… — она тихо засмеялась, носом утыкаясь в его шею. Жан усмехнулся. — Думаю, мы уже неплохо научились с этим жить, — он задумчиво качнул головой. — Если ты будешь слушать его разговоры об этом и спасать меня, то все точно будет нормально. Рене посмеялась и обняла его ещё крепче, прежде чем отпустить и склониться к духовке. В замочной скважине послышался шум ключа. Жан, вытянувшись в струнку от напряжения, чмокнул Рене в макушку, выдохнул волнение и вышел его встречать. Предыдущие два года Кевин играл по контракту с командой «Ястребов», и практически все эти два года они были в отношениях с Рене и Жаном — втроем. Жан и Рене начали встречаться, ещё когда Жан учился в университете Южной Калифорнии: казалось, что иначе быть просто не могло, потому что чувство благодарности к Рене мешалось внутри него с симпатией, с почти детским трепетом, который в нём вызывали её пастельные пряди волос, её мягкие черты лица, её теплый голос, её нежность, так красиво сочетающаяся с каменной твердостью. Но ещё Жан любил Кевина столько, сколько себя помнил, и не мог представить, чтобы что-то изменилось теперь. Точнее, их взаимоотношения стали совсем иными, ещё не наладились окончательно, встречи до сих пор сопровождались некоторой скованностью, а чувство вины Кевина было настолько громким, что Жан почти мог слышать его, замечать в воздухе его горьковатый запах. С этим им помогла Рене. Никто — даже Бетси, даже сам Жан — не смог сделать того, что сделала Рене за несколько разговоров. Никто не знал, о чем они говорили, но они проводили вдвоём долгие-долгие часы, и часто Кевин возвращался с таких встреч опустошенным, обессиленным и разбитым, но после них он никогда не напивался. Один из последних подобных разговоров между ними произошел, когда Жан приехал в Пальметто из Южной Калифорнии на зимние каникулы. В тот день, лишь поговорив с Рене, Кевин тут же направился к Жану, который сидел на одном из кресел в общей гостиной, и просто присел к нему, протягивая ладонь. Они уже давно общались нормально: не как раньше, но неплохо, не было никаких обвинений, почти исчезла агрессия, — но Кевин отчетливо ощущал, что между ними остается какая-то стена изо льда, который нужно было растопить. И огнем, который справился с этой задачей, стала Рене. Как только Жан взял протянутую Кевином ладонь в свою, тот вдруг притянул его в свои объятия, — и Жан упал в них с радостью и облегчением, словно только этого и ждал. Когда Кевин говорил, у него дрожал голос, и Жан гладил его по спине и повторял, что все в порядке, что он никогда и ни в чем его не винил, что Кевин делает все правильно, — но Кевин продолжал извиняться, пока не почувствовал, что стена стала тоньше. Стала плавиться, капать на землю водой. Разговор Жана и Рене состоялся несколькими днями позднее: когда до отъезда Жана оставалось совсем немного. — Кевин, — просто сказала она, глядя на Жана, — как много он для тебя значит? — Это вопрос с подвохом? — усмехнулся Жан, держа её ладони в своих. Рене села ближе, пожала плечами. — Я вижу, насколько ты им дорожишь, — сказала она осторожно, выдержав паузу. Ее взгляд был устремлен на Жана: внимательный, пронзительный. Она всегда читала его насквозь, с самого первого дня — когда Кевин впервые дал ей его номер телефона, а он ответил на первое ее сообщение. К слову, она спросила, не хочет ли он с ней пообщаться, и он ответил «нет». На самом деле, он хотел, — и Рене тоже поняла это сразу. С тех пор ничего не изменилось. — Я просто… Я хотела бы знать, насколько сильно он тебе нужен. Себя я вижу в твоей жизни неким… маяком, может быть, тем, кто в нужное время осветил путь, — она улыбнулась, протянула ладонь, проводя большим пальцем между бровей Жана, разгладила морщинку, возникшую от того, что он нахмурился. — А Кевин был с тобой так долго раньше, а сейчас вы наконец наладили всё между собой, и… Я просто вижу, как ты улыбаешься, когда он рядом. Вижу, как он на тебя смотрит, — Рене