Свет нефрита

***

      У Шото Тодороки шрам на пол лица и ужасные отношения почти со всеми членами семьи, заставляющие его от бессилия сжимать ладони настолько сильно, оставляя на нежной коже глубокие лунки-полумесяцы. Они сразу же становятся с примесью алого, прекрасными бусинками крови скатываясь вниз.       На самом деле, он уже давным-давно привык ко всему. Да настолько, что пристальные взгляды Старателя уже не вызывают дрожи ужаса где-то в по-детски разбитых коленках. Не трогает даже отсутствие сошедшей с ума матери за якобы дружелюбным обеденным столом. Да даже алтарь с фотографией братика-Тойи уже не доводит до слёз.       Привычный запах благовоний, коими пропахло всё в доме за пару-тройку лет, более не является навязчивым. Только лишь память, от которой он бы предпочёл отказаться. Зарыть где-то на заднем дворе, вместе с пеплом, с прахом, да оставить за спиной. Рука бы точно не дрогнула. Он уверен.       Взгляд зацепится, как обычно, за спокойные, даже несколько ледяные глаза и он поймёт, каково это — чувствовать лишь ледяную ярость и пышущую пламенем ненависть где-то внутри, прямо в хрупкой грудине, в стальном четырёх камерном сердце, недостойном любви…       Если быть совсем честным: он ненавидит себя больше, чем всю семью вместе взятую. Потому что заслужил.       Во всём происходящем вокруг него, есть лишь его вина и ничья больше.       Холодный взгляд в отражении зеркала и он ловит себя на том, что привычно трясёт головой, скрывая уродливое пятно от ожога волосами и тяжело вздыхает. — Ты справишься со всем, То… Шото. Ты справишься.       Он ласково обнимает себя за живот, стараясь не ощущать пустоту внутри, вызванную воспоминаниями. Он представляет маму, которая обнимает его. Которая находится рядом с ним. Она любит его, несмотря ни на что. И он может это почувствовать всеми фибрами души.       Позволяя слезам скатиться по бледным щекам, он обещает себе, что станет сильнее. Обязательно. Что изменится даже без огненного мерцания внутри вен, полагаясь только на маму.       На самом деле, ему и её силу использовать не хочется. Словно бы он предаёт её, словно бы… Просто недостоин быть погруженным в чудесный холод, принадлежащий лишь его маме.       Но, он обещает себе, что однажды она посмотрит на него, на Шото, скажет, что прощает и обнимет его, спустя долгие годы молчания.       Он обещает себе.

***

      Одноклассник, ломающий кости, словно бы причуда крошит его внутренности изнутри, делая похожим на беспомощного котёнка, который готов вот-вот умереть от холода и голода, находясь вдали от любящей семьи.       Он привлекает внимание. Хотя, Шото уверен — на него невозможно не смотреть.       И Тодороки смотрит.       Очень пристально разглядывает всё новые и новые шрамы, появляющиеся на теле Изуку, жалея его в глубине остатков своей гнилой души. Восхищаясь стойкостью. Завидуя его упорству и силе, которая словно бы растёт в геометрической прогрессии буквально постоянно.       Он правда старается скрыть зависть за разноцветной чёлкой, но глаза несомненно следуют, будто за яркой звёздочкой где-то в небесном пространстве. Он клянётся себе, что этот глупый подросток ничего не значит для него, но то и дело встречается с его яркими, словно нефрит, глазами и громко сглатывает, тут же опуская голову вниз, смущаясь собственного инородного любопытства.       Шото стыдно признаться, но он допускает странную, и от того чудесную мысль — этот маленький герой достоин быть Великим больше, чем все остальные. Потому что позволяя их взглядам встречаться вновь и вновь, он видит стойкость и упорство, ещё молодую, но яркую звёздочку, что станет такой же яркой, как и Звезда Всемогущего.       Когда-нибудь в будущем. В недалёком будущем.       И ему даже не стыдно, что он может улыбаться мыслям о нём. Так по-идиотски глупо, что отец бы его не понял. Никто бы не понял, на самом деле.       Но только не его одноклассники, что смотрят на него с таким же воодушевлением, как и сам Тодороки.

