umami

Ночь глуха и раскалена как густой выгоревший воздух под потолком камбуза, не успевший ещё остыть от вечерних трудов над ужином, и ноль шансов на то, что Брук станет ему аккомпанировать без риска разбудить кого-то из команды. Сморённые жарой, лежащей на воде монолитной плитой из солнца и абсолютного безветрия, мугивары завалились спать где угодно, только не в душном кубрике. Приходилось напевать самому, вполголоса, не слишком старательно попадая в ноты старой детской песенки, которая сама прорвалась наружу сквозь реликтовые пласты памяти, слоями в пироге укрывшие горькое-горькое, мёртвое-мёртвое дно. Призрак прошлого с легкомысленным названием «Танец настурций». Танец чёртовых настурций - и голос Санджи вдруг надломился округлым хрипом в глотке, подавленным гавкающим кашлем с мерзким привкусом вернувшейся реверсом из лёгких табачной копоти. Пора бы заткнуться, пожалуй, и заняться делом всерьёз. В этой проклятой жаре, от которой листья на мандариновых деревьях завяливались наживую, скручивались самодельными папиросками и сохли за считанные минуты - хоть поджигай, не срывая, единственным способом передвигаться из точки «А» в точку «Б», даже если их разделяло не больше полутора метров, являлось томное скольжение левиафана сквозь недвижимые океанские толщи. Так Санджи себя и ощущал: если не крупнее физически, то определённо плотнее, рубашка и пиджак давили чёртовым доспехом, грозили его, вяленого как мандариновый лист левиафана, насмерть потопить, сыро липли к спине, но избавиться хотя бы от пиджака он себе позволял только в такое время. Одинокое в наиприятнейшем из ключей, тихое, отмеренное мерцанием матовых от тончайшего слоя въевшегося жирка камбузных ламп, таких же бессонных, как сам кок мугивар. Как же жарко, как же невозможно жарко... Но что за повар общается с жаром на «Вы»? Тонкие до призрачной полупрозрачности слайсы нэши под ножом устлали разделочную доску, являя идеально разобранное по лепестку совершенство, лоснящееся от приторного душистого сока. Деликатное дело, требующее деликатного обращения. Подкатав рукава повыше и с неудовольствием отметив, как пропитанные потом манжеты похожи на небрежно отжатую тряпку, Санджи палочками отправил нэши в остывший сироп и занялся мясом. Методичную работу с роскошной вырезкой, которую он практически собственными зубами выгрыз из хребтины охамевшего в край - с такими-то ценами! - мясника, временами прерывало короткое гулкое «бум». Очень знакомое и не очень приятное. Мотылёк, лобастый, длиннопалый и бледный как не поддающаяся загару ладонь Санджи. Едва ли мельче, даже без учёта полного размаха потрёпанных как ветошь крыльев. Привязался на последнем острове и никак не отставал от корабля и лично от кока, вольготно чувствуя себя в открытом океане, прячась по неведомым тёмным углам до заката, а стоило ночи, словно исполинской каракатице, напустить непроглядных чернил и пожрать весь свет, заткать собой едва народившуюся луну и звёзды, удивительно мелкие, неяркие словно перламутровая пудра на чёрном шёлке, и эта тварь начинала упорно долбиться пучеглазой бессмысленной рожей в круглое окошко двери камбуза, то возникая из черноты, то отскакивая, в очередной раз не сумев преодолеть преграду. Поганое исчадие. Сотни подобных этому мотыльков, взявшихся неведомо откуда в открытом море, еженощно долбились в окна «Барати», когтисто скреблись до утра, едва завидев самый слабый проблеск света за стёклами, вызывая у Санджи зябкий паводок мурашек вдоль спины, а по юности - и необоримую никакими зельями, преступно украденными из винных запасов, бессонницу пополам с кошмарами. Жарко. Отполированная прикосновениями рукоять сантоку норовила выскользнуть из ладони, спровоцировать на ошибку и дать лоснящемуся приливными волнами композитной стали лезвию напиться тёплой крови, хоть из самого кончика пальца, но Санджи приручил свои инструменты давным-давно и мог готовить хоть в жерле действующего вулкана. Капля пота, дождавшись звёздной