обхватила лицо Жана ладонями, улыбаясь. — Я люблю видеть тебя счастливым. И мне кажется, что Кевин способен сделать тебя таким. Жан вдруг вздохнул — глубоко, в глазах мелькнула тень отчаяния. Он мягко сжал запястья Рене, а потом потянулся, касаясь её лба губами. — Я не могу оставить Кевина, — сказал он наконец, — но и тебя оставить я тоже не могу. И я, честно, не первую неделю пытаюсь разложить все по полочкам в своей голове и понять, что мне с этим делать… — Тебе нужно поговорить с Кевином, — вдруг сказала Рене. В ее глазах мелькнула какая-то искорка. — Как думаешь, — она прищурилась, — получится у нас устроить все так, чтобы ни одного из нас тебе не пришлось отпускать? Жан замер, глядя на нее с непониманием. Рене улыбнулась и поцеловала его в лоб, убирая ладони с его лица. — О чем ты? — спросил он наконец тихо. Она была уверена: он понял. Просто либо не оценил идею, либо не поверил, что она действительно это предлагает. — Имею в виду… Я знаю, что для меня это сработает в любом случае, но ты… И Кевин… Я не знаю… — Жан, — она остановила его мягким прикосновением к ладони. Жан сделал глубокий вдох, выдохнул, переплел их пальцы. — Je ne comprends pas, mon ange, — он покачал головой. — Вы уже говорили с ним об этом? — Возможно, — уклончиво ответила Рене. — Я не спрашивала, что чувствует он сам. Но с моими чувствами проблем точно не будет, не переживай. — У тебя есть чувства к… Кевину? — Жан произнес это с таким удивлением, что Рене рассмеялась. — Всегда были, — она пожала плечами. — У нас с тобой немного разное понимание того, что такое чувства. Я восхищалась Кевином, даже когда не понимала его. Теперь — поняла все то, чего не знала раньше, и восхищаюсь только сильнее. Так это было признание от тебя? — Рене вдруг хитро прищурилась. — Я не… Я никогда и не скрывал, что влюблен в него, — смутился Жан. — Я просто никогда не думал, что у меня есть шанс оставить его в своей жизни. Где-нибудь рядом с собой, поближе. А сейчас… — он отвел взгляд, глядя в окно. За стеклами падал снег, сверкая в свете фонарей. Потом Жан снова посмотрел на Рене, и на ее лице была такая теплая улыбка, что Жан, кажется, принял главное решение в тот же момент. — А сейчас мне кажется, что это возможно. Что-то изменилось. Благодаря тебе. — Поговори с ним, — кивнула Рене. Жан потянул ее к себе, и Рене послушно упала в его объятия, обнимая за торс и устраиваясь на диване удобнее. Пальцы Жана оказались в ее волосах, мягко перебирая, пока губами он прижался к ее виску. За окном падал снег, и в гостиной было так светло, несмотря на позднее время. Жану показалось, что в его жизни начинается новый этап, — такой же светлый и такой прекрасный, что от одних только мыслей о будущем перехватывало дыхание. А дальше Кевин начал жить с этими новыми чувствами, к которым пытался привыкнуть. Они проводили много времени вдвоем с Рене за разговорами, Кевин так же часто звонил Жану и говорил с ним. После выпуска Кевина и Жана они так и не определились с тем, что происходит между ними тремя, поэтому Кевин и Жан заключили контракты с разными командами, в разных городах — но все равно не очень далеко друг от друга, потому что, когда они обсуждали это, Жан взял Кевина за руку, оставил поцелуй на тыльной стороне ладони, а после обнял и сказал едва слышно, в самое ухо: — Я боюсь снова тебя потерять. А потом — круговерть событий, чувств, встреч и прикосновений, и Кевин стал приезжать к Жану и Рене чаще, чем куда-либо еще. Проводил у них все перерывы между сезонами, иногда прилетал на выходные, иногда — они к нему. И вот, наконец, — спустя два года Кевин переезжал к ним уже насовсем. Уже заключил контракт с командой Жана. Уже стал ближе, чем был когда-либо. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда Жан вышел к двери встретить его, его волнение превышало все допустимые пределы. А когда Кевин наконец вошел в квартиру, проводя ладонью сквозь растрепанные темные волосы, посмотрел прямо на Жана своими восхитительными глазами и улыбнулся ему, — сердце Жана забилось в бешеном, сумасшедшем темпе, пытаясь вырваться из грудной клетки птицей, сломать ребра, заставить Жана задохнуться от собственных эмоций. — Привет, Кев, — с придыханием сказал Жан, когда Кевин притянул его в свои объятия, обнимая крепче. — Я так соскучился. — Я тоже, — пробормотал он между нетерпеливыми поцелуями в висок и скулу, и по голосу было слышно, что он улыбается. Рене ждала их обоих на кухне — и воссоединение Кевина и Рене всегда было самой прекрасной картиной, которую наблюдали глаза Жана. Два его любимых человека стояли в объятиях посреди кухни, в освещении теплого желтого света, пока за окном опускался вечер, Кевин опустил подбородок на макушку Рене, прикрыл глаза, и чистое расслабление отразилось на его красивом и усталом лице; Рене поглаживала его по спине, прижимаясь щекой к его груди, — и сердце Жана просто не выдерживало этого. Потому что он так, так сильно любил их обоих, был так благодарен обоим за то, что в определенные периоды его жизни они спасали его — и Кевин, и Рене. Сразу после выпуска из университета Южной Калифорнии он набил себе татуировку — за ухом, на чувствительной коже, где Рене любила оставлять поцелуи, проходя мимо, — татуировку с цифрой 29. Его номер в Троянцах, номер, сочетающий в себе номера двух самых важных в его жизни людей: два — Кевина, девять — Рене. И хотя Кевин уже давно был первым, а Рене и вовсе занималась другой деятельностью после выпуска, для Жана было важно сохранить это. Кевин помог ему, когда на спине его черно-красной формы белела цифра два, а Рене стала его проводником, когда носила номер девять. И больше ничего не имело значения. Полчаса спустя они сидели за кухонным столом, погасив лишний свет, кроме ламп по периметру потолка, Кевин ужинал, смеялся, рассказывая им о своих последних новостях, Жан с улыбкой слушал его, глядя на его улыбку — такую искреннюю, такую непривычно искреннюю, что становилось больно. Рене смотрела на Кевина так внимательно, словно он рассказывал что-то очень важное, и Жан любил смотреть на нее, когда она смотрела так на Кевина. В этом было что-то особенное — ни с чем не сравнимое. Они пересели на диван после — Кевин лег посередине, на нем был мягкий халат, его волосы были чуть влажными после душа. Жан лег с одной стороны, обнимая его и прижимаясь щекой к груди. От Кевина пахло свежестью, ментоловым гелем для душа и домом. Рене пристроилась с другой стороны, коротко целуя Кевина в щеку и бормоча ему на ухо что-то о том, что сегодня фильм выбирает он, даже если уснет на середине после тяжелого дня. Но Кевин не уснул — отчасти благодаря ладони Жана, что лежала на его бедре, забираясь под ткань халата, и касалась голой кожи, отчасти — благодаря комментариям и шуткам Рене, ее заботе и мягким прикосновением. У ее касаний была одна особенность — они снимали боль и напряжение, словно на подушечках ее пальцев задерживалась какая-то магия. Но обычно такие чудеса творила обычная искренняя любовь и забота — в каждом слове, жесте, взгляде. И это расслабляло. И после окончания фильма, пока Рене заваривала чай на кухне, Жан чувствовал себя самым счастливым, — когда они с Кевином лежали на кровати в спальне, и Кевин, опираясь на локоть, целовал его. До бабочек в груди, до нехватки кислорода, до головокружения, — словно они снова были подростками, словно это было их первые поцелуи, в которых они позволили себе такую жадность и такое внимание друг к другу. Жан положил ладонь на скулу Кевина, подушечкой большого пальца поглаживая татуировку, потом потянулся, оставляя на ней поцелуй, — и Кевин со смехом лег на него, носом утыкаясь в шею и касаясь губами горячей кожи. Жан не смел и мечтать о том, чтобы иметь так много, чтобы иметь сразу двух людей, готовых любить его со всей искренностью и чистотой, — но всё же это стало его реальностью, его смыслом жить дальше, его спасением и его светом.