***

      Яростный крик проносится над спортивным полем и в Тодороки что-то ломается. Настолько сильно и настолько заметно, что лёд безразличия в нём крошится. Подобно самым крошечным пылинкам.       Он, с почти болезненным вздохом, расстаётся с привычной тяжестью в грудине и наконец-то видит то, что пытался скрыть от самого себя. — Это твоя причуда и ничья больше!       И всё кругом пылает в ослепительном оранжевом пламени рассвета. Он чувствует мощь огненных цветков, танцующих под и над кожей, и стремления показать Изуку, что он не бесполезный. Что он может угнаться за ним и засиять также ярко.       Шото улыбается, выпуская очередную смертельную волну за волной, позволяя части спортивного костюма гореть, вновь и вновь показывая Мидории свою более не сдерживаемую решимость.       Но когда он видит одноклассника, медленно сползающего по стене, оставляющего за собой мерзкий кровавый след, который совсем не должен оставлять этот яркий юноша на своём пути, ему становится горько и он едва заметно сжимает ладонь в кулак, прямо над сердцем.       Это снова лишь его вина, что мальчик-свет выглядит мёртвым, что выглядит так, будто больше не засияет.       Вина висит над ним грозовой тучей, даже когда он повторяет слова Изуку уже своему отцу, когда видит яростный взгляд Кацуки, который явно хочет надрать ему зад за это и он даже соглашается где-то глубоко внутри, он ощущает её всем своим телом. Она скручивает внутренности, заставляет хмурить брови и он до побелевших костяшек сжимает руки в кулаки, желая извиниться.       Хотя бы прямо сейчас.       Бакуго, видя его настрой, лишь презрительно фыркает и уходит, бросив ядовитые слова, змеёй неприятия свернувшиеся вокруг сердца: — Забей. Этот придурок всегда и всех прощает. Сам виноват.       Но Тодороки так не думает, застывая перед медицинским кабинетом, словно восковая статуя. Через пару минут, вынырнув из своих мыслей, он находит себя в комнате отдыха перед следующим боем. Замечая алые дикие глаза, он понимает, что парень перед ним ведёт себя как истинный защитник.       И вина медленно, по капельке, уходит, потому что он хочет стать защитником Мидории тоже.

***

      Через пару недель, когда всё становится более или менее стабильным, они остаются в раздевалке одни. Уже как друзья, уже как та самая семья, которой Тодороки так не хватало в прошлом.       Они с мягкими улыбками переговариваются, пока Мидория рассказывает очередную не очень хорошую, но для Мидории — самую лучшую — историю о прошлом, Шото внезапно замечает очень старые бледные линии на светлой коже груди плеч, покрытых многочисленными веснушками.       Смущается спросить, но мальчик-свет, словно бы замечает явный болезненный (в нескольких смыслах) интерес и едва заметно вздрагивает, прикрывая тусклые глаза, вспоминая прошлую боль. Через мгновение, словно бы Тодороки лишь показалось, он нежно улыбается и дрожащими пальцами проводит по старым шрамам.       Словно делает это не первый и явно не последний раз.       Их, на самом деле, очень много — проносятся белой, едва заметной нитью памяти через года, доставляя столько боли и неудобства, что Тодороки в действительности становится стыдно.       Он прячет болезненное воспоминание о материый ожог ладонью. Стыдится. — Я всегда был неуклюжим ребенком, — смущенно шепчет мальчик, но вырезанные на чужой лопатке грязное кандзи «Беспричудный» еще долго не будут покидать мыслей Шото. Возможно, грубая вязь линий не покинет его разум никогда.       Впервые ему так сильно хочется утешить кого-то, кто не является его братом, сестрой или мамой — простое объятие или нежные слова. С запоздалым вздохом он понимает, что пока не умеет.       Слова не находятся, как и решимость прикоснуться, ведь Изуку с недавних пор казался недостижимой Звездочкой, такой яркой и прекрасной, что марать Свет своими руками не хочется.       Даже если этот самый свет сам льнёт к нему, пытаясь получить хоть часть внимания…       Тодороки смог бы нагло и совсем не по-геройски соврать. Сказать, что ему всё равно на глупое объяснение. Забыть, с лёгкостью вычеркнув из мыслей о будущем, где он — номер Один, а Изуку — никогда и не было рядом. Но не может и слова сказать о нежных прикосновениях Мидории к ненавистным для Шото шрамам и тихого, едва ли слышимого «неуклюжий».       Ведь по себе может отличить шрамы от падения и увечий, доставшихся от других людей. — Я понимаю, что тебе было больно, — внезапно шепчет Тодороки и тут же затыкается под взглядом огромных нефритовых глаз. — Но я рядом. Ведь для этого и нужны друзья, не так ли?       Почему-то, Изуку лезет обниматься, а Шото чувствует, что слово «друзья» в его лексиконе приобретает немного иное значение.