минуты в крошечной складке между нахмуренными бровями, всё-таки сорвалась, пробежала по едва заметной горбинке на носу до самого кончика и упала на свежее мясо, мигом растаяв в сочных волокнах, но Санджи решил проигнорировать это вопиющее санитарное нарушение. Всего лишь проработка один на один с собой, музыкальная импровизация на гастрономических клавишах, ночное вдохновение, рождённое спёкшимися от зноя мозгами и тем туманным, невнятным напряжением, что копилось в теле от одного до другого приёма холодного душа. Желток, ещё сегодня утром вызревавший в куриных недрах, элегантно плюхнулся в миску с мясом, сверху небрежным взбрызгом - кунжутного масла, густого, тёмного и ароматного до предельной пресыщенности рецепторов. Что ещё?.. Мелко нарубленный чеснок и, свежим акцентом в глазурованном сиянии тартара, кольца зелёного лука. Паста из чили, балансирующая вкус отчётливым пряным теплом, соевый соус для ненавязчивой тонкой солоноватости... Много чёрного перца. Больше, больше чёрного перца, чтобы в этом блюде, как и во всём, что готовил Санджи, чувствовался характер. Он не взорвётся в пастях неискушённых накама бешеной остротой, но согреет нёбо неуловимо и неумолимо, так, что само собою захочется глотнуть немного холодного пива. Или много, если речь шла о маримо. Бум! Проклятая моль-переросток ударилась харей в стекло и заставила Санджи неуютно поёжиться. Дымок от бессчётной за ночь сигареты дрогнул, закрутился в спираль и сонной медузой воспарил к потолку, где медленно разошёлся в непрозрачное марево, но будто не до конца, как сахар в чае, неспособном растворить весь его объём. На вкус этот перенасыщенный тяжёлый сироп походил на кровь, бегущую из носа по стенке глотки. Снаружи тяжко загрохотали шаги, слишком знакомые, чтобы иметь возможность обмануться хоть на мгновение: вдруг Нами-суан тоже не спится и она решила зайти на камбуз за чем-нибудь освежающим? Мандаринового сока со льдом, меллорин? Или, может, лёгкий коктейль на основе ликёра для самых сладких ночных видений? Но нет, увы. Глубоко и удручающе «нет». Лёгок на помине. — Кок, пива. — Пошёл на хрен, — любезно отозвался Санджи, с подчёркнутым тщанием укладывая на подслащенные лепестки нэши почти готовый тартар. Пара финальных штрихов, завершающий симфонию невесомый аккорд в виде кунжута, прижаренного до лёгкой карамельности и яркого запаха, наполнившего кухню вместе с неизменным табачным духом, и.... — Ладно, сам возьму. Голос маримо звучал устало и равнодушно. Вызывающе устало и равнодушно, как подумалось Санджи. Возможно, дело было в том, что он слишком увлёкся, позволил процессу кулинарного созидания излишне себя захватить и взбодрить, изгнав из тела и головы зачаточные намёки на сонливость, или привычка незамедлительно перехватила контроль над реакциями, однако, прежде чем осознать, что делает, он встал между Зоро и холодильником, для надёжности упёршись обеими руками в его прохладную дверцу. — Будем считать, что ты меня уломал, среброязыкий ты дьявол. Но сейчас у тебя есть два варианта: либо добыть своё пиво в честной борьбе, перебудив всех вокруг, либо пойти по пути наименьшего сопротивления. Вот. — кок кивком указал на блюдо, где в безупречной выверенности текстур и геометрии золотого сечения покоился призывно сияющий глазурью тартар. — Это надо попробовать. Зоро встал почти вплотную, сонно моргнул, обернулся в указанную сторону и тупо смотрел туда секунды три, явно не до конца понимая, чего от него хотят. Санджи раздражённо вздохнул. Похоже, жара спекла проросшие сквозь черепушку маримо водоросли в сухую труху, неспособную на что-то большее, чем механическое управление телом. Он даже не снял бандану, в которой тренировался, определённо усугубляя парниковый эффект в голове-траве, и чёрная ткань заметно лоснилась от пота. Весь он был сейчас - волны мокрого зноя и забивающего ноздри животного едкого мускуса, слишком близко, чтобы этого не почувствовать, слишком близко, чтобы не морщить нос чуть более