***

      Постепенно, за несколько месяцев их знакомства, быть с Изуку — это как утренний завтрак. Привычно, постоянно, без чего невозможно начать новый день.       Мальчик-свет настолько въелся в саму сущность жизни Шото, что он начинает учиться улыбаться специально для него, потому что Изуку сказал, что Тодороки умеет красиво улыбаться.       Он старается не думать о том, как щёки предательски краснеют от любой неосторожной мысли. Яростно старается проявлять нежную заботу так, как умеет. Как умеет и со смущением учиться, подсматривая за другими.       Неловкость в общении с Изуку медленно уходит и наступает то самое оглушающее чувство доверия, о котором он мог только лишь мечтать в далёком прошлом, находясь в постоянном напряжении и ненависти. Доверие, которое держит его наплаву, цепями обвивая тело, является центром его крошечного мирка, где необходима лишь одна-единственная Звезда для полноценного существования.       Одноклассник более не ощущается большой проблемой в достижении целей, лишь как помощник, заставляющий бороться с демонами под кроватью, с открытой раной где-то в грудной клетке и лишь одними словами «ты справишься» заставляет всё вокруг него сиять.       Этот нефритовый свет замечают, кажется, теперь уж точно все.       Начинают бороться с собой, чтобы только стать Героем с большой буквы, чтобы быть как Мидория — идти вперёд с высоко поднятой головой, уничтожая проблемы лишь силой своих мечт, своих, возможно, глупых, но желаний. Потому что их одноклассник — светило их личной Солнечной Системы и каждый это понимает.       Каждый соглашается, потому что Изуку никогда не сдаётся, даже когда на теле нет свободного места без шрамов.       Быть рядом, заботиться — так до безобразия привычно, что Тодороки уверен — он создаёт свою собственную манеру поведения. Он не смотрит на Рей, не смотрит на брата, на сестру, на Энджи. Лишь он сам, да Изуку Мидория под боком. Для него хочется сделать только лучшее.       И так до тех пор, пока он не читает проклятое письмо, пока не видит пустых и абсолютно шокированных глаз одноклассников.       Светило для него гаснет и он чувствует позабытую ненависть в душе. — «Как я только посмел не замечать, что Изуку больно, что ему настолько одиноко?..»       У Шото Тодороки шрам на пол лица и относительно прекрасные отношения в семье. Шрам он более не прячет, осторожным жестом зачёсывая мягкие и приятные на ощупь волосы назад.       Только вот… Мальчик-свет, заставляющий его сиять, более не появляется рядом.       Он обессиленно сжимает ладони, оставляя на грубоватой от постоянного использования причуды глубокие лунки-полумесяцы, когда чувствует ту самую беспомощность, преследующую его с самого детства.       Очень тихо, почти что шёпотом, он обещает себе согреть Изуку собственным пламенем, пылающим внутри него, чтобы показать — он никогда не будет более одиноким.       Они справятся со всеми невзгодами вместе.       Он обещает и в этот раз он точно выполнит обещание.