показательно, чем было необходимо. Санджи ему мешал, Санджи его раздражал, вклинившись досадной помехой в простую цепочку действий и последующего за ними вознаграждения, эдакий непредвиденный и бесячий излом в прямом как корабельная мачта, незатейливом отрезке пространства от Зоро до холодного пива. — Отвали. Завтра попробую, а сейчас дай выпить. — буркнул он, даже не потрудившись поменять сонные интонации хотя бы на ворчливые. Санджи прижался спиной к холодильнику поплотнее и скрестил руки на груди, как ему казалось, предельно ясно дав понять, что поблажек и уступок не будет. Зачем это всё было нужно лично ему? Тем более от тупого газона, чьи вкусовые рецепторы способны были воспринимать крайне ограниченный спектр впечатлений, что-то между "крепкое, горючее и пригодное для питья" и "чуть более плотное и съедобное"? Привычка. Долбаная привычка. — Ророноа - хрен моржовый, Ророноа - вредный хуй, — с выражением продекламировал кок, глядя маримо в неподвижное, вечно нахмуренное лицо, и не намереваясь сдавать позиции. По крайней мере, пока не обнаружилось одно пренеприятное обстоятельство. — Кретина зелёного кусок, ты запустил его внутрь! — голос Санджи мигом взвился на постыдную девчачью высоту, как только он заметил силуэт проклятого мотылька, перебиравшего длинными меховыми лапами на продолговатом светильнике под потолком. Похоже, малая искорка бодрости кока перескочила на маримо и что-то в нём всё-таки запалила. Словно укус муравья: можно было забить, но Зоро решил почесаться, и, кажется, уже натужно придумывал достойный ответ, рефлекторно схватившись за рукоять любимой белой мейто, но Санджи определённо сумел сбить его с мысли. Зоро непонимающе насупился, подобрался и даже отступил на полшага. — Чего орёшь, блаженный? — Ты его впустил - ты и разбирайся с ним! Немедленно! — Санджи пихнул засратого мечника в грудь, взглядом указывая на источник проблемы. — Иначе, клянусь, я положу жизнь на то, чтобы в ближайший месяц не дать тебе глотнуть ничего крепче морской воды! Зоро поднял голову, задумчиво разглядывал мотылька несколько долгих, тягучих мгновений, жмурясь на яркий свет, а затем воззрился на кока с насмешкой, возведённой в предельную степень ядовитого умиления. — Испугался мухи, крошка Завихрушка? — он усмехнулся, рассматривая Санджи в упор, но ответить тот не успел: один скупой ленивый замах, ослепительная улыбка Вадо, хищный металлический отблеск, рассёкший воздух беззвучно, но ощутимо, словно легчайшую прозрачную ткань, - и без единой царапины на мигнувшем от испуга светильнике мерзкое насекомое разделилось на «до» и «после». Одна половина тряпично плюхнулась на пол и откатилась куда-то под обеденный стол, другая... другая с противным влажным чвяком угодила в тартар. Дряблое крыло, сияя от приставшей к чешуйкам глазури, конвульсивно дрогнуло и опало. Санджи медленно обернулся к своему «спасителю». Очень, очень медленно. И взгляд свободного от чёлки глаза, выцветшего от бешенства, был страшен как небо перед штормом, способным топить острова. Он не стал размениваться на ругань, просто хорошенько пнул вонючего маримо в икру, а затем, как только тот, не удержавшись, припал на одну ногу, сочно двинул мечнику коленом в челюсть. Чёртова горилла, пропустив удар, очевидно, в качестве извинений, хрипло зарычал, подался вперёд, ухватил кока за лодыжку и дёрнул к себе, намереваясь лишить равновесия, но Санджи успел перенаправить усилие и попал каблуком ботинка в тугое плечо. Маримо нелепо, с грохотом опрокинутого навзничь пустого шкафа, приземлился на задницу, поднял взгляд - и Санджи со свирепым восторгом увидел в нём ровно то, что желал. Шутки кончились. И пускай хоть весь корабль встанет на уши, с этого момента им обоим плевать. Кровь бодрее побежала по венам, жилы натянулись, мышцы налились громокипящим металлом, взгляды скрестились с лязгом, высекая калёные искры, словно две легендарные мейто... «Мя-аааааасо-оооооо...» — раздалось откуда-то из-за распахнутой двери. Близко. Протяжно, чувственно, истомлённо, как уличные коты взывают к возлюбленным под весенней луной. Оба синхронно обернулись в сторону дверного проёма, уставившись в чернющую ночную непроглядь, но продолжения не последовало, только звучный всхрап, манифестировавший смену положения распластанного по палубе тела их бравого капитана. Снова переглянулись. Зоро молча поднялся на ноги, прошёл к двери, плотно её закрыл, задумчиво хмыкнул и рывком сдвинул запор в положение «без шансов на постороннее вмешательство». Или побег. На всякий случай. — А мог бы просто дать мне пива. — глаза мечника сузились, вгрызлись сверлом промеж завитых в лихую спираль бровей, ладонь привычно обхватила рукоять катаны, однако доставать её из ножен маримо не спешил. Непривычно вкрадчивым, хищно скользящим шагом он двинулся в сторону кока, и Санджи шагнул ему навстречу: два схлестнувшихся течения равной силы, что вот-вот породят монструозный водоворот, куда утянет и «Гоинг Мерри», и всех морских королей, и всю королевскую конницу, и всю королевскую рать. — Завались, мох, если из-за тебя проснутся Нами-суан и Робин-чуан, я скормлю тебе твою харамаки! Пора бы заткнуться, пожалуй, и заняться делом всерьёз. Первый выпад пришёлся по ножнам лишь для побочного спецэффекта, а пока идиотский мох выдёргивал меч и подставлял цубу для блокировки удара, нацеленного прямо на зелёную макушку как молот на наковальню, - бам! Локтем в скулу, крутанувшись на месте вертлявым штопором - и тут же отхватив полновесного кулака в подбородок. Санджи отлетел в центр камбуза, ударом затылка выбил из строя один из стульев у обеденного стола, подскочил и с глухим разъярённым рыком рванул в атаку, но Зоро успел подготовиться: предплечьем отвёл нацеленный в грудь пинок, а плоской частью лезвия шлёпнул по внутренней стороне открытого в замахе бедра. Не столько болезненно, сколько, дьявол его возьми, унизительно! Санджи оскалился, достал противника по колену, отметился носком ботинка на рёбрах, в слепом неистовом напоре утратив бдительность ровно настолько, сколько Зоро потребовалось для контратаки: золотая касира Сандай коротким жёстким тычком врезалась коку в солнечное сплетение. Санджи отшатнулся, попытался поймать выбитый из грудины до самого донца воздух, но сраная водоросль навалилась сверху всем весом и распластала его на полу, попытавшись заблокировать бесконечные брыкливые ноги, однако кок среагировал первым. Зоро издал надсадное задушенное сипение, оказавшись шеей в стальном захвате между бёдрами как в колодке, лицо его стремительно начало краснеть, грубые пальцы вцепились в брючины, едва не разорвав поясную цепочку, однако Санджи почему-то не ощутил серьёзных попыток вырваться. — Сдавайся, мох, я могу раздавить твою зелёную дыню в крошево, — прошипел он и нажал посильнее, стиснув малиновые щёки маримо и упёршись каблуком ботинка ему под лопатку. Зоро отчаянно подался назад как застрявшая в кроличьей норе собака, запыхтел интенсивнее, громче, но смолчал, только таращился на своего неизменного спарринг-партнёра из-под яростного излома бровей каким-то очень уж странным взглядом. В каждом расширенном зрачке плескалось по плошке не поддающегося прочтению с наскока кипящего варева из эмоций, но Санджи абсолютно некогда было в этом разбираться. — Сдавайся, говорю! Придурок! — удушающий хомут из жилистых сильных ног вздёрнул маримо выше, ближе, чтобы коку было удобнее срывающимся от исступления шёпотом его оскорблять, но физиономия водоросли, налитая неестественно яркой краской, совершенно неожиданно озарилась некоей недоброй мыслью, а ладони съехали по бёдрам ниже и стиснули напряжённые ягодицы. Зоро с протяжным низким мычанием поднялся на колени, приподнимая Санджи едва ли не на лопатки, а затем... А затем последовал краткий, почти без замаха, но тяжёлый и ошеломительно звучный в пространстве камбуза, натопленного их яростной вознёй словно чёртова баня, шлепок. Санджи чуть ослабил давление на шею противника и уставился на него снизу вверх, всерьёз задумавшись. Возможно ли будет обставить смерть засратого маримо как несчастный случай? Пара десятков пустых бутылок, слишком крутая лестница с коварно надтреснутой в неприметном месте ступенькой, открытый участок палубы, мокро облизанный шальной волной... при мёртвом штиле, ах, Гранд-Лайн - такое непредсказуемое место, правда? Столько возможностей, столько прельстительных вариантов умереть самым глупым образом! И ни единого сомнения в тёмных глазах напротив. Зоро смотрел на кока так, будто уже победил, спокойно предоставляя ему сделать, наконец, единственно возможный ход, подставиться под неминуемый как сама судьба coup de grâce; широкие ладони его мяли задницу Санджи с вызывающей небрежностью, будто имели на это полное право, а пальцы, зацепившись за шлёвки пояса, ощутимо тянули их вниз. Маримо провоцировал ответить, взбрыкнуть, ударить, взбеситься, заорать, в конце концов. Самонадеянный ублюдок. Санджи потянулся к карману брюк, извлёк оттуда помятую пачку и зажигалку, демонстративно неторопливо прикурил, зажав сигарету обнажёнными в невозмутимой полуулыбке клыками и не прерывая зрительного контакта ни на мгновение. Жар расплющенных его бёдрами щёк идиотской водоросли никак невозможно было списать на привычную для обоих дозу адреналина от очередной бессмысленной потасовки, было здесь ещё что-то, что этот кретин намеревался обернуть против кока, всерьёз полагая, будто всё прохавал или, по крайней мере, прочувствовал, и теперь прекрасно владеет ситуацией. Ха! Плотное облако сизого табачного дыма окутало мечника, застив глаза, что-то шершаво коснулось сморщенной переносицы, дёрнуло лбом вперёд, вся долговязая конструкция тела Санджи пришла в неясное движение, и в следующую секунду сквозь тающее дымное марево Зоро разглядел свою бандану у кока в зубах, да ещё и в опасной близости от тлеющей сигареты. Курчавая бровь изогнулась самым нахальным образом, язык мелькнул между тонкими сухими губами, заставив вспыхнувший ярче кончик раковой палочки качнуться в сторону и оставить в складках чёрной ткани раскрошенную горстку пепла. — Ты о себе чертовски высокого мнения, Завихрушка, — взгляд маримо резонировал с его же вызывающим насмешливым тоном. Наглость кока откровенно ему импонировала. Пожалуй, ради этого неохотного признания, выраженного одними глазами, стоило немного потерпеть просоленную морем и потом бандану во рту. Санджи в ответ улыбнулся шире и переправил сигарету из одного уголка губ в другой, снова выпустив Зоро в лицо змеистую дымную струю. Сражение очевидно перешло на новый уровень, цена победы ни одному из них не была известна, но опция сдать назад, расцепиться и, фырча друг на друга, разойтись по гамакам отныне была ни ему, ни маримо недоступна. Дело принципа? Или привычки, обычной, драной так, эдак и поперёк привычки? Как они оказались перед его рабочим столом, Санджи не понял. Просто в какой-то момент он разжал железный захват, чтобы отпихнуть дурацкую водоросль и встать на ноги, ибо широченная длань слишком нахраписто ввинтилась в брючный карман, а тонкого подклада между нею и телом Санджи было критически недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности. Следующий отрезок времени и пространства, соединяющий этот эпизод и возмутительную позу мордой в стол, ушёл в затемнение памяти, чтобы, видимо, никогда оттуда не всплывать. Всё, что Санджи мог сейчас воспринимать, это нарастающий жар в голове, грозящий ей феерическим взрывом, тающие на языке колючие искры соли с закушенного края банданы и зуд в тех местах, где под весом Зоро сырую от пота рубашку заломило в неудобные складки. Холод лезвия катаны, нежно упёршейся режущей кромкой под линию роста волос на шее, почти успокаивал. Руки кока ничто не удерживало, и он мог бы что-то со всем этим сделать, уже собирался, покрепче упёршись локтями в стол, так, чтобы лопатки остриями врезались мохоголовому засранцу куда-нибудь в область сосков, но... Горячая ладонь скользнула под выбившуюся из-за пояса брюк рубашку, накрыла живот, и Санджи застыл, парализованный этим прикосновением. Что-то дрогнуло, сжалось в брюшине так судорожно и больно, будто Зоро дотронулся до живого, обнажённого мяса; кок открыл было рот, чтобы абсолютно, дьявол его возьми, серьёзно п о п р о с и т ь маримо отойти, потому что это было уже с л и ш к о м, но захлебнулся на полувздохе, когда ладонь, шершавая от зарубок и твёрдых мозолей, осторожно, успокаивающе скользнула по кругу, очертив рельеф напряжённого до спазма пресса. Один раз, другой, медленно, очень-очень медленно, будто оценивая реакцию. Дыхание Зоро дотронулось до пылающего алым заревом уха, но он молчал. И Санджи был ему за это, пожалуй, даже чуточку благодарен. Под этим касанием он не мог полноценно вздохнуть, собраться, вернуть разуму и телу необходимый боевой тонус, чтобы покончить с этой идиотской игрой, наорать на тупорылый кусок газона так, чтобы корабль содрогнулся от носа до кормы и обратно, и пинками сопроводить его из камбуза к чертям собачьим подальше, подальше, лишь бы где-то внутри под этим прикосновением ничего не дёргалось, не отзывалось нарастающим гудом замкнувшейся сама на себе цепи даже, кажется, в вздыбившихся волосах на загривке. Ещё один мучительный круг, грубый палец мимоходом прошёлся по впадинке пупка - и Санджи почти застонал. Почти, успев закусить рвущиеся наружу постыдные звуки на излёте с губ, зажевать их намокшей от слюны банданой, но не успел поймать знакомое до дрожи, абсолютно, совершенно, ч у д о в и щ н о неуместное ощущение, словно где-то в носу набух и лопнул маленький, с черешневую косточку, но очень плотный вакуум. — Кок-извращенец, — низкий полушёпот в самое ухо, сопряжённый с мимолётным касанием губ, близкое характерное бряканье тарелки о столешницу... Резвый бег горячей, перенасыщенной солью и медью крови по подбородку и вниз, сытными каплями прямо в чёртов тартар, на успевшую чуть заветриться масляную глазурь. Санджи безголосо взвыл, задёргался, попытался вывернуться из-под идиотски тяжёлого мечника как уж из-под валуна, но всё безрезультатно: маримо выказал поразительную устойчивость и к самым энергонасыщенным, витиеватым ругательствам, и к злобным пинкам, которые, впрочем, почти мгновенно пресёк, нахально пропихнув между ног беспомощно матерящегося кока собственное колено. — Ты же хотел, чтобы я это попробовал. Не егози, а то уронишь и похеришь еду. Лезвие катаны куда-то исчезло, но вместо него между лопаток кока будто на долбаном сервировочном подносе устроилась тарелка с тартаром. Пришлось распластаться по столу совсем уж унизительным образом, расслабить плечи и прогнуть поясницу, чтобы блюдо не съехало вниз. Санджи прижался к столешнице, чувствуя горячей от смущения и гнева щекой каждый шрам на полированной древесине, и чуть не задохнулся, когда поставившее его в такое невыносимое положение полуживотное прижалось теснее, откровенно потёрлось бёдрами о тощую задницу, пригвоздило собой и сильнее вдавило пахом в острый угол стола. Ну уж нет. Стенать и просить пощады он точно не будет. — Ты же понимаешь, что потом я тебя по частям прикопаю в кадках с мандаринами? — Ага. — беззаботно отозвался Зоро, отпихнул липкий полутрупик мотылька на край тарелки, со смаком окунул указательный и средний пальцы в тартар, зачерпнул и отправил в рот. Бёдра его качнулись вперёд, заставив кока заново ловить чертовски шаткий баланс и податливо растечься по столу, прогнуться ниже, расставить руки, такие сильные и одновременно бесполезные в этом бою, который он, увы, в сухую, без шанса на мгновенный достойный реванш, проиграл. — Вкусно. Санджи зажмурился. Он не мог видеть того, что происходит за его спиной, всклокоченная белобрысая чёлка закрыла половину лица, и это было, пожалуй, неплохо, но тонко, визгливо вибрирующей при каждом касании спинной струной он буквально чувствовал, как Зоро, этот говнюк, эта вонючая водоросль, этот сраный кусок сушёного мха, у л ы б а е т с я.